***
Следующее утро ждало его горячей чашечкой чая и нелепо расставленной мебелью. Нью-Йорк пел песней дождя. Луи переодевается в поношенные брюки и невзрачную майку, хватает с дивана мастерку и выходит из квартиры, пару минут провозившись с заедающим замком на входной двери. Он скучал по Сакраменто. Луи не был там три года. Пусть он и был уверен, что в городе ничего не изменилось — он скучал. По сухой пыли дороги, по рыжим волосам матери, по кошке Бетти. По маме. Луи скучал по маме. Тряхнув головой и отбросив ненужные мысли, он бегом направляется к универу, находившемуся в паре кварталов от его квартиры. Луи изучал экономику в ничем не примечательном Нью-Йоркском университете, в котором основными направлениями были экономика и медицина. — Эй, чувак! — кричит Митч с противоположного конца коридора, когда радостный и немного промокший под дождем Луи заходит внутрь университета, — Ты чего улыбаешься? — спрашивает Митч, оказавшись рядом, и похлопывает Луи по плечу, не сдерживая ответной улыбки. — Ты, магистр, мы опаздываем, — отмахивается Луи, сохраняя в тайне свою радость небольшому дождю, смягчающему разгоряченность чувств.***
Каждую субботу каждого месяца Митч и Луи устраивали «Поэтические вечера». Никто не знал, почему Митч выбрал именно это название, ведь никаких стихов на этих вечерах не декламировали. Дело было в том, что Митч был очень плох в названиях, но хорош в управлении. Каждую субботу каждого месяца Луи был его верным помощником, который очень хорошо выполнял «приказы». А когда заканчивал с делами, получал вознаграждение — возможность безнаказанно напиться, при этом не слушая под ухом: «Луи! Прямо на мой ковер!». После того, как Луи помогал Митчу с подготовкой, он становился свободным бесчинствовать — Митч только поджимал губы и смотрел взглядом, которого Луи больше не боялся. Эти вечера начали устраиваться друзьями два года назад. Митч был не умеющим веселиться парнем с факультета экономики, у которого была куча знакомых и который хотел обзавестись еще одной кучей. Или сотней куч. А Луи был парнем, который точно так же не умел веселиться и у которого от куч — один Митч. В тот день, освободившись после университетской рутины, друзья направились в кафе. Кафе находилось в паре кварталов от кампуса. Они часто заглядывали туда, особенно по пятницам, подводя итоги всей недели и кушая печенье. В общей сложности, именно выпечку там и подавали. И еще хорошие завтраки. Приходя на обед или ужин, они заказывали завтрак. Чем не отличался и тот вечер. Кафе было оборудовано в стиле минимализма, в резких белых и черных тонах. В контакте с черно-белым оформлением и минимализмом интерьера — на стенах висели миниатюрные картины в золотых рамах, а на окнах висели домашние растения, подвешенные над потолком. Каждый раз, заходя в это место, они чувствовали, что могут говорить о чем угодно — никто не узнает. Они заново учились говорить громко, как учились шептаться в детстве. Всем было всё равно. — Мистер Тернер — тиран, — устало выдохнул Митч, усаживаясь на бежевые кресла. Луи сел напротив, сбросив на спинку куртку. — Ты сам виноват. У тебя был месяц, чтобы подготовить этот доклад. — Луи, — важно заговорил Митч, поднимая палец кверху, — Я — его помощник, он обязан делать мне поблажки, потому что я спасал ему жизнь. Много раз. — Мне кажется, или это работает не так? Они заказали кофе. Я смотрел на Митча, ожидания подходящего момента. Митч был похож на ковбоя: черные волосы до плеч, красивое вытянутое лицо с узкими, но пронзительными глазами. Он сидел в своей горчичной куртке, покусывая губы. Создавалось ощущение, что Митч только что выбрался из камина. Казалось, еще мгновение, и с него посыплются сажа и копоть. Он перебирал вещи в своей сумке, положив ее на кресло: — Сейчас найду, — волосы спадали на его бледную кожу, — Помнишь ту историю с моей подругой? Сьюзен, студентка второго курса психологического. Она приходила к нам на поэтический вечер пару месяцев назад. — Да перестань называть их «Поэтическими вечерами». — Помолчи, — улыбнулся он, сложив руки на столе, — Она знает, как и все, что ты, несмотря на специальность, изучаемую тобой — прекрасный специалист, литературовед. — В литературе я неандерталец. — Луи, — он строго нахмурился, — Не принижай себя. Так вот… Она поэтесса, начинающая, насколько я знаю. Она хочет, чтобы ты посмотрел. — Чтобы я посмотрел? — с ухмылкой начал Луи. — Точно подмечено, — оборвал его Митч, изображая утомленность. Но его выдавала улыбка, играющая на губах. Он поднял с кресла лист с начерченными на нем отрывистыми буквами. Луи взял его в руки и нехотя заулыбался: он обожал писателей с невыносимым почерком. — Хорошее предчувствие? — спросил Митч, внимательно глядя. — Да. Но я почитаю позже, если позволишь, — Луи поднял на него взгляд, — Не люблю читать стихи при свидетелях. — Я знаю, — улыбнулся он. Луи положил лист в рюкзак и снова обратился к Митчу взглядом. Казалось, настал идеальный момент. Митч попивал кофе и смотрел на глухую, почти опустевшую в сумраке вечера улицу за окном. — Митч, — Луи не узнал своего голоса и откашлялся, — У меня есть к тебе разговор. — Хорошо, — Митч мгновенно сосредоточился, потирая руки о салфетку, — Я слушаю. Сложив руки на столе, Луи пристально взглянул в глаза друга. Луи чувствовал, будто пронзительный взгляд друга сканирует все его мысли. — Обещай не перебивать меня и не злиться, пока не дослушаешь. — То есть, когда я дослушаю — можно перебивать и злиться? — резвился он. Увидев серьезную мину на лице Луи, он сразу же притих. — Ты как никто другой знаешь, как тяжело мне было. Скоро рождество, мой день рождения, праздники, к тому времени я хочу покончить с одним делом, о котором ты знаешь не хуже. Я уеду из города, как делаю это каждый год, и я хочу вернуться другим человеком. Я знаю, что это невозможно, но еще я знаю, что могу помочь себе кое в чем, — окинув Митча взглядом, слишком коротким чтобы различить эмоцию, Луи продолжил, — Я также буду помогать тебе с организацией наших вечеров. Они всё ещё останутся нашими. Но теперь я хочу уходить до прихода гостей, а не после. Луи замер в ожидании, вглядываясь в сложенные на столе руки. А когда осторожно поднял глаза, то увидел, что лицо Митча нисколько не поменяло выражения. Митч не повел и глазом, оставшись таким же сосредоточенным. Спустя полминуты все же появилась новая эмоция: это было недоумение. — Ты не сможешь этого сделать, — уверенно начал он. — Почему я не смогу? — Луи нахмурился, готовый защищаться. — Думаешь, у меня не получится? — Ты любишь эти вечера, — продолжил Митч, приподнимая брови. Он стал загибать пальцы на руках, — Это раз. Наши гости тебя обожают. Это два. Без тебя все изменится, потеряет свой первоначальный вид и смысл. Это три. Мы компаньоны, Луи, — на лице Митча появилось то скрытое чувство, которое возникло в его груди в то же мгновение, в которое Луи произнес слова о своем уходе. Глубинная печаль, — Он не стоит того. — А я стою. Луи стал крутить чашку в руках, успевшую опустеть, и старался не смотреть на друга. Целый месяц он пытался подготовить его к этой перемене, перестав говорить о новых идеях, о людях, которых можно было бы пригласить в следующий раз. Кажется, не сработало. — Луи, — Митч пристально посмотрел в его глаза, — Если ты правда хочешь этого — я пойму. Я не буду настаивать на том, чтобы ты продолжил приходить. Но ты и так отказался от всех мест, в которых сталкивался с ним. Это — последнее. А я твой друг. Я хочу, чтобы ты был рядом, как в первую поэтическую встречу, так и в последнюю. Я не хочу собираться с нашими друзьями без тебя. Не там. — Митч, —Луи улыбнулся, силясь прогнать печаль, — Продолжишь в том же духе — я заплачу. Они улыбнулись друг другу. — Я хочу, чтобы все осталось так, как раньше, — продолжил Луи, — Но, если я не прекращу видеться с Ним, я сойду с ума, я точно знаю… Ты ведь знаешь, как это тяжело. — Я знаю, — кивнул он. — Поэтому… Я не могу отказаться от своего решения. Слишком надолго затянулось молчание. Ничего не изменится, друг. Мое отсутствие в этой традиции — не катастрофа. Митч неотрывно смотрел на Томлинсона, а потом вздохнул: — Значит, следующая суббота будет для тебя последней с нами? Луи робко кивнул. — Ну, тогда… — он громко вздохнул, надевая на себя самую обворожительную улыбку, — Мы знатно напьемся.***
Позже в субботу — Дорогие друзья, — Митч встал в середину комнаты, классически постукивая маленькой ложечкой о бокал. Разговоры стихли и он продолжил: — Я не стану просить прощения за излишний пафос и на то у меня есть причина. У вас у всех она есть. За долгие два года нашего недолгого общения — мы успели хорошо узнать друг друга, несмотря на то, что некоторые из нас уходят, а некоторые — только пришли. Но все без исключения знают одного человека в этой комнате. Луи, — люди добродушно закивали, находя взглядом Луи, который стоял в отдаленном углу комнаты. — Наш, а в частности, мой друг Луи, покидает нас. В последующие сборища Луи не будет с нами. Спешу заверить вас, что у Луи есть уважительная причина, это не смерть и не болезнь. Это любовь. Ну, проводим его с жаром. — Митч поклонился и отошел к другу, пока люди провожали его аплодисментами. — Они любят твои речи, — с ухмылкой сказал Луи. — Вот почему это называется «Поэтический вечер». — Господи боже, Митч, тут даже стихов не декламируют. — Ты можешь это исправить сегодня, — в глазах Митча появилась искра. — Посмотрим, — пожал плечами Луи. — Но не сильно надейся. Скорее всего, я буду пить все, что только можно, а к концу стану рыдать на твоем плече. — Зачем еще нужны друзья? — засмеялся Митч, сжав плечо Луи. Луи благодарно улыбнулся. Все собрались десять минут назад. Будто провожая осень, люди надели свои лучшие наряды. Любой прохожий, заглянувший в комнату, действительно мог подумать, что этот вечер поэтический: женщины и мужчины были одеты в элегантные костюмы, изношенные или только купленные, некоторые женщины пришли в великолепных платьях, явно любимых ими — лиловые, пастельные, черные — с оборками или без, короткие или не очень. Все надевали то, в чем им было комфортно. И выглядели уместно, в реалиях квартиры Митча. Просторной, но очень приземленной по меркам элегантности. Почему Луи был так против подобного названия, кроме уже сказанного о том, что это — не правда? Беседы людей не были ограничены литературой, не было границ вообще — все могли говорить обо всем: спорт, политика, бизнес, секс. И им было хорошо. Никто не вздрагивал при матерном слове, никто не спорил, не разбивал бокалов. На столике у кухни взгромоздились бутылки с винами, водкой, лимонадом, пивом, ликером и коньяком. Луи, помогая пару часов назад Митчу с подготовкой, достал все бутылки с алкоголем. Решив, наверное, стать воздушным шаром, только вместо пара — спирт. Луи не хотел прощаться. С самого прихода к Митчу, где они и устраивали каждую поэтическую встречу на протяжении двух лет, у него стоял ком в горле. После объявления Митча, все по очереди стали подходить к Луи с грустными улыбками, с воодушевленным лицами — они говорили, и Луи понимал их. — Луи… — почти плача начала женщина преклонных лет, в прелестном молодом наряде белого цвета, с накинутым на плечи пиджаком ее мужа, она почти рысцой прошлась до Луи, оставив своего мужа недалеко позади, от чего ему пришлось ее догонять. Сжимая бокал в ухоженной ладони, она смотрела на Луи так, как смотрят после предательства, — Что же случилось, мой дорогой? Почему же я больше не увижу вас здесь? Все задаются этим вопросом. Муж Леди подоспел как раз к тому моменту, когда ей потребовалось плечо, на которое можно опереться. Луи был задет ее печалью, но ему было приятно это волнение. — Не переживайте, Жозефина, вы в своем праве приглашать меня на личные встречи. Я всегда рад видеть вас, — добродушно и совершенно честно ответил Луи, — Если позволите, я оставлю причину не озвученной, но вы можете не сомневаться в том, что мне очень горько покидать вас. — Уж я надеюсь, что вам горько! — самодовольно ответила она, но всем было понятно, что она потешается, смаргивая слезы, — Вы знаете, мы все так вас любим… Я надеюсь, что вы не забудете мой номер телефона! — Вы ведь знаете, как я не люблю телефонные разговоры, — с легкой улыбкой ответил Луи, тронутый ее словами, — Вы можете писать мне на электронную почту, я буду отвечать вам мгновенно после получения письма. — А вы знаете, как я не люблю электронные письма, — улыбкой ответила женщина. — А я терпелив к телефонам и почте, я согласен быть вашим голубем мира, — сказал муж Жозефины без тени ревности, обнимая ее за тонкие плечи: это был мужчина ее возраста, с лысиной и круглыми очками в тонкой оправе. Довольно низкий и крепкий. С высушенной, словно яблоки на солнце, кожей на руках, в которых тоже держался бокал. Его звали Джозефом. Жозефина, снова расчувствовавшись, обтерла щеки платком и жестом откланялась. — Она действительно вас очень уважает, Луи, — сказал Джозеф, — Мы часто перечитываем ваши статьи. Я не устану говорить, что в вас живет дар публициста. — Дар публициста — звучит очень печально, — забавляясь, добавил Митч. Они с Джозефом переглянулись, посмеиваясь. — Ну почему же? — все же ответил он, — Не всегда это так, как вы говорите, юноша. — Ладно вам, — поджал губы Луи, хмурясь, — Я прочитаю что-нибудь из своего сегодня. Есть повод. Чтобы вы не обзывали меня публицистом. — Прощание — хороший повод для поэзии, — сказал мужчина. — Для поэзии не нужно повода, — скромно ответил Луи. Мужчина мирно кивнул, пригубив шампанское. В то время, как Митч буквально начал гореть на глазах. — Так ты прочитаешь? — громким шепотом начал он, когда через мгновение Джозеф ушел на поиски своей жены. — Молчи, или я передумаю, — сдерживая свою истерику, ответил Луи. — Но ты ведь никогда не соглашался! — Митч стал походить на ребенка, которому объявили о всемирном дне пакостей, — Это же… Круто! — Ты словоохотлив, — усмехнулся Луи. — Конечно! Я ведь никогда не слышал, да и не читал того, что ты пишешь. Ты хоть знаешь, какого это? Когда твой друг уделяет листу бумаги больше времени, чем тебе, а ты даже не можешь узнать — почему? Наконец-то, справедливость восторжествует! — Митч подпрыгнул на месте и побежал к гостям. «Придурок», — с улыбкой подумал Луи и отвернулся к окну. По его телу прошлась дрожь. Теперь он один. Теперь он не может отвлекаться обществом и не искать знакомого голоса в хоре голосов. Теперь он не может не замечаться фигуры, которая тенью проходит время от времени по комнате, заставляя Луи умирать на месте и снова рождаться. Луи знал, что поступает правильно. А еще он знал, что вскоре больше не сможет искать взглядом знакомую макушку, точно зная, что найдет ее взглядом. Он не думал, что сможет вылечиться. Не поэтому он уходил. Луи понимал, что где бы он ни был — в прачечной, в утренней или вечерней толпе, в метро, в китайском ресторане, в приемной больниц — он будет искать взглядом эту кудрявую голову. — Привет, Луи, — послышалось за спиной. Он вздрогнул. — Привет, Найл, — обернулся он. — Так это правда? — с надеждой на отрицательный ответ спросил парень с выцветшими белыми прядями волос; как ни странно, это придавало ему очаровательности, — Ты правда больше не будешь приходить сюда? — Да, не буду, — ответил парень, — Тяжелое решение. Найл понимающе кивнул, но каждый из них знал, что он не может понять Луи до конца, как положено близким друзьям. — Это из-за…? — Да. Нет, — перебил Луи, чувствуя, как рубашка жмется к вспотевшей от волнения спине, — Это не важно. — Теперь все очень грустные из-за этого сообщения. Все, без исключения, — спокойно говорит парень, с проскальзывающей в лице улыбкой. — Все без исключения? — недоверчиво переспрашивает Луи и, не дожидаясь ответа, продолжает, — Да, это действительно грустно. Я совершенно не хочу прощаться, но обстоятельства требуют… — Мы не сможем увидеть тебя даже в качестве редкого гостя? — Найл явно намеренно подчеркнул «мы», ни капли не сожалея об этом. — Кто знает, — ответил Луи, опустив голову. — Хотелось бы надеяться. Если вы не забудете меня. — Мы? — тот усмехнулся, — Никогда. На минуту они замолчали, глядя то на беседующих друг с другом гостей, то на оживленную улицу за окном. Давно стемнело. — Знаешь, — начал Найл, — Людям нужны подобные встречи. Место в этом шумном, невозможном городе, о котором ты знаешь — оно никуда не денется. Людям нужно постоянство, здесь, в Нью-Йорке. Фасад — прекрасная личина, но все это лишь огромный улей, где никто никогда не видел королеву. Иногда пчелам нужна передышка. — Пчелы никогда не отдыхают, — с улыбкой ответил Луи, пристально глядя на говорящего. — Упустим эту деталь, — посмеялся тот, — Все же… Здесь так шумно. Не сегодня и не в этой комнате. В Нью-Йорке. Я часто думаю о Ирландии и вспоминаю ее тишину. Это ни с чем не сравниться. Но это место напоминает мне о доме, эта комната, эти люди. Немного Ирландии в центре Нью-Йорка. Странно, правда? — Правда, — кивает Луи, глядя на машины, сменяющие друг друга в считанные секунды. — Это и Сакраменто в центре Нью-Йорка, — доверительно и тихо сказал он, посматривая на Найла, — Места, которые мы любим, часто становятся привидениями нашей жизни. Как и люди, тоже… — Ты хороший парень, Луи, — сказал Найл, позволив себе сжать его предплечье, — Мы будем скучать по тебе. — Я буду скучать тоже, — ответил Луи и был невероятно признателен тактичности Найла, когда тот оставил его одного, потому что Луи одним рывком допил содержимое бокала и сморгнул, совсем как Жозефина, ожидаемые слезы. Вечер продолжался. На протяжении всего вечера, люди продолжали подходить к Луи с отрывистыми репликами или искренними пожеланиями, а Луи принимал каждого из них. Но один из всех проигнорировал новость о Луи. А Луи не нужно было его прощание. Он подошел к Жозефине, когда та следила за ним печальным взглядом. Засмеявшись, он поддержал ее и строго наказал следить за своим мужем, потому что тот стал скучать по ее вниманию. Джозеф согласно поддакивал. Она улыбнулась двум мужчинам, потрепав Луи за щеку и присоединившись к беседе неподалеку вместе с мужем. В остальном, Луи выполнял данное самому себе предсказание. Он напивался. К тому времени, как многие собирались в дорогу, обменивались прощальными словами, он довольно сильно захмелел. Но в Луи была одна примечательная черта: по нему никогда нельзя было понять, что он пьян. Он говорил четче, чем обычно и редко моргал — только самые близкие друзья или самые внимательные почитатели могли заметить эту особенность. Митч, определив нужный момент, снова появился в середине комнаты с соответствующим звуком, привлекая внимание толпы. — Дорогие друзья. Рад сообщить, что за сегодняшний вечер вы стали мне ещё дороже, — в гостиной послышались добродушные смешки. В отличии от Луи, по Митчу можно было определить сразу, когда он перебрал, — Мы все замечательно провели время. Вы, смертные, в отличии от меня, будете лишены возможности видеться с Луи, когда вам только заблагорассудится, поэтому я надеюсь, что вы успели попрощаться с ним, сказать ему добрые слова — или не очень добрые, в любом случае, мы прощаемся с Луи не навсегда, лишь на долгое время. Поэтому, Луи хочет оставить вам на память самое лучшее воспоминание; воспоминание, которым вы будете тешиться до следующей встречи. Многие из вас знают, что наш друг — писатель. Талант должен быть невероятно сильным, чтобы пережить страсть к экономике, — люди в комнате засмеялись, Луи вместе с ним. Несмотря на то, что он был готов провалиться сквозь землю, понимая, что сейчас произойдет. Он не простит себе этого. — Сделаем вид, что я не рассказал об этом каждому: Луи прочтет нам кое-что. Встречайте. Гости зааплодировали. Луи появился на небольшом возвышении, назначение которого оставалось для него тайной. Как, наверное, и для Митча. Люди проводили его взглядом до маленького пьедестала. Луи чувствовал холод смерти. А, может быть, его сейчас просто вывернет. — Здравствуйте еще раз. Хотя, стоило бы попрощаться. Я очень благодарен вам за теплые слова, — Луи действительно был растроган и уязвим, что не скрылось от публики, автоматически расположившейся к нему еще больше из-за увиденного, — Я надеюсь, что ответил вам тем же, что мои слова были также теплы и искренни, как ваши. Людям, которых я знаю давно, я могу сказать — двери моей квартиры всегда для вас открыты. Но только предупреждайте заранее, — серьезно наказал он, на что люди засмеялись, — А если мы с вами не успели познакомиться или стать друзьями — я желаю вам вечеров прекрасней, чем этот, и чем этот веселей, — он посмеялся, пытаясь скрыть дрожь в руках, отпил с бокала, который держал в руках весь вечер, как спасательный круг. Теперь, чтобы не указывать на свою слабость, он отложил его на пол и более серьезно, пытаясь не упасть в обморок от волнения, продолжил, — Как сказал Митч, я кое-что прочту вам. Без лишних слов… Гости поддержали его. И он начал:— Я в сердце поражен. Назад, друзья!
Жестокому не верьте мальчугану!
Из темноты, дыханье затая,
Он целится и вновь наносит рану.
Где, мальчуган, лежит стрела твоя?
Кто дал приют коварному тирану?
В небесной тьме тебя увижу я,
Когда в глаза моей любимой гляну.
Уж лучше стих, чем безысходность стона.
Ты так силен всевластьем Красоты,
Что все потуги Разума пусты:
Я выбрал путь, где Разум лишь препона.
Само благоразумье, ты, как с трона,
Едва ли снизойдешь до нищеты
Глупца, которому все в мире — ты.
Гляди: я пал, никчемна оборона.
Но если грех мне формирует нрав,
Скрепляет правдой слово и деянье,
Страшась позора, за позор воздав,
Он верностью венчает воспитанье.
И если грех — Любви святое чудо,
То я вовеки грешником пребуду. *
Луи сморгнул лицо, которое ему мерещилось, которое смотрело на него из толпы. Но Луи не смотрел в ответ. Луи притворился незнакомцем каждому, ища взглядом только взгляд друга. А взгляд друга был полон слез. Толпа молчала. Первый захлопал недавний гость, теперь уже, настоящих «Поэтических вечеров». Ни прошло и мгновения, как и все остальные взорвались аплодисментами. Лишь в этот момент Луи почувствовал, что может дышать, двигаться, как до того его ноги не могли пошевелиться. Лишь кадык и губы, как у заколдованной для слов статуи, двигались во время этих минут, а теперь оцепенение спало и он, найдя взглядом Жозефину, поклонился всем, но особенно — ей. Он старался не смотреть в глаза гостям, которые продолжали хлопать и после того, как он сошел с возвышения из коробок и книг. Он старался не смотреть им в глаза, чтобы не найти глаза того мальчугана, от которого он боялся получить очередную стрелу. Теперь, как он надеялся, последнюю. Луи нашел Митча в конце столпотворения. Еще раз поклонившись им, Луи как можно ближе встал к другу, соприкасаясь с ним плечами. Теперь он в безопасности. Митч смотрел на Луи неотрывно, пытаясь подобрать слова. Пока он делал это, люди, совершенно шокированные и покоренные, подходили к ним с Митчем, и, пока тот молчал, будто переняв оцепенение, спавшее не так давно с Луи, — Луи принимал благодарности, с чувством выполненного долга. По его телу прошлось приятное тепло. Облегчение. А пока те, кто собирался уходить — уходили, унося с собой слова Луи, действительно собираясь тешиться этим воспоминанием до следующей встречи — люди постепенно стали приходить в себя, отпуская с себя тень истории, только что услышанной. Но они все еще, время от времени, поглядывали на Луи, с любопытством и восхищением. Вожделением. Луи поднадоело молчание друга, поэтому он хмуро взглянул на него. А Митч даже не переменился в лице: это была смесь удивления с возмущением. — Ну, давай уже, скажи это, — строго начал Луи. Митч уж было открыл рот, но так ничего и не смог сказать, просто напросто взмахнув руками. Брови Луи поползли вверх. — Ты… Ты же… Ты просто… — попытался Митч, но снова взмахнул руками, на этот раз — еще сильнее, и пошел в пустые комнаты квартиры. Луи добродушно засмеялся, цокнув: — Да брось, эй! Митч! — он уж было пошел за другом, но его успела перехватить Жозефина. Буквально. Она схватила его за локоть. А Луи был напуган. — Луи, я вам этого не прощу, — строго начала она, — Как вы можете губить себя в публицистике и прочей ерунде, когда в вас живет этот божий дар, поэзия?! Луи опешил: — Я не знаю… — Вот и я не знаю, — побеждено ответила она, — Я хочу, чтобы вы завтра же связались со мной, нам предстоит серьезный разговор, юноша! А сейчас нам пора. — Спасибо за прекрасное воспоминание, Луи, — добавил Джозеф, посмеиваясь над женой. Кинув последний пристальный взгляд на Луи, Жозефина скрылась за дверьми квартиры, под руку с Джозефом. Пока Луи размышлял о том, что это сейчас было — Митч вышел из комнат и окинул его таким же взглядом, что и Жозефина: — Нам предстоит долгий разговор, понятно? Не смей уходить, мы напьемся и я буду с тобой разбираться. — Пьяным? — не веря переспросил Луи. — Да, — неуверенно сглотнул Митч, — А сейчас я пойду и развлеку гостей, пока они не умерли от любви к тебе.***
Гостиная пустела. Митч стоял с единичными гостями, не желая оставлять их без внимания. Луи, довольно сильно уставший от взглядов и слов, ушел в пустые комнаты квартиры. Он зашел в гостиную, которая предназначалась только для близких друзей, совершенно небольшую, с искусственным камином и цветами в вазах. Когда Луи впервые пришел к Митчу, после нескольких встреч в университете — он был не просто удивлен, он не понимал. Слишком дорогая квартира для студента. Но Митч мало говорил о родителях в эти два года, а Луи уважал это, потому что и сам не распространялся о тех, кто ждет его в Сакраменто. Или о тех, кто больше не ждет. Они уважали тайны друг друга, и это была восхитительная дружба. Теперь, когда Луи отпустил свой самый большой страх, он сидел умиротворенный, почти отпустивший последнюю боль — мысль о том, что ему суждено любить человека, который не любит его в ответ — до конца жизни. Откинувшись на спинку дивана из кожи, которая приятно мялась под его телом, он отпил из коньяка, который успел плеснуть в маленький стакан с изображенным на нем жирафом. Это была кружка Митча. Луи любил её. Но ему недолго позволили наслаждаться уединением и тишиной. В освещенной искусственным огнем гостиной, с задернутыми шторами и пылью на предметах — появился мужчина средних лет, чем-то очень напоминавший Джозефа. Луи, несмотря на свое знание о предназначении этой комнаты, приветственно кивнул мужчине, пододвигаясь и освобождая для него больше пространства. Тот благодарно кивнул в ответ. Луи показалось, что мужчина был чем-то подавлен. Поэтому, прекрасно его понимая, он решил проявить благородство. Никто из них не желал нарушать молчание. Но оба понимали, что если завести разговор, это таинство тишины и молчания все равно продолжится. — Хорошая поэзия, — тихо и спокойно сказал мужчина. — Спасибо, — ответил Луи. Мужчина протянул руку, свободной рукой поправив очки: — Виктор. — Необычное имя для Нью-Йорка, — с улыбкой заметил Луи, пожав протянутую руку — Луи. Томлинсон. Они снова откинулись на свои места, наслаждаясь свободным пространством вокруг себя. Словно в пещере, слова были тягучими и притягательными — как мед. — Вы экономист? — таким же тоном, кажущимся незаинтересованным, спросил Виктор. Но Луи слышал интерес. Возможно, только в знаке вопроса. — Да, на третьем курсе. А вы? — Врач, — кивнул сам себе мужчина, — Довольно непосредственное место для людей. Хороший вечер. — Да, это так, — согласился Луи. Он окинул мужчину взглядом, заметив на груди тонкую повязку, держащую что-то маленькое. Под белой рубашкой не было видно четких очертаний, поэтому Луи беспардонно спросил прямо: — Вы верующий? — он отпил с нелепой кружки виски, почувствовав себя смешно, задавая подобный вопрос с этим предметом в руках. Жираф на кружке говорил: «Глотай». — Не сказал бы, — очень просто ответил мужчина, глядя куда-то в ковер, — Я могу рассмотреть под микроскопом то, чего не видно, но в телескопе никого нет. Луи нехотя прыснул. Мужчина взглянул на Луи сквозь линзы очков, чуть усмехаясь. Будто угадав его взгляд, мужчина достал веревочку, пристально изучая ее, как в первый раз. На веревочке висело кольцо. — Не люблю цепи, они слишком холодные, — чуть помолчав, он продолжил, — Развожусь. Не хочу избавляться от кольца. Хотя она мне изменила. Но это неважно. Любовь никуда не девается, это же не я изменил. — Паршиво, — говорит Луи, опираясь локтями о колени, он изредка поглядывал на мужчину. — Согласен. Паршиво. От непрошенных откровений непрошенного гостя, Луи не чувствовал себя неловко. Он знал, что это разговор на равных. — Можно это исправить, — тихо сказал Луи, глядя прямо на собеседника. Тот ответил на взгляд, чуть приподняв плечи. — Как? — тихо осведомился он. — Существуют такие воспоминания из прошлого, которые готовы облегчить нам будущее или настоящее. Обычно они похожи на сны, на маленькие островки счастья в пустыне океана. У меня есть такое… Напротив моего дома, в Сакраменто, находился дом очень приятной семьи. И каким бы странным ни казалось это обстоятельство — позади дома у них располагался очень большой сад. Мне всегда казалось, что это сказочная нора. Вот, я вхожу в их синие двери и оказываюсь в сказке. Я думал, что это единственный сад в Сакраменто, поэтому я чувствовал себя героем большой истории, которую кому-то потом расскажут перед сном. В доме не всегда жили. По правде говоря, туда приезжали только лишь для того, чтобы ухаживать за садом. Потом. А сначала, с того начала — которое успел застать я, семья отдыхала в нем летом. Это были бабушка и дедушка, родители двоих близнецов, уже очень взрослых. У одного из них было двое сыновей. Один был младшим, мальчик с белыми волосами, а другой был старше, с черными волосами. Я до сих пор помню их имена. Я ходил к этим братьям, мы играли в мяч, смеялись друг с другом. Мы были друзьями, — Луи пристально вгляделся в глаза собеседника, будто пытаясь угадать, понимает ли он его, — Но мне запомнилось не то. Их сад был усыпан яблонями, они были посажены в ряд. Я помню, в сезон сбора яблок — они приезжали все вместе, а я приходил к ним. Пока бабушка с дедушкой готовили и переговаривались, перед тем как начать собирать фрукты, мы с братьями бежали по усыпанной яблоками земле и смеялись. И тогда я чувствовал, что они и мои братья тоже. Вот такое воспоминание… — У меня есть такое, — понимающе кивнул Виктор, отведя взгляд. Он будто ушел по тропинке, совсем ненадолго, а вернулся с улыбкой, — Да… У меня есть такое. В детстве я мечтал стать мушкетером. А теперь я ношу белый халат вместо плаща. Тоже неплохо. — Вы правы, тоже неплохо, — Луи любил говорить о детстве, поэтому, его настроение заметно улучшилось, он улыбался во весь рот, — В детстве я мечтал стать интересным, обзавестись мнениями, собакой. Я пел в церковном хоре по воскресеньям, с трепетом ждал своих дней рождения. Не мне жаловаться на жизнь. Луи ненадолго замолкает. А когда его голос звучит снова, от улыбки не остается и следа. — Одна лишь мысль не дает мне покоя. Неужто и я буду ходить с веревкой на шее, пока не испущу последний вздох? — Он смотрит на Виктора, ища ответа в таком незнакомомом лице напротив. — Я знаю, что буду. Я знаю, что любви моей суждено навек сковать мою шею удушьем. Внезапно, Луи услышал тихий звук: будто прошлись сухим пальцем по вазе. Луи знал этот звук. Луи знал, кто стоит в темноте и слушает то, что не было предназначено быть услышанным. Луи заставил себя замереть, сжав между пальцами ткань от футболки. Мужчина рядом обернулся, но не успел ничего сказать, так как приведение сказало: — Хорошее детство не предсказывает хорошего будущего, — хриплый голос сгустил воздух в комнате, камин стал слишком громким, и Луи начал слышать голоса, доносившиеся из зала, скрип кожи под тяжелым телом стал казаться пыткой, — Ты вырастаешь и осознаешь много того, что было скрыто от твоих глаз. Вопрос в том, как ты выстоишь перед правдой. Это определит твою жизнь. Хорошее детство не умоляет того, что каждую субботу ты напиваешься здесь, иллюзируешь, что это литературный круг и размышляешь о прошлом. Луи — ты неудачник. Твоя американская мечта — не более, чем айсберг. — Я люблю холод, — тихо ответил Луи, пытаясь сохранить достоинство, — Я не аристократ, не писатель, у меня нет божьего дара, и я не умею изысканно курить. Я простой парень. Но каждая мечта — мечта американская, Гарри. Мечтам не суждено сбыться. Это формула жизни. Ты веришь в то, что близко твоему сердцу. И пусть меня назовут романтиком, который верит в любовь до гроба, зато я знаю одну простую вещь, — Луи резко встает со своего места, мгновенно оказываясь лицом к лицу со своей американской мечтой, — Ты жалок, Гарри. И всегда будешь. Ищешь на дне бокала чудо, нимф, а когда не находишь — заполняешь его снова. Говоришь пошлости с видом знатока. Нет, это не литературный вечер. На него бы тебя не пустили, — выплюнул взъярённый парень, и, задев его плечом, вышел за дверь. Таков был последний вечер, таков был итог.