Оправдание зла

— Отстой. — Согласна. — Да ладно, ребят, всё не так плохо. Две пары глаз устремляются на меня: скептично сощуренные, колкие ореховые — Даши, извечно лениво полуоткрытые, серо-зелёные — Киры. От их взглядов мой оптимистичный настрой даёт трещину. Впрочем, удивляться здесь нечему — Даша всегда взирает на мир будто бы с неким усилием, словно заставляет себя держаться и не закатывать глаза от праведного негодования каждые пять минут. А Кира… Он просто недолюбливает всё, что связано с учёбой. — Это же наш первый день в универе, — я силюсь ободряюще улыбнуться, но выходит криво. — Просто почувствуйте этот вкус высшего образования… — Пока я чувствую только запах дешёвых сигарет, — пожимает плечами Кира. Мы стоим у стен красного кирпича нашей новообретённой альма-матер, прямо у парадного входа в главный корпус — массивных дубовых дверей с витыми ручками. Ещё по-летнему тепло, но солнце уже светит по-осеннему рассеянно, отрешенно, как старый знакомый, который отдаляется с каждым днём всё больше. И, в самом деле, пахнет дымом. Вокруг нас толпятся многочисленные курящие студенты и по выражениям их лиц несложно догадаться, что они не слишком-то рады началу нового учебного года. — Дымят по классике прям как ты, Дашуль. Ну, ничего, и до них цивилизация доберётся, — снисходительно произносит Кира, выдыхая мятные клубы пара от электронной сигареты. — Когда-нибудь. — Сомнительно, — не остаётся в стороне Даша. — Сколько лет этому зданию? — она указывает на корпус позади нас. — Чуть больше сотни? А выглядит на все двести. Особенно внутри. В коридоре свет мигает. — Ага, нормальных аудиторий не найдёшь, — продолжает пополнять список недостатков Кира. — Мы сидели в обычном классе — со всеми этими детскими партами и стульчиками. И это убожество я должен постить в соцсети? — На этой неделе будет потоковая лекция в большой аудитории. С поднимающимися рядами, — вставляет Даша. — Там сможешь сделать вид, что учишься в Гарварде. — Ну, хватит, а! Серьёзно, мы поступили в универ, о котором мечтали, а у вас такие лица постные… То есть я. Я мечтал. Мысленно поправляю себя. Их присутствие здесь — акт доброй воли, и я помню об этом. Это первое сентября действительно очень важно для меня. Торжественный и тревожный день — начало семестра на специальности, о которой я грезил несколько лет. — Не обращай внимания, Саш, — первой смягчается Даша. — Это мы придираемся. Считай, у нас случилась акклиматизация после лицея. — Точняк, — Кира похлопывает меня по плечу. — Ты имеешь законное право порадоваться. И мы даже не будем смеяться над тобой. Сегодня. Новое место учёбы выигрывает, контрастируя со старым. Лицей был ультрасовременным, вылизанным и стерильно-белым как медицинский халат. А университет, с его разнообразием истёртых покрытий, напоминает поношенный пиджак учёного. Два старых корпуса, ещё дореволюционной постройки, раньше принадлежали крупному промышленнику, оставшиеся — кирпичный новодел шестидесятых годов, который пытается мимикрировать под аутентичный ансамбль в английском стиле. Здания длинные, но приземистые, с белыми фризами и подслеповатыми окнами. — На самом деле, у меня тоже есть несколько поводов для недовольства, — признаюсь я. — Например, мужская половина нашей группы состоит из меня и, кхм… — представляю того мрачного парнишку с выбритыми висками, который ни разу за весь день не снял наушники. Он забился в дальний угол аудитории с явным намерением четыре года косить там от армии. — Всего лишь ещё одного экземпляра. — Пф, чего ты хотел, сознательно поступая на филфак? — Даша скрещивает руки на груди. — Я уже молчу о том, что женская половина воспринимает меня как чужака, как бы намекая: «уходи, тебе здесь не место, проваливай на какую-нибудь радиофизику», — меня передёргивает от одного этого слова. Никогда не любил физику. — Какой-то обратный сексизм выходит, — ухмыляется Даша. — В моей группе четыре парня, не считая меня, — говорит Кира, убирая электронную сигарету в рюкзак. — Хоть что-то, — бурчу я. — От этого не легче, потому что остальные смотрят на меня так… ну, вы поняли как, — туманно намекает Кира на всем известные обстоятельства. Мы понимающе киваем в ответ. Существует негласное правило, запрещающее нам обсуждать эту тему. Всё дело в том, что Кирилл — красавчик. Не мне судить, но Даша утверждает, что кругом напряженка с симпатичными парнями, мол, без слёз не взглянуть на прыщавых одноклассников. А Кира — он как ожившая статуя Антиноя,[1] вырезанная рукой искусного мастера. Только он лучше любого тончайшего мрамора, потому что камень не в силах передать его обаяния. Он из тех людей, которым достаточно зайти в комнату, не произнося ни слова, как все уже заинтересованы и жаждут с ним пообщаться. В социальных сетях число его подписчиков перевалило за три тысячи, а он даже ничего для этого не делал. Просто куда бы он ни пришёл, все сразу спрашивают его ник. Надо признаться, фотки у него выходят отличные — он обожает позировать и собирать лайки. А в описании его профиля написано «властитель мира — Кира». Сам он, конечно, настаивает, что это всего лишь слова из песни про персонажа какого-то аниме. Не знаю, как это работает — видимо, возможно только родиться таким. Не то чтобы я завидую ему, ведь это низко завидовать другу, да? Я ведь выше него и шире в плечах, хоть и отнюдь не отличаюсь атлетическим телосложением, а волосы у меня немного кудрявые, но банального тёмно-русого цвета. Может, черты лица у меня не такие тонкие, а вместо очков порой я предпочёл бы носить линзы, но всё я же не считаю себя уродом. Даша говорит, что я достаточно симпатичный, а заслужить похвалу от неё нелегко. Но, тем не менее, девчонки не бегут сломя голову знакомиться со мной, стоит мне только замаячить на горизонте. Это не обидно, просто к сведению. Иногда мне даже жалко Киру — его никак не могут оставить в покое. И это новое сообщество, в которое мы вступили, только очередное подобное испытание. — Эй, вы только посмотрите, какая красотка! — пока я размышляю над стесняющей популярностью своего друга, он теряет интерес к предмету нашего разговора и успевает кого-то заметить. — Не прощу себе, если не подойду к ней прямо сейчас! — говорит он, не отводя взгляда от противоположной стороны улицы. Университет расположен в историческом центре, среди старых невысоких домов, давно уже не жилых, а сдающихся в аренду для разнообразных нужд. Здания так и льнут одно к другому, нависая балконами над мощёными тротуарами, машины в тихих переулках встречаются редко. Единственное, что оживляет узкие улочки — гомон студентов, поток которых течёт от метро и широких проспектов к универу. Кира устремляется через дорогу к объекту своего повышенного интереса. У него необычная, «вертлявая» походка. Посторонние думают, что он двигается так из манерности, но в действительности — из-за травмы. Он припадает на повреждённую левую ногу, но настолько изящно, будто так и планировалось. Пока мы наблюдаем за очередным его знакомством, тем, как он опускается на одно колено и не жалеет нежных слов, к нам подходит незнакомая девушка. — Привет! — мы разом оборачиваемся к ней. Я не особо внимательно разглядываю её: почему-то я привык тушеваться перед противоположным полом. Смотреть в глаза или откровенно таращиться? Никогда. По большому счёту, как бы цинично это ни звучало, она не стоит запоминания. Её роль сводится к одной функции. — Вы давно знакомы, да? — она обращается ко мне, указывая на Киру. — Э, привет, — бормочу я. Всегда теряюсь, когда приходится иметь дело с обожательницами Киры. — Да, мы лучшие друзья, — я должен произнести это с гордостью, но за два года нашего знакомства я использовал эту фразу так часто и настолько хорошо знал, что за ней последует, что она приелась. — Отлично, а как его зовут? — стартует допрос. — Начинается, — еле слышно шипит Даша. — Кирилл. — А скажи, пожалуйста, с какого он факультета? — С лингвистического. — А у него есть девушка? — именно ради этого вопроса девчушка ко мне и подошла. — Ты следила за нами минут десять, — Даша встревает, прежде чем я успеваю что-либо ответить. — Не могла не видеть, что я с ними стою. — Ой, прости. Так вы встречаетесь? — девушка изо всех сил старается быть милой. — Мы больше, чем женаты. У нас пятеро детей. Скройся с глаз моих, — она разворачивает её и заставляет сделать несколько шагов. Девушка гневно смотрит на Дашу и уходит прочь. Дашу действительно можно не заметить, если она того не желает. Она одевается в тёмные цвета и всегда носит длинные коричневые волосы на прямой пробор распущенными. А лицо у неё, как она выражается, «просто симметричное». С незнакомцами она немногословна, но её колкие замечания могут отвадить кого угодно. — Строгая мамаша-Даша, — подтруниваю я. — Задолбали, — выдыхает она, после чего указывает на Киру, который, кажется, не собирается возвращаться с той стороны улицы. — Боже, ну ты посмотри на него, — мы не сговариваясь двигаемся в его сторону. — Кир, пошли, сейчас вернётся хозяин, — говорю я, когда мы подходим совсем близко. — Нет, ну только гляньте, какая хорошая шабака, такая хорооошая, — упитанный лабрадор извивается под руками Киры, подставляя мохнатый живот для энергичных почёсываний. — Какое славное пузико! — На месте защитников животных я бы приравняла это к домогательствам, — Даша цокает языком. Кира обожает собак. Это, если не первая, то уж точно вторая по значимости страсть в его жизни. Свой пёс у него также имеется: Мотаро неопределённой породы — эту бешеную лохматую дворнягу мой друг считает верхом совершенства и прекраснейшим существом на земле. Кира даже не вытирается, когда он облизывает ему лицо, и покупает своему питомцу ошейники и забавные комбинезончики чаще, чем закупается одеждой сам. Порой мы с Дашей задаёмся вопросом, не занимает ли Мотаро в его сердце места больше, чем мы вдвоём вместе взятые? Из окна булочной, около которой был привязан атакованный лаской Киры лабрадор, на нас недовольно взирает человек с пакетом пончиков. Судя по всему, это и есть хозяин. И он собирается вот-вот выйти наружу. — Кира, идём, — мы с Дашей буквально силой успеваем оттащить его от собаки прежде, чем ему пришлось бы столкнуться с её ревнивым владельцем. — Вот обломщики, — надувается Кира. — Может, это был лучший момент дня, а вы его прервали, — он достаёт сигарету. — Только не говори, что после этого извращения ты собираешься ещё и закурить, — язвит Даша. — А как же? — Кира подмигивает и выдыхает мятный дым. — Присоединяйся, Дашуль, могу даже перед этим дать себя погладить, — он трётся головой о плечо Даши. — Обойдёшься, Кирюш, — парирует она и легонько его отталкивает. Они часто из вредности называют друг друга этими уменьшительно-ласкательными формами их имён, от которых обоих воротит. — Кстати, — я вмешиваюсь в их шуточную пикировку. — Мы снова помешали устроиться твоей личной жизни. — Спасибо, — Кира откидывает прядь со лба. — Что бы я без вас делал? — Был разорван на части настырными девицами? — предполагает Даша. — Точняк, — говорит Кира. — Ну, какие планы? Как обычно, ко мне? — Хотелось бы, но мне пора домой, — откликаюсь я. От дома до университета добираться намного дольше, чем до лицея — дорога с пересадками занимает около часа. А скоро начнутся всякие задания, подготовка к семинарам и коллоквиумам… — Не мешало бы собраться с мыслями перед завтрашними парами. А их, между прочим, четыре. — Вот так сразу — четыре? — вскидывает брови Кира. — Ну вы даёте там на своей классической занудологии, — последние два слова он гнусавит с наигранным отвращением, поскольку считает направление, на которое мы с Дашей поступили, самым снобистским и претенциозным во всём университете. Что ж, возможно, небезосновательно. — А у тебя сколько пар будет? — Не знаю, я ещё не смотрел, — беспечно отзывается Кира. Видно, он не собирается менять сложившуюся в школьные годы модель поведения. — Три, — сообщает Даша. — Да, я посмотрела за тебя, потому что ты этого не сделаешь. А ещё установила на твой телефон вузовское приложение. В нём расписание и карта аудиторий. — Вот тут и в самом деле — никакой личной жизни, — присвистывает Кира. — Играть до пяти утра в Dark Souls — это не личная жизнь, — назидательно произносит Даша. — Не скажи, — Кира припас козырь в рукаве. — Сегодня на культурологии нам рассказывали, что нужно изучать все аспекты культуры, в том числе игры. Game studies, называется. Так что я, можно сказать, занялся научными исследованиями. — Не перетрудись. — А что мне остаётся, если Саня нас бросает? — драматично восклицает Кира. — Я сам не рад, но что поделать, — пытаюсь оправдаться я, шаря в карманах. — Ириски помогут загладить вину? — протягиваю ему выуженную горсть. Я покупаю разные сладости каждый день, но никогда не ем, потому что не переношу их приторный вкус. Глупая привычка. Они предназначены для моего младшего брата, но неизбежно попадают в руки Киры. — Ладно, так и быть, — Кира проявляет благосклонность, забирает у меня ириски и тянется, чтобы поцеловать в щёку. — Спасибо за вклад в мой серотонин. А тебе, — другой рукой он приобнимает Дашу за плечи и тоже чмокает. — В моё образование. Мы нехотя плетёмся к метро, чтобы разъехаться по своим станциям. Немного странно прощаться так рано, ведь раньше мы проводили вместе буквально целые дни. Помахав друзьям на прощание, я вдруг особенно остро осознаю, что теперь моя жизнь меняется. Это одновременно пугает и будоражит. Я познакомился с Дашей и Кирой, когда перешёл в лицей. Девять классов до этого я проучился в православной гимназии, потому что моя семья весьма религиозна. Еженедельно я посещал воскресную школу, поэтому древняя история и античная культура окружали меня с малых лет. В Библии я засматривался на загадочные слова, которые не употреблялись в обыденной речи. Когда мне читали, что «нет ни эллина, ни иудея», я украдкой думал: как жаль, что эллинов больше нет — у них такое красивое и поэтичное название, наверно, и сам этот народ достоин всяческого восхищения. Латинские слова, вроде «прокуратора», «претории» или «лифостротона» тоже будоражили моё воображение. К тому же мне было ужасно интересно, почему римского гражданина нельзя казнить иным способом, кроме как через усечение головы мечом. А иногда я втихомолку радовался, что родился именно в тот день, когда по святцам меня следовало наречь именем «Александр» — слышится в нём нечто величественное. Всё это оставалось сторонним интересом, лишь оттенявшим реальную жизнь, пока в нашей семье не настали тяжёлые времена. У меня случился депрессивный эпизод, я пытался отвлечься, как мог, и избрал такой путь капитуляции от действительности. В исторических романах я мог пребывать среди колонн и портиков, философов и сенаторов в тогах, а не среди серых панелек и соседей в футболках, наблюдать за коварными матронами, а не за отстранёнными родителями. Древние трагедии печальней моей жизни – сознание этого давало некоторые основания продолжать двигаться дальше. Моё существование состояло из учёбы в первой половине дня, уроков во второй, служб по воскресеньям и бегства в умозрительный древний мир в оставшееся время. От воцерковлённых знакомых я свои склонности скрывал, поскольку они враждебно относились ко всему инородному, тем паче — языческому. Они бы просто не поняли. А вот духовнику[2] пришлось раскрыться, потому что с ним я делился всем. Он посоветовал мне не замыкаться в себе, а найти интересам практическое применение на факультете классической филологии. Родители поддержали меня, как и всегда, предоставляя выбор заниматься тем, что нравится, и никогда не заикались о том, что я должен связать свою жизнь с чем-то более актуальным или прибыльным. Для них возведённая в культ успешность и востребованность — пустой звук, «ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом».[3] По той же причине они не помешали и старшему брату обречь себя на полунищенское существование на безлюдном приходе. По моей просьбе родители перевели меня в гуманитарный лицей, где делался упор на предметы, нужные для поступления. Духовник также намекал, что смена обстановки пойдёт мне на пользу и, уж конечно, не лишним будет попытаться завести там друзей. Так и вышло — я буквально доучивался два последних года по его заветам. Вначале я познакомился с Кирой. Я опоздал тогда на линейку в честь Дня знаний, заблудился, потому что задумался. Или задумался, заблудившись. Но суть одна — я плёлся в нужный кабинет, заранее краснея за опоздание и переживая, что привлеку своим появлением всеобщее внимание. Я всегда конфузился в обществе малознакомых людей. Не то чтобы я слыл одиночкой или не ощущал потребности в общении. У меня ведь были братья. Да и, в целом, в околоцерковных кругах я знал довольно много моих ровесников, правда, не мог назвать их иначе как приятелями. Мы поздравляли друг друга с многочисленными праздниками, играли вместе в постановках на Пасху и Рождество, выпускали голубей на Благовещенье, но в свободное время не виделись. А «других», из секулярной среды, в нашем благочестивом мирке предпочитали сторониться, поэтому я не представлял, как следует общаться с новыми одноклассниками. Но на лестнице между вторым и третьим этажами я встретил Киру. Тогда я о нём ничего не знал. Просто увидел, как он поднимается — больше-то кругом никого не было, все уже разбрелись по классам. Кира тащился так медленно, что его скорость стремилась к нулю. Он цеплялся руками за перила и останавливался на каждой ступеньке, чтобы рассмотреть потолок. Выглядел он так, будто настал не первый день учёбы, а последний. Роль брюк играли чёрные джинсы, рубашка навыпуск с закатанными рукавами была расстегнута на несколько пуговиц, а приспущенный галстук болтался где-то в районе живота. Когда он заметил меня, сказал: — Хай. Опаздываешь? — Привет. Есть немного, — ответил я. — Тебе куда? — К десятому «А». — О, мне тоже. Опоздаем вместе? — Давай, — я согласился, потому что и в самом деле не хотел идти в класс. — Кирилл, — я пожал протянутую им руку, а он сел прямо посреди лестницы. — Александр, — я не стал садиться, чтобы не испачкать новые форменные брюки. — Круто, как Македонский. — Кир Великий тоже был, — такой разговор я был в состоянии поддержать. И, вспомнив, что духовник наставлял быть дружелюбным, полез в наружный карман портфеля. — Будешь мармелад? — Конечно! — я отсыпал ему разноцветных мишек из упаковки, купленной тем утром. По правде говоря, из-за неё-то я и опоздал. — А ты мне нравишься всё больше, — смешно промычал он с набитым ртом. — Кстати, можешь называть меня просто Кирой. Так даже больше похоже на Кира. Ну, того. Великого. Мы дошли до нужного кабинета только к началу следующего урока. Я занял единственное свободное место — рядом с Дашей. Сперва она показалась мне колючей и какой-то настороженной. Кира сидел позади неё, «чтобы быть одного варианта и списывать» — пояснил он, подмигнув. В первую неделю учёбы на уроке истории учитель счёл хорошей идеей заставить каждого прочитать вслух и перевести отрывок из летописи, чтобы мы приблизительно поняли, о чём речь, и прочувствовали старославянский на своей шкуре. Когда очередь дошла до меня, я с лёгкостью прочёл и без затруднений связно перевёл несколько строчек Нестора. В глазах Даши плескалась паника, поэтому, когда слово дали ей, я очень тихо стал читать её текст, чтобы она смогла повторить за мной. То же самое я хотел проделать и с отрывком Киры, но, на моё удивление, он неплохо справился и без меня. — Спасибо за помощь, — поблагодарила Даша уже на перемене. — Откуда такие познания? — Вроде как увлекаюсь мёртвыми языками, — уклончиво ответил я. — Звучит крипово, но круто. Вообще-то, знатоком славянизмов полагается быть мне, но так и быть, уступлю свою роль тебе, — Кира присел на край нашей парты. — Почему полагается? — Просто я внук Волохонского, — как бы между прочим сказал Кира. — Если эта фамилия тебе ни о чём не говорит… — Того самого Волохонского? — мои глаза округлились. Как я не догадался сразу по фамилии, она ведь такая редкая. — Знаменитого филолога-слависта? — Верно, — Кира был приятно удивлён моей осведомлённостью. — Он автор «Грамматики церковнославянского языка», по которой Ларик занимается в семинарии. — Ларик? — переспросила Даша. — Мой старший брат — Илларион, — я всегда делал уточнение «старший». — Мы так сокращённо его зовём. — Илларион? Серьёзно? — Даша была настроена скептически. — Да, а младший — Серафим, — я упомянул об этом автоматически. — Или Сима. — Не пойму, ты любимый ребёнок в семье или наоборот? Твоё имя на фоне их кажется удивительно нормальным, — сказала Даша. — Понимаю, что значит иметь пришибленных родственников — мой дед серьёзно настаивал, чтобы мама назвала меня Мефодием. Чудом пронесло, — поделился Кира. Профессор Волохонский находится на положении небожителя, и в научных кругах о нём говорят лишь благоговейным шепотом. По словам Киры, его дедушка сноб до кончиков ногтей, называющий своих коллег с факультета «вшивыми антиковедами», что, конечно, не умаляет его академических заслуг. То, что Кира не поступил в его владения, а избрал и другое учебное заведение, и другое направление — большой удар для пожилого профессора. Неудивительно, что внук такого человека для меня, в начале нашего знакомства, казался чуть ли не полубогом. Уже позже я смог воспринимать его отдельно от наследия предков и разглядеть в нём самоценную личность. Его беспечность здорово уравновешивала прагматизм Даши. Кира всегда спал за последней партой и никогда ничего не делал. Даша позволяла списывать у себя алгебру и геометрию — она разбиралась в теоремах стереометрии и тригонометрических функциях, которые для меня были китайской грамотой. Даша и Кира в последствии говорили, что я понравился им, потому что выглядел «достаточно отшибленным». Иногда я ловил себя на мысли, что они оба немного не от мира сего, а именно это мне и было нужно. Мог ли тогда я, парнишка, увлечённый мёртвыми языками и погибшими цивилизациями, вывалившийся из безопасной церковной среды в мир непонятных ему, почти взрослых коммуникаций, мечтать о друзьях лучше? Нет. И сейчас не могу. Мы, как ни крути, слеплены из разного теста, наши культурные коды расходятся в основополагающих вещах. Но как же интересно оказалось узнавать то, о существовании чего не знал или о чём раньше не задумывался. В целом, время, проведённое в лицее, я вспоминаю с теплотой, хотя остальные одноклассники и сторонились нас. Шепотом величали меня и Дашу фриками, не понимая, почему Кира «тусит с этими чокнутыми». Так или иначе, надломив свою скорлупу, я не выбрался из неё полностью. Я лишь немного расширил горизонты благодаря влиянию друзей: вокруг крошечного мирка своих увлечений сформировал микрокосм побольше, куда вписывались и Кира с Дашей. Всё остальное продолжает казаться мне чужеродным. Хочется и дальше игнорировать, и отвергать это, но, кажется, теперь не получится. Университет — новая, и потому страшная в своей неизведанности ступень. Предвидя, что нам предстоит больше времени проводить порознь, мы обо всём позаботились. Я однозначно выбрал классику, а Даша решила разделить это, как она выражается, «бремя» со мной. Кира добровольно отказался от идеи попасть в нашу группу, потому что знал, что изучение древнегреческого и латыни не потянет. Но он готов терпеть лингвистику и несколько современных иностранных языков, чтобы не разлучаться с нами. Для Киры такой выбор — настоящий бунт против системы и тотального контроля, который дал старт новому витку конфликтов в и без того сложной семье Волохонских. В итоге, несмотря на преграды, мы добились, чего хотели: поступили на соседствующие факультеты, чтобы большую часть времени находиться как можно ближе, в одном корпусе. Потому что, если мои друзья окажутся вне зоны видимости, я боюсь снова рухнуть в бездну депрессии и окончательно замкнуться в себе, как в том году, когда умер мой брат.