Ничего страшного

Корво проводит пальцем по крышке чайника. Чайник липкий. К нему давно никто не прикасался, но недостаточно давно, чтобы он покрылся пылью и перестал быть липким. Достаточно давно, чтобы кровь запеклась. Достаточно давно, чтобы вода испарилась. Достаточно давно, чтобы Корво подумал, что не хотел бы выпить чаю из такого чайника. Всё в этой квартире в таком состоянии. Заброшенное и бесхозное, но грязное, со следами ещё недавно тлевшей жизни. Тлеющих углей. Истлевших простыней. Тлена. Корво такие места не нравятся, но ему нравится балкон. Ему нравится угол обзора. Ему нравится иллюзия защищённости — дверь забаррикадирована, а над окнами у него есть полный контроль. Ещё ему нравится святилище, спрятавшееся в заколоченной кладовке. Оно и привело его сюда изначально своим соблазняющим темным шепотом. Оно теперь и внушает спокойствие и уверенность, как будто незримо излучает волны самой Бездны. Волны эти пугают большинство, но Корво Аттано, он любит подставлять под них своё сердце, сухое и истрескавшееся, но горящее и саднящее, как губы на ветру. Бездна наполняет Корво тихой радостью. Ему нравится спокойствие и безлюдность, и освежающая прохлада, и ощущение незримого присутствия даже тогда, когда кажется, что рядом ни души. Сейчас Корво проверяет запас болтов и недовольно выдыхает: нужно было взять больше. Впереди длинный путь домой, и даже если кажется, что самое сложное позади, никогда нельзя недооценивать опасности ночного Дануолла. Он улыбается сам себе, вспоминая, как лет десять назад этот квартал был бы полон чумных и толлбоев, и этих чудовищных, чудовищных собак, готовых разорвать любое живое существо на куски быстрее, чем ты успеешь набрать полную грудь воздуха, чтобы заголосить. Сейчас не так. Сейчас лучше. Этот квартал так и не восстановился после чумы, никто не хотел выкупать разрушенные дома и ремонтировать квартиры, где горами были свалены трупы. Но вот преступникам — им это место пришлось по душе. Самое зловещее место города, хорошая атмосфера. Корво выглядывает из окна и легонько касается метки губами — на удачу. Не подведи. Не подведу. Лорд-защитник легко выскальзывает с балкона на крышу соседнего здания, оттуда — на трубу вентиляции, едва не теряя равновесие. Пальцы успевают зацепиться за выступ, и Корво шумно выдыхает. — Кто здесь? Голос доносится из окна над трубой, и Корво прижимается к стене. Ему очень, очень не хочется убивать больше людей, чем того требуют обстоятельства. Глупая ошибка стареющего тела может стоить кому-то жизни, ну не обидно ли? — Стефан, это ты там в темноте скребёшься? Корво не отвечает. Во-первых, он не может говорить, а во-вторых, и это главное, он не Стефан. Он Корво. — Чего? Я отлить ходил, — раздаётся второй голос над головой, чуть более приглушённый. — Ты тут? Странно. А что тогда снаружи шуршит? — Крысы? — наивно предполагает Стефан. — Должно быть. Корво чувствует себя неловко. С одной стороны, он хочет скорее убраться из-под этого окна, с другой — не хочет издавать лишние звуки, пока эти двое не потеряют бдительность. — Так на чём я остановился? А! — снова оживает Стефан. — Ты бы скорее… дай подумать… трахнул Джессамину или Эмили? Ах прошу прощения, её императорское величество. Корво стискивает зубы как раз в тот момент, когда этот шуточный вопрос встречает взрыв гогота. Кажется, в комнате куда больше людей, чем двое. — Чего тут выбирать-то! Я бы им обеим так засадил, что они бы ещё просить стали, стояли бы на коленях передо мной, сучки, сиськами трясли. Из глубины комнаты, из удушливого дыма и одобрительного галдежа доносятся пьяные голоса, напоминающие, что при живой Джессамине Эмили была ещё маленькой девочкой. — Да мне всё одно. Даже лучше — манда поуже. Стоит отметить — в этот момент Корво близок к краю трубы. Он близок к тому, чтобы покинуть это место. Ему стоит всего лишь глубоко вздохнуть, перебраться на крышу соседнего здания и оставить этот мерзкий диалог позади. Он близок к невмешательству. Он близок к неубийству. Но руки Корво — они далеки от этих концепций. Они далеки от логики и рациональности, они далеки от спокойствия и прощения. Руки цепляются за карниз и подтягивают Корво в комнату. Руки активируют метку, замораживая время. Руки, всё те же самые руки, одним движением пробивают мечом шею человека, стоявшего к окну ближе всего. Видите ли, мстит не Корво, мстят его руки. Прежде чем время снова пойдёт своим чередом, Корво успевает подсчитать: в комнате не четверо, как он изначально надеялся, а семеро. Дверь на лестницу открыта, может, кто-то ещё караулит там. Слишком много людей. Слишком мало болтов. Корво принимает решение уходить за долю секунды до того, как время приходит в себя. Но через эту долю секунды на него, захлёбываясь кровью, падает счастливый обладатель клинка в горле, придавливая к подоконнику всем своим весом. Остальные шестеро в едином порыве поднимаются с мест. Несмотря на то, что время больше не стоит на месте, Корво видит всё словно замедленным: как Стефан вцепляется в ногу лорда-защитника, как один из головорезов выхватывает пистолет, двое кидаются к нему с голыми руками. Ещё у двоих — ножи. У последнего — паника. Опасное оружие. Корво пытается выкатиться в окно, но успевает только выпасть через него на козырёк. Из окна стреляют в Корво. Из окна попадают в Корво. И ещё раз. И ещё. Из последних сил он перебрасывает всю свою тяжёлую, липкую, окровавленную сущность в кого-то, кто выбегает из-под козырька. У этого кого-то не прострелена ни одна нога, и лёгкие могут дышать, и кровь не поднимается вверх по горлу. Этот кто-то — тот самый поддавшийся панике паренёк. Наверное, ещё даже не прошёл посвящение в члены банды. На его непростреленных ногах Корво кидается в переулок, его руками подтягивается к пожарной лестнице, бросает себя навстречу тому самому безопасному балкону в квартире со святилищем. Носитель вышвыривает из себя Корво и жадно глотает воздух как раз вовремя, чтобы Корво успел перерезать ему горло и рухнуть к подножию комнатного святилища. Мне нужно только немного отдышаться, — думает Корво Аттано. Прийти в себя и отправляться домой. Только… немного… *** Корво знает, что Чужой не любит, когда к нему врываются без приглашения. Ему не нравятся смертные, их шум и самонадеянность, их острые запахи и отчаяние, и угрозы, и умирание. Чего он не знает: Чужому нравится Корво. Ни одна из этих вещей не Корво. Чужому нравится тепло и шрамы, и фактуры тканей, тёмные завитки на шее, и человечность. Он не знает, в чем она заключается, но он ощущает её, остро, болезненно, как пульсирующую нехватку, как чёрную дыру в самом себе. Удивительным образом, если бы какой-нибудь любознательный натурфилософ решил эту дыру исследовать, он пришел бы к выводу, что дыра эта имеет форму Корво Аттано, потому что именно в присутствии Корво Аттано она наполняется, и Чужой перестаёт её чувствовать. Но любознательные натурфилософы не имеют доступа к этому чуду мироздания, а посему этот феномен остаётся неисследованным, и Чужой держит его при себе, как тёмный, вязкий секрет. Вот ещё один секрет: в Бездне чудовищно одиноко. И ещё один: иногда Чужому кажется, что он никакой не бог. Ему кажется, что дар всезнания — это что-то, что он приобрёл за тысячи лет, бесконечно анализируя и обдумывая каждую частичку себя. Он был единственным доступным подопытным, единственным учёным, единственной болезнью и единственным лекарством. В конце концов, когда проводишь столько времени наедине с объектом исследования, узнаёшь о нём всё. Или субъектом. Или объектом. Или какая разница. Корво знает, что Чужой не любит, когда к нему врываются без приглашения. Но всё равно врывается, когда, сам того не зная, падает умирать к подножию святилища. Чужой идёт на зов свежей крови, она горячая и молодая, и хлещет фонтаном, и кто-то проливает её в его, Чужого, честь, на его, Чужого, алтаре. К этой горячей и молодой крови примешивается горькая и давно знакомая на вкус, её меньше, но она стремительно покидает пределы тела своего владельца, и имя ему… — Корво Аттано. Они замирают на границе миров, на границе времён, все втроём — Корво, Чужой и тот парнишка, на котором покоится голова Корво. И ни одного из них нельзя в полной мере этого слова назвать живым. Чужой присаживается на колени, стараясь не встать в лужу крови, но со стороны Корво это кажется невозможным, он уже ощущает себя одной огромной лужей крови. — Значит, так ты решил распорядиться своей жизнью? Отдать её в обмен на… глупую шутку? Честь и правда значит для тебя так много? Корво очень тяжело смотреть, но он всё ещё может чувствовать. И чувствует он, как рука Чужого проскальзывает под его голову. Эти руки — они не бывают тёплыми, и холодными тоже не бывают, но Корво едва заметно вздрагивает, когда чувствует знакомые холодные кольца на тыльной стороне шеи. Ему кажется, что со стороны это всё должно выглядеть очень торжественно и величественно, лорд-защитник Корво Аттано прощается с жизнью на руках у самого бога. Но это не так. Этот момент Чужой чувствует человечнее всего, что он когда-либо ощущал за четыре тысячи лет. Дыра в нём растёт, и он панически пытается заполнить её репликами всех известных ему чувств: жалостью, нежностью, страхом, сожалением, беспомощностью, отчаянием, любовью. Он стоит на коленях и чувствует, как пятна крови ползут вверх по штанинам. Одна рука поддерживает голову лорда-защитника Корво Аттано, другая — сжимает руку с меткой. Он боится. Корво не боится. Не за себя. Он боится за Эмили, за Дануолл, за империю. Но за себя ему совершенно не страшно, Бездна подпитывает его тихим тёмным спокойствием и притупляет боль. Бездна совсем рядом. Бездна стоит рядом с ним на коленях и смотрит в его глаза своими чёрными беззвёздными глазами. Корво ничего не говорит. Он может, когда Бездна так близко, может использовать голос, которого у него никогда не было. Может, но не обязан. Здесь его понимают и так. Но Чужому сказать нужно, потому что несказанные слова обжигают горло изнутри, и терпеть это ещё тысячи лет он совсем не хочет. Нет, не хочет, зачем ему это нужно. — Я собираюсь сделать что-то очень глупое, — тихо говорит он. — И мне нужно твоё очень глупое одобрение. Я собираюсь позволить Бездне заявить права на твою душу. Это значит, что ты не умрёшь прямо сейчас. И вообще никогда не умрёшь, по сути. Так же как никогда не умирал я. Ты понимаешь, о чём я? Корво не понимает, но он немного опускает веки в ответ, чтобы не кивать. Да. Пусть будет да. В сонной дымке ему приходят воспоминания о легендах, которые он слышал ещё ребёнком, легендах об избранных, поцелованных богами, которые отдавали свои души взамен на могущество и вечную жизнь. Позже Корво стал считать, что это всего лишь метафора для метки. Но была ли метафора? — Мне нужно твоё согласие. Ты должен сказать: я прошу тебя подарить мою душу Бездне. Я знаю, что ты можешь. Давай, Корво. Корво улыбается. Как будто его душа и так не принадлежит Бездне. Он даёт своё согласие, но говорит то, что его губы никогда не говорили вслух: — Поцелуй меня. И если ничего не выйдет, это будут его последние слова. Единственные. Могло быть хуже. Две чёрные бездны придвигаются совсем близко к его лицу. — Корво. Сделай глубокий вдох. Так говорят доктора перед тем, как воткнуть в тебя огромную иглу. Это отвлекающий манёвр, но Корво очень тяжело отвлечься от того факта, что он умирает. От того факта, что его целует древний бог, отвлечься невозможно. Когда-нибудь потом, через сотни, тысячи лет Корво Аттано будет вспоминать, что это единственный такой поцелуй, который ему не понравился. Все остальные после него, а их было много, они были пьянящими и горячими, сладкими и пряными, дикими и тоскливыми, но этот… Этот обжигает и расплавляет Корво изнутри. Тысячи игл в секунду насквозь проходят сквозь его губы, его глаза, каждый миллиметр его тела. Весь воздух покидает его лёгкие, словно Корво забросили далеко-далеко в пространство между невидимыми звёздами Бездны. Чужой, к слову, не чувствует ничего. Он чувствует холодеющие губы, и скользкую тёплую кровь, и то, какая у Корво тяжёлая голова. Он чувствует, как кольца на его руке нагрелись от тепла чужой кожи. Чувствует, как неловко тянется время, пока ритуал не завершится. Когда Чужой отнимает свои губы от Корво, тот выглядит ошарашенным, словно только что вынырнул из воды. Пытается отдышаться, надышаться, вдышаться в этот мир новыми, целыми лёгкими. — Вот видишь. Ничего страшного. И ничего страшного и правда не происходит. Он жив. Бездна по-прежнему наполняет его теплом и спокойствием. Теперь — изнутри. *** Корво добирается домой поздно ночью, но находит Эмили неспящей. Она сидит в темноте в его спальне, и теперь со своим обострённым восприятием Корво чувствует, как напряжена атмосфера. — Ты оставил записку, что будешь к ужину. Я собиралась идти искать тебя. И теперь, когда Бездна питает его изнутри, когда Корво носит её с собой, он может, наконец, сказать ей то, что мечтал сказать всю свою молчаливую жизнь: — Прости. *** Проблемы не испаряются, конечно. Лорд-защитник Корво Аттано испытывает множество проблем. Проблемы со сном, проблемы с дочерью, проблемы с репутацией. Он не знает, откуда берутся слухи, но на светских раутах он упорно слышит перешёптывания за своей спиной, слышит, как люди обсуждают, что он продал свою душу, слышит, как эти шепотки называют его любовником дьявола. Он приказал бы найти клеветников, но для этого в слухах должна присутствовать клевета. Он не знает, когда перестанет опасаться его Эмили. Она понемногу начинает оттаивать, но всё ещё вздрагивает каждый раз, когда слышит его голос. Он говорит нечасто, но теперь гораздо проще попросить передать соль, чем идти за ней к другому краю стола. Теперь он может полноценно тренировать её. Теперь он может рассказать ей свою версию событий десятилетней давности. Он не знает, как теперь засыпать. Каждый раз, когда Корво смыкает глаза, ему кажется, что Бездна вместо мягких объятий набрасывается на него с намерением разорвать. В единственную ночь, когда ему удаётся уснуть без кошмаров, он просыпается и находит себя закутавшимся в драпировку из святилища, словно в одеяло. После этого он заказывает десять метров расшитого золотом фиолетового шёлка для балдахина своей кровати, и кошмары постепенно отступают, когда Бездна принимает его как родного. В этой кровати он не всегда спит один. К десятой годовщине смерти её императорского величества Джессамины Колдуин город украшен цветами и свечами, и весь месяц по вечерам башня Дануолла ярко горит в память об императрице, которая никогда не вернётся в свои покои. Корво выходит на крышу, сжимая в руках её сердце, и смотрит на засыпающий город с примесью нежности и отвращения. Раньше он задавал ей вопросы, много вопросов, но вот парадокс — теперь, когда голос у него появился, вопросов уже почти не осталось. Он чувствует свою ровную и плотную связь с ней, как линию, проходящую через Бездну, и Бездна теперь проходит через него, в любой точке мира. Впервые за долгое время Джессамина начинает говорить с ним сама, не дожидаясь вопросов. — Как долго бессмертная душа может ждать эхо души ушедшей? — говорит она. — Я истончаюсь с каждым днём, мой дорогой, как долго мне нужно держаться, чтобы ты меня отпустил? — говорит она. — Мёртвым место с мёртвыми. Живым — с живыми. Богам — с богами, — говорит она. Сердце, только на этот раз сердце Корво, простреливает такая знакомая тянущая боль. Этими же словами с ним все эти годы говорила Эмили. Этими же глазами заглядывала в его глаза. — Ты уже не исчезла, — отвечает Корво, прижимая сердце к щеке. Никто не отвечает. Корво делает глубокий вдох и легонько касается метки губами — на удачу. Не подведи. Не подведу. *** Когда месяц песен подходит к концу, лорд-защитник Корво Аттано уже умеет переключаться между Бездной и миром, который смертные ошибочно называют реальным, с лёгкостью, с которой иные щёлкают пальцами. Поначалу он искал связь между этими двумя, чертил карты и пытался вычислить, где путь в один можно срезать через другой, но со временем пришёл к пониманию, что точки соприкосновения настолько ничтожны и редки, что переходы из одного мира в другой скорее можно посчитать счастливой случайностью, нежели правилом. Сейчас Корво понял и принял Бездну, как мир снов, как мир прошлого и будущего, как часть себя. Корво не сопротивляется, он вдыхает её и, когда нужно, делает вдох, закрывает глаза и опрокидывает себя в другой мир. Как сейчас. Он находит Чужого сидящим на обломках перил. Корво не знает, что это за перила, и это явно что-то более древнее, чем он может знать. Очередная рухнувшая империя, очередной урок истории. Всё пролетает мимо, как завихрения пепла и песка, и лишь Чужой вечен. С тех пор, как Корво получил этот дар доверия, запасной ключ от Бездны, он всё чётче видит своими глазами то, что обычно позволено видеть только богам. Он видит прошлое и будущее, и возможное, и несвершившееся, и то, что никак не могло свершится, но вот оно, произошло. И дыру, гигантскую дыру с крошащимися краями посреди Чужого он тоже видит. Эта дыра начала образовываться задолго до того, как Корво Аттано появился на свет. Задолго до его отца или деда, или отца и деда любого из них. Это дыра, из которой начала высыпаться собственная человечность Чужого. Ещё тогда, когда у него было имя. Тогда, когда он его помнил. Века вымывали эту человечность крупица за крупицей, и теперь он, бог, так отчаянно пытается заполнить её чем-то другим. Кем-то. Он генерирует истории, придаёт импульс событиям, всё это для того, чтобы не потерять, не забыть, какими бывают люди. Что они делают? Что они испытывают? Живой театр маленьких марионеток из плоти и крови. Самое ужасное: это не работает. Самое ужасное: Корво Аттано это видит. Всё это. — Ты хочешь меня о чём-то попросить, — не поворачивая головы, заключает Чужой, но Корво качает головой. Дать. Я хочу что-то тебе дать. С момента поцелуя Корво и сам теряет крупицы своей человечности. Может, раньше. Может, задолго до этого. Это не ему в голову пришла эта идея, нет. Девять лет назад Эмили сделала для него эту простую и приятную мелочь, и сейчас настала очередь возвращать долг вселенной. Корво протягивает руку и ждёт знакомого ощущения руки в ней, не тёплой и не холодной. У него есть план. А ещё маски, и вино, и несколько огней, которые, когда зажигаешь их, горят разными цветами и разбрасывают вокруг пёстрые необжигающие искры. У него есть день в безвременье, единственный день, который не будет учтён календарями — праздник Фуги. Возможно, в любой другой день Чужой не может выйти за очерченные вселенной рамки, но именно сегодня — безвременье разливается тягучей волной по всем мирам, соединяя их в один. Чужой смотрит на Корво Аттано, а Корво Аттано всегда носит Бездну под рёбрами. Что может случиться, пока Бездна рядом? Поэтому он протягивает руку и вкладывает её в ладонь Корво. Веди. И Корво ведёт. *** В масках их не узнаёт никто, и они проходят по улицам Дануолла, нарядным и громким, никем не узнанные. У Чужого перехватывает дыхание от того, сколько человечности льётся на него со всех сторон. На долю секунды он вспоминает себя живого, вспоминает себя совсем ребёнком, которого также вели за руку, как ведёт теперь Корво. Люди вокруг ликуют и пьют, и целуются, и танцуют, и кричат, и наслаждаются даже той паршивой жизнью, которая им дана, и Чужой с удивлением чувствует, как сам становится реальнее, плотнее, материальнее благодаря их инстинктам, их рычанию и крикам, их голоду и похоти. На Корво маска ворона, и он немного сдвигает её вверх, поднося к губам бокал с вином. Он запрокидывает голову как раз тогда, когда уличные музыканты принимаются грохотать во всю силу. Так же второй бокал. Третий. Чужому вкус вина кажется терпким и призрачным, и сладким, и острым, и бесконечно человечным. Он отпускает руку Корво, но Корво из вида не упускает, концентрируясь на нём, как на единственной знакомой песчинке в давно изменившемся мире. В какой-то момент толпа подхватывает Корво, и лорд-защитник исчезает в хороводе. Краски пульсируют, руки тянут, и Чухой находит себя танцующим в совершенно другом круге. Как волны, они сходятся и расходятся, находя и теряя друг друга из вида. Чужой чувствует, как что-то странное, забытое и чужеродное раздирает его гортань. И понимает, что смеётся. *** Они возвращаются в башню пешком, уже не держась за руки, плывут по безвременью: Корво немного впереди, его ноги выписывают волны по брусчатке так, что невозможно понять, танцует он или пьян. Корво Аттано определённо пьян. Корво Аттано определённо танцует. Чужой идёт позади, расслабленно и даже старается касаться земли, как настоящий человек. Впервые за долгое время дыра в его груди заполнена. Ненадолго, но это приносит облегчение и позволяет притворяться живым. Возможно, это всё, чего он хотел. Возможно, он хотел бы чего-то ещё. *** Кажется, ступеней в башне Дануолла сегодня больше, чем обычно. *** Корво рушится на кровать, как рушатся города и империи, и только теперь протягивает руку, чтобы снять маску. Они не зажигают свет, но в свете фейерверков из окна комнату можно разглядеть ничуть не хуже, чем с горящими лампами. Приложив ладонь с меткой тыльной стороной ко лбу, Корво выговаривает первое слово за сегодня. И это слово звучит так: — Оставайся. Ему нужно какое-то время, чтобы заставить непривычные к такой работе голосовые связки делать то, что он хочет. — Я просыпаюсь каждый раз, когда ты приходишь по ночам. Оставайся и на этот раз. Чужой, его силуэт на фоне окна, не двигается. Когда он приходит сам, он приходит смотреть. Он остаётся отстранённым наблюдателем. Он слышит и чувствует, но не действует. Потому что это всё, что делает Чужой — наблюдает. До этого момента. — Ты просишь меня о чём-то, Корво? Рука с меткой дёргает за фиолетовую драпировку с золотым тиснением. Чужой опускается на край кровати. — Ты знаешь, — мягко заговаривает он. — А ты ведь не первый, кто это придумал. Этот трюк с созданием алтаря в произвольном месте, на кровать. Его проворачивала ещё Вера. — Ты спал с ней? Вопрос вырывается из губ Корво неожиданно и хлёстко, как пощёчина. Когда она начинает говорить, он не всегда может контролировать, что именно оставить при себе, а что озвучивать. Чужой качает головой. — Она поддалась безумию раньше, чем я успел счесть её интересной. — М. Это значит «вот как», но Корво решает, что разворачивать мысль не стоит. — Я прихожу к тебе, потому что ты мой якорь, Корво. Все те чувства, спокойствие и защищённость, которые ты черпаешь из Бездны, я черпаю из тебя. Переполняющая его человечность тянет Чужого вниз, словно гиря, и он поддаётся, потому что сегодня, в этом безвременье, нет смысла сопротивляться ничему, что поднимается изнутри. Он тянется вниз, бесконечно, словно падает в колодец, пока его губы не ложатся на губы Корво. Корво пахнет вином и сливами, и порохом, и шоколадом, и его пальцы уверенно ложатся на основание шеи Чужого, словно тело само знает, что делать. Но тело Чужого что делать, не знает. Поэтому, когда он поднимает, голову, Корво растерянно ищет его глаза в темноте. — М. Это значит «от бога я ожидал куда большего». — Спокойной ночи, Кор… — Чужой старается сделать так, чтобы голос звучат также властно и загадочно, как всегда, но он слишком далеко от своей стихии, словно выбросившийся на берег кит, который считал, что идёт гулять на побережье. Рука с меткой сжимается на его запястье, перехватывая и не давая исчезнуть. — Ничего страшного, — говорит Корво. И ничего страшного и правда не происходит. Башня не рушится, Дануолл не уходит под воду, потолок, стены и пол остаются на месте. Корво тянет руку Чужого на себя и перекатывается на кровати, топя его в подушках. Одна рука ослабляет воротник, пока вторая запрокидывает его голову, чтобы губы Корво могли опуститься на бледную шею. Возможно, Корво Аттано войдёт в легенды как человек, поцелованный богом. Возможно, Чужой войдёт в легенды как бог, поцелованный Корво Аттано. Говоря начистоту, Чужой сейчас не чувствует ничего. Его тело способно распознавать сигналы, но дано утратило память о том, как на них реагировать. Он чувствует, как соскальзывает с плеч рубашка, чувствует, как пальцы Корво перебирают выступающие позвонки, чувствует трение и дыхание, и давление, и тепло. Но он не чувствует того, что чувствуют люди. Всей накопленной за сегодня человечности не хватает на то, чтобы почувствовать Корво внутри себя. Не больше чем обычно. Но Корво этого не знает. Это не знают его руки, зарывающиеся в волосы, этого не знают его бёдра прижимающие Чужого к кровати, и голова его тоже ничего-ничего не знает и ни о чём не подозревает. Чужой послушно следует за течением. Он позволяет своему телу нагреваться от живых горячих прикосновений, позволяет переворачивать себя и направлять. Только сейчас он наконец-то отпускает контроль, который не мог отпустить тысячелетиями. Ему нравится. Не так, как понравилось бы человеку. Не так, как нравилось до него десяткам любовниц и любовников Корво Аттано. Ему нравится то, как упивается происходящим Корво, а Корво, чья голова и тело ни о чём не подозревают, чувствует всё за них двоих. Он чувствует знакомые вспышки тепла, пробегающие по телу изнутри, словно маленькие трамвайчики удовольствия путешествуют по рельсам его нервов. Все запахи и шорохи, все мимолётные движения, для всех них Корво теперь проводник. Всё это время Чужому казалось, что эта кровать — алтарь, построенной для него, во имя его, чтобы восславлять его. Но именно сейчас, захлёбываясь в передаваемых через Корво ощущениях, он понимает, что сам лежит на алтаре нового бога, и имя его — Корво Аттано. Всё здесь — во имя его, и Чужой славит его. Чужой славит его, целуя в губы, и выгибаясь под ним, и вцепляясь пальцами его спину. Чужой славит его, позволяя целовать себя, и позволяя топить себя в шелковых покрывалах, и позволяя чужим пальцам оставлять следы на его спине. К его спине никто не прикасался уже очень, очень давно. Когда-то, ещё тысячу лет назад, он счёл бы это осквернением божества. Но что он знал тысячу лет назад? Чужой плывёт по течению, пока течение не приводит его в тупик, и в этом тупике руки Корво ослабевают, и он несколько раз забывает выдохнуть, но не забывает вдыхать. Затем всё же выдыхает, долго и шумно, как после того самого страшного укола огромной иглой. И Чужой думает: после того раза, много месяцев назад, когда он велел Корво сделать глубокий вдох, разрешил ли он выдохнуть? Корво приподнимается на вытянутых руках, и Чужой чувствует, как тяжесть чужого тела покидает тело его собственное. Но больше он не чувствует ничего. Он точно знает, что должен чувствовать что-то. Что-то тёплое, что-то приятное, что-то живое. Но самое человечное чувство из тех, которые блуждают сейчас по голове Чужого — это гулкая нарастающая паника. Поэтому, когда голова Корво касается подушки, и лорд-защитник прикрывает уставшие глаза на долю секунды, Чужой укрывает его плотным одеялом из Бездны, из снов и видений, из тишины и убаюкивающего спокойствия. И Корво не открывает глаз до утра. *** Уже в новом году, в новом дне за завтраком Эмили рассказывает, что ей всю ночь снилась мать, и Корво чувствует немой укол вины. — А что снилось тебе, отец? — интересуется она ненароком, набивая рот маринованным угрём. В этот момент Корво успевает поблагодарить судьбу за долгие годы немоты — даже сейчас ответа от него не ждут мгновенно. Корво с огромным трудом помнит праздничный вечер, но, судя по всему, морлийское вино так ударило ему в голову, что вчера он уснул, даже не расстилая постель. — Мне снился Чужой, — и это не ложь. «Мне снился Чужой, и он был одет,» — вот это была бы ложь. «Мне снилось чудовищное богохульство,» — вот это бы ложью не было. Корво решает, что в его возрасте пора отказаться от морлийского вина. Такие сны давно уже его не посещали, и этот явно был событием единственным в своём роде. — Мэйхью обеспокоена безопасностью башни, — как ни в чём ни бывало меняет тему Эмили. — Никто так и не смог вычислить, кто был тот юноша, с которым ты отправился вчера на праздник Фуги, и как он изначально попал сюда. — Юноша? — переспрашивает Корво, откладывая вилку. — Высокий, темноволосый, в маске кита. Один из твоих тайных агентов? Эмили смотрит через весь стол прямо в глаза отца. — Да, — отвечает Корво. — Один из моих ребят. Они оба прекрасно знают, что у Корво нет тайных агентов. *** До самого месяца льда Корво блуждает по Бездне в одиночестве. Стоит ему нырнуть в неё у святилища или найти себя среди знакомых осколков реальности во сне, он неизменно оказывается в одиночестве посреди родной пустоты. Бездна не кажется ему необитаемой, она ощущается словно ещё тёплая постель, едва покинутая своим хозяином. Но лишь на исходе месяца льда хозяин к ней возвращается. Корво может найти его лишь потому, что Чужой позволяет себе быть найденным. Отстранённо сложив руки на груди, он певуче произносит: — Твоя императрица не боится наживать врагов. Может, потому что бояться за неё — твоя работа? Корво усмехается. Конечно, он здесь, чтобы поговорить про Эмили. Конечно. Как будто. — У неё всё под контролем. А то, что не под контролем у неё, под контролем у меня. Никто ничего не боится. Корво впервые открыто перечит Чужому. Всё это время его ролью было молчаливое восхищение мудростью, но это осталось в прошлом. В том прошлом, где Чужой был богом. — Корво, — голос Чужого теряет былую мягкость. — Я нахожусь под впечатлением, что ты мог неправильно истолковать нашу последнюю встречу. Корво закусывает губу, чтобы не улыбаться. — Ты не оставил мне особого пространства для трактовки. Чужой заводит руки за спину — жест, который призван показать, что он всего лишь сторонний наблюдатель разворачивающихся событий и ни в коем случае не заинтересованное лицо. Он никогда не заинтересованное лицо. — То направление, в котором текут твои мысли, мой дорогой Корво, естественно… для человека. И ты делаешь ошибку, считая, что я могу мыслить как человек, действовать как человек, быть с тобой как человек. Его голос звучит ровно, но в конце концов, у него было восемь месяцев, чтобы отрепетировать эту речь. Корво делает шаг вперёд, не касаясь, но придвигаясь к Чужому гораздо ближе, чем позволяют правила приличия. У него тоже было время, чтобы решить, что он скажет. — Ты провёл со мной ночь, а затем скрывался долгие месяцы, потому что не знал, как реагировать на меня и на себя самого. Это, возможно, самая человеческая вещь, которую ты делал за все эти свои тысячи лет. Корво поднимает руку, и Чужой, забывая все придуманные и отрепетированные аргументы, позволяет его ладони лечь на свою щёку, а не пройти сквозь неё. — Ничего страшного, — шепчет Корво. И ничего страшного и правда не происходит.