Письма

      29.10.1899       Мой любезный друг, проверь свои чернила — возможно, спеша ответить мне, ты перепутал пузырёк с ядом с писчими принадлежностями.       Ложь такая любопытная вещь, позволяющая самую простую фразу сделать многослойной. Ложь редко не содержит ни одного истинного факта, хотя бы потому, что только глупцы и фантазёры не умеют взвешивать факты. О нет, ложь чаще состоит из абсолютной правды, в которой что-то упущено, или добавлено, или искажено на тот отблеск, полушаг, позволяющий выбрать формулировку, которую мы желаем видеть и слышать. Подумай об этом ещё раз, мой любезный друг, однозначны ли твои слова ко мне?       Я предпочёл бы, чтобы ты мне никогда не лгал. И раз уж эта простая истина нуждается в академическом разжевывании, я переформулирую: любое искажение, намеренное или случайное (ты слишком умён, чтобы ошибаться в формулировках), положения дел, количества или качества, а так же мистификация и подмена понятий принимается мною за ложь. Это будет непростительно, а я могу простить тебе весьма многое. Ты можешь окунуться в самые тёмные начала магии, фальсифицировать историю, управлять людьми, и я многое тебе прощу. Ложь вне этого списка, Геллерт.       Что возвращает меня к вопросу о чувствах, который я не хотел бы освещать, но вынужден. Сложно бросить человека, который два месяца назад бросил тебя. Трусливо сбежал, не оставив ни записки, ни устного прощания, был слишком занят шестьдесят дней с рассвета до заката и не имел ни кната ни на пергамент, ни на сову. Разумеется, это время я проводил в неге и кутеже, плясал джигу в кабаках, соблазнил десяток красоток и даже имя твоё забыл. Мерлинова борода, даже если бы я хотел тебя бросить, я не имею никакой возможности это сделать. Наши отношения уже разорваны не моей волей, и, если в следующем письме ты посмеешь сказать, что обстоятельства непреодолимой силы вынудили тебя покинуть Англию, пока я нёс тело сестры в дом, я клянусь Морганой, что все последующие твои письма отправятся в камин нераспечатанными.       Я рекомендую тебе забыть о том, чтобы поднять палочку на Аберфорта, как идею, по идиотичности схожую с кормлением волколака своей печенью. Мальчик всего лишь сломал мне нос. Разумеется, я срастил кость — вышло не так хорошо, как могло бы быть, но обращаться к колдомедикам мне было недосуг. Мне кажется, во всём мире только один я помню, что моему брату пятнадцать лет. Пятнадцать, он несовершеннолетний, ещё не окончил школу и я его опекун. Я отписал дом на его имя и открыл отвратительно пустой счёт в банке. К моему облегчению, Аберфорт вернулся в Школу, и я могу не беспокоиться о том, что он ест и как спит по ночам. По крайней мере, до весны.       Пока же я, как ты изволил выразиться, прозябаю в Лондоне. Снял комнату. В первую же неделю узнал, насколько скудны мои знания о бытовых чарах и как халатно относятся некоторые маги к жилью. Удивительно, но, похоже, никого, кроме меня, не беспокоит, что однажды этот дом может сложиться внутрь.       Как видишь, количество захватывающих свершений в моей жизни свелось к работе в алхимической лавке утром, а вечером я внештатный сотрудник отдела урегулирования последствий неправильного применения магии. В частности, я в основном наблюдаю за химерами и другими порождениями неправильно проведённой трансфигурации. Некоторые экземпляры наглядно демонстрируют нехватку банальной усидчивости и прямой экспликации при наличии академических знаний.       Идею встретиться с тобой нахожу неприемлемой, пока я не придумаю, как быть менее покладистым в горизонтальном положении.       Я тоже скучаю.       Альбус