Письма

      28.10.1899.       Меня злит обличающий тон твоего последнего письма — первого за долгое время, только задумайся, — и я обещал себе хранить спокойствие, что бы ты ни написал мне в качестве оправданий. Да, я считаю (и, думаю, имею все основания полагать): ты выдумываешь себе оправдания, чтобы избегать контакта со мной, и прекрасно понимаешь, как это глупо, Дамблдор. Какие бы метафоры ты ни ввернул, мы оба понимаем, что говорим ровным счётом об одном и том же. Вся эта гуманистическая чепуха, которой тебя, очевидно, напичкали в школе и которую ты имел честь не декламировать в общении тет-а-тет, кажется лицемерной попыткой натянуть маску степенности. Тебе не идёт бесстрастие — и никогда не шло, ты можешь лучше изображать из себя человеколюбца, мой, я надеюсь, всё ещё друг, но отрицать моё участие в нашем Общем Деле — это низко с твоей стороны. Ты можешь оскорбляться моему расчётливому, но бесконечно честному мнению по поводу смерти Арианы, но не имеешь права уличать меня в манипуляции или лжи. Я никогда не врал тебе — положим, я мог недоговаривать правду, но каждое моё действие диктовалось идеей об Общем Благе — и только! — и никогда не обманывал твоих надежд целенаправленно; если у тебя остались какие-то обиды, то, боюсь, это сугубо твои демонизированные додумки на мой счёт.       Мне дико представлять, какими медалями я нынче обвешан в твоих глазах — и это после того, что между нами было? Ты пишешь, что не винишь меня в том, что сталось с бедной Арианой, однако каждое твоё слово сквозит не озвученной претензией. И если никто из нас не виновен в её смерти, то почему, я настаиваю, ты хочешь избавиться от меня, Альбус? Твоя сестра — символ нашей революции, и мы не можем действовать врозь: мы либо рука об руку, либо по разные стороны баррикад. Игнорировать друг друга не выйдет. Ты понимаешь это даже лучше, чем я, но почему-то боишься признать.       Что выводит из себя ещё больше — это твоё опытно-горькое стремление окрестить меня ничего не смыслящим, самоуверенным глупцом. Ты потерял семью и теперь держишь меня за одного из тех максималистов, которых мы дружно высмеивали каких-то два месяца назад. Ни черта подобного, Альбус: ты остался один, и я разделяю твою боль, но сейчас ты пытаешься сделать со мной то же самое — безосновательно бросаешь. После этого хватает наглости уличать меня в бесчувственности? Впрочем, продолжай, меня влечёт к опасным темам, и я люблю, когда ты не умеешь сдерживать свою тёмную сторону: она хотя бы не лжёт.       Не буду скрывать, твоё письмо застало меня в прескверном расположении духа. Я наконец-то занялся поисками Даров, пока ты вновь прозябаешь в Годриковой Лощине, и только сегодня вернулся в Мюнхен, когда домашние сообщили, что Арно прибыл с почтой пять дней назад. Моё без того омрачённое неудачами настроение усугубилось твоим резким ответом, и я должен попытаться не перевести эту проклятую переписку в прямую конфронтацию. Подсоби мне.       P.S. Это животное посмело тебя ударить? Расскажи мне всё.       P.P.S. Нет, лучше не стоит, иначе я не ручаюсь за то, что не подниму на него палочку вновь — в этот раз с фатальным исходом.       Раздражённый,       но всё ещё твой,       Геллерт