Седьмая
Лимонное дерево
Той ночью Кира плакала так сильно, что чуть не задохнулась в собственной печали. Она заливала плечи Евы самыми горькими слезами и цеплялась дрожащими пальцами за их теплый плед. Девочка уснула всхлипывая и дергаясь, не хотя отпускать ладони Евы больше никогда. "Скажи мне, что ты врешь" — пол ночи повторяла Кэрри и вгрызалась зубами в тонкую шею Евы, прижимая и без того больное тело так сильно, что кости обеих девочек были готовы ломаться. Ей было всё равно, что она разбудила других и она совсем не заметила, как плакать начали все вокруг, пытаясь вырвать Еву из её крепкой хватки, чтобы обнять также сильно. Кира её не отпустит, не сейчас, не завтра, никогда. И если нужно, то пропадёт вместе с ней. Ева гладила плачущую во сне Киру, встречая рассвет вместе с друзьями, сидящими рядом полностью выжатыми и полными самого искреннего ужаса. — Мне очень страшно.. — тихо проронила Лера, — Я не хочу, чтобы кто-то из нас болел... — Мы знаем, малышка.. — ответил Влад и осторожно прижал плачущую Леру к своей груди. — Вы будете приходить ко мне домой, пока я болею? — улыбнулась Ева. — Конечно. — печально ответила Алиса, пока остальные в слезах кивали головами. Ева нежно перебирала длинные русые волосы, расплывающиеся на её коленям. Кире снилось море. Во сне Ева много смеялась и набирала в ладошки капли морской воды, проверяя, правда ли море солёное. В этом прекрасном сне Лиза бегала по песочному берегу и больше не задыхалась, а Вика поднимала Леру на руки, освободившись от кандалов тяжёлого гипса. Им так хотелось быть здоровыми. — Мне будут делать химиотерапию. — заявила Ева, — Через пару дней, наверное. — Что это значит? — испугалась Лера. — Ты не знаешь что такое химиотерапия? — спросила Дана, получив в ответ лишь отрицательное мотание головой. — Тетенька врач введёт мне в вену иголку и пустит по трубке лекарство. — начала объяснять Ева, — Препараты, пробежавшись по моим венам, победят все раковые клетки! — Ты не боишься уколов? — спросила Сеня. — Я не уколов боюсь, а смерти. — вздохнула Ева. Кира проснулась совсем убитая, помятая. Поняла, что море было лишь сном и снова заплакала, прижавшись головой к ляжкам Евы. "Хочу к тебе в гости" — вхлипнула Кира, перевернувшись на спину и став поглаживать румяные щёчки несчастной девочки. — Тогда тебе нужно отрастить присоски на ладошках и забраться в моё окно на пятом этаже. — усмехнулась Ева. Кира засмеялась, выдавив из опухших глаз все остатки отчаянных слез. — Я не могу просто зайти через дверь? — Можешь, но с присосками веселее. Расплываясь в яркой улыбке, излучающей самые дорогие воспоминания, Кира потянула девчонку к себе, обхватывая горячую шею теплыми ладонями. Они прислонились лбами и гладили друг друга с такой огромной нежностью, которую только могли себя позволить. Всё щёчки Киры были залиты капельками слез, падающими из печальных карих глаз её любви. Покинув одинокий коровник, подаривший детям множество мелких заноз, ребята с тяжёлым грузом на душах молча дошли до вокзала и спокойно зашли в первый попавшийся вагон, заполненный уставшими лицами серых людей. Садится было некуда, все полки были забиты, им оставалось лишь сесть на пол у тамбура и уснуть, цепляясь за свои велики и сжимая между ног сумки и рюкзаки. Кира так и не отпускала потную ладонь Евы, не давала отойти от себя и заваливала растрёпанную макушку самыми ласковыми поцелуями. — Как думаешь, твои родители бы разрешили мне остаться с тобой этой ночью? — прошептала Кира. — Разрешили бы. — улыбнулась Ева, — Нарисуешь со мной картину? — Я совсем не умею рисовать! — посмеялась Кэрри, — Испорчу тебе весь рисунок! — Не испортишь, наоборот украсишь. Украсишь также ярко, как сделала это с моей жизнью. Так что, нарисуешь? — Ну раз ты говоришь... А что рисовать будем? — спросила девочка, нежно кладя подбородок на худые плечи. — Ну.. Например, осьминогов с присосками на щупальцах! — Я могу раскрасить! Такими цветами, какими пожелаешь. — Тогда цветов будет много. А ещё! Послушаешь песню, которую я сейчас пишу? — Давай ты споешь её мне, когда полностью закончишь? — Тебе совсем не любопытно? — шуточно возмутилась Ева, — Даже не хочешь почитать текст? Я уже пару листов своего блокнота точно исписала. Должно быть, совсем измучила листы бумаги ластиком. — Любопытно конечно! Но я хочу услышать готовую версию в твоём исполнении. — Тогда постараюсь дописать как можно быстрее. — ласково проронила Ева и прижала тёплые ладони Киры к своей груди. Строчки этой песни обязательно будут о море, бронзовом песке, о тех, кого невозможно забыть и о тысячи "прости", за то, что стало слишком поздно.***
Обшарпанная пятиэтажка стояла недалеко от старого вокзала, а на пятом этаже этой пятиэтажки рыдала мать, убитая горем и отчаянно рвал волосы на голове отец, смотря цены на лечение драгоценной дочки, цены на жизнь несчастной семнадцатилетней девочки. Зайдя в подъезд, Ева достала из кармана цветные фенечки и стала привязывать ими свой велосипед вплотную к батарее. — Это надёжно? — посмеялась Кира. — Не знаю, зато красиво. Да и кому эта развалюха понадобится? — ответила Ева, пересчитывая цветы в корзинке велика, — Восемь. — Восемь? — недоумевая, — Восемь что? — Цветов в корзинке восемь. Остальные выпали, а букет объемнее кажется из-за травы и листьев. — Значит нужно вытащить один цветок! Четное количество цветов ведь на могилу приносят... — Да ну тебя, это бред. Восемь моё любимое и счастливое число, поэтому нужно оставить. Семь мне не нравится, шесть и пять тем более, четыре снова четное, а три будет уже слишком мало. Вот и получается; либо найти ещë один цветок, либо оставить так. — У меня закипел мозг. — усмехнулась Кира, — Пойдём-ка мы лучше к тебе уже! — То-то же, я умею грузить людей бессмыслицей. Хотя почему бессмыслица? Теперь ты знаешь мои любимые и нелюбимые числа! — пожав плечами, ухмыльнулась девочка. — Как вообще могут не нравиться цифры?... Из входной двери в полную печали квартиру, пахло пирогами и крепким чаем. Время там словно остановилось. На ступеньках ободранной стремянки в темном коридоре сидела обеспокоенная кошка, а по полу ко входу плелась маленькая собака с хрустальными глазами, покрытыми пеленой старости. А чуть дальше, по прямой, на тумбе сидел большой чёрный кот, устало жмуря глаза. — Ой, вы приехали уже! — возгласила мама, осторожно вытирая слезы кухонным полотенцем. Как бы тяжело ни было, она не покажет Еве своего страха. Улыбаясь Кире в лицо, она будет делать вид, будто их мир не поменялся, словно болезнь не шепчет на уши самые пугающие исходы. Вокруг всё останется прежним: запах пирогов и чая, мамина улыбка и ворчание отца, недовольного сотовой связью. Ева радостно проводила Кэрри в свою небольшую комнату, где словно пахло дымом от костра, перед которым они сидели в навсегда ушедшем вчера. Девочки развалились на кровати в компании мягких игрушек и ушли глубоко в собственные мысли. — Попроси меня о чем угодно, — начала Кэр, — давай я буду исполнять твои желания. Чего бы тебе хотелось? — Прямо сейчас? — удивилась Ева, повернув голову в сторону Киры, — Оказаться в Греции на берегу Ионического моря и пить кокосовое молоко из самого кокоса. В ответ Кира лишь оторвала взгляд от потрескавшегося потолка и с улыбкой взглянула на Еву. — Просто относись ко мне также, как относилась до этого. — продолжила Ева, — Бей меня по плечам, когда я несу чушь, смейся над тем, как я выделываюсь перед ребятами и обнимай меня реже, чем хочешь обнимать сейчас. — Как я могу... — Точно также, как могла вчера утром, неделю и месяц назад. Понимая, как быстро заканчивается лето, девочки пролежали ещё с несколько минут на кровати, не двигаясь, как фарфоровые куколки. Их поднял голос мамы, зовущий пробовать пироги. И несмотря на аллергию на дрожжи, Кира всë равно уплетала свой кусочек в обе щеки, потому что так делала Ева. Оставив на тарелках бортики от кусков пирога, девочки убежали в комнату и стали выбирать холст для своего рисунка. Сидя на скрипучем полу, они измазывали ладошки в цветной краске, возили по полотну и рисовали пальцами ствол и листики дерева. Поверх лепили жёлтые кружочки, называя их лимонами. Вместо щупалец с присосками, они нарисовали целый ботанический сад, с большим лимонным деревом посередине. — Мне нравится наша спонтанность. — ухмыльнулась Ева, рассматривая холст. Широкие штаны и большой вязанный кардиган чёрного цвета — всё было запачкано жёлтой краской. Даже если не отстирается, Еве было совсем не жаль. Она была неаккуратной, а Кира напротив, и каждый раз, когда Ева в порыве смеха задевала, кидала, сносила всë вокруг, Кэр останавливала её и наводила порядок, пока та не измажет краской себя и комнату ещё сильнее. Часы быстро отстукивали уходящие секунды и через покрывало на окне больше не пробивался розовый цвет заката. Завтра будет ветрено. С кровати донеслась вибрация и маленький складной телефон двинулся с места на пару миллиметров. К нему был прицеплен брелок, сделанный из бисера красного и оранжевого цвета. Красным было сплетено «Ev», а оранжевым «Ra». А на полу, зарывшись в подушки сидели Ева и Кира, сплетая свои тонкие пальцы. Кэр потянулась за телефоном, прохрустев всеми позвонками и плюхнулась лицом в кровать, стоя коленками на полу. Сдув прядки волос с лица, она резко изменилась в настроении. В груди встал ком, а пальцы онемели. — Лина написала, что Лизу увезли с остановкой сердца... — напугано пробормотала Кира. После сказанного, Кэрри сразу кинулась к Еве, прижав её голову к своей груди. Она чувствовала, как девочка трясется и дышит, как убеганная собака. Кэр напряжённо смотрела в пустоту, поглощающую стены. Ей было также страшно, быть может даже страшнее, чем Еве, ведь Кира не могла позволить себе слезы, любую слабость. Не сейчас, не при Еве. Она чувствовала, что должна защитить Еву от всех переживаний и пугающих мыслей. Чувствовала, что сейчас нужно быть сильной опорой, предохранителем мощной бомбы в невероятно мягком кардигане. Кэрри медленно закрыла глаза и зарыла руку в мягкие волосы. — Ей не больно. — прошептала Кэрри, — Это не больно, когда сердце уходит отдыхать. Её госпитализировали, чтобы вернуть сердце к работе.. Всё будет хорошо, правда же? — Даже если ей не больно, — начала Ева, отстранившись от Киры, — больно мне и тебе тоже. Не притворяйся, как будто ты не напугана, не будь, как моя мама. — Всё будет хорошо. — ответила себе девочка, игнорируя успокаивая свои чувства, Еву и всю пустоту вокруг. Они цеплялись лишь за глупые детские надежды. Надежды, которые рождались в эгоистичных желаниях, зависимости друг от друга, наивной вере и неоправданной любви. Дети, которые делали друг другу больно своим существованием, только потому что судьба в их жизнях была жестокой разлучницей, давшая им возможность встретить тех, кто в один день больше никогда не сможет быть рядом. А слезы, что текли по их щекам, были наполнены искренним гневом и злобой, ведь они не в силах помочь друг другу.