Письма

      20.10.1899.       Mein Freund, es war eine schlimme Geschichte gestern!       Впрочем, не смею пудрить тебе мозги, лингвистика — не твоя лучшая сторона, и, несмотря на то что отныне Австро-Венгрия утверждает немецкий таким же интернациональным языком, как английский, — ты читаешь маггловские газеты? Не будь снобом, там есть, на что обратить внимание, — вряд ли Британская Империя настроена к этому заявлению благодушно. Сейчас, вновь находясь в гуще событий в Мюнхене, мне смешно наблюдать за потугами британцев поддержать мировое господство, когда совершенно очевидно, что в ближайшем будущем маггловской парадигмой будет верховодить кайзеровская Германия, как ты на это смотришь? На недавно проведённом саммите в Брюнне обсуждались вопросы касательно англо-бурской войны, в ходе которого власти пришли к выводу, что затянувшиеся бои отрицательно сказываются на вашей экономике и вряд ли Империя сможет восстановиться к первому пятилетию грядущего века; как следствие, новый виток развития истории — уже в другой перспективе. Как всё недолговечно, верно? Может, в случае восторжествования Германской империи ты наконец-то освоишь немецкий в качестве lingua franca и избавишь меня от потребности штудировать оксфордские словари. Я восхищаюсь твоим пытливым умом и более чем уверен, что это не составит для тебя большого труда (несмотря на то, что лингвистика по-прежнему не твоя сильная сторона).       Теперь, если отринуть маггловскую сводку новостей, я обращусь к вестям личного характера. Как ты уже мог понять, исходя из вышенаписанного, я вернулся в отчий дом, в Мюнхен, и последние два месяца пребываю здесь — за редким случаем выбираюсь из поместья и выезжаю в соседние города, чтобы проверить ту или иную зацепку, коих, честно признаться, у меня имеется немного. После августовского инцидента заниматься поиском Даров у меня не было времени (возможно, на этом моменте ты закатишь глаза или, того хуже, гневно сожжёшь письмо, не дочитав, но я прошу тебя, Альбус, отнестись ко мне благосклоннее), и из-за постоянно наслаивающихся друг на друга дел я был вынужден отложить нашу с тобой историю на неопределённый период, который наконец завершился. Я знаю, что ты, быть может, уже перестал ждать вести и трижды стёр из памяти моё имя, но в таком случае я вынужден напомнить о себе самым бесцеремонным способом — почтой. Если тебе мои дела покажутся интересными, я готов рассказать о них в своём последующем письме (хочу верить, эта надежда на потенциально информативную переписку не покажется тебе жалкой), только дай мне знать.       Сейчас я нахожу это забавным — писать тебе и не уметь подобрать нужные слова, которые смогли бы верно облечь мои мысли в азбуку. Более того, я уверен, что ты в любом случае неправильно истолкуешь вложенные в эти строки мысли и сочтёшь моё послание пошлостью. Что ж, я допускаю, что за это время мы разучились понимать друг друга так, как делали это раньше — безоговорочно, — и что-то между нами точно умерло, но это всё ещё забавно, друг: знать тебя как облупленного и тем не менее измываться над самим собой, чтобы не показаться бестактным. О, я умею быть бестактным, ты знаешь это не понаслышке, но перед тобой я в последнюю очередь хочу разыгрывать мерзавца. Что бы ты ни придумал себе, знай, что я меньше всего на свете хочу оскорбить твои чувства.       Итак, когда краткое изложение записано и принято тобой к сведению, я могу перейти к вещам куда более деликатным: к чувствам и смерти. Между нами было и то, и другое. Полагаю, за последние два месяца ты неоднократно возвращался к мысли о том, куда я мог пропасть и почему исчез в самый неподходящий момент, и я готов дать ответы на все вопросы, если понадобится, с холодной логикой, но что-то мне подсказывает, что ты к этому не готов (настойчиво требую личной встречи без Круцио и кулаков Аберфорта). Дело в том, что я ни о чём не жалею, Альбус, и никогда не стал бы жалеть, ты меня знаешь. Сказать по правде, я счастлив, что ты избавился от тяжкого бремени в лице невежды-брата и её тлетворной болезни, и единственное, что омрачает мои умозрения, — это то, как её смерть задевает твои чувства. Я не стесняюсь питать к тебе слабость, однако этого не хватит, чтобы сочувствовать твоей трагедии (твоему освобождению?). По моему разумению, это то, чего мы хотели для нас. Это то, что должно сподвигнуть тебя взять меня за руку и посвятить себя поискам Даров Смерти с новой силой, потому что за ними стоит правда. Вспомни свою сестру — теперь она лицо нашей революции. То, ради чего не жалко сложить головы и пойти по трупам. Потому что она была этого достойна, и теперь её кончина должна стать оправданием твоей миссии. Нашей миссии.       Поэтому, резюмируя всё изложенное выше, я хочу сказать прямо: я ни в чём не виноват. И ты тем более ни в чём не виноват. Это было предначертано судьбой. Мы предначертаны друг другу судьбой. Мне искренне жаль, что тебе пришлось пройти через такое, чтобы обрести свободу. Я не отказываюсь от тебя. Я готов поддержать тебя. Но я не стану извиниться за то, чего не делал. И я хочу, чтобы ты знал об этом и не питал иллюзий на мой счёт.       P.S. Пожалуйста, не отправляй сову обратно без ответного письма. Пошли меня к чёртовой матери, в конце концов, но не молчи. Если ты хочешь заставить меня страдать, я с радостью брошусь к твоим ногам, но не молчи.       P.P.S. Накорми птицу, она прилетела издалека.       С любовью,       Всегда твой       Гриндевальд