По стопам Берроуза

***

      Двадцать два — это возраст, простое число и минус от жизни. Существовать может каждый; это как дышать, втягивать ноздрями битый пылью воздух и ощущать грязь на кончике языка. А вот жить — это другое дело. Живёт только смельчак и человек с целью. Цель — судьбоносный путь, тропа забитая мыслями и главной развязкой собственной истории.       Человеческая сущность; она проста и падка на любой соблазн, запретный он или обыденный, как кружечка кофе по утрам вкупе с глотком дешёвого травящего алкоголя. Уильям Берроуз говорил: «Не ты решаешь, стать ли тебе наркоманом. Однажды просыпаешься, и на тебе — ломка. Готово, парень, приехали». Попробуешь один раз, следом и другой, тяжкий, как телесное увечье.       О как же, храни Господь! Хранит до поры до времени, до несчастной ломки, дробящей кости. За три года в носу слизистая заросла болезненной коркой, что кровоточит и вызывает нетерпимую для простого человека истому. Организм требует белого яда по утрам, немедленно! Живо! А самокрут как послабление каждые два часа. Курить травку легче, чем болезненно втягивать в себя героин через вялую бумажную трубочку. Разъедает всё, зелёная слизь течёт от расширенных ноздрей до самого подбородка.       Мерзость… но разве под защитой Дьявола не всё равно?       В крошечной комнатушке с тусклым светом из окна, выходящего на улицы района Уитмен-Парк, находится всего по-малому. Рабочий стол с дорогим монитором и принтер для оживления своих рукописей. Небольшая кровать буквально в семь футов, может, чуть меньше, и телевизор, барахлящий из-за неуплаты услуг. Квартира громадная, но жилая комната одна, остальное пространство для обитания. Здесь не бывает гостей, вход закрыт, ведь это мастерская или целое издание.       Рики пишет, нет, он излагает свою жизнь в романах, в философских рукописях, и всё для того, чтобы обеспечить себя жизненной ценностью, хотя он существует. Все крупные суммы с издательства уходят в карман дилера, местного папы. У Рики контракт с «The New York Times» и страница о сплетнях полностью его, он пишет по высланному материалу, ведь правда — ложь.       Поставив себе цель или найдя, на что тратить жизнь, можно добиться многого. Будучи выпускником-отличником Стэнфорда, Рики имеет привилегии, он закончил одно высшее, идя наперекор родителям и на поводу наркотиков.       Он избалованное дитя, а один из его родителей — влиятельный человек, но о нём же знают малого. Главное — есть деньги, а прошлое даже камнем не станет.       В интернете о нём же вещают: «Нишимура Рики (Ni-Ki) — двадцатидвухлетний писатель из штата Нью-Джерси, закончивший Стэнфордский университет с бакалавром отличия в направлении философии. Неожиданный последователь затерянного бит-поколения писателей. Его первая книга «Bleeding powder» заслужила фурор и находится в списке популярной литературы 21 века. Он располагается совсем близко с именитым Стивеном Кингом и, возможно, в скором времени вырвется вперёд Семейное положение: — Родители: —»       И в каждом наркотическом бреду Ники смеётся, давится кашлем и вспоминает, в каком состоянии он писал эту книгу, живущую на высоких рейтингах. Он начал писать в девятнадцать лет, после того как вошёл во вкус только лёгких наркотиков. Писал в запой, выкуривая косяк за косяком и исписывая свой жизненный опыт. С публикацией помог отец, но анонимно.       А ведь Рики был другим, прилизанным мальчонкой, что закончил всю старшую школу экстерном и поступил в семнадцать в университет мечты… Мечты родителей. Сменил штат, чтобы спокойно учиться, но вот тебе… Первый плохой опыт. На вечеринке знакомого в наркотическом и пьяном угаре изнасиловал сверстницу, и та забеременела, и кто же помог?       Отец скрыл всё до бела, до единой зацепки, и просто отчитал, как школьника. Ники не знает цену человеческой души, сколько за ним стоит закрытых уголовных дел? Убийство в состоянии аффекта и всего месяц в психиатрии — прямо мечта.       Он повторяется, скользит по линии чужой жизни, словно фанатик. И каждый его косяк, скрытый родителями, и не весит на совести петлей, нет доказательств — нет чувств вины.       В его книге пишется о человеческом быту и смены его под воздействием наркотиков, никто и не знает, что этот роман — его жизнь с девятнадцати до двадцати двух. Изнасилование и беременность, пять ножевых и несколько граммов героина за раз. Всё прописано до мелочей, до запомнившихся диалогов и моментов, когда отец бесщадно рвал за своё имя глотку, вылезал из кожи вон.       Имея свой статус, к нему потянулись все, он знает, что может лишиться этого в одно мгновение. Когда-то все же, когда он сдохнет в зассатой, пропахнувшей дерьмом подворотне, ему будет плевать. Хотя и сейчас его держит на нити лишь порошок. Бросить бы всё, но писательство его спасает, спасает в плане морали. Его короткая жизнь — большой опыт. Только вот насрать на тех, кто последует за страницами книги. Он пишет, а читатели хавают то, что нравится ему. Рики не строит себе планку, плывёт по течению реки.       Своими глазами он видел всё, особенно живя всего год в районе Уитмен-Парк. Район, кишащий криминальными, похабными и извращёнными личностями. В подворотнях мертвечина, сгустки гнили животных и еле дышащие бродяги, протягивающие руку для божьей помощи. Ошмётки крови, заражённые туберкулезом или от ножевых за долги. На его глазах сбили мальчика, гуляющего с собакой, в мессиво, и никто не вызвал скорую, убийца уехал.       Мужчина, живший в квартире рядом, оказался педофилом и маньяком, а в его обители — запах трупов, но Ники этого не знал, его с концами съела болезнь равнодушия.       В Нью-Джерси он погнался за легкодоступностью своего жизниобеспечения. Ведь по сплетням узнал, что в Камдене легко подписать контракт с каким-нибудь дилером. Во время учёбы он лишь по праздникам баловался кокаином, редко перепадал героин. А травка — обыденность кампуса. Работу над первой книгой он так же закончил в Камдене, вдохновителем стал разящий и опасный толчок в слизистую носа. Рики не колется, считает это придурковатостью, ведь легче вздохнуть до самого мозга и ждать, пока его разъест.       Изъяснять строки красиво нужно уметь, а оживлять их, добавляя туда толику философии — талант. Рики пишет в экзистенциализме, ведь ближе для него ничего нет. Тема существования и вся правда, разве не верная сторона?       А та грязь, что в его строках? Реальность американских крохотных районов. Куда не взгляни, обязательно увидишь прохожего, толкающего дурь. По человеку легко скажешь, наркоман он или нет. Выдают не только по-детски наивные глаза, но и внешняя характеристика с поведением.       Когда Ники втягивает дурь, он становится ребёнком, первые минуты не может контролировать свою резкую жестикуляцию, а последующие и до конца дня его либидо снижается. И в таком состоянии он любит писать, насиловать свои мысли и бить пальцами по клавиатуре. Легче лёгкого описать сексуальные похождения, когда находишься в вакууме, блокирующем интерес к физическому желанию. А вот писать про наркотики… даже самую малость выходит туго, потому что все факторы, подтверждающие девиантное поведение, отупляются и идёт отрицание.       На трезвую голову полноценно пишутся только выдуманные истории для «The New York Times». Дальше — бессилие.       Сейчас у него на письме полноценная работа «Midday sigh», вещающая о обыденности людей, которые существуют благодаря своим аддикциям. Повествование в ней ведётся от первого лица, Рики хочет, чтобы довольствующиеся своим жизненным выигрышем люди осознали суть реальности.       Всего только рассвет, но Рики не смыкал глаз, утопал в своей занятости, а сейчас, словно незнающий, исследует пустые комнатушки своей квартиры. Кухня едва облезлая, совсем пустая, даже стола нет, потому что Рики питается пищей быстрого приготовления и только в своей рабочей комнате. Он ест слишком мало для своей же нормы, но организм чередами отхаркивается и теми приёмами.       Ближе к вечеру ему нужно явиться в бар Хисына и наконец-то забрать свой заказ. Уже неделя прошла с того момента, как он был в этом заведении, что местные называют «для азиатов». Оттуда веет дискомфортом, но это перебивает запах легкодоступности.       Быстрые наркотики? Нет, просто Рики пользуется своим авторитетом, — лицо, на которое можно глянуть не в дистанции десятка метров, а всего лишь в двух шагах, а то и меньше. Грязная слава в наркопритоне — то ещё наслаждение. Но люди там местные, что с них взять. Они принимают Рики за своего, не возвышают, а новенькие охают.       Кипит чайник, как нервы из-за отсутствия дневной дозы, он запаривает рамён и шоркает тапочками по полу. Не дописано ещё шесть страниц до конца первой главы — чётко помнит. Но материала ещё не нагребсти. Ники сдаётся ненадолго, всё равно потом возвращается в рутину и горбится за рабочим столом. В его жизни за последнее время не меняется ничего, кроме увеличения побочек от героина. Даже член перестал вставать по утрам просто потому, что тело немеет до звёздочек перед глазами. Его сексуальный интерес снижен до уровня в пол.       — Вали к чёрту, ублюдок, — едва рычит, чувствуя, как щёку саднит из-за небольшой раны, образовавшейся во время эмоционального порыва. — Конченая тварь, — пластиковая тарелка перед ногами, как и лапша быстрого приготовления. Руки немного трясёт, а перед глазами муть.       Монитор компьютера потух, а вместе и с ним красноречивые, местами грубые до мерзости строки. Кажется, глаз дёргается; Рики закатывает их и без помех раздавливает ногой тарелку. Ему всё равно. Тело гложат судороги от раздражения.       — Если бы мне не нужны были сегодня деньги, ты бы уже был в щепку, — ещё колеблется, чтобы не ударить дорогой монитор ослабшим кулаком.       Вплоть до самого вечера собственная гордость не позволяет припасть к работе, отталкивает из-за нервозного состояния. Ники на иглах, кровь в жилах стынет и мышцы сводит от нехватки «кислорода», в носу кровит от вечного шмыганья. Он вызывает такси, заторможенно натягивает на себя подобающие вещи и закрывает дверь в пустующую квартиру. На соседской стенке до сих пор весит «ведётся обыск». Ники лишь хмыкает, сжимая в руке острый ключ и тихонько терзая себя им.       В машине душно, на улице мерзко и, кажется, скоро небольшой ливень. Рики затягивает капюшон и поджимает губы. Нет в крови героина — в организме словно загажено. Мужчина за водительским креслом смотрит на него через зеркало и прячет улыбку. Ники желает вырыть себе могилу прямо в асфальте; ему всё равно на свой внешний вид, но не на состояние, которое клинит далеко от стабильного.       — Недавно на этом перекрестке была авария из-за невнимательности таксиста, никого в живых не осталось, скончались на месте, — утробно говорит Рики, удовлетворяясь тем, что водитель чуть ли не съезжает на обочину из-за информации.       — Извините, мистер, — совсем тихо, и в ответ хмыканье.       Рики ощущает, как вены то сдавливает, то они распухают, а капилляры в глазах лопаются. Ну, ещё улица, и он будет в чёрном побережье — квартал для наркозависимых и бездомных. Таксист, видимо, новичок, доезжает до самого главного здания и выглядывает в окно, перед мусорным баком то ли труп, то ли запитая в смерть туша. Ники быстро расплачивается и на ватных ногах идёт к непримечательному зданию. Его не было около недели, раньше появлялся чаще.       Запах в помещении до тошноты кислый из-за небольшого переулка, едва похожего на кладбище для прогнивших трупов животных. А дальне неон и идеальная чистота, сразу ясно, кто тут хозяин — Ли Хисын и его зависимые пешки. Каждая шавка в районе Уитмен-Парк знает этого человека, но только избранные видят в лицо. А Ники просто любимчик своего поставщика, который и скинуть сотню баксов может. Каждую неделю Хисын ждёт его с распростёртыми объятиями и впихивает в карман толстовки двадцать грамм. Ники живучий, раз может терпеть или, наоборот, увеличивать дозу. Его зависимость колеблется, а ломки — привычно. Потерпеть дня четыре в силах, но организм иссыхает. Ники чувствует себя стекловатой, плавящейся на высокой температуре.       В баре играет музыка, создавая атмосферу времён Мерлин Монро, красные кожаные диваны и небольшие столики возле. Но Рики пробирается к стойке, пытаясь успокоить трясущиеся кисти рук. За его рукав толстовки цепляется девушка, одна из стриптизёрш этого азиатского клуба. На ней в цвет интерьера красно-чёрный корсет, колготки в широкую сетку, обтягивающие стройные бледные ноги, и ободок с тёмным пером.       — Миён, где Хисын? — Ники поворачивается к работнице и без влечения оглядывает полуголое тело.       — Господин был в своём кабинете, но сказал, что знает о твоём приходе, поэтому жди его, — она машет ему изящными пальчиками и растворяется в неоне, обвивая клиентов, словно дикая змея.       — Хорошо, господин, — бормочет Ники и садится на оббитый красной кожей стул.       Бармен без вопросов подталкивает стакан с коньяком и продолжает натирать дорогие, гравированные бокалы. Ники не пьёт по глотку, он хлещет залпом и оставляет снифтер в сторону, вглядываясь в неразумную толпу. Не любит он шумные вечера, то же самое, что и побывать в сыром загоне стады овец и коз, где каждый скот пытается перекричать друг друга.       — Ники-сан? — Нишимура узнаёт самый привычный голос из всех и поворачивается на стуле, чтобы подпереть рукой щёку и глянуть на любезного Джейка. — Узнаю тебя из тысячи, мы заскучали по тебе за всё время, кажется, чуть больше недели? — Ники только кивает и стучит пальцем по столу. — Как там дела со вторым исчадием света, что вновь произведёт фурор похлеще последнего романа Кинга?       — По мелкому, не думаю, что в этот раз я обойду многие книги Стивена по рейтингу, всё же материала на вторую автобиографию нет. Тем более на нашей с ним встрече во Джексонвилле он заикнулся о том, что нас ждёт в ближайшем будущем, нечто грандиозное и не похожее на его прошлые творения, по местному каналу должны были транслировать это интервью, — спокойно рассказывает Рики, но дрожь конечностей не прекращается. — Жаль, что мне неинтересно его творчество, ты же знаешь мою страсть к битничеству, меня ещё не было в помине, когда скончались главные представители.       — Последние скончались ещё в девяносто седьмом, — добавляет Джейк, на его запястье блестят Rolex, выкупленные по его скромным рассказам на швейцарском аукционе в две тысячи девятом году, как подарок отца перед смертью. — Недавно мне на редактуру отправили свежие новости, касаемые тебя, — Рики несомненно загорается толикой интереса и медленно облизывает нижнюю иссохшуюся губу.       В газетах о нём говорят многое, выделяют хороший столбец, чтобы впитать в него эксклюзивные сплетни, как в жёлтой прессе прошлого года вещали о том, что основатель главной группировки якудза — дальний родственник семьи Нишимура, о которой стоит огромный прочерк на официальных сайтах. О нём не знают одну вещь — его отец вице-губернатор Калифорнии. Он сменил фамилию и семейное положение ещё тогда, когда его приняли во влиятельные круги для защиты семейного очага, в статусе строго: «дети —», «брак —». Но от родни он не отрекся, нужно — звони, прикроем твою задницу от закона. Но Ники нравится, ведь кроме отвращения к родителю он не чувствует ничего, он отплачивается за то, что допустил благодаря своей гиперопеки. А его мать просто безликий прочерк. Люди в близких кругах знают об этой взаимосвязи, но правительство закрыло им рот, один звонок — и наказание в виде срока от шести до двадцати лет. Разглашение о делах государственных всегда карается заключением.       — Что на этот раз сказали? — растирает каплю коньяка на гладком столе и дожидается новостей.       — Заместитель губернатора Калифорнии Майкла Стива Пака заявил о своей родственной связи с внезапно ставшим знаменитостью писателем из штата Нью-Джерси Рики Нишимурой, — смеются оба, Рики прикрывает лицо руками и утыкается в стол, чтобы подавить свой эмоциональный крик. — Отделение сразу написало заявление о том, что принимать в участии в этом не будет из-за проблем с судом.       — Жаль, было бы интересно понаблюдать за стараниями отца замять это дело, — Рики успокаивается и вновь подпирает ладонью щёку. — Он слишком печётся о том, что может потерять должность, жить на грани интереснее, чем скакать по канату правильности. Хотя обо мне тоже много не дописывают, возможно, слишком юн для того, чтобы разглашать хотя бы долю правды. Возьмём даже мистера Кинга, аннотации его книг буквально говорят о том, что он писал всё под чем-то. Ну, хотя, несмотря на протесты отца, я опубликовал книгу, как автобиографию, указав, что происходящее в романе — это мой краткий жизненный путь. Но в редакции мне запретили примечание, потому что это проба.       — Людей цепляет чужая жизнь, потому что собственная скучная, но те же самые джанки не станут читать о том, что пережили, — отвечает Джейк, его ход мыслей порой очень интересен, особенно для Ники, что собирает всё по кусочкам в свою память.       — Ну, ты же читал, — ухмылка его бледная, а зрачки сужены до размера немой точки.       — Ну, я там же и указан как главный редактор, — Рики знает, просто придуривается. В этом притоне о нём слышали все, видели по телевизору или же касались пальцами страниц книги. Его роман брали для анализа на старших курсах в Национальный Университет, что уж говорить об остальных.       — Мои дорогие и уважаемые, о боже, сам мистер Ни-ки и мистер Джейк Торрес-Шим, — разглагольствует наконец-то вышедший из своего кабинета Хисын, как обычно, выделяющийся в толпе своим броским и простым стилем. Розовая гавайская рубашка в сочетании с классическими чёрными брюками и белой футболкой.       — Ты вроде не торчок, но я каждый раз в этом сомневаюсь, — бросает Рики, поднимая голову и кривясь с приторной улыбки владельца. — Выглядишь словно заядлый джанки.       — Ни грамма в нос, ни иглы в вену, — подмигивает Хисын и приземляется на высокий стул, а под руку летит бокал с янтарным ядом. Он делает глоток, обжигая глотку и смачивая губы. — Как ты, дитя?       — Ещё минута, и твой притон закроют и покажут по новостному как место величайшей трагедии: гибель Ники и бла-бла-бла, — бормочет Рики, теребя карман толстовки. — Хисын, — твёрдо и властно, отчего Ли расплывается в улыбке.       — Мне бы тоже не помешало, — Джейк стремительно закатывает рукав пиджака, оголяя тонкую пронизанную кожу с натянутыми синющими венами. — Ещё чуть-чуть, и меня будет толкать из стороны в сторону.       — Не понимаю я вас, — насмешливо закатывает глаза и поворачивается в сторону зала, чтобы подметить кого-нибудь из официантов и официанток. — Миён, дорогая! — подзывает он коротким взмахом руки, и девушка, изящно виляя бёдрами, идёт к бару с чёрным бархатным подносом.       — Что такое, господин? — кокетничая, спрашивает она и поправляет лиф корсета, что почти оголял её грудь.       — Можешь сходить до кладовой и принести сладкого? — она сразу понимает, о чём Хисын, и морщится, Ники усмехается и разглядывает знакомую. — Ники совсем плохо, видишь, какой бледный? — Миён выбрасывает смешок и качает головой.       — Попросите Сону, мне нужно обслужить вон того червя, молитесь, чтобы меня не пришлось приводить в чувства, — она неприлично указывает чёрным длинным ноготком на столик неподалёку, на мужчину в классическом сером костюме, что трясёт пустой бокал. — Мистер Чхве не отпустит меня просто так.       — Моя крошка, — печально выдыхает Хисын и подпирает ладонью щёку; каждый в округе знает, что ему всё равно и он просто держит лицо, хороший ход. — Я не хотел пока нагружать Сону такой работой, но что поделаешь, скажешь ему, чтобы подошёл, — Хисын подмигивает и, как свойственно хозяину, шлёпает девушку по ягодице, и та морщась, уходит.       Ли Хисын — человек, что отличается от их скупой компании только тем, что, придерживаясь своим принципам, не употребляет никаких веществ, которые вызывают сильные побочные действия. Он тот, кто способен получать удовлетворение тем, что подчиняет и делает людей зависимыми от него. Рики, по простой сути, его пешка, имеющая статус, точно так же, как и Джейк, Джей и Сонхун. Хисын привязал их к себе на вечно, зная, что у джанки нет и стимула, чтобы вырваться из этой ямы. И Ники не отрицает сего факта, ему всё равно, потому что от этого всего есть выгода.       — Не думал, что ты так скоро возьмёшь к себе кого-то ещё, — Хисын на подмечание поворачивается и улыбается, крутя в руках полупустой стакан.       — Его не возможно было бы не взять, уж больно хорош, — Ники от сказанного облизывает бледные губы, ещё немного… он словно чувствует, что умирает, кости обдувает небывалым сквозняком. — Смотри какой кукольный.       Юноша появляется незаметно, но эффектно с толикой волнения в глазах и смущением на пухлых устах. Его красная форменная рубашка расстёгнута, чтобы не скрывать сетчатый кроп-топ, выявляющий всю прелесть худого и бледного тела. Чёрные классические брюки обтягивают бёдра и ягодицы, добавляя пущий вид. Он держит в правой руке поднос, совсем неподобающе работнику прижимая его к своему телу.       — Это тот, с которым ты периодически трахаешься? — без интереса спрашивает Джейк, рассматривая официанта.       — Ну тише ты, — Хисын косится на Шима и машет парню, подзывая ближе. — Сону, милый, как протекает работа?       — Ко мне пристаёт какой-то кретин, — резко выпаливает Сону и подносит руку ко лбу, чтобы смахнуть нежную чёлку, лезшую в глаза. Его цвет персиковый… спелый, но ещё цветущий плод этого бархатного фрукта.       Созерцание сродне любованию, Ники, впечатлённый невиданной красотой, сжимает трясущие ладони в крепкие кулаки и дышит через нос, лишь бы не сбиться с повторного круга. Сону — плод фруктового дерева, оставшийся совершенно одиноким на всём сборище сухих веток. Его внешность немая, чтобы озвучить все прелести, но это только первое впечатление.       — Хисын, ты же сказал, что «соблазнять клиентов» нет в моём списке обязанностей, он моральный урод, — Ли легко смеётся и наклоняет голову вбок, пытаясь подметить, о ком бы могла пойти речь.       — Мне даже стало интересно, кто это, — вновь привлекает к себе внимание Джейк и Сону безмолвно указал на мужчину, идущего к ним, шатающегося, как подбитый, но нарядного, как нездешний. — Ну, на него похоже.       — Хисын, сука, ты… — Рики беспомощно вытягивает руку перед ним, показывая свою увеличивающуюся дрожь и пугая действием Сону, чьё внимание тоже привлекает отклик. — Отправь его уже… — в глазах юноши он видит удивление и признание личности, ступор недолгий, потому что Хисын отправляет Сону в кладовую.       — Он совсем не знаком с этим и попросил не ввязывать его в дела сидящих, — Рики лишь злобно фыркает и падает на холодную барную стойку.       — Я понимаю, что ты его, блять, трахаешь, знаешь ли, это неудивительно. По нему ясно, что он выбил место своей пухлой задницей. Просто не делай вид, что тебе интересно, что Сонхун приставал к нему, пидор крашенный, — всплеск эмоций на фоне потребности и стресса вызывает смех лишь у независимых, ведь Джейк молча поджимает губы и сочувственно смотрит в глаза. Они в одной яме. — Где этот ублюдочный проректор, трахающий своих студентов?       — Если я занимался сексом с одним студентом, это не значит, что подо мной весь состав, мистер Нишимура Рики, — Сонхун приземляется неподалёку, оголяя бледную руку и напрягая её. — Где ты нашёл такого работника?       — У себя на члене, — рявкает Ники, бред атакует его сознание, пока кости ломит. Состояние потребности приходит быстрее, если организм напряжен.       — Извините, что так долго, — Сону глотает воздух, вглядываясь в Рики, он цепляется именно за него, когда передаёт поднос с ампулами и зип-пакетами. Его поклон слишком невинный, наполненный волнением от собственного же страха. — Я… — рядом сидит Сонхун, лицо, которое он признаёт и кривится.       — Помоги с перетяжкой, — не особо заботясь о состоянии Сону, просит Хисын, и тот поддаётся. Он надавливает, где просят и наблюдает, как тонкая игла скрывается под тонким слоем кожи и впивается в беззащитную вену.       — Хисын, у него руки дрожат, — Сону сглатывает и смотрит на произнёсшего это Рики. Он кивает ему в безмолвном «всё в порядке» и переводит взгляд на сосредоточенного владельца.       Минутная слабость, а за ней и втягивающий процесс, когда лёгкие сводит и в нос проникает порошок, всего на мгновение отрезвляя и приводя в чувства. Дрожь сокращается перед тем, как пройтись волной по нутру. Ники закидывает голову, оголяя бегающий кадык. Муть проникает в мозг, совсем обыденно, чтобы принести замыкание в виде расслабления. Он растекается по столу и наблюдает за тем, как Сонхун рядом, самостоятельно вводит под кожу нить кислорода. Трезвым наблюдать за этим зрелищем до омерзения. Сону не может сдвинуться, потому что наблюдает, но как Хисын не чувствует удовлетворения.       — Будучи в состоянии начальной ломки, джанки чувствует сексуальное влечение, потому что именно оргазм может заменить мелочную дозу. Либидо повышается, несмотря на усталость. Вероятно, Сонхун и пытался как-то привлечь твоё внимание, потому что пришел сюда на сухую, не злись на него, у нас он такой. А вот Ники, например, не следит за языком, он не может контролировать свою речь, за ним интересно наблюдать, — вещает Хисын, стягивая перчатки, которые обычно надевает во время процесса помощи. А Сону рядом с ним смотрит в пол, чувствуя некое опустошение и растерянность.       — Это, правда, Ники? — лишь спрашивает Сону.       — И это тайна, — пальцы пробегаются по влажным устам, размазывая красноватый блеск, заходя за контур. — Всё, что происходит здесь, нельзя выносить за пределы, — судорожный кивок. — Они сейчас лишь напоминают разложившиеся со временем тела, или просроченное желе, я просто не знаю ничего хуже того, что вижу. Они потерялись, когда впервые открылись миру своей искренностью. Однажды ты просто услышишь их истории и отвращение заменит жалость, но какая — придётся понять самому. Ведь невозможно однажды встать утром с постели и сразу решить стать наркоманом.

***

Ломка — обратная сторона кайфа.

      Пальцы, отдавшиеся лёгкой судороге, сжимают горячий от собственной температуры микрофон, но голос твёрдый, не иначе, потому что это публика, папарацци и телевидение. Рики держит свой статус гордо, не опуская головы, хотя сейчас бы желал находиться в квартире и втягивать по самую слизистую разящий слабостью порошок. Писать бы повторно книгу, которую стёр к чертям, когда вернулся домой. Впечатления — чудеса сущей жизни. Там нет ни буквы, время не настало, Ники нужен повторный взгляд на юношу, чтобы вдохнуть запах новых строк. А сейчас когда он стоит на сцене, он лишь вспоминает невинный и неотравленный образ, который призрачно улавливал мелькающий в наркотическом бреду. У него хорошая память, выработанная благодаря писательской деятельности, а его внимательность заслуживает похвалы. Но своё последнее появление в баре Хисына получается разбирать только клочками. И главный отрывок — Сону, чьё полное имя он даже не слышал. Его тормошит ощущение забытого факта. Факта, что разорвёт его сердце.       — Работа над следующей книгой только началась, и я старательно собираю материал, который сможет завлечь читателей. Вероятнее всего, это будет роман, углублённый в экзистенциализм, как вы уже знаете, что моя цель — продолжить то, что закончилось на смерти Уильяма Берроуза и Аллена Гинзберга, — вопрос, который задаёт ведущая, заставляет задуматься. — Почему я стремлюсь к этому? Правда неприятна, но интересна. Разве читая мою первую книгу, вы не испытали влечение к происходящему? Моя одержимость бит-поколением — собственное исследование. Я не повторяю, я продолжаю и восхищаюсь. Иметь предмет восхищения — хорошо, потому что восхищение порождает стремление, — ведущая девушка кивает, и Ники, держащий микрофон, расслабляется. — Спасибо всем пришедшим и тем, кто со мной во время моего роста.       Его потряхивает до самой машины, пока он не убеждается, что в безопасности от чужих взглядов. В кармане смятая пачка от сигарет, а в ней травка, подкинутая Хисыном. Водитель тактично не обращает внимание на растекающегося по креслу Ники и выезжает на проезжую часть. Он ознакомлен и знает, чем караются вопросы.       — Уитмен-Парк, — сухо бросает Рики и поворачивается к окну, выдыхая на него едкий пар и рисуя смайлик, что в одночасье расплывается по стеклу от духоты. — Проедь через улицы, — водитель слушается и сворачивает в односторонний проезд, едет чересчур медленно, подгоняя лишь нервозность Рики, который и слова сказать не может, потому что губы липнут к сигаретному фильтру.       Его расслабляет лишь до конечной, а потом ноги — вата, пропитанная спиртом и йодом, он бессильно шоркает подошвой и скрывается в непримечательном здании. Ступени забирают минуты жизни и вздохи, потому что Ники волочит себя. Хостес в красном форменном костюме встречает постояльца взмахом руки и улыбкой. Милая девушка, но безвкусная и безликая, как фарфоровая кукла.       — Здравствуй, господин Ники, — её розовый язычок пробегается по красным матовым губам.       — Здравствуй, Шухуа, кто сегодня главный смены? — Ники приходится остановиться, чтобы расслышать работницу.       — Сегодня не особо людно — будни, поэтому Миён и у неё на подтанцовке кукольный новенький, ты видел, какой он душка? — Шухуа мнёт в руках чёрные бархатные визитки и убирает их в стопку. — Сегодня ещё господин Джей тут, — невзначай говорит девушка, смотря привычно в глаза, будто ища что-то в их глубине.       — Превосходно, пойдёшь со мной? — Рики с усмешкой приподнимает локоть, чтобы хостес зацепилась за него своей миниатюрной кистью.       Быть в приоритете — привлекать к себе излишнее внимание, что не по душе Рики. Он постоялец, известный во всей стране постоялец роскошного притона, где каждый посетитель чтется своей важностью. Но любой сидящий здесь привязан как к электрическому стулу ремнем. Рики помнит лица, а имена незначительная часть. У него имеются свои приятели, вошедшие в жизнь благодаря деятельности и положения в обществе.       Они стремятся в зал, под тихую атмосферную музыку, она привычна до приятной дрожи, не той, что Рики чувствует, когда находится в наркотической агонии. Шухуа одна не из многих, не вызывающих у него отвращение. К ней он привык и считает хорошей приятельницей, как и Миён, эти девушки — разящие любимицы владельца. Нужно заслужить, чтобы стать избранником или избранницей в бездушие Хисына.       — Ники-сан, — снова тянется удовлетворённо и до боли знакомо. Джейк вообще покидает это пристанище? — Слушай, тебе бы тоже подошёл красный костюмчик вместо чёрного, — он поправляет очки, сползшие на переносицу, разглядывая безвкусную девушку с чувствительной улыбкой.       — Хисын, тебе нужны стриптизёры? — язвит Джей, гоняющий кубик льда в стакане для виски. Рики цокает и падает на стул, раскатываясь по прохладному столу.       — У него задница тощая, даже Сонхун не посмотрит, — парни прыскают, и Ники обречённо стонет, утробно из-за усталости. — Чего ты, маленький, интервью умотало? — интересуется Хисын, наклоняясь к Рики и зачарованно смотря ему в блестящие глаза. — Может, героина или секса?       — Боже, секс с тобой — это как членом об стену долбиться, — бухтит Ники себе в плотный рукав.       — Можно и не со мной. На Сону погляди, — и Рики, проглотив вздох, поворачивается к полупустому залу, следя за вялым, скорее всего уставшим работником.       Несомненно кукольный, покрытый бесценным глянцем, его глаза — жемчуг, сверкающий в пасти моллюска, тонкие руки, держащие поднос, сродни искусным ветвям декоративной ивы. Заглядеться — утонуть в собственных мыслях, наполненных утопией, несвойственной для сущего мира. В Сону нет и толики того, что разочарует внешне, он без сомнений человек, привлекающий к себе должное и гнилое внимание. Взгляды, наполненные похотью и желанием на лице и ниже, а взгляд Ники на границах души, куда пробраться — безгреховное преступление.       — Он прекрасен, взгляни на его фигуру, нажива для гомиков. Думаешь, он невинный? В его заднице побывало немало членов, твой лишним не будет. Он невероятно гибкий и принимает глубоко. А знаешь что! Сонхун всё же потрахался с ним в тот день, цитирую: «Секс с ним, как прилив от героина», — а Ники не отводит глаз, для него он всё равно невинный ангел, нетронутая кукла и спелый плод насыщенного персика.       — Не веди себя как настоящая мразь, Хисын, — стискивает челюсть Ники, ему обидно, режут душу нелестные и непривлекательные рассказы. — Скрой свою пидорскую натуру и принеси мне что-нибудь, а то я не сдержусь и размажу твоё слащавое лицо, — его гнев виден, он порождает вздутые нервы и несдержанную агрессию.       Ему безразлично происходящее, толкующие о нахождении в социуме, Рики продолжает считать облака своего разума и разглядывать привлекательного юношу, что уже подсел к Сонхуну, разговаривающему с Джеем и Джейком. О чём они тянут разговор — всё равно до тошноты, ведь проректор бессовестно кладёт руку на мягкую коленку и поглаживает. Она, наверное, ватная? Пропитанная свежими соками? Ники обречённо толкается языком в щёку и нервно стучит пальцами по глянцевому столу, зазывая бармена.       — Виски?       — Воды, — бросает Рики и выпрямляется на вибрацию, что, к сожалению, привлекла лишнее внимание. Даже то, что вовсе небезразличное.       — Ты обычно в будни, особенно днём, тут не бываешь? — Чонсон наклоняет голову в бок.       — Обычно меня не так сильно заставляют напрягаться на сцене, — пальцы смахивают бессмысленное сообщение менеджера.       — Зато было интересно слушать о ваших планах и приоритетах на данный период жизни, — со скромной улыбкой проговаривает Сону, но в нём есть уверенность, побольше, чем у Рики. — Мы с Шухуа просмотрели от начала до конца, пока Миён оббегала столики, — голос его; он медовый, бархатный до неестественных мурашек.       — Завтра на лекции современной на литературном будут прогонять интервью это, — добавил Сонхун, но он так бесцветен на фоне прекрасного, что его слова — жужжание.       Ники впитывает в себя стакан воды, разбавляя воспалённые от напряжения голосовые связки. Его натура тихая, но грамотная, только порой реальность берёт вверх и раскрывается чудное качество, что сломить может лишь очередная доза. То состояние, в котором вокруг него все беззащитны и оголены духом. Будучи на периферии ломки — воспоминания накрывают нервозностью. Его поступки безнаказанные, прощённые деньгами и статусом. Месяц в диспансере, худоба до белёсой кожи и безостановочных конвульсий. Благо рацион таблеток — послабленный наркотик, — психотропные вещества вызывающие расслабленность.       Можно ли сказать, что его зависимость — начало карьерного роста? Наполненная аффектом жизнь является личным дневником, что он поспешил открыть для всех, и сейчас, смотря в кристально-карие глаза, он видит продолжение. Второй том или середину будущей трилогии. Сону его энергия и вдохновение, от которых он отрекается. Рики чувствует, как в венах бурлит кровь от зажжённой идеей головы. Вот он его творец, невинная муза, вдохновитель-ангел.       — Ри-ки, — смакуя каждый слог, тянет Хисын и лёгкой птицей приземляется на стул. В руках его небольшой железный чемодан, видно, свежая поставка. — Куда ты смотришь? — улыбка Хисына поблескивает наигранностью и неправильным азартом.       — Очевидно на него, — скупо бросает Рики, поджимая губы. — Ему нравится Сонхун? — эмоций не хватает, чтобы выдать состояние. Рики цепляется глазами за крохотный зип-пакет и берёт его в руки.       — Разве джанки привлекают не подсаженных? Смотри внимательно, видишь, как Сону морщится от прикосновений? — вдыхает, а слизистая переживает словно летаргический сон, принимая на себя белый прожигающий слой; глаза чёткие, хоть и зрачки полнеют. Не отводит взгляда — каждая мелочь равносильна интересу. — Ему неприятно просто потому, что Сонхун трахал его под кайфом, сам же просил после этого затянуть жгут потуже, чтобы игла вошла ровно в вену, а ты ведь не балуешься таким, — Рики хочется чихнуть, когда он втягивает остатки, проводя пальцем по ноздрям. — Даже если и Сону гложат чувства, то Сонхуна — нет, единственное, что он способен ощущать — эйфория от героина. Ники, у него конечная.       Конечная у каждого находящегося здесь: кто-то сдался, кто-то устал, а кто-то безразличен ко всему, кроме себя. К какой группе можно отнести Ники? Где тут очевидность? Его направленность смешенная, но усталость явно перевешивает. Он устал от ответственности точно так же, как, например, Чонсон, сидящий в центре, но всё равно не дотягивает до его уровня. Чонсон, сын губернатора Нью-Джерси — Майкла Стива Пака, того самого, в чьих псах находится отец Рики. А вот и их товарищеская связь. Но Рики избавлен от неё с самого начала, а Чонсона используют подопытным для провождения собраний, проведения открытий — его жизнь очертила круг, из которого невозможно выбраться. А героин — всего лишь помощник, пинок от усталости. Кто из их компании сдался? Проректор, что порой даже не помнит своего имени под кайфом или редактор, работающий не покладая рук?       Сонхун просто бесчувственная мразь…       И ведь каждый из них имеет то, о чём другие лишь мечтают. Но не стоит идеализировать успех, потому что в нём равноправие и плюсов, и минусов.       Если героин вдыхать, можно увидеть звёзды под закрытыми веками. Раствориться в нём значит потерять контроль над реальностью. Он не выбивает память, он просто послабляет её. И Ники чувствует, как каждый нерв натягивается только для того, чтобы расслабиться до состояния каши.       — Эй, Рики, — его отросшие волосы взлохмачивают, беззлобно смеются и наклоняются. — Хорош, ты сколько втянул? Тебя трясёт.       И правда… Но от дозы ли тело, словно проклятое, неконтролируемо дёргается?       — Рики, мать твою, парень, ты что творишь? — проверяют даже пульс, но Рики тянет улыбку, игнорируя панику вокруг.       — С ним всё в порядке, Чонсон, мальчик просто впечатлён, — Хисын равнодушно потягивает виски и взглядом указывает на Сону, что утянули в зал для помощи.       Разговоры теряют суть, Рики на периферии ловит лишь отрывки и дует губы: озабоченно, по-детски. В него въелась смесь состояний: эйфория и тепло, влечённое, как что-то нездоровое. Чонсон смотрит на него с неким сожалением и подталкивает стакан со спиртным.       — Тебе нужно расслабиться, но не так, — он ясно даёт понять о небольшом пакетике с кристальным порошком, что Рики сжимает влажной ладонью. — Он заинтересован в тебе.       — А я заинтересован в нём, как жизнь проста, — Ники смачивает бледные губы ядрёной жидкостью и отставляет стакан. — Не тебе об этом говорить, Чонсон Джей Пак, — цедит он, а глаза-то всё ещё беспомощно метаются по залу. — Джанки нынче не в приоритете.       — Если ты что-то действительно чувствуешь — борись с собой, — зрачки не сужаются, они колеблются, как пульс в напряжённых висках.       — А ты…почему… почему ты не борешься с собой? — севшим голосом бормочет Рики, послевкусие его слов разбавляет улыбку на губах Чонсона.       — Я сдался, Рики, — спокойно, умеренно, словно дальше только конечная. Он не устал, он сдался. — Человеческие чувства способны заменить героин, если в них есть уверенность.       — Он знает обо мне многое, а вот я о нём ничего, — в голове ветер, вытесняющий здравый рассудок и оставляющий только ненужную искренность. Чонсон треплет его по волосам, как при первом знакомстве в этом же баре, и мягко улыбается.       — У тебя есть время до следующей ломки, я верю в тебя, — в Чонсоне то самое родительское тепло, от которого Рики отрекся сам.       В горле словно пена, мёртвая и гнилая, как от только умершего человека. Ники впервые чувствует, как его сердце бьётся не от передозировки, а от страха, что он падёт подобно остальным в этом притоне. Но внутри него героин, растворяющийся и требующий повторной дозы. Порошок блестит на холодном столе, а после и сжигает слизистую, что поражена до хронической болезни.       Устать можно и так, что даже дело вожделения отходит на последний план. Рики ощущает чужое присутствие, но пелена перед глазами блокирует зрение. От сладкого запаха, походящего на вишневую свежесть в груди замирает.       — Иронично, что я вижу вас в таком состоянии, и моё сердце скорее ноет не из-за светлых чувств, а из-за страха перед наркоманами или, как вам больше нравится, джанки, — Рики ощущает разочарованную улыбку и удары по чужим грудным оковам тоже.       Вблизи Сону — чистое волшебство, в мгновение идеализированный Ники человек. К нему хочется вытянуть руки, чтобы нащупать существо и громко бьющееся сердце. Которое несчастно побаливает в тихом омуте.       — Это больше похоже на неприязнь, выработанную из-за детских травм, я прав? — улыбка меркнет, оставляя искривленную полосу на губах. — В Уитмен-парке каждый второй сидит на чем-то, это район сдавшихся людей, тех кто потерял суть своего существования. Если, например, ты с рождения проживаешь тут, без проблем можешь определить наркомана, — Рики шмыгает носом, чувствую образовавшийся осколок болячки.       — Именно поэтому рядом с Хисыном я чувствую себя в безопасности, — он отбивает пальцами незамысловатую песню, скорее из-за атакующих конвульсий. Натянутые нервы Рики сдаются, и он накрывает чужую нежную ладонь, ощущая нестабильный пульс.       — Будь он джанки, с ним бы всё равно ощущались комфорт и безопасность, он умеет подстраиваться под людей и предрасполагать их к себе, — наконец-то пелена сходит вместе с морганием, Рики глазами чувствует умиротворение вкупе с волнением. Каждый шорох он всё равно ощущает на полной мощности. — Но твоя связь с ним губительна, точно так же, как и с Сонхуном, — безразлично поглядывает на увлечённых разговором мужчин и возвращается к Сону.       — Почему же? — знает ответ, но хочет утвердиться.       — Для них у тебя есть цена, когда ты бесценен, — серьёзно выдаёт Рики, и рука его всё ещё накрывает чужую, сохраняя тепло. — У тебя такие нежные ладони…       — Почему я? — тихо спрашивает Сону, не спуская глаз с большой и тонкой руки, что подрагивает как собственная. — Почему я бесценен? Во мне же видно ненужный товар за гроши, вы знаете, как я тут и почему во мне видят интерес, — его растрогало и полные, словно наливные яблоки, щёки смочили слезы, горячие, прожигающие кожу.       А в глазах Рики нежность, разбавленная героином. Ничтожность выходит за край, а осознание тормозит. Он лишь тянет руку, чтобы большим пальцем провести под глазом и собрать драгоценные камни-слёзы.       — У каждого своя слабость, и это не всегда бывают романтические чувства, — Сону поджимает губы и смотрит прямо в глаза, раскрывая себя, словно в мгновение Рики получил всё доверие. — Ты согласишься сейчас поехать со мной?       Он под воздействием, Сону ощущает это тонко, но пытается внушить себе обратное. Лишь кивает и растворяется в толпе, чтобы переодеться в комнате для рабочих и предупредить Хисына, всё время наблюдающего за ними. Ники ждёт его у выхода, прислоняясь к завешанной объявлениями стене спиной, защищённой дорогим пиджаком от прада. Сону в свободной одежде он видит впервые и усмехается, милый. Его светлая рубашка в полоску выглядит совсем тонкой, неподобающей для вечерней погоды в этом районе.       — Натяни мой пиджак, нам до конца улицы идти ещё, — спокойно говорит Ники, стягивая с себя вещь и накидывая на плечи парня. Сону тушуется и аккуратно обхватывает за края, чтобы пиджак не слетел.       — Не так холодно, но спасибо, — Ким рядом с ним словно вкопанный в землю, топчется и всё же следует.       Мрак навевает холод, Сону чувствует его сквозь тонкую ткань джинсов и вздрагивает, поджимая влажные налитые мёдом губы. Рядом с Рики спокойно, его обыденная сторона иная. На экране обложка, защищённая и превосходная. А сейчас Рики словно раздет догола, раздирая свою душу. Ему и вправду спокойно и в лёгких нет камня, что обычно мешает дышать.       — Можешь рассказать что-нибудь о себе, — до машины ещё пара минут, и за них можно узнать гораздо больше, чем за всю жизнь, ведь Рики действительно интересно. Он знает только имя этого юноши, что на устах растягивает едва как солнце.       — Сону Беллами Ким, двадцать шесть лет, закончил медицинский колледж и живу в этом притоне с самого рождения, — на губах появился блеск от улыбки, Сону протягивает руку в знак знакомства, и Рики, аккуратно преподнеся её к устам, оставляет сухой поцелуй.       — Рики Нишимура, двадцать два года, закончил бакалавриат в Стэнфорде и переехал Камден, чтобы сгнить здесь из-за легкодоступности героина, — он отпускает расслабленную ладонь и смотрит в глаза, что с толикой тревоги изучают его. — Правда всегда так режет слух.       — А иногда вовлекает, не думаю, что моё отношение к вам сильно поменялось, я просто удивлён? Вы вызвали во мне интерес с первым тиражом книги, хотелось как можно больше узнать о вас, но слишком секретно, а те глупые теории, что выставляют в профилях инстаграм и твиттера, лишь смешат, даже если ваш роман — это автобиография, то многие приняли это не как должное. Я не помню, какая по счёту глава, но в той, где вы подробно описывали послевкусие от наркотических веществ, то есть, изнасилование? На первом и последующих интервью вы преподнесли себя так, словно в вас больше невинности. В обществе вы достаточно замкнутый человек, даже в компании в баре, вы не особо разите разговорчивостью со всеми, — не торопясь, говорит Сону, уже не в торопливом шаге, он держится рядом с Ники, ощущая его дорогой и неприкосновенный запах, что в баре на фоне спиртного был лишь упоминанием.       — Отчасти я просто неразговорчивый и не люблю говорить не по делу, по душе что-то обсуждать связанное с деятельностью и интересами, — Сону поджимает губы, чувствуя стыд, что волной проходится по телу. — Эй, всё в порядке, ты очень хорошо изъясняешь свои мысли, мне было интересно послушать. Испытывать стыд за сказанное бесполезно, потому что этим ничего не исправить, ты можешь только анализировать, чтобы потом не выдать таких же ошибок, — Рики останавливается, наклоняя голову вбок, смутно разглядывая привлекательные очертания лица и тела парня. Героин вновь ударяет в мозг, его немного пошатывает, и он вытягивает ладонь. — Держи меня, Беллами, я доверяю тебе, — звучное и волшебное имя смакуется на языке, как капелька свежего меда. И Рики желает снять её с чужих пухлых губ.       Сону, глянув на ладонь, вкладывает в неё свою, смешивая грубость с нежностью и чувствуя осадок, налегающий на грудь тяжёлыми ударами сердца. Они доходят до машины, держась друг за друга и разговаривая о мелочах, что бесценны. И Рики чувствует себя ничтожеством, потому что его смелость — лишь влияние тяжёлого вещества, что раскрепощает и оголяет.       Они едут к нему, в квартиру, которая скрыта для посторонних. Так просто он впускает его в свою обитель, что ни разу не ощущал в себе живого духа. Всё равно, лишь почувствовать чужое существование рядом с собой и прислушаться к звуку глухих ударов за прочной грудиной. Дверь раскрывается с громким «бах», и Рики неприлично толкает Сону к стене, блокируя любые движения.       Цвет глаз их мешается, создаёт глубину, в которую они заныривают оба. Сону кладёт руку на крепкое плечо и двигает парня ближе, чтобы носы неаккуратно столкнулись, пока губы ищут друг друга. А Рики ладонью ведёт до самого бедра, чтобы прижать его к себе.       — Прости… — шепчет Рики, последний раз смотрит в глаза и прижимается к пухлым губам, что без сомнений принимают его.       Он ощущает свободу действий, желание и безграничные чувства, что передаёт Сону через поцелуй и жмётся к нему. А от Рики податливость и власть, с которой он поднимает его, тая от лёгкости и хрупкости в собственных руках. Он сжимает его как драгоценность, оттягивая нижнюю губу, чтобы вновь впиться в неё и почувствовать нежность. Сону скулит, отстраняясь и ударяясь затылком об прохладную стену, он закатывает глаза от ласк, что атакуют его тонкую шею. Язык скользит по бархатной коже, а губы всасывают её до покраснений.       — Прости меня… прости, пожалуйста, Беллами, — в бреду шепчет Рики, проводя носом по шее и оставляя после себя следы.       — Всё в порядке, — неправда… Лишь самовнушение, ведь внутри таится обида на обоих. На свою слабость и на зависимость Рики. Потому что Сону хочет другую искренность. — Просто продолжим…       И они продолжают, когда Рики уводит Сону в свою единственную жилую комнату и укладывает на кровать, изучая кончиками пальцев изгибы и впадины между прочных рёбер. Они похожи на клавишу дорогого пианино, и каждый стук под ними — удар сердца и приятное тянущее чувство внизу живота. Плотный пиджак всё ещё на худом теле, но Рики стаскивает его, когда устраивается между колен и жмётся своим запертым членом к возбуждённой промежности.       Грудь Сону высоко вздымается, а спина прогибается от каждого прикосновения. Он чувствует себя расплавленным и чересчур гибким в сильных руках, что неприлично изучают тело, как новый прекрасный на звучание язык. Рики стягивает с него футболку, которая была под тонкой рубашкой. Он пальцами задевает небольшие набухшие из-за мгновенной прохлады соски; в одном из них блестит серебряное кольцо, идеально вмещающееся между средним и указательным. Глухой стон бьёт в шею, парализуя кожу до колючих мурашек.       — Они такие чувствительные, — Рики усмехается и склоняется, чтобы подцепить зубами кольцо и оттянуть его. — Скажи, Сонхун касался тебя так или, может быть, Хисын? — говорит с уловимыми нотками нервозности и ревности. На его губах растворяется ухмылка, и язык питает слюной твёрдый сосок.       — Н… нет, чёрт, — Сону обхватывает парня руками за шею, вжимая голову в подушку и дёргаясь от каждого движения, что вытворяет его язык.       — Ублюдки… не позволю, — не позволю никому касаться тебя.       Зубы вновь оттягивают измученный сосок и переходят к другому, что ожидает своей ласки и каменеет от столкновения с влажным языком. Рики нравятся эти сладковатые жемчужины, их тёплый вкус и липкий осадок после собственной слюны. От того, как он вожделенно сосёт их, Сону чувствует, что его позвоночник крошится от ворошения на одном месте. Рука давит на грудную клетку, прижимая парня к постели. Каждый его вдох равен сокрушительному удару сердца.       — Господин, я… — он притягивает его за щёки к своему лицу и целует, слизывая с лепестков губ прохладную слюну, что ещё блестит на сосках.       — Я бы попросил тебя называть меня по имени, но господин из твоих уст звучит прекраснее подлинного пения, — Рики толкает в его тёплое нутро язык, задевая ровные зубы и исследуя всё остальное. — Продолжай звать меня, Сону Беллами Ким, — усмехается и оставляет лёгкий поцелуй на подбородке, вновь спускаясь к соскам, чтобы единожды коснуться их.       Сону только гнет от этих нескупых прикосновений по всему телу, ему льстит влечение Рики, но в то же время пугает страсть, с которой он впивается в мягкий живот и ведёт до самой кромки джинсов, оставляя ряд вишнёвых пятен. Рики облизывает его, словно пытается смыть чужие следы и как можно больше оставить своих. Длинные пальцы впиваются в темные угольные волосы и оттягивают их, когда Рики с желанием переходит черту и чуть стягивает джинсы, целуя гладко выбритый лобок.       — Это слишком… — шепчет Сону, незнающий и никогда не чувствующий такой близости. Его бьёт в конвульсиях, когда Рики усмехается, создавая приятную вибрацию в паховой зоне. — Чёрт возьми, — зажмуривает глаза и, сдавшись, падает головой на подушку.       Его раздевают, оставляя совершенно беззащитным, напоминающим комочек сжавшегося животного. Рики аккуратно целует в розоватую коленку и разводит ноги, чтобы устроиться между ними головой. Сону выдыхает и пытается свести бёдра, но крепкая хватка на них едва придавливает к кровати. Чувствовать язык на своём члене, — что-то новое, совершенно невообразимое. Рики аккуратно ублажает вишнёвую головку, присасываясь к ней губами и вдавливаясь в крохотную щель. Пару движений и ногти впиваются в одеяло, что неуклюже стелится под ним.       Рики чересчур аккуратен, когда вбирает в себя полноценно член, касаясь носом лобка и скомкано дыша в него. Горло саднит, но ощущение сродни эйфории, от осознания того, что он приносит удовольствие своими действиями. Ему до тихих вздохов нравится, когда Сону крепко впивается в его волосы и оттягивает, чтобы чувствительно не проскулить.       Влажность переходит ниже, скользит по промежности, касаясь сжавшегося от предвкушения ануса. Рики давит на его бёдра, заставляя перевернуться на живот для удобства.       — Не отказывай себе в удовольствии, Сону, твоё тело заслуживает быть изученным до самого конца, — он аккуратно проводит по его пухлым ягодицам, сжимая до лёгкой розовинки.       От едва чувственного шлепка парень прогибается, вжимаясь носом в мягкую подушку, пока Рики разводит его ягодицы и оттягивает, наслаждаясь мягкостью и податливостью. Ему сладко, когда он проникает в тёплое нутро языком и толкается в напряжённые стенки, развлекая и расслабляя их. Сону что-то бормочет в подушку и разводит ноги, лишь бы огонёк внутри него не потухал. И язык Рики, словно вьюн, врастающий в свою среду обитания. Он не хочет отстраняться, потому что чужое удовольствие сладостной истомой тянется к самой головке члена.       На Рики вплоть до каждой вещицы: помятая рубашка и брюки; пока он не позволяет оголить себя, любуясь изгибами привлекательного и желанного тела, что пропитано мурашками от его бесконечных ласк. Сону упирается локтями в кровать и прикусывает губу, чувствуя неприятный металл на кончике языка. Рики не щадя толкается в него горячим кончиком, млея от внутреннего бархата и тепла. Его сильные ладони лишь грубо сминают ягодицы и разводят их, чтобы быть как можно ближе.       Окатывает прохлада, когда напряжённый язык выскальзывает из влажной промежности, оставляя за собой нить прозрачной слюны. Сону чувствует дискомфорт только от того, что его покинуло тепло и ощущение наполненности. Он расслабляется и мгновенно падает на кровать, зарываясь в собственных руках, его атаковывают эмоции гложущие изнутри, а снаружи — слёзы. Тело бьётся в конвульсиях, отдаваясь произошедшему. Он не в силах воспринять данную Рики ласку, она чужда для него. А Рики ведёт ладонью по дрожащей спине, отсчитывая каждый позвонок. Склоняется над обмякшим телом и целует в шею.       — Тише, прекрасный, — ещё один поцелуй, но за ухом и ниже.       Персиковые волосы влажные от бывалого процесса, точно так же, как и всё налитое прохладой тело. Сону поднимается на локтях, а в его глазах сизая галактика, невинная душой и желаниями.       — Почему всё происходит, когда вы под героином, — тихо говорит он, растягивая тяжёлую улыбку. Его сердце словно сокращает удары до увесистых толчков, что Рики чувствует пальцами, скользящими по обнажённому телу.       — Это слабость, — коротко отвечает Рики, ведя губами вдоль позвоночника. — Если ты хочешь остановиться, просто скажи мне…       — Не хочу, — отчаянно бросает Сону, и Рики кивает, самостоятельно расстёгивая свою рубашку.       Но желание Сону коснуться его сильнее, он поднимается и тянет его к себе за воротник, касаясь губами пухлых лепестков, что слаще спелой дыни, несмотря на отвращение сжирающее изнутри. Для него Рики — непокоримая верхушка, заставляющая вопить воспалённое сердце. Даже если сейчас они во власти друг друга, в полном равноправии, Сону всё равно чувствует себя неполноценным, опущенным из-за того, что Рики не в себе. Сколько длится эффект героина, сколько осталось у них, чтобы получить удовлетворение?       Пальцы аккуратно опускают бегунок и стягивают чёрные брюки, Рики помогает и прижимает к себе юношу, наконец-то чувствуя его жар своим оголённым телом. Дыхание смешивается, когда позиция становится наколенной и надменной. Ладони сжимают пухлые ягодицы, разводя их по своей похоти, чтобы вновь коснуться воспалённого и стягивающегося сфинктера.       — У меня есть только смазка, — его палец медленно проникает внутрь, толкаясь в мягкие растянутые стенки.       А Сону лишь кивает, двигая бёдрами и чувствуя, как палец входит до самого основания с тихим хлюпаньем. Письменный стол находится не так далеко, чтобы протянуть руку и выдвинуть ящик, в котором валяется давняя полупустая баночка с лубрикантом. Влажность и прохлада парализуют на жалкое мгновение, ведь из-за пожара внутри всё нагревается. Он чувствует давление, потому что Рики аккуратно склоняется над ним и ведёт языком по выпирающим рёбрам.       — Твоё сердце так реагирует на меня, резво, словно до меня не билось вовсе, — шепчет, ощущая кончиком влажного языка каждый удар, его влечёт эмоциональный шторм внутри Сону.       И парню хочется ответить, но он лишь сбито кивает и падает на широкую грудь оттого, что длинные пальцы умещаются в нём и расходятся, растягивая сжимающиеся от попыток стенки. Их медленно, с предупреждением в виде шёпота в самые губы, заменяет твёрдый член, углубляющийся только на четверть. Ведь то, как тяжелеют толчки в хрупкой груди, вызывают волнение. К тому же Сону крепко цепляется пальцами в плечо, оставляя красные полумесяцы. Рики придерживает его за ягодицы, оттягивая их для удобства и медленно входя до жалкой середины и единого переполненного выдоха в самые уста, покрасневшие от резких поцелуев. И двигается, когда хватка ослабляется, а юноша чуть приподнимается, смотря в мутные, заполненные чернотой зрачка глаза. Крупная горячая слеза стекает по подбородку и приземляется на оголённую грудь, только тогда Сону приходит в себя и чувствует волну, пронзающую напряженные органы, и член затыкающий его до жжения воспаленного ануса.       Рики терпеливо медленно толкается до самого основания, крепко сжимая мягкие бедра и выше. Сону, сидящий на нём, до одури великолепный, словно спустившийся с ясного неба ангел, потерявший блистательный нимб. А его точёная кукольная фигура завораживает, особенно то, как он прогибается в спине, а мышцы на животе напрягаются. Ладони поднимаются до песочной талии, обхватывая её под тихий скулёж. Сону перехватывает одну его руку и сжимает в своей, надеясь на поддержку при первых самостоятельных движениях. Ему нравится сидеть на чужих бедрах и принимать в себя член, особенно тот, что сейчас греет его изнутри, до излишнего заполняя. А Рики больше вводит в вожделение — поза Сону, оседлавшего его с прямой осанкой и короткими движениями. Как в человеке может помещаться столько качеств, что все до единого изысканные и трудные для видимого проявления.       Внутри безустанно хлюпает из-за влаги, пока Сону, упираясь ладонями в грудь приподнимается и вновь опускается на чужих крепких бёдрах. Теперь черед Рики жалко поскуливать от каждого движения, что нагревает его набухший и возбужденный член. От переполненности наслаждения в яичках тяжелеет, словно их перетягивает стывший металл. Прикусив губу до солоноватой крови, Рики бесстыдно бьёт по красной ягодице, украшая её оттенком темнее. От его прикосновений бесспорно останется синева, похлеще той, которой награждал Хисын при каждом занятии безвкусного секса.       Когда силы держаться на чужом теле иссекают, Сону падает на грудь, ударяясь губами о те, что бесспорно полнее и сочнее. А Рики, уложив вторую руку на полную задницу, делает самостоятельные толчки, терзая ссохшиеся губы, наделяя их цветной влагой. Он чувствует не жалеющий оргазм, поглощающий его. Оставляя короткий отпечаток на губах, Рики чуть давит на бёдра, опуская парня как можно ниже и наполняя его тёплой спермой под оборванные вздохи, ведь Сону в этот момент кончает на напряжённый живот, марая и себя.       Можно подохнуть от этой влаги, но с осознанием того, что она до боли приятная. Сону сползает с бёдер и падает рядом, задыхаясь, как в последствии острого оргазма. Он растянут до приятной боли и пульсации внутри. Органы перекручивает от белёсой спермы, потихоньку вытекающей из воспалённого отверстия.       Рики, истративший силы и находящийся на окончании действий смести оргазма и героина, укладывается на бок и прижимает к себе влажное тело, напоследок целуя в плечо. Но даже от этого Сону чувствует мерзкое опустошение и то, как его беспечное сердце опускается на дно желудка.

***

Глухие торчки — больные люди, не умеющие поступать по-другому.

Бешеная собака не выбирает — она кусает.

      Первые строчки — клише, отвратное эссе человека, что только на первой стадии своего творческого развития. Каждый орган выкручивает наизнанку от пронзающего самоунижения. Ведь Рики и не чувствует прилива воображения, ему хочется разбежаться на первые страницы. Но он напросто не может, потому что в голову не долбит парализующая дурь. Она отстранённо валяется в кармане чёрного пиджака, что он давал Сону в тот насыщенный и эмоциональный день. И почему-то именно тогда Рики, внутри пощёлкав языком, поклялся, что постарается воздержаться. Воспоминания с того дня — греющие душу. Когда в последний раз он наслаждался чем-то, помимо героина? Когда в последний раз он занимался сексом без злосчастных последствий? Каждый раз последствия набирают оборот, а воспоминания изнасилования под состоянием аффекта терзают душу. Ведь он действительно чувствует вину. Но жалость к себе не позволяет произнести и короткое «прости». Такие ничтожные действия не прощают.       На вечеринке он обнюхался и перекурил, теряя рассудок, повёлся на внимание от одногруппницы и затащил в свободную комнату. Его распирало зверство, когда он без опаски вдалбливался в наполненное истерикой тело. Какой шок испытала девушка, а какой стресс перенесла, узнав, что беременна? Рики не имеет понятия, ведь отец, вновь скрыв свою личность, спас разбалованного ребёнка. И об этом всё в мельчайших подробностях исписано в первой книге. Почему режущая глаза правда переносит такую популярность?       На его плечах и убийство, бесчеловечное покушение на людскую жизнь. Парень скончался на месте от кровопотери. А всё из-за того, что Рики владеет агрессия, когда он находится в состоянии ломки. Ему было тогда около двадцати, может, чуть больше. Его поселили в психиатрическую больницу, признав больным и зависимым. Даже после выхода мир цвета не набрался, как не развернись — чёрно-белые картинки. Знакомство с Хисыном и работа оттащили его от дел сущего бреда, наконец-то пробудив рассудок. И Рики считал это хорошим способом до того момента, пока в голове не заела фраза, произнесённая опустившимся голосом во время секса. Сону — стимул, но не толчок…       Чтобы хоть чуть-чуть наполнить мозг мыслями, а не дрожью, приходится скурить несколько косяков и надышаться пропитанным травящим дымом воздухом. В глотке пересыхает, и парень, откинувшись на кровать, где до сих пор виднеется пятно от смазки, выдыхает.       Прошло чуть больше недели?       Рики никогда не зависел от людей, он чёртов джанки, ничтожный торчок, что не видит ничего, кроме пакетика порошкового героина и пачки косяков. А сейчас он готов сгибаться пополам не от физической боли, а от моральной — нехватки кислорода в виде человеческой души. Они привязаны словно красной нитью к запястьям друг друга. Вытянув длинную руку, Рики в воздухе чувствует эту мягкость чужих щёк и представляет безгранично красивую улыбку. Его мутит, потому что марихуаны недостаточно, чтобы захлебнуться в собственных мыслях. И руки начинают трястись, ломка поджидает его всегда, таится за углом рассудка. Сейчас под действием дробящим кости, он зависим только от героина. Приходится с зажмурить глаза, потому что он на периферии того, чтобы утонуть в воображаемом болоте. Пиджак лежит под ногами, собирая всю пыль, но храняя приятный запах тела человека, что заставляет его органы сжиматься.       Струя порошка попадает в нос прямо с дрожащего пальца. Рики сглатывает и понимает — ему мало. В пакетике остается меньше восьми грамм, точно. Он высыпает дорожку на запястье и проходится носом, впитывая героин как жизненно необходимую воду. Перед глазами черные разводы, перетекающие в болотные и заполняющие всю окружающую картину. Голова словно растекается по подушке, ощущение — он ослеп, но это всего лишь побочные действия. Руки не перестают дрожать, потому что Рики переборщил с дозировкой.       Ему нужно чуть-чуть подождать, если, конечно, он не скончается на месте.       А перед глазами-то меняются картинки, как пленочное проявление. От радуги до чёрно-белых прожжённых фотографий. Бред подкрадывается не спеша, но в полной мере, и Рики ощущает тонкую струйку, текущую по его подбородку. Пена — чисто белые предсмертные выделения изо рта. Она перебирается под ворот свободной футболки, касаясь нагретого тела.       И это не единаждое ощущение, каждый раз повышая дозу, Рики бьётся в конвульсиях и отдаётся на растерзание сбитым и перемешанным мыслям. Он зажимает рот рукой и дышит сквозь прощелины между пальцами. Секундой меньше, секундой больше парень давится слюной и приподнимается на свободной руке. Ему нужно не упасть от потери равновесия, иначе он захлебнётся в кислотной пене.       Совсем недалеко находится компьютерный стол с горящим монитором, Рики вглядывается в родную латиницу и морщится оттого, что и слов практически не набрал в письменном документе. Он цепляется за край и поднимается.       В любом случае ему нужно подытожить начало.       Есть много видов наркотиков, начиная с лёгких и заканчивая тяжёлыми, в случае с которыми неизбежен летальный исход. Но порочная человеческая душа может затмить… Кайф начинается с малого — пары гранул, проникающих в организм, что в одночасье подчиняют. Это не удовлетворение, удовлетворение — это живое нутро рядом с гниющей сущностью…       И так каждое предложение, что приходится стирать от излишних и эмоциональных слов. Рики приходится из раза в раз открывать оригинальные тексты Берроуза и искать свои неудачи. Он перечитывает «Голый завтрак», «Джанки» и «Гомосек» — книги, что служат хорошей помощью. В итоге к вечеру заканчивает первую однотонную главу, что служит вступлением и убийством нервных клеток. Ему непоколебимо сложно формулировать мысли под воздействием живого света, но куда легче гнуться под увеличенной дозой.       Бар Хисына — единственное место, в котором он может пробыть дольше часа, а то и целую ночь. Ему комфортно там, откуда люди бегут. Хорошо в месте, которое запятнано смертями и насилием, ведь Хисын не устанавливает границы, он питается зависимостями людей от него. Поэтому каждый первый человек — постоялец.       — Рики-сан, тебя не понять, — и вновь растекается по барной стойке, спокойно потягивая спиртной напиток. — Раньше я знал, когда ты приходишь, а сейчас хоть на пальцах гадай, — тянет Хисын и склоняется над опустившемся Рики.       — У меня была передозировка, — негромко произносит парень, вертя в руках стакан от виски.       — Разрабатываешь организм? Плохая затея, удивительно, что ты ещё живой… три грамма? — качает головой. Хисын выдыхает и делает большой последний глоток, режущий глотку. — Сону? Проехали, сегодня даже Джейка нет, уже три дня ночует в редакции. А Чонсон с отцом в Техасе. Ну и Сонхун, наверное, сегодня придёт, но позже, у него проверка первого курса, — и всё он до мелочей знает, умеет вытянуть правду, даже из порой молчаливого Рики.       Слушать его монолог интересно, но до тошного нудно из-за скверного характера, который он умеет проявлять в момент речи. И только благодаря этому Рики узнал, что Сону сегодня дома и выйдет во вторую смену, ближе к ночи из-за того, что его отец-наркоман накинулся на беззащитную больную мать. Всю неделю юноша теснился с Хисыном в обширной квартире. Даже эта информация вызвала клочок ревности в сжавшемся сердце. Рики хотелось бы что-то сказать, но он бессилен. Да и до этого он прекрасно был осведомлен, что Сону частый гость в имениях владельца бара.       Отец-наркоман… Травма, полученная в детстве и окрепшая со временем из-за проживания в одном из опасных районов Нью-Джерси. В глазах Рики Сону цветок, росший в гнили и сумевший пробраться через всё дерьмо. Они совершенно разные: когда Ким бежит от зависимых, Рики с вожделением в глазах присваивает себе аддикции. Роскошь, которой обделён парень с детства, — лишь ночная мечта Сону, каждый раз вызывающая влагу на глубоких глазах.       Страшно засыпать, зная, что за дверью до агонии обдолбавшийся отец и слабая мать — думает Рики, вырисовывая не лучшие картины. А ему-то самому страшно, когда он нюхает до белой пены изо рта? У его страха нет границ. Рики в мгновение чувствует себя ребёнком, брошенным на произвол судьбы. Отчасти это так, но под углом, ведь он сам покинул отчий дом с обидой в подростковых глазах. На каждую обиду есть причины, даже до боли глупые, но они есть.       — Как он? — несмело спрашивает Рики, и Хисын прищуривает оленьи глаза в немом ответе. — Тебе сложно ответить?       — Мы никто с ним, чтобы я знал. Если тебе нужно, Рики, возьми у Миён или хостес его номер, — всё, что отвечает Ли, демонстрируя только малую часть своего безразличия. — Если тебе что-то нужно будет, я в кабинете, — но его останавливают за рукав расстёгнутой рубашки. — Ты покорный, когда тебе нужна доза, джанки сильно жалкие… — и как не согласиться с этой безвкусной правдой? Как не проглотить её без особых обид?       В этот раз тяжелее втягивать онемевшими ноздрями порошок, до паралича и ломающей дрожи. Всё тело в оковах конвульсий, до самых кончиков пальцев на ногах, из-за чего невозможно стоять. Рики растекается по прохладному столу и не в силах чётко увидеть четыре пальца, что показывает ему Хисын, потому что их не меньше двенадцати. Сколько он едва бездыханно валяется на барной стойке? Столько, что рядом приземляется Сонхун, выглядевший изорванным и потерянным, но как обычно до тошноты опрятный в чёрном строгом костюме. Их разговор с Хисыном кажется мутным, а голоса смешанные в один низкий с хрипотцой. Зрение совсем выбивает, Рики слепнет из-за того, что каждый нерв проедает рассасывающийся порошок. Только улавливает безликой картинкой, как Сонхун самостоятельно набирает в небольшой шприц до тошноты заевшийся наркотик и с напором протыкает вену. Даже не шикает, потому что боль привычная, на уровне мазохизма.       — Тебе уже давно перейти на новый уровень, — любезно говорит Сонхун, не чувствующий и нотки расслабленности от той порции, что получил. У него край, а дальше обрыв.       — Чтобы быть как ты? — хрипло шепчет Рики, даже тональность голоса вне его владений. Он падает постепенно, потому что только гуляет по периферии. — Сонхун, я не хочу каждый раз от ёбаной усталости колоться и делать всё, что душа пожелает.       — Ты и так это делаешь, Рики, тебя затянуло на уровень любителя, но не джанки, ты продолжаешь трезво мыслить и осознавать, что есть другой путь. Ты не потерялся, как я, не сдался, как Джейк, и не устал, как Джей. В тебе есть ещё все силы, чтобы вынырнуть из этого болота. Тебе нужен только толчок или стимул. Ищи его, пока не поздно. Ты ведь до сих пор жалеешь обо всём, что сделал, по крайней мере, ты вспоминаешь об этом. И твоя возможность писать только под кайфом — самовнушение, — и слова, кажется, переполнены тяжёлым смыслом, что юноша смакует и пытается подобраться к истине.       В голове только одно — ему мало, парализовало всё тело из-за отсутствия стабильности. Он вытягивает тонкую ладонь с набухшими венами, а Сонхун с чеширской улыбкой давит большим пальцем на сплетение, разглаживая и массируя. Он невинен, как единый растущий цветок в поле, и девственен, как дева, служащая в монастыре. А вены его — нежная натянутая синева. Рики глазами испуганного оленя смотрит на Сонхуна, но доверяет, когда мужчина наполняет новый стерильный шприц и проводит остриём по похолодевшей из-за жгута коже. Вокруг отдаёт безжизненностью и время останавливается — тонкая игла проникает под кожу, разрывая пульсирующую вену. На языке отвратный вкус металла, созывающий слёзы. Жидкость тонкой струйкой мешается с кровью, разбавляя её с опасным препаратом. В прошлый раз с повышением дозировки Рики видел отражение своей смерти, а сейчас темноту заплывших век. Сонхун бережно гладит напряжённую руку, наблюдая за процессом, что вызывает возбуждение каждой клетки организма. Процесс завлекает растлением невинности.       Кислота подступает к горлу через десяток секунд, Рики обжигает язык и давит им на нёбо — бесполезно. Он на грани того, чтобы захлебнуться в слюне в невиденье. Когда жизнь скользит по периферии, человек в трезвом сознании прогоняет последние мысли, чтобы зацепиться за ту, что вытянет его из пучины проблем. Рики видит перед собой протянутое бледное запястье с поистине красивыми пальцами, вот его спасение, он хватается, но разбивается об пол, потому что над ним возвышается Сонхун без толики сожаления в глазах. Сострадание и человечность умерли в нем в первую очередь, он не бывает трезв умом, потому что истинная его трезвость — состояние аффекта. В сумке всегда ампулы и рулон шприцов, а в запаске марки. Он проректор… одно из главных лиц престижного ВУЗ’а в штате.       — Тебе не стоит пока пить, иначе захлебнёшься, — Рики знает и мычит, давясь белесой пеной. Его проедает изнутри, нарывает вены и из глаз катятся слёзы, горькие, но наполненные жизнью. — Удачи, Рики и добро пожаловать на новый уровень.       А Сонхун опытный игрок, начавший борьбу сам. Ему была интересна реакция Рики на правду, что стоит адекватности его состояния. Он кидает на барную стойку использованный шприц и уходит.       Рядом уже через пару минут крутится Миён, слишком обеспокоенная за юношу. В её маленьких руках жалкий стакан с водой. Она сидит рядом, поглаживая по тёмным волосам и задавая вопросы, ответов на которых нет. В её организме не меньше и на грамм героина, но Миён с обширным и ненужным опытом. На бледных запястьях под чёрными кружевными перчатками воспалённые вены, точно так же, как и под чёрной сеткой колгот. Уколы приходятся везде, где натянута синева. Она одна из многих, чья судьба смешанна с дозой героина и заправкой в виде марихуаны.       — Я позову господина… — не видя жизни в глазах Рики, шепчет девушка. — Подожди чуть-чуть, Рики… — и разворачивается, но её хватают за запястье.       — Просто вызови мне такси, Миён. Просто такси, — твёрдо приказывают ей, не отпуская руку. — При мне, пожалуйста.       — Там пришла смена, Сону, я попрошу его поехать с тобой, Рики, тебя одного небезопасно отпускать. Может что-то случиться, — шёпотом говорит Миён, надеясь, что её поймут. — Я заменю его на пару часов…       — Что-то случится? Автор рейтингого произведения вновь из-за своей ёбаной агрессии убьёт кого-то? А Сону, думаешь, не смогу? Вдруг меня переклинит и я наброшусь на него? Миён, со мной небезопасно даже ему, — врёт… и пальцем не тронет, боится за другое. Он напросто может разочаровать тем, что переступил собственную черту. Хотя тогда грубый голос внутри послужил пинком к остановке; Рики ведомый на чужие слова.       — Ри…       — Господин, вам нужно домой, — сложно говорить из-за сгустка отвращения, но Сону, поправляя тёмный воротник, всё же подходит ближе. — Я поеду с вами, дайте просто вызвать Миён такси.       Рики истошно мычит себе в локти, его обречённость переходит грани, что он установил для себя. Сколько разочарования он принесёт сегодня? В его крови оно как отдельная смесь с самого рождения. Окатывает, как холодной водой, вновь те же грабли, что до шрама впились в пятки. У него хватает сил, чтобы подняться и с головокружением дойти до выхода, пока Миён поспешно вызывает такси. Даже в Уитмен-Парке жёлтые машины возле каждого дома, словно в самом центре города. Сону поспевает за ним и берёт под локоть; напряжение ощущается острее, чем образовавшаяся от голода изжога. И затаскивают его в машину тоже поддерживая и что-то кряхтя.       Кажется, дорога домой впервые будет размером в целую бесконечность, переполненную воспоминаниями и сожалениями. В голове вереница мыслей, совсем неоднообразных и аморальных. Рики приходится натянуть капюшон, ведь машина вовсе не знакомая, с непривычным номером и маркой. А Сону сидит рядом, продолжая сжимать холодную ладонь, иссохшуюся до неприятной твердости. В ней — глубина чуть меньше дюйма.       — Прости меня, Беллами, — Рики дрожащими руками обхватывает горячую ладонь, что, кажется, превысила все температурные нормы и преподносит к своей прохладной щеке. В ответ равнодушие, подавляющее сильное из чувств — страх. — Ты мне так дорог, у тебя нет цены, в отличие этой дряни, ты бесценный по сравнению с моими работами, можно я отдам всё, а ты будешь рядом? — бред из уст человека, что продал себя наркотикам. Поверишь — переступишь черту, нарисованную собственными руками.       — Вам лучше хотя бы немного поспать, господин, — игнорирует пламенную речь, переходя на бездушную формальность. А Рики, поджав пухлые губы, смотрит в полные карие глаза, где зрачок увеличен под воздействием чувств. Сону убирает чужие ладони со своей щеки и облокачивается на мягкую спинку.       — Называй меня Рики, я не заслуживаю того уважения, что несёт это «господин», — шепчет Рики, обессиленно укладывая голову на чужое плечо и засыпая. А Сону, уставший от своих проблем и осознавший, что это его проложенная с детства тропа, проводит пальцами по впалой щеке и до самого подбородка.

Люди и животные могут уйти духовно до того, как ушли физически.

      — Ри-ки, — одними губами произносит парень, смакуя имя, что без усилий будоражит его.       Дорога до центра Камдена затянулась на все те же двадцать минут, но знакомого мало. Время, в котором живёт Рики, остановилось в баре, когда он позволил Сонхуну утянуть себя в греховность дел джанки. За все три года, проведённых под кайфом, Рики никогда не ощущал себя хуже, чем сейчас. Передозировка — красный свет на то, что он переходит черту и встаёт на грань жизни и смерти. Жизнь — страх, смерть — утопия в наркотиках. И Рики познал жизнь, в первые секунды умирая от неутолимой агонии.       — Ты не обязан меня слушать или прощать, просто знай, если у меня будет выбор, то он встанет в пользу тебя, Беллами, — произносит Рики, когда Сону, держа его за руку тащит по лестнице до самой двери квартиры и морщится, от воспоминаний. Сколько отвращения вызывает у него этот человек, и сколько неосознанных чувств.       — Кажется, ты сделал этот выбор сегодня, не так ли? — давит на больное, с желанием толкнуть на верный путь. Но сейчас это кажется излишним. Ведь Рики толком и стоять не может, ноги онемели, как и руки, он просто на поверхности.       — Сону… Я не делал выбора… — он прижимается к стене, чувствуя неконтролируемые горячие слёзы — единственное, что выходит из него, напоминая о существовании.       — Закрой рот! Блять, Рики, закрой свой рот! Я ненавижу чёртовых наркоманов, ненавижу, я просто хочу, чтобы все сдохли, умерли, понимаешь? Жить под кайфом — как это круто, слушай, особенно когда не можешь контролировать себя. Знаешь, я всё детство жил и живу с человеком, у которого напросто поехала крыша, у него, блять, едва не биполярное расстройство. И вчера этот ублюдок чуть не зарезал мою мать! Человека, которому клялся в вечной любви… просто представь на мгновение, каково это… каково мне видеть тебя в том же состоянии, что и мой отец, — он стоит напротив и глотает собственные слёзы, давясь от солёного привкуса, а его тело дрожит не хуже, чем во время ломки. Но дрожит оно от срыва и неимоверного страха.       — И тем не менее ты работаешь у Хисына в притоне и трахаешься с наркоманами… — а дальше сильная пощёчина, пробуждающая только часть сознания. Рики мало телесных увечий, чтобы прийти в себя, ему и не хватает того, что Сону бьёт ещё раз, обжигая своей ладонью холодную кожу. Его режут слёзы, обида раздирает горло до тихого вскрика.       — Замолчи, Рики, просто замолчи. Никогда не смей попрекать меня в том, что вызывает у тебя ревность. Ты нихрена не знаешь, чтобы поливать меня дерьмом за мои действия, — и в конечном счёте даже под наркотиками Рики сильнее, чтобы перехватить дрожащую руку и сжать в своей. — Отпусти, не трогай меня.       А он лишь прижимает к себе юношу, умирающего от неконтролируемых конвульсий. Обнимает со спины и ведёт рукой по щеке, собирая горячие слёзы, как нечто дорогое. Так и есть, Сону — бесценный в его коротком осознании. Но не разуме.       — Отпущу, и ты просто вернёшься к Хисыну, а может быть, и на член Сонхуна, к тем людям, которым на тебя посрать, — в напряжённой тишине говорит Рики, слушая всхлипы вкупе с биением чужого сердца. В нём самом эмоции застыли, как и время. Может, это всего лишь секунды или тяжёлые часы.       — Тебе тоже на меня посрать, я убедился в этом сегодня, Рики, — Сону дёргается, ослабляя хватку, и вырывается из оков с тяжёлым камнем на быстро бьющемся сердце.       Он хлопает дверью, а Рики теряет опору, проваливаясь в мутную пучину. Не становится проблемой то, что он засыпает прямо на полу с вереницей смешанных в дерьмо мыслей. Наутро всё забудется, он не вспомнит те тяжёлые увечья, что причинил Сону. Если и вспомнит, то малую часть с грузом вины.       Он любит его слабостью, когда трезв, и психическим отклонением, когда тонет в эйфории.       Вспышки воспоминаний проходятся неприятными ударами, смещающими мозг и превращающими его в кровавую кашу. В горле ссыхается, а запястье зудит, воспаляется от девственного прокола. Рики спит всего около пяти часов, просыпаясь развёрнутым лицом к входной двери и ловя кожей лёгкий сквозняк. В глотке неприятная тошнота, на веках тяжесть и двинуться невозможно. Его морозит до скрежета ломящих зубов, словно корни внедряются в дёсны. Те жалкие капли героина в крови не рассасываются, лишь проявляются язвами по всему телу. Удушение обхватывает шею, глазные яблоки белеют. Мгновенная ломка, нескончаемая, ему нужна помощь, состояние, не позволяющее как раньше писать с вдохновением. Состояние, что тянет его на дно.       Слёзы никогда не станут спасением, в них нет смысла, простая трата жидкости в организме. Но бессилие, оно вызывает не только физическую слабость. Рики — ребёнок, потерявший всё в мгновение и находящийся на смертном одре. И опять он вырывается, с силой божьей, что внушил в себя. Но когда-то он падёт, падёт в позоре.       Ноги дрожат, пока он держится за стены и идёт к кровати, чтобы залечь там и уставиться в мутный потолок, со стола он берёт оставшийся косяк и поджигает спичкой. Он присасывается к нему сухими губами и втягивает по самые лёгкие, до дурманящего сна. Дрожь продолжает поглощать его, даже когда дым выходит со слезами. Карие глаза видят зачатки жизни и вчерашнего дня жалкими фрагментами.       Только к середине дня он чувствует силы, чтобы подняться и устоять на ногах. Желудок скручивает от пустоты и изжоги, проедающей слизистую. В шкафчике на пустой кухне последние две пачки лапши быстрого приготовления. И Рики рвёт от неё с первой пробы, опустошает в самую раковину. Организм требует другого, он требует героина, немедленно. Но Рики, несмотря на опасность, игнорирует своё пристрастие на протяжении дня. В состоянии ломки он чувствует себя живым трупом, что переносит в себе гниль и передвигается через силу. На неделе его пытаются вызволить на интервью в «Ньюарк», предлагая крупную сумму за пару часов. Ему непременно нужны деньги, а ещё ему нужно не сдохнуть в течение всей недели. Под жалкую мольбу он отказывается, скинув всё на то, что пишет книгу, и сообщает своему менеджеру, чтобы его не беспокоили, а на все выездные мероприятия — отказ.       Под ломкой, дробящей кости с повышенной температурой, он душит себя за монитором, не вставая. Встанет — упадёт от бессилия. Прошлый вечер собирается паззлом в ломанную картину. Вспоминает пару мгновений, а дальше — нить утеряна. На душе только осадок и чувство вины, которые не утолить. Ему не хватает дозы, зудит запястье, а ещё ему не хватает Сону, — от этого гнёт.       Когда мозг составляет картины он отвлекается от происходящего за пределами. Влечение к написанию берет вверх, до конца второй главы. Его хватает, только на малую часть книги. Но все тянется нитью, составляя хронологию. Словно он пишет исповедь, не теряя слова, пока ноги под столом трясутся.       На каждой строчке Рики хрипит от желание писать ничтожное «прости». Жить изо дня в день, увеличивая дозу и морально сдыхая в гнилой яме мыслей, я лишь хочу сказать прости… стоп. Мне сложно взбираться вверх, пока наркотики тянут меня вниз с жалкими извинениями. мольбами о пощаде. Я осознаю, что испортил свою жизнь сам, будучи ведомым на свои желания с горьки «прости» «ещё чуть-чуть» на языке.       Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. Прости меня, Беллами. В конечном счёте передо мной один выход — героин.       Всё его существо приходит к наркотику, приходит к началу, что он проложил себе. Он начал писать, ещё учась в Стэнфорде, после изнасилования, ведь надломил себя. Дальше тянулся за дурью, воображая из себя фанатика. Разве без рассудка можно иметь сожаление? Сонхун ведь равнодушен, за его плечами груз без веса — ему всё равно. Рики знает этого человека около года настолько же, насколько и он его. У них равносильная информация. Сонхун падок на секс, падок на насилие и принуждение, продолжая работать проректором в университете. А Джеюн? Человек без лица с доброй душой, но без сострадания. Его работа — его жизнь. Каждый раз Рики возвращается к тем, кто пытается его направить на тропу осознания, но, кажется, он сходит с неё уже со старта.       Наркоманы живут в утопии, но я почему-то нахожусь в противоположности. Я загнал себя туда, откуда выход реабилитация в виде гибели.       Ломка требует того чувства, что хотя бы на краткий миг растворяет с пространством. Кто-то заменяет травкой, коксом, ЛСД — бесчисленное количество веществ. Это мгновение заменимо оргазмом, ведь оргазм кратковременное удовольствие, дробящее тело и снимающее напряжение. И честно, раньше Рики не задумывался о сексе, у него не было такой потребности и влечения, потому что не было и сбоев. Он трахался в студенческие годы и после, это происходило под воздействием не более.       Сейчас, когда он с напряжением лезет в домашние заляпанные штаны и оттягивает резинку боксеров, в голове один образ, вызывающий возбуждение и зависимость. Член не стоит, по нему не катит волной, пока Рики не думает о Сону. Наркотики сбили его организм до отсутствия простых физиологических потребностей. Пальцы кружат по скрытой головки, оттягивая тонкую чувствительную кожицу, и Рики ведёт ладонью до самого основания, ощущая, как организм всё же отвечает.       Хватает двух минут, чтобы излиться в руку и обтереть вязкую сперму об сухую салфетку, он тяжело выдыхает от оргазма, растягивающегося по всему телу и откидывается на спинку кресла, прикрывая веки. Ноги — вата, а руки и подавно.       Ломка забирает адекватность — я не контролирую свои эмоции и потребности. Моё желание: получить кайф, сдохнуть от переизбытка героина и просто отключиться от эйфории. И воспоминания напрочь не останавливают. Во время неизбежности я становлюсь ребенком, зализанным подростком с гормональным сбоем, но не стоящим членом. Либидо повышается не у всех, у меня оно напрочь отсутствует и появляется только при сильном воздействии. В состоянии пертурбации множество сбоев касаемых физиологических потребностей.       Второй день — мораль утекает за границы, мышление отупляется, пока глаза буравят однотонный монитор с набором несвязанных слов на латинице. Рики растекается по мягкому креслу и жует фильтр косяка, чувствуя ровным счётом мерзкую пустоту. В желудке ни грамма, организм отказывается от пищи и тошнит даже от воды. Конец приходит медленно, давая поблажки и надежду ещё на несколько лет жизни. Он пишет книгу, но ощущает, что просто избавляется от внутреннего крика. Автобиография, как личный дневник, вмещающий в себя тяжёлые жизненные моменты.       Он выглядит ни живым, ни мёртвым — труп с желтоватым оттенком кожи и огромным синяком на запястье. Сколько у него осталось до летального исхода? Наверное, в запасе около недели и меньше. Чем больше себя накручивать, тем лучше будешь подготовлен.       Его уровень активности снизился до нескончаемых минут. Каждый час словно умножили в несколько раз. Они тянутся умеренно медленно, как застывшая в низкую температуру смола. До конца дня ощущение сродни прожитым нескольким лет. Озноб бьёт мелкой дрожью. Он мастурбирует больше пяти раз в попытках оживить свой организм.       Телефон звонит ночью в периоде между двенадцатью и часу. Телефон в руках как десятифунтовый камень, а чужой голос — точёный нож. Он разбирает: «Рики-сан, Сонхун сказал, что ты перешёл черту, ты можешь умереть от этой чёртовой ломки» — вторит спокойный голос Джейка, и Рики вспоминает лишь свой долг газете… Он шепчет что-то по типу: «я скоро всё закончу, не переживай, почти всё готово». А потом резко просит раздобыть номер работника бара. Джеюна, честно, не удивляет, и через пару минут Рики морщится от вибрации.       За всё время знакомства он так и не удосужился взять номер телефона, хотя понимал, что их связь будет длительной. А сейчас он смотрит на цифры, смакуя каждую и запоминая, ведь в них вся значимость. Рики потерян во времени, три часа ночи для него день, а сумрак за окном — белое пятно, сгущающее звездами.       Он пишет сообщение дрожащими пальцами, едва попадая по буквам. Но вкладывает чуть больше, чем душу. Извиняется, жалко с множеством прости и просит о встречи на набережной в центре Камдена ближе к вечеру. Ему не хватает того тепла от простого присутствия. Его воротит от одиночества, что не разбавляется нахождением рядом.       Ники полностью потерялся, когда окунулся последними чувствами в юношеское нутро, отобрав его частицу себе. Рики безустанно хранит слова во время первой встречи и те всхлипы убивающие его при сексе. Мягкость тела, его гибкость, бледность и бархат — всё то, что излюбил Рики до булыжника в груди.       Так странно день сменяет ночь, луна занимает своё место, возомнив себя богиней с властью. А Рики чувствует себя рабом, неспящим и выжимающим их соки. В его квартире нет ни грамма, только жалкая пачка косяков и сигарет — бесполезней нет. Организм жадно требует героина, которого он испугался… За три года парень привык только в одной граммовке, прибавляя постепенно по чуть-чуть, а сейчас ему требуется намного больше… Эйфория каждый раз повышает ставки, посекундно вытягивая жизнь.       Неужели конечная? Он будет таким же, как та серая масса в баре Хисына? Будет как Сонхун, живущий с сознанием только во время приёма? Или как Джеюн, работающий до последнего за счет допинга… или как Чонсон, вытягивающий из себя последние нити? А как существовал он сам?       Жить с наркотиком в организме на постоянной основе невозможно, потому что он вытягивает здоровье, убивает физически и морально. Рики в полном здравии — его душевная часть сохраняется, благодаря ей он пишет.       И вывод один: гнусный и суровый. Бросит наркотики — не сможет писать. Останется джанки — потеряет Сону. И параллель провести невозможно… Что перевешивает своей ценностью?       В квартире остаётся включенная настольная лампа на компьютерном столе, гудящий холодильник на кухне и мёртвое одиночество, что до этого питалось человечиной. Прогрызала кости и всасывалась в воспалённый мозг, когда на языке вязались слова о пощаде… в первую очередь перед собой, а потом уже жалкое: «прости меня, Беллами».       И вновь я срываюсь, попадая в лабиринт жизни, где на старте пачка героина, а на финише чёрная коробка, обтянутая серебряными цепями. В руках нет орудия и инвентарь пуст, только неработающий разум. Рациональное мышление последнее, что готово идти со мной бок о бок. В пути только жажда и истощение, вызванное саморучно. В глазах слабый огонек больных и точечных зрачков. Два пятна сливающиеся с тёмной радужкой, а когда в них было детство, счастье и безумие. А когда-то в моём возрасте служили, уходили на фронт под слёзы и вои. Но моя судьба не пародия времен тех, когда войны обнадёживали.

***

…я мог бы уничтожить себя, покончить с существованием, не предлагавшим,

казалось, ничего, кроме нелепых страданий и унижения.

      Утро то ранее, что можно ожидать от мертвого района, где шаг — место преступления. Вот в этом углу на днях задержали девушку с дорогой сумочкой, в которой хранилось чуть больше ста грамм разных наркотиков. Она пыталась вывести их заграницы Камдена. Но облажалась, теперь ее лицо украшает новостные каналы. И Рики видит больше, чем нужно, когда едет в такси на интервью в центр или соседний город. А сейчас, кроме равнодушия в глазах, только тьма. Перед ним убьют человека — развернётся и уйдёт, забыв номер легавых.       Это Уитмен-Парк район наркоманов, убийц и насильников, но в нём живут и простые гражданские, убитые низкой зарплатой, например, как Сону…       Машина останавливается у начала улицы, и Рики, расплатившись с таксистом, натягивает на голову чёрный капюшон, а на лицо маску. Его ноги дрожат, когда он ступает по битому асфальту, как он вообще спускался по лестнице в подъезде… Рики прячет отдавшиеся тремору руки в карманы и медленно пробирается к бару. Ещё раннее утро, вероятно ему повезёт, потому что смена ночников ещё не закончилась.       Но есть ли ему дело, когда организм устраивает истерики и превращается в бомбу замедленного действия. Он запросто может упасть и больше не встать, пока его не соскребут судмедэксперты и не разложат на своём столе. А в живот не воткнуть скальпель…       Рики врывается в закрытое от чужих глаз заведение, пугая сидевшую хостес, что быстро прячет последней модели айфон в столе и поднимается, поправляя открытое красное платье. Шухуа выглядит удивлённой, потому что не признаёт постояльца.       — Поставка была? — хрипло спрашивает Рики, опуская маску на подбородок, и девушка облегчённо улыбается.       — С Китая. И тебе здравствуй, Хисын только принимает её, утро ведь, — она подмахивает гостевой книжкой, указывая Рики пройти в зал. Без неё бы догадался.       Ждать долго не в возможностях Рики, он понимает, что ломка поглотит его вновь до белой пены из раздражённого организма. Пальцы барабанят по столешнице, отбивая незамысловатую музыку, передающую негатив и страх. Резкие удары и звонкие — раздражение; приглушенные — жжённое волнение. Бокал с водой поданный барменом стоит нетронутым, а глаза смотрят в даль, в подсобку, где Хисын переговаривается с поставщиком из Китая — будет большое наличие. Вдох — выдох. Лёгкие — ветки, иссушенного саксаула, желудок сжимается полиэтиленовым пакетом. Белки глаз залиты белизной.       Он срывается, обходя редкие столики, освещённые неоном и дергает железную ручку подсобки, обдающей резким холодом. Хисын даже не оборачивается, держит руки на груди и стряхивает налетающую с улицы пыль с голубой рубашки. И его переговоры с мужчиной не корейской национальности не прекращаются, наоборот, набирают обороты с обсуждением веса. Рики отдалённо слышит «пять с половиной фунтов героина»… Рики жмется к холодному стеллажу, наблюдая, как Хисын указывает куда заносить железные чемоданы. Веществ много, как и постоянных джанки в этом баре. Хисын трясёт в руках небольшой пакетик с таблетками и кивает, а мужчина, забрав конверт уходит. И Рики видит такое не впервые; Хисын меланхолично проходится по помещению и встаёт напротив.       — Оценка?       — Девять с половиной баллов, дай мне что-нибудь, Хисын… Я переведу тебе сразу же, как мне зачислят с Нью-Йорка, — Рики скатывается по стеллажу и оседает на холодный пол, глядя перед собой едва живыми глазами.       — Не пойми меня неправильно, но, что может сейчас сделать тебе легче, чем укол? — присев на корточки напротив, спрашивает Хисын и протягивает руку к щеке. — Экстази? Морфий? Опиум? Ты и марихуану уже не чувствуешь, — палец скользит по сухой губе, оттягивая её вниз и размазывая выделяющуюся влагу по подбородку. Хисын смотрит прямо в глаза, видя агонию в треснувших зрачках.       — Я не хочу… — по бледным щекам текут горящие слёзы, словно подтёки радужного бензина.       — У меня остался с прошлой поставки мёд, не мешанный, в таблетках. Им подавляют ломку, но не так хорошо как героином, он только заменитель, запомнил? Одной таблетки хватит, не увлекайся, — он мгновенно, после кивка, подскакивает с места и идёт к сейфу, стоящему на стеллаже. Пару движений пальцами и между руками изящно зажат зип-пакетик с колёсами. Рики однозначно отвык от подобного приёма, но разве у него есть выбор? Хисын вновь садится перед ним и протягивает метадон. Рики хватает резко, запихивая в карман. И перед тем, как выйти Хисын договаривает: — Если есть за что цепляться, выбирайся из этого дерьма.       И эти слова единственные, где проскочила хоть толика искренности. Большего от Хисына ждать и не нужно. Рики сказал каждый, каждый постарался отговорить его от гибели. Ведь в нём есть отголоски жизни, говорящие о надежде. Не всегда в помутневших глазах виден кратер вулкана с ядром, наполненным существованием. Ему нужно карабкаться вверх, цепляясь за каждый выступ, чтобы остановиться. Но даже с желанием сам себе не поможешь — умрешь, ведь у сущности джанки уже есть начало.       Таблетка до противного горькая и травящая слизистую во рту. Он глотает на сухую, травмируя воспалённую глотку. Перед глазами темнота с просветами в виде окружающего мира. Рики до сих пор в подсобке, завалившийся спиной на стеллаж. Ему нужно время, чтобы ощутить своё тело, умирающее в попытках восстановиться. Первая попытка встать — крах, вторая — боль в спине, а с третьей он цепляется за края полки с глухим стоном и выпрямляется. Метадон используют для того, чтобы предотвратить ломку от героина, более живым способом. Но зависеть от него так же возможно. Рики проглотил всего одну таблетку — ему просто необходимо увидеть Сону. Он жаждет поговорить с ним наконец-то и сказать все то, что требует его полуживая душа. В состоянии ломки он агрессор, не видящий границ и не различающий людей и с их значимостью. Если кто-то просто ведёт себя шумно, игриво, раздражительно, то Рики смертельно опасен. У него нет преград, когда мозг разлагается внутри.       Вызвав такси со спокойствием и расслабленным телом, как с ватой вместо него, Рики жмётся к грязной стене одной из кирпичных многоэтажек. Встреча назначена на пять вечера, сейчас же только девять утра — Сону вскоре придёт на свою смену. Рики не едет домой, он говорит чужой адрес и полтора часа, разглядывая тусклые улицы, добирается до пункта назначения.       Квартира Джейка находится в самом центре города в недавно построенных многоэтажных домов. Ещё полгода назад он жил совсем близко в Уитмен-Парку. Но переехал из-за перевода в более большую издательскую. Рики знаком с ним с самого своего дебюта, потому что именно Джейк стал его постоянным редактором, выведенным на обороте книги большими печатными буквами. И из всей компании именно Джейк стоит на первом месте, к кому можно обратиться. Поэтому Рики без предупреждения направляется к нему — Джейк никогда не выставит за дверь.       Звонка, напрягающего всю квартиру хватает, чтобы Джейк, удерживающий на носу очки и поправляющий мятую футболку, вышел. Он безмолвно пропускает Рики в свою обитель и захлопывает дверь, шоркая мягкими тапочками по полу. Честно, в его квартире не лучше, чем у самого Рики, наверное, времени вовсе не хватает на уборку.       — Будешь чай или кофе? — он входит в просторную кухню, сразу пристраиваясь к чайнику. Рики выбирает первое. — Я заканчивал редактуру одной из новых работ известного в соцсетях автора, у тебя там как дела? Ты выглядишь, честно, ужасно, но и не особо печально. После того ночного бреда мне стало тревожно, — Джейк аккуратно заливает стакан кипятком, пододвигая его к Рики, и садится рядом, подтянув к себе одну ногу.       — Я облажался, это был настолько тупой и импульсивный поступок, что я не могу назвать себя разумным человеком. Виноват тот, кто отвечает на провокации, — он греет руки об горячую кружку и смотрит на друга, видя в нём надёжный спасательный круг.       — Тем не менее ты осознаёшь это, значит, ты вполне разумный человек. Сонхун и пытался сказать тебе это, Рики, ты просто запутался. Всё в порядке, пока у тебя присутствует осознание поступков, но тебе нужна помощь, потому что ты слишком слаб для борьбы в одиночку. Дай угадаю, Хисын подсунул тебе метадон? Запомни раз и на всегда: он бы ни за что не сделал это, — Джейк спокойно берёт мягкую и расслабленную руку в свою, с заботой поглаживая, будто в нём есть ещё что-то от простого человека.       — У меня в пять встреча с Сону, о нём я думал всё то время, когда загибался в приступах, я не думал о смерти и то, что уже бьюсь в агонии, я думал о том, как извиниться за что-то, — каждый раз Рики собирает пазл, потому что мельчайшие и нужные подробности так и не витают на уровне сознания. Он просто знает, что причинил боль своими словами.       — Ты сильно привязался к этому юноше, толком не зная его, верно? — Рики просто кивает. — Если ему не всё равно на извинения, тогда он укажет то, что задело его больше всего. Смею предположить, что в это втянут Сонхун и отчасти Хисын? — ему остаётся только вновь качнуть головой и упасть на ладони.       Всё взаимосвязано настолько, что Рики кажется вся его жизнь один замкнутый круг. Если вести красной нитью, то обязательно можно добраться до каждого. От него самого к Сону, от Сону к Сонхуну и так до самого конца.       — Знаешь, это до боли похоже на роман Гинзберга с Карром, у них никогда не было все просто, потому что оба ещё зависели от чего-то. Но ты же понимаешь, что вы — не они, у вас должна быть своя линия, по которой вы будете идти. И сейчас не те времена, за окном не война и вас не призывают на фронт, — бьёт под дых, Рики вздрагивает и смотрит в самое нутро, но кроме органов там нет ничего.       Вплоть до трёх Рики находится у Джейка, больше не поднимая тему, что ему предстоит решить с самим Сону. С другом он обсуждает только работу, рассказывает, что в последнее время отказывается выезжать на интервью, потому что не готов стоять на сцене вновь. Он сорвётся, если встанет на выступ, полетит и разобьется вусмерть, раскрашивая ровный асфальт своей жизнью и оставляя клеймо на весь город.       Интересна, какова память останется от него, кроме книги, взорвавшей рейтинг двадцать первого века. Узнав правду о нём, её со скоростью света распространят по газетам. Наркоман, убийца, гомосексуал и насильник, а узнают ли, что он также и сын вице-губернатора?       В машине он просматривает время каждые пять минут, боясь опоздания, ему напросто непозволительно. Даже если Сону не решится прийти, он будет ждать до последнего с живой надеждой. Пейзаж за окном изученный и уродливо-грязный, а в голове бардак, от которого не избавиться.       Рики выходит на набережной; ближе к вечеру парк пустеет — опасно. Когда на город ложится мрак люди стараются как можно быстрее закрыть глаза и уснуть, а утром смотрят по новостям, как в каком-нибудь районе зверски убили человека, распотрошили и раскидали у мусорного бака. В такие моменты Рики всё чаще думает о Сону, каково ему жить тут с самого рождения так ещё в эпицентре криминальности? Наверное, у него есть некий иммунитет и небольшое население района просто знают его. Такой бедности как в Камдене Рики не видел нигде, он родился в Лос-Анджелесе в самом центре.       Здесь некрасиво, нет эстетики и один нагоняющий страх безысходности. Вид падает на реку Делавэр и садящее солнце, но даже так Рики хотел бы прижать к себе хрупкое тело и смотреть на пейзаж вместе. Рядом с Сону окружающий мир приобретает насыщенность.       Если бы не тихий отклик Рики бы и не вышел из мира сего ужасного, так и стоял бы глядя в самый низ, ту грязную гущу с гнилью и кровью. Сону с осторожность кладёт руку ему на плечо, и Рики, почувствовав родное тепло и тяжесть накрывает её своей, поглаживая нежную кожу. Он хочет развернуться, но не торопится, смотрит вдаль, где солнце опускается за горизонты.       Сердце его предатель, бьется от простых действий и присутствия, отдаваясь болью в ушных перепонках. В горлу поступает ком, состоящий из веществ в его организме, резкий вкус принятого метадона. Ещё чуть-чуть и голова пойдет кругом, но Сону рядом, он держит и не убирает руку.       — Самый лучший исход из всех, ты пришёл, Сону, — негромко говорит Рики, цепляя мягкие ладони в своих, чтобы окончательно поверить в реальность. Но в его кармане до сих пор пакетик колёс… Как же страшно. — Знаешь, наша встреча напоминает свидание на набережной д’Орсе в Париже, там очень красиво, ты создан для таких мест, — обернувшись, он видит только слёзы, застывшие в глазах, и глубину Тихого океана.       Пальцы прикасаются с нежностью — его кожа дорогая бархатная и хрустальная. Сону не дёргается, позволяет смахнуть кристаллические слёзы с щёк и под глазами. Ресницы трепещут, словно лёгкий ветер подгоняет их. «Какой же он красивый…» — думает Рики, вглядываясь в неземные черты лица. Не знав бы его возраста, Рики бы подумал, что Сону заканчивает только старшую школу, освещая своей яркостью весь запылившийся город. Его самовыражение заключается в любви ко всему нестандартному для Камдена. Отросшие волосы цвета спелого персика, которые Рики готов одарить своими касаниями, подкрашенные глаза и сочетание цветов одежды, только в баре он постоянный. Но даже там заставляет сердце скатиться на дно желудка.       — Я не мог не прийти, — только и выдаёт Сону, уничтожая своим севшим шёпотом. Ведь он проносится мурашками по бледной коже. — Что ты принял, чтобы быть тут? — Рики опускает руки, настолько сильно он ощутил свою ничтожность.       Вцепившись в карман, он достаёт зип-пакетик, показывая содержимое — небольшие белые таблетки без блистера. Его рука дрожит от нагнетающего волнения и подступающей тошноты.       — Хисын дал мне мед, потому что героин бессилен, — признаёт он и смотрит на пакет, трясущийся на лёгком ветру. — Я выкину их, только скажи; сам следом брошусь с моста, если попросишь, — Рики цепляется руками за ограждение моста и смотрит в реку. А Сону медленно подходит к нему, забыв про свои слёзы, остывшие в глазах. Рики выглядит куда беззащитней его, он похож на человека, запутавшегося не только в себе.       — Если ты выкинешь их, то тебе будет хуже, верно? Ты знаешь, когда у тебя начнется ломка? Это другой наркотик, Рики, от которого ты так же не застрахован. Не действуй импульсивно, — его глаза красные, но такие же по-ангельски сказочные.       Сону обнимает его, переплетая руками талию скрытую под толщей вещей и утыкается носом в плечо, выше без носочков не дотягивается. Рики дышит учащённо — это чувствуется всем телом. Он переплетает пальцы с его длинными и зажимает между ладонями пакетик.       — Я не хочу зависеть от них, не хочу писать под воздействием и любить тебя тоже хочу с трезвым рассудком, — его признания звучат искренне, и Сону верит, крепче сжимая в своих объятиях. — Даже во время ломки я бормотал чёртово «прости меня, Беллами». Я обидел тебя, сильно обидел, а осознание пришло поздно, — на улице пусто, вокруг тишина заброшенного техасского городка. Рики поворачивается, опустив взгляд на цветастую макушку и уткнулся в неё носом.       — Многие оскорбляли меня, но это не так обидно по сравнению с банальными словами от тебя, — вновь влага на щеках и детская обида в глазах. — Я думаю, твои слова правда, но слишком тяжёлая, потому что из твоих уст. И желания нет себя оправдывать, ведь всегда есть другой выход, который я в упор не видел, сворачивая к короткому пути. Я трахался с Хисыном, потому что жил у него, прячась от родного дома. Ещё меня гложило чувство вины, за то, что он устроил меня на работу. А с Сонхуном всё просто… ощущение безысходности. Я очень долго корил себя, ведь он чертов наркоман, как и все остальные мои партнеры, потому что больше я никому не нужен. Тяжело жить, зная, что дома тебя могут убить в любой момент, как и мать. Я каждый раз пытаюсь оправдать себя и мне становится стыдно, зачем я это делаю если вновь разочаровываю остальных? — Рики чувствует его дрожь, сердцебиение и страх, он гладит его по волосам и опускает ладонь на щёку, проводя по ней и задевая влажные губы.       — Запомни то, что никто не имеет права говорит про тебя такое, тем более я, человек ничего незнающий о твоей жизни. Не оправдывайся передо мной, потому что я недостоин этого. Посмотри на меня, прекрасный, — и вправду смотрит, вселяя доверие и поджимая распухшие губы. — Я даже на мгновение не могу представить то, что ты пережил, но была бы возможность я бы перенял участь на себя. Ты сильный, Сону, ты безумно сильный, ты не позволил себе спуститься до тех низов, на которых сейчас я. Наркоманы всегда находятся на социальном дне, потому что к ним нет уважения, они не заслуживают его, — Рики замолкает, чтобы вобрать в лёгкие воздух, передохнуть, и продолжает: — Знаешь, я родился в обеспеченной и чересчур влиятельной семье, мой отец — Юдай Нишимура, и это ничего не значило бы, если сейчас его не звали Грэг Нельсон, он скрыл все подчистую, чтобы забрать должность шавки Пака. Я ненавижу политику с самого рождения, потому что родители переехали сюда именно из-за дружеской связи с семьёй губернатора, возможно, я мог бы жить другой жизнью в Японии откуда они родом. У меня не было должного внимания от отца, до старших курсов я учился, и больше него не делал, но потом, — Сону прикладывает к его губам указательный палец. И Рики замолкает, не смея разинуть рта — он сделал столько дерьма, что должен напросто передвигаться на коленях.       — Потом, на вечеринке тебе дали попробовать легкий наркотик, из-за которого у тебя поехала крыша. Ты изнасиловал девушку и этот поступок, даже факт беременности, скрыл твой отец. С самого детства он заметает за тобой следы, боясь в первую очередь за себя. Из-за этого поступка ты начал заниматься своей деятельностью, а потом из-за убийства тебя запекли в психиатрию… — хочется спросить, откуда он осведомлён о его всей жизни, но Рики знает ответ — в его книге крик о помощи, в его страницах мольба о спасении.       В объятиях Сону легче прийти в реальность и сделать глубокий вздох. Парень целует его в щёки, поднимаясь на носки, оставляет отпечатки своей смеси эмоций. Им обоим нужна помощь, но только один скоропостижно скончается от её отсутствия. Они так и стоят на набережной возле моста, Рики прижимает к себе юношу своей души и чувствует жизнь, протекающую по трубкам синих вен. О, до какого предела они воспалены…       — Мы обязательно выберемся из этого дерьма, слышишь меня? — шёпотом говорит Сону, а Рики подчёркивает для себя «мы», чувствуя, как тело вновь немеет.       Таблетка растворилась в его организме в десять утра, первые побочные действия начались через двадцать минут, но сейчас время близится к семи вечера. Рики чувствует озноб, тело ноет и перед глазами радужные круги — и это всё в тот момент, когда Сону жмется к нему, выдыхая в самую грудь. На улице мрачнеет, солнца и след простыл, а они идут до конца набережной, куда должно подъехать такси.       Словно и разговора не существовало, Рики влюбился в ещё одну черту человека, идущего рядом и сжимающего его ладонь, — Сону чувствует, когда нужно молчать. В голове вереница мыслей, а снаружи только слабая улыбка — широкую Рики ещё не заслуживает. Его ломает, а кости дрожат — Сону ощущает и бережно гладит по ладони, но о наркотиках молчит, хотя они — помощь.       — Если тебе чересчур плохо, Рики, скажи мне, пожалуйста. Я что-нибудь придумаю, — они в машине, и он сжимает его ладонь с своей, несмотря на водителя, кидающего удивлённые взгляды на известную личность. Рики облажался, когда забил даже на минимальную маскировку.       Таксист раздражает своей непрофессиональностью, отчего Рики нервно тарабанит длинными пальцами по дверце автомобиля, концентрируясь на звуке. В его организме натянута каждая клетка — они готовятся к самоуничтожению. Метадон для него невиданные глубины Тихого океана, в которых он мгновенно тонет. Каждый наркотик имеет свои последствия, но Рики дышал только героином. В нем словно переворачивается мир, под светом солнца и луны. То кислород — токсины, то окружение — смесь безобразия. Рики видит все, но не окружающий реальный мир. Под конец он и не чувствует мягкой ладони, защищающей его, только вусмерть неприятную атмосферу. Таксист что-то бормочет, но для Рики это несуразица, ни единого слова не понятно. Сону вежливо отвечает, тушуясь от дискомфорта и мертвецких глаз со стороны — человек ли Рики сейчас?       Страх проедает Сону — он гложет его слабые кости, и казалось бы, из-за человека, что всего пару месяцев назад вызвал бы только отвращение и ничтожную жалость. А Хисын ведь говорил еще тогда, его слова истина, наносящая урон… Узнав историю, он тонет в ней и в попытках оправдания. Убийца — оправдан, насильник — оправдан, наркоман — оправдан, и так, до самого конца. В глазах не стынет идеализация, потому что, в отличие от Рики Сону соображает, его разум не отравлен и не делим.       Несложно заметить то, как Рики жмётся к стеклу от состояния, и то, как он бесщадно скалится на водителя. Главное — сдержать; он наклоняется и едва касается кончиком носа уха, чтобы прошептать:       — Успокойся, я с тобой и только с тобой, — слышит ли это Рики, убивающийся в конвульсиях? Он только дёргается, как дикий голодный зверь на толстой цепи. — Мы скоро приедем, держи меня за руку, — хватается слишком резко, поднося к своим губам, чтобы почувствовать подлинность. — Скажи, что ты хочешь сейчас?       — Хочу лечь рядом с тобой и умереть, я хочу умереть, Беллами, я… просто хочу закрыть глаза и не проснуться, но понимаю, что потеряю тебя, — слёзы раздражают щёки, Сону утыкается носом в ватное плечо и задерживает дыхание — он слышит жизнь, скоротечную и тяжёлую.       — Мы почти приехали, Рики, тебе нужна госпитализация, — шёпотом молвит Сону, надеясь не спугнуть.       Машина останавливается напротив многоэтажного дома, того же подъезда, в котором был Сону. Ничего не изменилось, абсолютно. Они покидают машину, кажется, молчание Рики чуть хуже, чем смертельное. Сону ведёт его под локоть, забыв о ядовитых слезах. Они настолько лишние, что растворяются в легком ветру, бьющем по воспаленному лицу.       Сону приходится не только держать на себе бренное тело, но и с позволения шарить по карманам, чтобы найти жизненно необходимые ключи. А Рики просто что-то бормочет, и в силах только включить свет в прихожей. Не без страха оставлять его наедине с собой, но Сону точно знает для него он безвреден, оттого у Сону и некая власть над ним. Но не всегда всё может быть под контролем.       Пугает то, что как только Сону стягивает верхние вещи и отвлекается — Рики исчезает в ванной комнате, громко закрывшись на защёлку и снеся что-то из малочисленных бутыльков. И Сону боится, но, обняв колени, сидит на незаправленной кровати, часто моргая, чтобы остановить ненужные слёзы. Когда-то ему приходилось быть мраморной статуей, но сейчас и рядом с ним, он видит свою ценность. Не какие-то чёртовы доллары, а внутреннее составляющее. Рики открыл ему глаза на мир и со своего же каприза закроет раз и на всегда.       Пальцы тарабанят по острой коленке, укутанной в джинсу все те двадцать минут, что Рики находится за стенкой. Ещё чуть-чуть, и Сону в страхе начнет бить по холодной двери, в попытках открыть её. Только сил у него не хватит. Рики появляется в спальне резко, выползая из мрака опустелого коридора, и он выглядит иначе. Его тело не бьет крупная дрожь, она стихает постепенно уходя через ноги; лицо и отросшие волосы влажные — пытался смыть с себя следы ломки, только тщетно — выглядит ещё хуже. Сону поджимает губы и вытягивает руки, чтобы прощупать холодные и пульсирующие от сбитого сердцебиения ладони.       Спросить, всё ли хорошо — провал. Их съедает молчание, точно так же, как и сближает.       От Рики пахнет классической зубной пастой, как от школьника, пытавшегося скрыть следы курения. Но целовать его губы всё так же приятно, только без слёз никак. Цепляться за них — спасение, и не отпускать — гибель, Сону не живёт, когда прогибается под желанным и тёплым поцелуем. Он только редко дышит через нос и крепко сжимает чёрные волосы своими маленькими пальцами.       В голове: «он джанки, остановись».       А на языке чёртово: «не отпускай меня».       А Рики слышит его, улыбаясь, как безумец, в сладкие и распухшие губы, он пальцами ныряет по белую футболку и обжигается о высокую температуру тела, потому что сам-то айсберг в Антарктиде. От сердцебиения Сону больно, оно способно сбить гуляющий рассудок. Его тело — клетки, реагирующие на каждое прикосновение с отдачей. Лепестки чуть влажных губ спускаются на подбородок, оставляя мокрый след, как подтёки горного меда. Сону запрокидывает голову, он отдает себя с концами под власть любимых рук — убийц его и спасителей. Садится верхом на упругие бёдра и обнимает за шею, пока собственную терзают и губы, и зубы, и язык. Рики не щадит его тонкую кожу — красные пятна цветут розами в глухом поле.       А сердце так тихо отдаёт жизнью, стуки болью и истомой. Сону чувствует перепонками в ушах и касаниями, как реагирует его тело на джанки. Рики хранитель его тепла, он с бережностью ювелира стягивает футболку через голову и откидывает на край кровати. Жемчужины сосков твердеют от столкновения с холодом, и Сону мычит — Рики касается пирсинга холодными пальцами, оттягивает и чуть скручивает, знает, что это эрогенная зона.       Язык пробегает по правому соску, вбирая его в горячее нутро и нагревая металл. Сону громко охает и растекается на руках, но поддержка навесу. Рики оглаживает его спину, отсчитывая пальцами позвонки, уходящие под кромку джинсов.       — Ты прекрасен, Беллами, и весь мой, ты знаешь? — настоящее имя из уст парня сводит с ума, ещё пару ничтожных раз, и Сону начнёт разлагаться на глазах, впитываясь в землю. — Я так хочу любить тебя живым, — шепчет в грудь, опаляя розоватые жемчужины сосков.       — Я тоже хочу, чтобы ты любил меня живым, — только эхом, и отчаянный рык из пасти животного — наркомана, выцветающего изнутри.       Рики бросает его на кровать, грубо разводя колени до треска ткани, жмется напряженным пахом к промежности и наваливается сверху. А Сону знает, он взаперти, бессилен перед действиями. Пустив слабый вздох, он вжимается головой в мягкую подушку и пытается умерить своё страшно быстрое дыхание. Только Рики на грани безумства ласкает грудь, трется у самого сердца и выводит языком очертания. И Сону знает, как ему нравится реакция тела, которая, к сожалению, постоянная сродни зависимости.       А зависеть можно от всего, что вживается привычкой.       Вновь раздетый и перед ним с желанием, а не отвращением. Нет не единой вещицы, обнаженное тело блещет красотой и отголосками искусства божьего. И Рики ласкает каждый дюйм ангельского тела, оставляя следы, как клеймо собственника. Его дыхание везде, но ярче у полосы, разделяющей мягкий живот и пах. Пальцы зажимают отросшие волосы, пропуская меж и натягивают. Он тонет, перед ним одетым и завладевшим телом. Сделает всё, что хочет — ему позволено. Но Рики только оставляет жгучий поцелуй на гладкой коже и стягивает с себя просторную рубашку.       Сону сейчас хочет только одного — быть настолько близко физически, насколько это возможно. Влажные тела липнут к друг другу, когда грудины соприкасаются. Смесь мертвецки бледного и нежного, с правдивой сущностью. Рики ведёт пальцами по цветам, опадающим на тонкой шее и вновь льнёт к пухлым губам, похожим на влюбленное сердце. Он целует их с жадностью, пока руки разводят расслабленные ягодицы. В предвкушении и вожделении промежность принимает сразу два пальца, объятые простой слюной, Сону охает в поцелуй и толкается навстречу. Оба знают — ему мало, ему нужен толстый член и только Рики.       Выдохнув в губы, Сону, потянувшись, стягивает брюки с худых бёдер, следом и бельё. Пробудить сексуальный интерес у наркозависимых сложно, если они не в состоянии ломки, ищущие, чем заменить минутную эйфорию. Он небольшой ладонью накрывает налитый кровью член, по удобней устраиваясь, пока в нём ещё греются длинные пальцы. Рики толкается уже тремя по последнюю фалангу, массируя точку наслаждения. Вскрикнув и ослабив хватку, Сону вновь валится на постель, не чувствуя пальцев — Рики покинул его тело, чтобы обезопаситься и взять до этого ненужный тюбик с прозрачным гелем, комнатной температуры.       Он входит в Сону, поставив его на колени и заставив упереться локтями в матрас. Ровно и осторожно, в самую глубину и тепло. Кажется и внутри все создано только для него и никого больше. Тело Сону принимает его член с лёгкостью и с тяжестью даёт двигаться. Зубы впиваются в загривок, оставляя там красную вмятину, а ладони стискивают песочно-кукольную талию до оттенка цветущей розы. Пальцы переходят на ягодицы, отшлепанные толчками и раздвигают половинки, чтобы глянуть, как узкий анус поглощает широкий член почти до самого конца. Рики поцелует его в позвонки, играя с ними как с клавишами пианино; чуть дёрнувшись, Сону вскрикивает от глубокого проникновения, всё его тело немеет, а по подбородку скатывается вязкая и лавовая слюна, которую Рики размазывает своей ладонью. Он слишком большой, оттого и дотягивается до влажных губ, зверски целуя их и пихая свой язык в глотку.       И ощущения меняются, когда Рики входит под другим углом, несмотря на порывы, он мягок с ним, как с фарфоровой дорогой куклой. Стоны показатель удовольствия, ведь в них не толики боли, Сону только лишь умирает, растворяясь с каждой секундой в ощущениях. И Рики тоже погибает, способный чувствовать тепло чужого нутра и возбуждение, охватывающее его сполна.       Вновь внутри и вновь словно лава омывающая органы, Рики кончает в самую глубину, крепко сжимая краснющие ягодицы и прижимая к себе ближе. А Сону только с ним не против быть переполненным спермой. Он отчётливо ощущает вязкость семени и с трудом переворачивается на бок, разводя ноги, чтобы спустя время всё вытекло. Рики падает рядом, переплетая длинными руками талию.       Вдох… И Сону крошится в отвращении, поджимая губы, по которым беспечно стекают слезы. Руки на теле дикая неприязнь, так же как и дыхание над ухом. Не поняв, Сону бы сошёл с ума, но он не настолько наивен, чтобы не видеть однотонную реальность.       — Зачем?.. — тихо спрашивает Сону, не поворачиваясь и чувствуя, как руки крепче стискивают его.       — Я боялся… — это правда, и Сону, задохнувшись в слезах, прикрывает глаза.       Правда так гнусна и порой бессмысленно-пугающа. Каждый раз ожидая ложь, в ответ лишь истина.       Сону чувствует тонкий плед, налегающий на его тело, и вжимается лицом в подушку, Рики наигранный, как улыбка актёра в театре, оттого и тошно лежать и молчать в тишину. Он никогда не видел его другим — не под наркотиками, в тяжелом состоянии. Он видит только его гибель, медленную смерть в бездействии и понимает одно — ему нужна помощь.       Рики спит затишьем, утыкаясь носом в голое плечо и дыша любимым запахом, пока Сону с единой эмоцией на лице держит телефон в руках. Ему нужен номер Джея. Ему напросто нужен чертов номер, который добыть возможно только через Хисына.       Пальцы страшно дрожат, Сону пытает себя аккуратностью, чтобы подняться с кровати и не разбудить Рики, сонный он сейчас полезнее. Тихие шаги — крысиный ход, Сону, быстро натянув на себя вещи, скрывается на кухне. Он находит номер Хисына в самой последней папке контактов и прижимает телефон к уху.       Гудки режут слух, а низкий голос ещё сильнее.       — Да, маленький, что-то стряслось? — лукаво приветствует Хисын, прямо в своей манере, которая до этого казалась причудой.       — Мне нужен номер Джея… мне нужно с ним встретиться, — от собственной ничтожности он оседает на голый пол, прижимая колени к себе, а мрак густой ночи добивает.       — Для чего? Не по зубам он тебе, маленький, — Хисын, кажется, бьёт пальцем по стакану.       Хочется выкрикнуть: «я не такой», но осознание бьет больнее, кого он обманет в первую очередь. Он заработал себе именно такой авторитет, и глушить его сейчас не время. Сону смотрит в пустоту и сглатывает, словно до этого потерялся.       — Для Рики, — хрипит он и повторяет: — Он не выживет, Хисын…       — Он рассказал тебе об отце? — Сону глупо кивает в пустоту, совсем забыв, что в одиночестве. — Джей приедет только через два дня, сейчас он в Вашингтоне на губернаторском собрании вместе со своим отцом и отцом Рики. Думаю, он не откажет тебе.       Сону благодарен, он впервые безумно благодарен Хисыну, его помощь сейчас на уровне выше той, когда он забрал его себе. Брошенка — корит себя Сону, вжимаясь спиной в холодную стену и утыкаясь носом в колени; телефон падает рядом, с тихим стуком и вибрации от сообщения. Не хватает только уснуть на пустой кухне и под утро биться в мурашках. Но Сону бессилен, он не хочет греться рядом с человеком вызывающим и отвращение, и немощь из-за влюбленности.       Но, кажется, луч тьмы сам бежит за ним, Рики появляется на пороге кухни в одних только шортах и, морщась от озноба травмирующего тело. Меж пальцев его косяк, что вскоре прижимается к губам и дымит пылью ссохшихся растений. Сону морщит нос и, откинув голову, наблюдает за парнем. Безмолвие.       — Почему ушёл? — и туман рассеивается, Сону поднимает стеклянные глаза, залитые кукольным лаком.       — Мне противно, — признание металлом на сердце, но правда дорога. Рики кивает, втягивая в лёгкие отравленный воздух. Рассудок мутнеет и травка безвкусицей отдаёт.       — Мне тоже противно от себя, — делает паузу, чтобы вновь втянуться. — Я слышал разговор… — крах, Сону дёргается, но Рики поспешно качает головой. — Всё в порядке, я доверяю тебе, Беллами.       Он доверяет ему… Отдаёт самое ценное — свою жизнь, избитую аддикциями. И Сону, настроен сделать всё, чтобы помочь, и забрать себе ту самую зависимую часть сердца. Всего один взгляд и виден мир, в котором они — главные герои книги, написанной от руки.       Два дня, ровно два как и сказал Хисын; Сону, стоящий на набережной вдали от людей, наблюдает закат, утопающий в небе. Ветер обдувает светлые пряди и щекочет нос, хорошо только от осознания: ещё чуть-чуть, и станет легче. Губы истерзаны — он переживает, пока Джей медленно идет к нему, так элегантно, словно и не знает, что находиться в трущобах. Сону никогда не говорил с ним, но уверен, что помощь возможна только от него. Мужчина, запахнув кардиган, кивает и приветливо улыбается.       — Здравствуй, Сону, верно? — парень тушуется, но кивает, ему нужно взять себя в руки. — Я был у Хисына пару часов назад, он сказал, что разговор серьёзный, пройдёмся?       Сону молчалив, это не его круг общения, но он старается, только вот волнение съедает. И Джей, кажется, понимает, вовсе ничего не говорит, пока они идут вдоль набережной. Он не подгоняет его, времени предостаточно.       — Как там Рики? — единственное, что спрашивает он, ведь действительно интересно. — Мне кажется, вы сблизились? Встречаетесь?       Сблизились… отголосок в голове, Сону не знает ответа: ему бы хотелось думать об отношениях только после… но он точно осознаёт — они вместе, оба за красную нить привязаны друг к другу. Вобрав побольше пыльного воздуха в лёгкие, он поворачивается к Джею.       — Он любит меня, — всего лишь выдаёт, а Джей понимает, ещё тогда понял. — Ему плохо, я никогда не видел такого состояния, в которое погружён он. Что-то сродни депрессии. Хисын подсадил его на мёд, чтобы заменить героин. Но дозы… с ними сложно, — и так постепенно возможно перейти к сути. — Мне нужна помощь… Вы ведь тоже понимаете, что без госпитализации ему не прийти в себя?       — Хочешь помощи его отца? — и Сону кивает, они оба нуждаются в этом. — Я поговорю с мистером Нельсоном, он так же прибыл в штат, но я думаю, тебе нужна будет личная встреча. Рики ненавидит его, оборвал все связи, чтобы не встречаться с отцом, но, зная, мистера Нельсона, он не откажет в помощи.

***

      Ni-Ki (Нишимура Рики)

Послесловие к роману.

      В каждой истории должен быть по своему красивый конец. Всю свою жизнь я гнался за мраком влюбившимся юношей, я бежал, бежал и бежал, пока не встал возле обрыва с подписью «смерть или жизнь». Первая часть романа — антиутопичная биография моего существования. Секс, наркотики и агония, пробудившая на полпути. Меня, как мальчика, увлечённого реальностью и грязью, всегда тянуло к тому же. Я как безумный фанатик скользил по личностям авторов, покоривших меня. И вправду: их творчество — начало моей жизни.       Берроуз всегда писал правду, он преподносил её своим опытом, не ручаясь за остальных. Ведь у каждого своя голова на плечах. В первой книге — события, что стали моим началом. Тогда я то ли поник, то ли был возбуждён.       Во время написания второй части я видел смерть, каждый раз открывая глаза по утрам, передо мной стоял палач, машущий косой. И всё из-за того, что однажды я свернул не туда и сменил свои приоритеты. Знаете, а ведь первая книга писалась только под героином, я не мог пробудить в себе желание, пока не был в эйфоричном сознании.       Но в моей жизни появился луч, светлый и невинный, как новорождённое дитя. Если для всех он опущенная роза, то для меня цветущий пион. «Идеализировать плохо!» — говорят многие, погибшие в собственных проблемах. А я скажу, что, не начав превозносить других, мы не увидим себя.       Около года я пролежал в психиатрической клинике «IsraClinic» в пригороде Тель-Авиа, в Израиле, в отделении для наркозависимых, ведь я действительно чёртов джанки! Это мой позор и память, что я бы не осознал без помощи и любви.       Наркоманы — бездушные люди, заливающие себя веществами хуже крысиного яда. Состояние лавирует, легким парусом. Один день любишь, а в другой — точишь ножи. Вот и я… Тогда я сломался, как игрушка в детском саду в руках неугомонных детей.       И писать мне не тяжело, ведь каков конец? Конец моего романа, неожиданный для всех, спорим, вы прибываете в шоке? Да и я сам, когда-то живущий от дозы до дозы, никогда не думал, что увижу именно своего конца, который подарил мне он.       Свет моей жизни, тень ночей дождливых и роза, пугающая своей красотой. Я счастлив не потому, что закончил роман, я счастлив из-за того, что в нём появился он…       Беллами, прости меня, мой милый Беллами…