***
На школьной парковке не было ни Винсента Торпа, ни директрисы. Зато их дожидалась весьма взволнованная миссис Маккензи, которую, как обычно, отправили разбираться с нерадивыми студентами. Едва они с Ксавье вышли из машины, преподавательница засеменила к ним, размахивая руками. — Мистер Торп! Мисс Аддамс! — полноватая и немного несуразная женщина частила, явно нервничая. — Вас обоих ждут в кабинете директрисы. Ксавье нахмурился. — Уэнсдей промочила ноги. Ей нужно переобуться, — сказал он, складывая руки на груди. Уэнсдей бросила на него недовольный взгляд. Лицо миссис Маккензи вытянулось, словно она не знала, что будет хуже: ослушаться приказа директрисы или позволить одной из её подопечных простудиться. — Всё в порядке, — проворчала Уэнсдей. — Обувь уже высохла. — Нет уж, идите переобуваться, мисс Аддамс, но потом живо в кабинет, — решившись, велела Маккензи. — А вы, мистер Торп, за мной. Уэнсдей внимательно посмотрела на Ксавье. — Иди, Уэнсдей. Пожалуйста. Помни, что ты мне обещала, — он ободряюще ей улыбнулся, прежде чем уйти. Она практически бежала в свою комнату. Да, она обещала Ксавье не связываться с его отцом. Но не с директрисой. Она должна быть рядом с ним. Она не даст Барлоу просто так, ни за что исключить его. Не позволит отобрать его у себя. Их с Инид спальня была пуста. Уэнсдей надела первую попавшуюся пару обуви и отправилась к кабинету Барлоу. У входа к директрисе стояла миссис Маккензи. При виде Уэнсдей она тут же преувеличенно разулыбалась. — Ох, мисс Аддамс. Вы очень быстро управились! — она нервно передёрнула плечами. — Но директор Барлоу просила передать, что ваше присутствие не требуется. Идёмте, я провожу вас до спальни. За дверью послышался громогласный голос Винсента Торпа, который говорил что-то о безответственности и разгильдяйстве. Уэнсдей скрестила руки на груди. — Я бы хотела остаться здесь и дождаться Ксавье, — сказала она ледяным тоном. Маккензи немного стушевалась. — Мисс Аддамс, будьте благоразумны. Меня попросили отвести вас в вашу комнату. — Я за что-то наказана? — Уэнсдей выгнула бровь, слегка задирая подбородок. — Н-нет, что вы, — проблеяла преподавательница. — Правила школы изменились, и студентам запретили гулять по выходным за территорией Невермора? Маккензи состроила несчастную гримасу. — Я ничего не знаю, мисс Аддамс. Насколько я понимаю, вы ничего не нарушили. Но отец мистера Торпа… За дверью послышался грохот, и Маккензи испуганно вжала голову в плечи. Спустя буквально мгновение дверь в кабинет Барлоу распахнулась, с силой врезавшись в стену, и из неё вылетел разозлённый Ксавье. Уэнсдей никогда его таким не видела. Его глаза лихорадочно блестели, руки были сжаты в кулаки, а на лице застыло такое выражение, будто Ксавье сейчас действительно мог убить другого человека. Он заметил Уэнсдей, моргнул, немного приходя в себя, схватил её за руку и потянул за собой. — Идём отсюда, — попросил он. В кабинете раздались тяжёлые шаги. — Ты отправишься к мозгоправу, чёрт тебя дери! Или я не буду платить за эту школу! Винсент Торп вышел из кабинета вслед за сыном. Он буквально дышал гневом, и злобная гримаса, исказившая его черты, была до ужаса похожа на ту, что мгновение назад Уэнсдей видела на лице Ксавье. Он повернулся к отцу, загораживая её собой. — Мне не нужны твои деньги! — заявил Ксавье. — Теперь я сам могу оплатить своё обучение! Винсент расхохотался. — Продажами своих картинок ты явно столько не заработаешь, — он подошёл ближе, нависая над сыном. — Разбазаришь всё наследство, которое твоя мать оставила на колледж? Только чтобы быть рядом с этой девчонкой-вороном? Ксавье не удостоил его ответом. Он отвернулся от отца и снова попытался увести Уэнсдей, но она застыла на месте, потому что Винсент Торп уставился на неё, установив прямой зрительный контакт. Его взгляд парализовал её. Заставил подчиниться его воле. Зелёные глаза, точно такие же как у Ксавье, будто пришпиливали её к полу, словно какое-то жалкое насекомое острой булавкой к листу бумаги. — А вот и наша дражайшая мисс Аддамс, — голос отца Ксавье разлился елеем. — Давно хотел с вами познакомиться. Такая интересная личность. Ксавье слегка встряхнул её за плечи. — Уэнсдей? Она почти не слышала Ксавье, будто все её органы чувств сосредоточились на Торпе-старшем. — Если вы снова будете втягивать моего сына в неприятности, если я узнаю, что из-за вас он опять влип в какое-нибудь собачье дерьмо, — Винсент шипел, словно змея, гипнотизирующая свою добычу, а Уэнсдей всё ещё не могла шевельнуться. — Я сделаю вашу жизнь абсолютно невыносимой, мисс Аддамс. Она внезапно очнулась и удивлённо посмотрела на Ксавье. Что такое с ней произошло? У Винсента Торпа была ещё какая-то способность, кроме провидения? Ксавье стиснул челюсти и бросил ещё один гневный взгляд на отца, а потом потянул Уэнсдей за собой в сторону общежитий. Её ноги немного заплетались, а в ушах шумело. Миссис Маккензи нервно захихикала где-то у них за спиной. Хотя, возможно, Уэнсдей просто показалось.***
Ксавье буквально втолкнул её в свою спальню и усадил на кровать. Уэнсдей чувствовала себя дезориентированной. Она будто никак не могла осознать, где находится и что вообще случилось. Ксавье принёс стакан воды и заставил Уэнсдей его выпить. — Что он такое сделал? — спросила она. — Я не могла пошевелиться. — Отец обладает чем-то вроде гипноза, — пояснил Ксавье, усаживаясь рядом и обнимая её за плечи. — Отдалённо похоже на песню сирен, но гораздо слабее. — Ты тоже так умеешь? — Уэнсдей обожгла его взглядом. — Нет, мне это не передалось. Да и у него эта способность очень слабая. Если хорошенько сосредоточиться, то вполне можно сопротивляться его приказам. Уэнсдей со вздохом потянулась к нему, и Ксавье обвил её руками, утыкаясь носом в её волосы на макушке. — Что он сказал тебе? Про мозгоправа? — спросила она. Ксавье недовольно поморщился. — Отец утверждает, что, если видения не контролировать, они начинают контролировать тебя и медленно сводить с ума. Ему не нравится, что я снова вижу в своих снах картины преступлений. А ещё больше не нравится, что я отказался ходить к психологу после смерти Кинботт. — Почему ты отказался? — ей действительно хотелось понять его мотивы. — Потому что это не самая приятная, зато бессмысленная трата времени. Все эти сеансы с Кинботт были… — Ксавье задумался, прикусив губу. — Кажется, норми не всегда могут понять, что с нами делать. Они пытаются затолкать нас в свои рамки. Вписать в свои стандарты. Но дело в том, что изгои — по определению исключение из правил. Пожалуй, Уэнсдей могла с ним согласиться. Даже в их век принятия и толерантности большинство норми пытались либо игнорировать их особенности, либо просто делать вид, что изгоев и вовсе не существует. Близкое присутствие Ксавье успокаивало её. После столкновения с его отцом Уэнсдей ощущала это особенно остро. Сидя в объятиях Ксавье и ощущая обволакивающее тепло его тела, она понемногу приходила в себя. И когда её разум окончательно прояснился, ей в голову пришла абсолютно обескуражившая её мысль. Когда Винсент Торп плевался своими угрозами, он сказал слово «собачье» с весьма необычной интонацией. Будто хотел что-то донести до неё, не давая понять остальным, о чём идёт речь. Это было предупреждение, чтобы она не втягивала Ксавье в расследование именно этого дела? Что, чёрт возьми, его отцу было известно о Серебряном псе?***
Инид ходила по комнате из угла в угол. Это немного раздражало. Уэнсдей и так сильно устала за этот бесконечный день, и ей хотелось спать. Но её подруга, обычно чутко понимавшая настроение окружающих, сегодня этого, кажется, совсем не замечала. Ей явно надо было выговориться, и Уэнсдей терпеливо слушала. Минут пятнадцать Инид в красках расписывала, что произошло с Тедди после задержания. Стандартное предъявление обвинений, содержание в тюремной камере и, наконец, судебное заседание, на котором постановили оставить её брата под наблюдением на три ближайших полнолуния, чтобы собрать больше материала по его психическому состоянию. Но даже когда Инид вывалила на Уэнсдей все юридические подробности, она не успокоилась. — Родители собрались приехать в следующие выходные. После случившегося с Тедди они хотят провести это полнолуние вместе, всей нашей семейной стаей, — частила Инид. — И они хотят познакомиться с Аяксом! — Я думала, они познакомились в прошлый родительский день, — сказала Уэнсдей. Инид поморщилась. — Мама была слишком сосредоточена на том, что я не могла обращаться. А папа… Ну, по нему бывает сложно понять, что он думает. Уэнсдей принялась расплетать косы. Она не видела в этой ситуации столько драматизма, чтобы так сильно нервничать. Конечно, учитывая, что порой Аякс говорил всё, что приходило ему в голову, Инид могла опасаться, что он ляпнет при её родителях какую-нибудь неуместную глупость, но способ мышления Аякса вряд ли изменится, тем более в ближайшее время, а Инид, кажется, была не против поделиться с родителями своей радостью ещё в прошлом году. — Что же мне делать? — причитала она. — Я так и не сказала им, что Аякс — горгона. — И что с того? — недоумённо спросила Уэнсдей. Инид от удивления даже сбилась с шага. — И то, что я оборотень! — воскликнула она таким тоном, словно это должно было всё объяснить. — Я знаю, — Уэнсдей подняла одну бровь. — Но всё ещё не понимаю, в чём суть. Инид скорчила смешную рожицу, значения которой Уэнсдей не могла разгадать. — А то, что моя мама очень консервативна, — пояснила Инид. Уэнсдей по-прежнему смотрела на свою соседку немигающим вопросительным взором. — Неужели ты не понимаешь? — Инид всплеснула руками. — Я оборотень, а он горгона! Он не сможет войти в стаю, не будет понимать всех этих волчьих шуток. Он вегетарианец. И вообще носит на голове тюрбан! — И это проблема? — Уэнсдей окончательно запуталась. — Для меня нет, — кажется, Инид начала выходить из себя. — Но для моей матери — ещё какая! Кажется, теперь Уэнсдей удалось ухватить суть её переживаний. Расизм и ксенофобия — лучшие друзья рабовладельческого строя и патриархата. — Мама мне все уши прорычала на каникулах, как будет здорово, что наша семейная стая увеличится, потому что я стала обращаться и смогу теперь привести к нам и своего парня. Я не смогла сказать им правду, понимаешь? Уэнсдей задумчиво качнула головой. Не то что она могла понять это в полной мере, но оборотни всегда довольно ревностно относились ко всему, что было связано со стаей и семьёй. Два столетия назад произошло то, что в учебниках по истории называли Волчьей Резней. Норми обвинили оборотней едва ли не во всех грехах, хватали, сажали в клетки и истребляли, словно бешеных собак. С тех пор семья, которая и до этого была очень важна для оборотней, превратилась буквально в культ их небольшого общества. Когда это стало возможным, оборотни стали стремиться к многодетности и постепенно восстановили свою популяцию. Но травма, очевидно, тянулась из поколения в поколение до сих пор. Судя по семье Инид, то, что ребёнок нарушит заведённый порядок и не образует пару с волком, тревожило и современных родителей-оборотней. Инид вдруг остановилась посреди комнаты с таким видом, будто её ударило молнией. Её лицо больше не выражало крайнюю степень отчаяния. Оно сияло от радости. — Идея! Ты должна пойти с нами! — Зачем? — Уэнсдей даже перестала расчёсывать волосы. — Чтобы поддержать меня! Друзья так делают, знаешь ли! Уэнсдей не очень-то понимала, в чём состояла поддержка в данном случае. Скорее уж она была способна ещё больше усугубить ситуацию. — Ты уверена? — с сомнением протянула она. — Абсолютно! — Инид едва не подпрыгнула от переполняющих её эмоций. — Может быть, мама немного отвлечётся на тебя и ничего не заметит! Не заметит тюрбан на голове Аякса? Уэнсдей моргнула от абсурдности этого предположения. — Ты сейчас серьёзно? — умственные способности подруги вызывали у Уэнсдей всё больше опасений. Инид бросилась лицом в подушки и снова заскулила. — Она меня убьёт! — Хорошо, — обречённо вздыхая, сдалась Уэнсдей. — Я схожу с вами. В конце концов, Инид же понимала в этом гораздо больше неё, верно?***
В понедельник Невермор практически разорвало от новостей о найденных в лесу трупах норми. Все шептались, что в окрестностях Джерико снова бродит не просто чудовище, а новый серийный убийца, и гадали, чем теперь это грозит обернуться для их школы в частности и для изгоев в целом. Уэнсдей поначалу не слишком-то прислушивалась к тому, о чём говорили ученики. Её больше волновало состояние Ксавье. За завтраком он снова ковырялся в своей тарелке с таким видом, будто его сейчас стошнит, потому что за соседним столиком две сплетницы-вампирши громко щебетали о тех самых трупах. Обычно Уэнсдей приветствовала разговоры, портящие аппетит окружающим, но не когда дело касалось Ксавье. Однако на перемене между уроками она услышала интересную информацию о личности последней жертвы монстра. Ею оказалась дочь мэра Питера Грина — та самая, которая сорвала выступление своего отца, выскочив на сцену с плакатом. Во время обеденного перерыва Уэнсдей выцепила Инид и заставила её рассказать всё, что она только знала на эту тему. — О, история семьи мэра — настоящий скандал! — глаза Инид аж засверкали от предвкушения. — Он развёлся с женой и оставил её с двумя дочерями. Младшей, Саманте, — той, которую нашли мёртвой, — было всего пять. Уэнсдей тяжело вздохнула. Она, конечно, просила рассказать все подробности, но не до такой же степени. Инид вывалила на неё полную хронологию жизни почившей дочки мэра. Тривиальнейшую историю, в которой отец хотел всего наилучшего для своего ребёнка, игнорируя его собственные желания. — Мэр надеялся, что Саманта продолжит семейную династию и станет юристом. Но она воспротивилась и поступила в какой-то медицинский колледж или вроде того. А потом её выгнали оттуда. Угадай за что? Инид в предвкушении поднялась на цыпочки, складывая пальцы домиком. Уэнсдей нетерпеливо пожала плечами. — Саманта пыталась соблазнить декана-изгоя, чтобы потом обвинить его в домогательствах. Представляешь? Уэнсдей закатила глаза. Какая же банальщина! — Ближе к делу, — поторопила она подругу. — Куда уж ближе? — беззлобно проворчала Инид. — Саманта вернулась домой, и Питер Грин, как ты понимаешь, был не очень доволен. А потом она вроде как спуталась с какой-то девчонкой, тоже повёрнутой на всей этой истерии, что изгои опасны. И они постоянно во что-то влипали, но мэр их каждый раз отмазывал. Уэнсдей прищурилась. Жаль, Маккензи тогда их прогнала, и Уэнсдей не увидела лица второй протестующей. Наверняка именно она и была этой самой подружкой Саманты. Было бы неплохо найти её и попробовать поговорить. — Говорят, что в субботу они с отцом очень сильно поругались, и Саманта в очередной раз сбежала из дома, — кажется, Инид подходила к концу рассказа. — А потом её нашли со всеми этими погибшими людьми. В истории Инид отсутствовал самый важный кусок. Куда пошла Саманта после перепалки с отцом? Её убили в лесу? Она сама решила там погулять, её заставили или принесли её тело уже после смерти? — Известно, куда она направилась после ссоры? — спросила Уэнсдей. — Если верить слухам, Саманта могла пойти к этой своей подруге. Вдвойне интересно. Уэнсдей была обязана отыскать эту девушку. — Как зовут её подружку? — О, это самое странное! — Инид даже подпрыгнула на месте, будто только и ждала этого вопроса. — Кажется, никто этого не знает!***
Юджин посещал психолога минимум два раза в неделю. Но ему совершенно не становилось лучше. Когда Уэнсдей не знала причины его депрессивного состояния, она думала, что это говорило лишь о плохой квалификации занимавшегося с ним специалиста. Но всё оказалось намного сложнее, чем на первый взгляд. — Почему ты продолжаешь ездить к этому психологу, если, очевидно, она тебе ничем не помогает? — прямолинейно спросила Уэнсдей, когда они красили выцветшие ульи. Юджин досадливо поморщился. — А что ещё я могу с этим сделать? — пробормотал он себе под нос. — Ты мог бы попробовать обратиться к другому, — нахмурилась Уэнсдей. Как бы предвзято она не относилась к этой профессии, депрессия не была тем состоянием, с которым стоило пытаться справиться собственными силами. Юджин покачал головой и пристально посмотрел на Уэнсдей сквозь очки. — Какой в этом толк, если я всё равно ничего не могу рассказать? И тут Уэнсдей наконец осенило, что дело было вовсе не в психологе. Смерть Лорел и гибель целого семейства пчёл были крепко связаны с другими событиями, произошедшими в ночь кровавой луны. Юджин попросту не мог говорить о своих проблемах из-за песни чёртовых сирен. Уэнсдей моргнула. И как она не догадалась сразу? В Неверморе не было штатного психолога, лишь контракт с местной мозгоправшей. А раз не существовало специалиста, который знал о Лорел и Крэкстоуне, значит, Уэнсдей должна была найти способ снять с Юджина эти проклятые чары. В этот же день она проштудировала несколько библиотечных книг. Во всех говорилось, что гипнотической песне может противостоять только другая песня, которую должна исполнить сирена с более сильными способностями. У Уэнсдей было не так уж много вариантов, к кому она могла обратиться. Она не была уверена, что Бьянка захочет (или сможет) ей помогать, но что она теряла?***
Уэнсдей кипела от ярости. Она злилась на директрису, на старшую по общежитию, на Ксавье. Но больше всего на саму себя. Она собиралась проникнуть в городской морг в тот же день, как трупы извлекли из земли, но, кажется, Барлоу предвидела её действия. В понедельник, после последнего в расписании урока анатомии, миссис Маккензи елейным голосочком объявила, что по предписанию директрисы всем студентам запрещено покидать территорию школы вплоть до ближайших выходных. Сначала Уэнсдей не придала этому значения. Ей было не впервой нарушать правила. Она попыталась обойти запрет в тот же вечер, но Маккензи поймала её прямо на выходе из коридора и настойчиво отправила назад в спальню. То же самое повторилось и в последующие дни, хотя Уэнсдей каждый раз выбирала новые, всё более окольные и запутанные пути побега. Впервые она задумалась о способностях этой маленькой несуразной преподавательницы. Маккензи будто бы заранее знала, где её подкараулить. Хотя, вполне возможно, она искала её в нужных коридорах по указке Барлоу. Когда запрет на прогулки был снят, оказалось, что за эти пять дней в город наведалась специальная группа ФБР, которая занималась преступлениями, связанными с изгоями, и увезла с собой и трупы, и все собранные улики. Инид сожалеющим тоном сообщила, что по слухам мэр, окончательно разочаровавшийся в местной полиции, подключил все связи, чтобы дело объединили с парочкой похожих пропаж из соседнего штата и передали на более высокий уровень. Очевидно, Питер Грин поспособствовал и тому, чтобы трупы отдали на экспертизу более опытным специалистам, чем местный патологоанатом, пришедший на замену предыдущего буквально сразу после окончания университета. Подружка Саманты, главная зацепка в этом деле, бесследно исчезла. Никто не знал ни её имени, ни (что было самым странным) как она выглядит. Все сходились на том, что она была приезжей и не очень-то заводила какие-либо связи в Джерико. Кажется, кроме Саманты она абсолютно ни с кем не общалась. Инид не смогла выяснить, ни где она жила, ни когда появилась в городе, ни в какой момент пропала. Кто знает, может она тоже была мертва, просто её тело зарыли в другом месте? Или, возможно, она просто сбежала, спасая собственную шкуру? Уэнсдей всё же решила отправиться в морг и попробовать поискать какие-нибудь оставшиеся там документы. Ксавье с кислым видом сидел на стуле и наблюдал за её сборами. Уэнсдей не могла даже смотреть в его сторону. Все эти дни она практически игнорировала Ксавье, с каждой неудачной попыткой побега всё больше негодуя, что в минувшее воскресенье не отправилась на место преступления из-за его чрезмерной тревожности. Нет, они не поссорились, ничего такого. Но Уэнсдей старалась не оставаться с ним наедине, избегая его прикосновений и неловких разговоров. Уэнсдей знала: как только они начнут обсуждать это, она не выдержит, взорвётся, и тогда уж они точно поругаются. Реакция Ксавье на её поведение отнюдь не успокаивала. Очевидно чувствуя её раздражение, которое Уэнсдей мастерски умела выказывать, не говоря ни слова и даже не выдавая его мимикой, Ксавье постоянно вздыхал и бросал на неё отвратительно виноватые взгляды, словно нашкодивший щенок. В свободное время он уходил к себе в студию. Ксавье весьма серьёзно воспринял угрозы отца и хотел сделать как можно больше картин на продажу. Раньше бы Уэнсдей предпочла проводить время рядом, но не на этой неделе. Таким образом, они виделись только в столовой и на совместных уроках. Уэнсдей просила его не приходить и сегодня, но Ксавье, конечно же, не послушался. Мало того, он никак не мог перестать следить за ней печальными глазами или хотя бы делать это молча. Уэнсдей пока ещё сдерживалась от грубости, но внутри неё всё медленно, но верно вскипало от раздражения. — Может, я всё-таки пойду с тобой? — спросил Ксавье уже в третий раз за вечер. — Я могу постоять на стрёме или отвлечь охрану, если она там будет. Уэнсдей проверила заряд карманного электрошокера, прежде чем затолкать его в сумку, и повернулась к Ксавье, глядя на него испепеляющим взглядом. Она до сих пор не понимала, почему и вовсе не выгнала его из своей комнаты. — Ты уже был невероятно полезен, когда не дал мне пойти в лес. В итоге я осталась без единой зацепки, — процедила она сквозь зубы. Ксавье нервно сжал пальцы в замок и опустил взгляд в пол. — Это не моя вина. Я хотел… — Знаю, — грубо перебила она его. — Защитить меня. Только я не нуждаюсь ни в чьей защите. Ксавье поморщился, будто она физически делала ему больно. Что-то внутри Уэнсдей ёкнуло, но теперь, когда хлипкую плотину её самоконтроля прорвало, она никак не могла успокоиться и перестать жалить его своими упрёками. — Мне нужно распутать это дело. От этого зависит, освободят ли брата Инид. И, может быть, вообще судьба всех изгоев. А ты меня только отвлекаешь! Плечи Ксавье понуро опустились. То, что он не отвечал на её обвинения, распаляло Уэнсдей ещё больше. Вся желчь, которую она копила несколько дней, теперь выплёскивалась из неё не слишком справедливыми словами. — Знаешь, я надеялась, что мне не придётся тащиться к Галпину, — Уэнсдей следовало бы прикусить язык, но её несло от бурлящей внутри злости. — Однако теперь, когда у меня нет улик… Вещь забарабанил пальцами по столу, пытаясь её образумить. Ксавье вскинул голову и посмотрел на Уэнсдей колючим взглядом. — Хочешь сказать, что ты поедешь к нему из-за меня? Серьёзно? Уэнсдей скрестила руки на груди. — Но ведь так и есть, — со злостью выплюнула она. Ксавье открыл было рот, кривясь от обиды, но потом глубоко вздохнул и поднялся на ноги, качая головой. — Я не хочу с тобой ссориться, — пробормотал он. — Пожалуй, я пойду к себе, пока мы снова не наговорили друг другу лишнего. Обсудим это потом. Он подошёл к окну и выскользнул через створку, скрываясь в плотном вечернем тумане. Уэнсдей с силой втянула носом воздух, прикрывая глаза. Она ощущала странную пустоту где-то прямо за рёбрами. — Полегчало? — с упрёком простучал Вещь. Дробь его пальцев была последним аккордом на её натянутых нервах. Уэнсдей яростно метнула в сторону Вещи маленький ножичек, который как раз держала в руках. Лезвие воткнулось в столешницу прямо между чрезмерно болтливых пальцев её друга и задрожало.***
В морге было тихо и пусто. Кажется, местный патологоанатом не слишком любил свою работу. Уэнсдей на его месте не отказывалась бы от переработок, но молодой паренёк сбежал отсюда, едва окончилась его смена. В этот раз вместо жвачки, приклеенной на глазок камеры, Вещь воспользовался весёленьким лейкопластырем с разноцветными картинками, который Уэнсдей позаимствовала у Инид. В остальном они действовали по уже отработанной схеме. Уэнсдей с тоской окинула взглядом помещение с холодильниками, где хранились трупы. Сегодня у неё не было на них времени. Она вышла в коридор и отправилась прямо в маленькую комнатку, где хранились досье на жертв. Они действительно были здесь, тонкие, но аккуратно подшитые листок к листку. Первым делом Уэнсдей нашла среди них папку Саманты. Всего одиннадцать страниц, включая фотографии её трупа. И это было самое толстое дело среди всех прочих. Не густо. Пока Вещь возился с копировальным аппаратом, Уэнсдей быстро пролистала досье на дочь мэра. На её трупе были обнаружены раны, характерные для когтей хайда. Но, что было интереснее, на фотографии левая кисть руки Саманты была повреждена свежим и довольно обширным химическим ожогом. Уэнсдей просмотрела текст, сопровождающий фото. Странно, ожог был описан так, словно он был обычной бытовой травмой и имел термическое происхождение. Но на фотографиях было чётко видно характерную серовато-зелёную корочку, которая появлялась при контакте кожи с щёлочью. Конечно, местный патологоанатом был неопытным, но это была чрезвычайно грубая ошибка, которую не сделал бы и первокурсник медицинского колледжа. Уэнсдей снова вернулась к фотографиям. По правилам любые травмы и повреждения должны были фиксироваться на камеру. Но снимок ожога, сделанный вблизи, отсутствовал. Кто-то занимался сокрытием улик или это была ещё одна случайность? Было ли это очередным просчётом местной полиции или фотографию забрал особый отдел вместе со всеми остальными уликами? Уэнсдей помогла Вещи скопировать досье Саманты, и они выскользнули из морга со стопкой практически бесполезных бумаг в сумке. Было ясно лишь одно — Уэнсдей в очередной раз была абсолютно права, подозревая, что эти люди погибли от когтей хайда. Она свернула на соседнюю улицу, рассеянно думая, что ей теперь делать. Неужели ей действительно придётся ехать к Тайлеру? У неё и правда не было ни одной стоящей идеи, как продвинуться в расследовании. Начинал накрапывать дождь, но даже это не могло порадовать Уэнсдей. Скверное ощущение пустоты в её груди, которое возникло после ухода Ксавье, нарастало. Кого она обманывала? Если бы можно было вернуться в то воскресенье, разве потащила бы она Ксавье в лес, чтобы найти улики? Сколько бы Уэнсдей ни посыпала голову пеплом и не бесилась, она и сейчас не смогла бы поступить по-другому, зная, что он может пострадать — от когтей хайда или от произвола местной полиции. Было ли справедливым злиться на Ксавье за то, что он действовал точно также — защищая её и заботясь о её безопасности? Она брела в сторону леса, даже не надевая капюшон, когда услышала торопливые знакомые шаги позади себя. Она обернулась через плечо и увидела Ксавье, который спешил к ней с огромным раскрытым зонтом. Уэнсдей невесело усмехнулась. Конечно, он пошёл за ней. Как она могла подумать, что он поступит иначе? Она не сбавила шаг, но и не попыталась сбежать. Ксавье довольно быстро нагнал её и молча пристроился рядом, закрывая её зонтом. Никто из них не торопился начинать разговор. — Погода в этом году странная, — наконец протянул Ксавье, когда они уже минут пять шли по лесной тропе. — Обычно дожди здесь не начинаются раньше конца марта. Уэнсдей остановилась и посмотрела на него. — Я люблю дождь, — сказала она. — Мне нравится грязь, морось и туман. И я не имею привычки всё время таскать с собой зонт. — Ну, для этого у тебя есть я, — Ксавье грустно улыбнулся. — Если ты, конечно, не против. Кажется, они говорили совсем не о дожде и зонтах. Уэнсдей тяжело вздохнула. Тянущее опустошающее чувство утихало, сменяясь приятным теплом. Казалось, она не ощущала этого целую вечность… Уэнсдей потянулась к Ксавье, вставая на цыпочки, и он обнял её свободной рукой, наклоняясь ниже. — Не против, — прошептала она в его губы, прежде чем поцеловать.***
Чем ближе они подходили к Невермору, тем отчётливее Уэнсдей осознавала, насколько сильно ей всё это время не хватало Ксавье. Ей мучительно хотелось оказаться в кольце его рук. Снова ощутить это странное, магнетически притягательное ощущение потери контроля, которое она позволяла себе только рядом с ним. Уэнсдей не могла просто пойти по коридору в его комнату. Хоть Маккензи по большей части и смотрела сквозь пальцы на то, что студенты в светлое время суток нарушали правило не приводить в спальню гостей противоположного пола, отправиться к Ксавье впритык ко времени отбоя внаглую и не скрываясь было чревато неприятностями. Уэнсдей сдержанно попрощалась, когда они дошли до развилки между коридорами в мужское и женское общежития, а потом, едва Ксавье скрылся за поворотом, выпустила Вещь из сумки. Тот непонимающе забарабанил пальцами по полу. — Скажи Инид, что я вернусь позже, — попросила Уэнсдей. — Будь… благоразумна, — торопливо и будто бы неловко простучал по полу её друг и засеменил прочь. Уэнсдей нырнула в ответвление коридора, ведущего на улицу. Она проникла в спальню Ксавье через окно — так же, как когда-то в прошлом году, — осторожно пробравшись по карнизу. Ксавье задерживался. Возможно, встретил кого-то из знакомых по дороге. Уэнсдей стащила с себя мокрую куртку и грязные ботинки, а потом уселась на кровать Ксавье, ощущая странную нервную дрожь в пальцах. Она действительно собиралась сделать это? Прежде, каждый раз, когда она проявляла инициативу, Уэнсдей действовала под влиянием момента. Было немного странно подходить к этому более хладнокровно и осознанно. Когда Ксавье зашёл в комнату, она встала и склонила голову чуть вбок, пристально глядя на него. Он щёлкнул замком и прислонился к двери спиной, лукаво улыбаясь и складывая руки на груди. — Кажется, ты собиралась пойти спать. — Считай, что я передумала, — Уэнсдей вздёрнула подбородок. Ксавье отбросил на пол пальто и зонт, которые держал в руках, подошёл к Уэнсдей и привлёк к себе, целуя нежно и сладко, обхватывая её лицо и шею длинными пальцами. Поглаживая вдоль линии челюсти. До мурашек по коже и дрожи в коленках. Уэнсдей почти повисла на нём, закинув руки Ксавье на плечи. — Я безумно соскучился, — пробормотал он, оторвавшись от её губ. Уэнсдей пристально посмотрела в его глаза, слегка прищурившись. — Надеюсь, у тебя больше нет никаких идиотских отговорок? — Я рискую быть покалеченным, но с воскресенья у меня не было возможности сходить за контрацептивами. Уэнсдей скривилась. — Лучше бы ты сегодня занялся этим, а не нелепой слежкой за мной. — У меня несколько иные приоритеты, — Ксавье хмыкнул. — Но мы всё равно можем что-нибудь придумать. Уэнсдей почувствовала, как он просовывает руки под её водолазку. Ксавье снимает её одним движением и смотрит прямо в глаза. От его взгляда у Уэнсдей подкашиваются ноги. Она вздрагивает всем телом, когда Ксавье задевает обнажённую кожу костяшками пальцев, расстёгивая её брюки. Он легонько подталкивает Уэнсдей, и она практически падает на его постель поперёк кровати. Ксавье невыносимо медленно стягивает с неё штаны, покрывая поцелуями живот и бёдра. От каждого его прикосновения Уэнсдей дёргается, как на электрошоковой терапии. Она никогда не думала, что её тело может быть настолько чувствительным, настолько отзывчивым. Настолько откровенно открытым по сравнению с её обычной сдержанностью в проявлении каких-либо эмоциональных реакций. Ксавье снимает футболку, садится рядом, облокачиваясь на спинку кровати, и притягивает Уэнсдей спиной к себе, блуждая руками по её телу. Его губы влажно проходятся по позвонкам на её шее, вызывая томительную судорогу по всему позвоночнику. Руки Ксавье мягко сжимают её грудь, а потом больно щиплют затвердевшие соски прямо сквозь ткань, слегка перекатывая их между пальцами. С губ Уэнсдей слетает тихий жалобный всхлип, и Ксавье тут же накрывает их ладонью, заглушая звуки, что она издаёт. — Тише, — шепчет он возле её уха. — Ты же не хочешь, чтобы к нам наведался кто-нибудь из дежурных преподавателей? Он стягивает лямки лифчика с её плеч и одним ловким движением расстёгивает застёжку. Ксавье целует и прикусывает её плечи, шею и чувствительную кожу вдоль линии роста волос, пока его руки ласкают её грудь, нежно сжимая, поглаживая и играя с сосками. Это медленная мучительная пытка. Самая лучшая пытка на свете. Уэнсдей абсолютно не может себя контролировать. Она прогибается в спине, извивается, пытаясь прижаться ещё ближе к его пальцам. Она чувствует явное свидетельство его возбуждения, упирающееся ей в поясницу. Заводит руку за спину и сжимает его через ткань джинсов. Ксавье глухо стонет и тянет её за волосы, заставляя запрокинуть голову. Его губы впиваются в её, а язык мягко скользит в её рот. Уэнсдей охватывает дивное ощущение блаженства. Она будто находится в прострации. В полной власти инстинктов. Раньше рациональная часть её сознания была бы от такого в ужасе. Сейчас она лишь доверчиво следует за этими новыми, дурманящими её мозг ощущениями. Рука Ксавье скользит по её животу, спускаясь всё ниже, а потом поглаживает внутреннюю поверхность бедра. Уэнсдей несдержанно стонет, и Ксавье снова заставляет её замолчать глубоким тягуче-медленным поцелуем. Она чувствует, как он прикасается к ней между ног, сдвигая ткань и легонько поглаживая, собирая пальцами скользкую влагу, прежде чем прикоснуться к клитору. Мучительное, почти болезненное удовольствие пронзает всё её тело. Уэнсдей разводит ноги шире и сгибает их в коленях, с силой вцепляясь ногтями в бёдра Ксавье, чтобы удержаться на месте. Неторопливые круговые движения сводят с ума. Уэнсдей откидывает голову на его плечо, кусая губы и глотая собственные стоны. Пальцы Ксавье мягкие и настойчивые. Они толкают её куда-то на край пропасти, за которой простирается лишь бесконечная головокружительная бездна. Она наступает на Уэнсдей со всех сторон, подминая под себя её последние преграды. Её дыхание становится всё прерывистей и чаще, а сердце бьётся, словно пойманная птица в клетке. Ксавье надавливает чуть сильнее, и Уэнсдей срывается вниз, теряя связь с реальностью. Тело сводит нестерпимо сладкой судорогой, а сознание на несколько бесконечных мгновений полностью отключается, превращаясь в блаженное ничто. Тяжело и хрипло дыша, Уэнсдей распахивает глаза. Кажется, всё вокруг стало немного ярче, а в ушах шумит бешеный пульс. Ксавье прижимает к себе её дрожащее обнажённое тело. — Ты же кончила? — тихо спрашивает он. Уэнсдей переводит на него затуманенный взгляд и слабо кивает. Ксавье явно доволен собой, и ей хочется стереть эту ужасную заносчивую усмешку с его лица, а заодно и отплатить ему тем же за доставленное ей удовольствие. Немного отдышавшись, она поворачивается к нему и тянет руки к застёжке на его джинсах. Ксавье чуть отодвигается. — Тебе необязательно это делать, — шепчет он. Есть ли вообще предел у его бесконечной, лишённой здорового эгоизма жертвенности? — Я и без тебя это знаю, — нахмурившись, говорит она. — И я никогда не делаю то, чего мне не хочется. Уэнсдей стаскивает с Ксавье джинсы вместе с бельём до середины бёдер и с исследовательским интересом разглядывает его. Потом осторожно прикасается пальцами. На ощупь он горячий. Твёрдый и мягкий одновременно. Ксавье шипит сквозь зубы, когда она проводит по нему рукой, слегка сжимая. — Можешь чуть сильнее? — бормочет Ксавье, откидывая голову назад. Уэнсдей исполняет его просьбу. Она стискивает пальцы, ведёт рукой вверх-вниз, и Ксавье протяжно стонет. — Тише, — с усмешкой повторяет Уэнсдей его слова. — Ты же не хочешь, чтобы нас застукали? Ей нравится рассматривать его лицо — от каждого её движения оно искажается, будто от боли. Словно она истязает его, но без причинения увечий и страданий. Уэнсдей сжимает руку ещё сильнее и двигает ею чуть быстрее. Он дёргается под её пальцами, податливый и отзывчивый на ласку. Ксавье дышит отрывисто и часто, зажмуривается, неосознанно толкается в её руку. Она делает ещё несколько резких движений и чувствует ритмичную пульсацию и тёплую, чуть липкую жидкость, растекающуюся по пальцам. Ещё несколько мгновений Уэнсдей держит его в руке, а потом отпускает и вытирает ладонь и испачканный живот Ксавье его футболкой. Она тянется к нему, и Ксавье крепко прижимает её к себе. — Мне было… фантастически хорошо. — Да, — соглашается она. — Мне тоже.***
Инид уже крепко спала, когда Уэнсдей вернулась в их общую спальню. Зато Вещь, явно ожидавший её возвращения, как-то нервно забарабанил пальцами, выстукивая приветствие. — Что-то произошло? — нахмурившись, прошептала Уэнсдей. — Говори помедленнее, я ничего не понимаю. Вещь зачем-то полез под кровать и вытащил оттуда тот самый уже знакомый ей чемодан. Уэнсдей сложила руки на груди. Она ещё могла понять его своднические поползновения, когда они с Ксавье не были вместе. Но что теперь взбрело в его не совсем человеческий разум? — Твоя мать просила отдать тебе кое-что, когда я посчитаю нужным. Учитывая, как много времени вы с Ксавье теперь проводите наедине… Думаю, это будет нелишним. Уэнсдей выпрямилась и поджала губы. Вещь вёл себя подозрительно. Кажется, он смущался? Уэнсдей сделала несколько шагов в сторону злосчастного чемодана, и Вещь немедленно убежал в сторону ванной, скрываясь там. Жутко странно! Уэнсдей присела на корточки и расстегнула молнию. Внутри, кроме уже знакомого ей платья, лежал целый ворох аккуратно сложенной одежды, очевидно, тоже для «особого случая». Одно из платьев было подозрительно похоже на бальное. Уэнсдей фыркнула. Даже теперь, когда у неё вроде как был очевидный партнёр, она не очень-то хотела идти на школьные танцы. Ей хватило прошлогоднего опыта. Она бы предпочла провести этот вечер наедине с Ксавье, а не под перекрёстными взглядами любопытных школьников. Сбоку от одежды располагалась небольшая чёрная коробка. Поверх неё лежало письмо, оттиснутое сургучом с витиеватой буквой «М». Уэнсдей надломила его и развернула бумагу. Милая! Знаю, как сильно ты будешь злиться, но я хорошо помню нас с отцом в твоём возрасте. Учитывая вашу трогательную дружбу с юным Ксавье Торпом, думаю, тебе пригодится содержимое этой коробки. Люблю! Мама. Уэнсдей откинула записку, словно бумага была способна обжечь её пальцы. Теперь понятно, почему Вещь был настолько сконфужен! Она открыла коробку. Внутри лежала целая куча разноцветных конвертиков из фольги. Презервативы. Когда мать передавала ей этот чемодан, сама Уэнсдей даже не помышляла о каких-либо отношениях. А их с Ксавье общение по переписке едва ли можно было посчитать даже за настоящую дружбу. Это было чертовски противоестественно! Адская преисподняя! У Уэнсдей, кажется, покраснели даже кончики ушей. Оставалось надеяться, что к матери хотя бы не пришло какое-нибудь отвратительнейшее видение, которое сподвигло собрать для неё это!