Серенький волчок

— Быстрее, Эскель! Не отставай! Бабушка почти бежала по главной деревенской улице, и мальчик едва поспевал за ней. Но, несмотря на спешку, он успевал глядеть по сторонам, и увиденное пробирало до мурашек. Деревня, где Эскель жил с бабушкой и дедом после смерти родителей, гудела как улей, который с размаху пнули ногой. Отовсюду доносились крики, ругань и стоны. Люди в ужасе метались между домами, кидали одежду и другие пожитки на телегу. Другие бежали из деревни в сторону гор с одним заплечным мешком или совсем без вещей. Воздух пропитался паникой и отчаянием. Когда Эскель с бабушкой проходили мимо дома старосты, мальчик увидел, как старостова жена голыми руками забрасывала землей ямку в огороде, не жалея рукавов нарядного платья. Почувствовав на себе чужой взгляд, женщина подняла голову и оскалила зубы, словно волчица. Эскель поспешно отвернулся. Но не успел он сделать и десятка шагов, как чья-то костлявая рука вцепилась ему в плечо, заставляя остановиться. Он обернулся и увидел перекошенное лицо Ханы, местной сумасшедшей. Растянутая в кривой улыбке заячья губа открывала вид на стесанные гнилые зубы, а правый глаз косил вбок. Эскель побаивался её и обходил стороной, но сейчас подумал, что на общем фоне она не выглядит такой уж безумной. — Ахахаха! Что? Не верили мне? — она радостно скалилась ему в лицо. — Я говорила, я предупреждала! Бабушка молча оттолкнула Хану, но та лишь рассмеялась ещё громче. — Птицы! Я говорила, не берите ничего у птиц. Они вернутся. Они отомстят. И вот они летят! Они уже близко! Эскель с бабушкой стремительно удалялись, и крик сумасшедшей потерялся в общем гомоне. Мальчик только раскрыл рот, чтобы спросить о загадочных птицах, но впереди показался родной дом и всё заглушили крики соседей. — В лес едем! — прокричала мать семейства с вершины телеги, нагруженной вещами. За её спиной заливалась слезами подруга Эскеля Маринка. — Дура! В горы, — протестовал муж. — Ты до лесу и вполовину не доедешь, как тебе твою пустую башку отрубят. В горы они не пролезут. — Вот и катись! А я детей не дам гробить, — прошипела женщина, ловко перехватила поводья и оттолкнула мужа. Тот зарычал и бросился в атаку. Эскель не успел увидеть, кто из его обычно добрых и приветливых соседей, одержит верх: бабушка втащила внука за собой в избу. Дверь захлопнулась, отрезая от безумия, творящегося на улице. Едва успев перевести дух, бабушка тут же подбежала к печи и принялась вытаскивать коробы и мешочки с целебными травами и ягодами. — Ба, что происходит? Почему мы вдруг с поля убежали? Что за птицы летят? А куда Маринку везут? Вопросы посыпались из мальчика как из решета. Вместо ответов старушка быстро смешала пахучие травы с маковым молочком и сунула плошку в руки внука. — Пей. От плошки поднимался сладкий аромат, кружащий голову. Эскель тут же узнал снотворное зелье, которым его поили в первые ночи после смерти родителей. — Я не хочу спать. Сейчас день! Бабушка вдруг ласково улыбнулась, и улыбка эта странно сочеталась с взволнованным выражением её обычно спокойного лица. А глаза в обрамлении добрых морщин сверкали странным блеском. — Послушай, внучок, — старушка взяла его за плечи, заставляя смотреть себе в глаза. — К нам в деревню пришла большая беда. Сейчас сюда прилетят большие злые птицы, поэтому нам нужно уснуть, чтобы нас не поймали. — А почему тогда все бегут? — Глупые потому что, — поморщилась бабушка. — Думают, что смогут обогнать птиц. Но они ошибаются. От них не скрыться. Лучше заснуть и переждать. — А что за птицы? — Ну, хватит вопросов, времени нет, — оборвала его бабушка. Она выпрямилась, достала из сундука старый пыльный мешок и начала складывать в него хлеб, сыр и сухие грибы. — Я дам тебе ещё зелья, еды и воды, спрячься в яме в сенях и сиди там, не высовывайся. Выходи только когда в доме тихо станет, не раньше. Ясно? — Да. А ты не пойдёшь со мной? — Там места мало, я в ту яму не влезу. Спрячусь в сарае, там и усну, — собрав всё, что посчитала нужным, бабушка потянула внука за собой в сени. — Выходи с задней стороны Ты, когда выйдешь, нас не буди. Мы спать крепко будем. Ступай в Есенку по тропе у ручья и никому на глаза не попадайся. — А вы с дедом меня найдёте? — Мы к тебе потом придём. В Есенке зайди в третью избу от реки и расскажи, что мы ещё спим. Там моя младшая сестра живёт с семьёй, они тебе дадут приют, там мы и встретимся. Всё понял? Эскель догадывался, что бабушка лукавит, что-то недоговаривает, но мама строго-настрого наказала старших в семье слушать. Эскель знал, что родители за ним присматривают даже после смерти и не хотел сердить их, и потому согласно кивнул. Яма оказалась ужасно тесной и неудобной: среди кувшинов, бочек и мешков с провизией мальчику едва удалось улечься, согнув ноги. — До свидания, внучек, — бабушка расцеловала его, в глазах её блестели больше не сдерживаемые слёзы. — Да хранят тебя боги. Мы все тебя очень любим. Не забывай нас, родной. Эскель растерялся, услышав неожиданное признание, а когда сообразил, что на него нужно ответить, бабушка закрыла яму большой крышкой. Он услышал, как она что-то перетаскивает и кладёт сверху, словно пряча вход. Затем её торопливые шаги удалились вглубь дома, и мальчик остался один в темноте и тишине. Дурман от выпитого зелья уже порядочно наполнил голову туманом, и через мгновение Эскель провалился в забытье. Разбудили его странные каркающие звуки над головой. Эскель протёр глаза и прислушался. В доме что-то был, и эти кто-то говорили на грубом птичьем языке. Мальчик слушал, как они ходили по избе, передвигали предметы, роняли посуду со стола. Ни бабушку, ни дедушку не было слышно. «Птицы!» — сообразил он. Эскель почувствовал, как волна ужаса прокатилась от макушки до пяток. Противный липкий ком встал в горле, мешая дышать, а лоб враз покрыла испарина. Хотелось бежать отсюда и орать во весь голос, так, чтобы его крик распугал крылатых недругов. Но тело застыло, словно скованное льдом, и он не мог пошевелись и пальцем. Он понимал, что задыхается. «Вот бредут овечки по лугам на солнце», — произнёс ласковый мамин голос у него в голове. Мальчик почувствовал, как глаза защипало словно от горького лука, а сердце сжалось в комок. Он сделал крошечный вдох. — Пастушка не видно, слышно колокольцы, — продолжил Эскель одними губами. Знакомые слова пришли, казалось, из ниоткуда. Эскель зажмурился и принялся бормотать под нос любимые слова. Мама часто пела ему горские песни, но эту он запомнил лучше всего. Постепенно дыхание его выровнялось, и он успокоился. Звуки наверху тоже стихли и мальчик решился встать со своего лежбища и немного поесть. Соблазн проглотить всю еду разом был велик, но он знал, что путь до Есенки неблизкий и провизия ему ещё понадобится. В конце скудной трапезы он вновь выпил бабушкин сонный отвар. Он не знал, сколько времени провёл так, один в темноте. Он прислушивался к любому шороху, вздрагивал от каждого шума. Песня про овечек стала для него светом в оконце, его единственной отдушиной. Забываясь коротким нервным сном, он видел зелёные луга рядом с родительским родом и мирных овечек с шерстью густой, как молочная пена. Мама с папой тоже были там. Они улыбались, радостно смеялись и были такими живыми и близкими, что казалось, только руку протяни и почувствуешь тепло родной ладони. Однажды к родителям во сне присоединились бабушка с дедушкой. Они выглядели точно так же, как в день, когда он в последний раз их видел. Вся семья накрывала на стол, на котором уже дымились блины со сметаной и самовар. Вдруг бабушка посмотрела прямо на него и погрозила пальцем: — Куда ты запропал, внучек? Мы уже давно в Есенке. Одного тебя ждём. Проснулся Эскель в слезах. Несколько минут он лежал с открытыми глазами, напрягая слух. В доме было тихо. Тогда Эскель осторожно поднялся, пошарил рукой вокруг себя в поисках сумки. Наскоро сложив туда остатки еды, мальчик выбрался с задней стороны дома, как говорила бабушка, и вновь прислушался. В деревне стояла жуткая удушающая тишина. Не было слышно ни собак, ни коз, ни свиней. Даже вездесущие куры и те молчали. Неподвижный воздух насквозь пропитался невыносимым смрадом. Эскеля передёрнуло. Он больше ни минуты не хотел оставаться в этом месте, которое враз стало чужим. Бабушка, конечно, сказала уходить сразу. Но… он должен был убедиться. Эскель тихо прокрался вдоль деревянной стены, старательно вертя головой. Дверь в сарай, где обещала спрятаться бабушка, была распахнута и болталась на одной петле. Замирая от ужаса, мальчик подкрался ближе и уже собирался войти внутрь, как вдруг краем глаза заметил у ограды знакомый силуэт. Такая густая шерсть в сочетании с обломанным рогом была только у одной козочки во всей деревне — его любимицы Бяшки. Позабыв об осторожности, Эскель кинулся к ней. Бяшка лежала неподвижно, уткнувшись мордочкой в сырую землю. Её прекрасную белую шерсть марали засохшие тёмно-бурые пятна, а шею переламывала верёвка, которую сплёл для неё в подарок сам Эскель. Мальчику даже не нужно было дотрагиваться до козы, чтобы понять, что она мертва. Должно быть, злые птицы пытались унести козочку с собой, но Бяшка не оставила родной дом. Эскель присел рядом, сорвал чудом уцелевший цветок у ограды и положил на козью голову, рядом с обломанным рогом. — Я буду помнить, — пообещал мальчик, ещё не зная, что не сумеет сдержать слова. Он услышал звук копыт, только когда пепельно-серый конь подошёл совсем близко. Эскель вскинул испуганные глаза и встретился взглядом со всадником. Человек с равнодушным лицом и двумя мечами за спиной спешился, подошёл ближе и опустился на колено рядом с мальчиком. — Как тебя зовут? Эскель пожал плечами. — Пойдём. — Мне нужно туда, — мальчик мотнул головой и махнул в сторону Есенки. — Уже не нужно, — всё тем же ровным голосом проговорил человек. — Пойдём со мной, малыш. Здесь тебе нечего делать.