Неисповедимы пути Господни

Они учились друг у друга и усердно думали о конце света день за днём, сидя то в кофейне, то в парке, то в библиотеке, гуляя по торговым центрам и паркам. Азик щелчком пальцев мог добиться чар соскальзывания взгляда, чтобы его не узнавали, так что на лишнее внимание не жаловался. Жаловаться хотелось на то, что кроме «уроков добродетели и порока» и общения с Варей приходилось ещё разбирать прошлые, предотвращенные Апокалипсисы, читать Библию и труды святых отцов. Внятное решение не находилось, Избранная Света находилась в стадии принятия, Вера Ивановна занималась только переругиванием с отчимом Вари, и на следующей встрече очередной час неизбывно проходил в листании отчётов Небесной канцелярии (Даня будто чувствовал, что что-то пойдёт не так, и прихватил их с собой с Эдема) или избранных мест в Заветах. Это было скучно, иногда смешно или обидно (от весьма вольной трактовки событий и причудливой логики), местами Азик был в шаге от дурацкого спора, но держался. Наградой были одобрительные взгляды и улыбка ангелочка. Падший ставил пароль от аккаунта, что Даня чтением душеспасительной фигни хотел помочь им с Варей приобщиться к высокому. В отместку Азик подписал ангелочка на пару каналов Тиктока и запретил удаляться. Смотреть на Даню, который среди своих забавных животных, чего-то просветительского и высокоморально-религиозного находил контент с весьма двусмысленными танцами и шипперскими видео (всё в рамках 16+), было дьявольски приятно. Сначала ангел замирал, затем его лицо приобретало выражение «Господи-ну-и-грех», и наконец проступал нежный румянец. Это замечала даже Варя, с укором «Азик, ты как над ребёнком издеваешься…» однажды полезшая через стол смотреть, на что так реагирует ангелок, и с долей разочарования вернувшая смартфон: «Да ну, это нормальные видео, ничего такого». Чего школьница не замечала, так это меняющегося взгляда ангелочка: от «Грех-грех-грех!» через «Грех, но не отталкивающий» и «Не добродетельно, но и не греховно» до «Не добродетельно, зато красиво». Благодаря комментариям Азика Даня начал видеть пластичность, гибкость и грацию в движениях, рассмотрел любовь в долгих взглядах глаза в глаза (да, некоторые в Эдеме даже такое считали непристойным), мимолетных касаниях, улыбках, поцелуях – всё это оказалось красиво. Бог ведь красота? Бог ведь любовь? И всё чаще Даня зависал, стеклянным взглядом глядя в экран, и не успевал промотать видео, пока оно не начало повторяться. Но сегодня обычные посиделки вряд ли светили. Варя отчего-то попросила встретиться возле церкви и Азик, удивлённый просьбой, на всякий случай пришел без макияжа и в той же белой куртке, в которой ходил мириться с Даней. – Ты плохо на меня влияешь: я эти тряпки второй раз за месяц надеваю, – пожаловался падший подошедшему ангелу. – Ты тоже: я опять в новом. И, на взгляд Азика, отличном новом: белые кроссовки, классические голубые джинсы, пуловер того же оттенка и плащ тон в тон неизменному беретику. Падший за все визиты в торговые центры подарил Дане пару десятков шмоток (ладно, может, больше. Всё равно хотелось пару магазинов - такую красоту грех не подчеркнуть!), выбрав вещи, которые были максимально в тему: ничего обтягивающего и яркого, просто светлое или голубое, мешковатое или чуть приталенное. Точнее, не подарил, а впихнул: ангелочек всякий раз вздыхал и заводил песню о том, что вещизм – грех, одного комплекта самоочищающейся одежды из Эдема вполне достаточно. Помогали только уверения в том, что одежда – ещё один способ влиться в земную жизнь, да и то, что красота не может быть грехом, а покупки, несомненно, были красивы. Правда, в последний раз на фразу о красоте Даня как-то странно, виновато-подозрительно взглянул на Азика и тут же повернулся к кассе. Падший об этом не думал и старательно ни на что не надеялся. А то, что в последнее время его партнерами на ночь были одни блондины, – просто совпадение, ага. Он всё же не святой, а хотя бы с созерцанием торса Дани из-за Вари были определённые трудности. В отличие от двусмысленных фраз: – Не сказал Григорию, где мы встречаемся? Думаю, он был бы счастлив и хотя бы сегодня не волновался за тебя. – Он и так не волнуется. Ему незачем переживать обо мне: я с тобой в безопасности. Как. Ну вот как можно настолько доверчиво и вместе с требовательно, словно говоря: «Я знаю, ты хороший», заглядывать в глаза падшему, у которого вообще не железная выдержка, будучи таким офигенным?! …Как. Просто как Азику удаётся каждый раз намекнуть так, будто у некоторых его фраз самих по себе есть рожки и хвостики?! Сложно было не провести на земле, с Интернетом и Тиктоком, в обществе не закомплексованной (это лишь с одноклассниками Варя терялась) школьницы и падшего, научившего людей разврату, и остаться столь же непонимающим ничего ангелом, каким он был в первый день командировки. Даниэль уже знал, что можно и нельзя есть, как быстро добраться в любую точку Москвы без крыльев, как казаться окружающим обычным человеком, даже стал разбираться в аниме, которые нравились Варе, и подписался на несколько каналов Тиктока, который частично был детищем Азика. Даниэль понимал, что меняется, и не всегда эти изменения к лучшему. Они с Азиком обменивались «уроками добродетели и порока», а Варя с насмешливой подачи падшего радостно вносила коррективы: «Азик, не сачкуй, бабулю надо провести не через дорогу, а до самой поликлиники!» «Дань, будь грознее, не цитируй Библию, а пошли куда-нибудь того ушлепка. Не в храм грехи отмаливать, задай маршрут интереснее!». Конечно, всё это снижало уровень серьёзности и порой Даниэль ощущал себя не ангелом, наставляющим Азика и отчасти Варю, а их приятелем. Хотя падший всё же незаметно исправлялся: в его словах стало меньше жесткости и презрения по отношению к людям, он с меньшим нытьём брался за стандартную «домашку» (сделать любое доброе дело), а ещё во взгляде иногда была грусть – светлая, переосмысляющая что-то. В такие моменты хотелось сказать, что ошибаться нормально, главное – признать это и попытаться загладить вину, но Даниэль понимал, что падший тут же натянет маску беззаботного тиктокера. При этом у Азика получалось оставаться собой, сочетая внимательность к чужим и своим желаниям и принципам. Падший необидно подтрунивал, с интересом расспрашивал о том, что Даниэлю нравилось на земле больше всего (пока в первой тройке были люди, коты и ванильный раф), поддерживал разговор о культуре и искусстве (этот курс в Эдеме был одним из самых любимых у ангела). Азик подписал его на несколько каналов, которые бы Даниэль по своей воле сначала бы и не открыл, дарил одежду и косметику, самым хитрым образом отбивая все возражения, предлагал новые нейтральные и не очень варианты досуга. – Океанариум? Выставка современного искусства? Каток? Клуб? Можно ещё пофоткаться возле небоскрёбов – будешь в Эдеме показывать. О, придумал! Ты просто обязан сказать ангелам, что Москва-сити – это новые вавилонские башни! – Это же совершенно бесцельное вранье. – Ничего подобного, это пранк! – Разве пранки не устарели? – Это в человеческом мире, а для рая будет последний писк моды. А вообще молоток, разбираешься! Ещё были прикосновения – мимолетные, случайные или объективно нужные, но полные неясного напряжения. Передавая Даниэлю вещь, налетая на него в давке метро, кладя руку на плечо и направляя, когда ангел слишком увлекался разговором и шел не туда, падший всегда был так подчеркнуто чуток и деликатен, что невольно возникал вопрос, от чего он себя сдерживает. – Вам типа прикасаться друг к другу нельзя? Небеса рухнут? – Варюх, ты о чём? – Ну ты всегда так осторожненько касаешься Дани, даже через одежду, как будто тебя сейчас током лупанут. – Варюх… ешь свой чай. – Варь, никакого запрета нет, просто Азик уважает личное пространство. – Дань, ты тоже. Азик уже не называл его Мурзилкой, только Даней (и Данечкой – всего пару раз, но так вкрадчиво, что сердце замирало от сладковатой жути предчувствия чего-то столь же неправильного, как кола). Он отобрал аппликатор, рассказал о вреде селфхарма (Даниэлю поначалу и в голову не пришло соотнести знания из Интернета с собственной привычкой) и посоветовал делать записи о проступках, тщательно анализируя их, пытаясь найти возможную пользу. Азик не шутил прямо о «прикосновениях», но периодически говорил с такой интонацией, какую тайком спрошенная Варя (снисходительно посмотрев на Даниэля и вздохнув: «Ну ты правда Мурзилка!») назвала «флиртующей». – Дань, вот научу тебя однажды чему-то настолько плохому, что тебя на небеса не пустят, что будешь делать? – Не научишь. Я знаю, что ты чувствуешь границы. (Азик весело хмыкает) – Дань, хочешь потанцевать? – Во-первых, не умею. Во-вторых, у песен слова греховные, не могу. – Поверь, эти слова гораздо безобиднее моих мыслей... когда ты рядом. – Зато твои поступки гораздо нравственнее. (Азик смотрит с иронией, но кивает, словно показывая 1:1) – Дань, а тебе самому хочется чего-то попробовать? В определённых сферах я спец. – Азик… Я не хочу учиться метать ножи. (Азик широко улыбается, и Даниэль понимает свою ошибку. Тишина до реплики Вари неловкая и заговорщицкая в то же время) Падший с каждым днём занимал всё больше места в голове, и ни молитвы, ни добрые дела, ни размышления о конце света, ни инструкции не могли его не то, что прогнать – сдвинуть из приоритетных мыслей. Если только предположить, что «всё, что связано с прикосновениями» хоть в половину так притягательно, как эффект от колы, то… То спасибо Азику. Даниэль не собирался предаваться греху, ему и в Эдеме блуд казался самой отвратительной из страстей. Но… Азик ведь не был отвратительным? То есть, это, конечно, ничего не меняло, но... Всё было сложно. А сам Азик? Легкая манерность, хитрый голос, буйство образов, хрупкие запястья с браслетиками, татуировки на тонких пальцах, всполохи красных волос и тьма черных, колечко в носу и иногда в ухе, ироничный прищур подведённых глаз, трогательно-лукавая улыбочка, родинка у рта... Такой красивый, что иногда дух захватывало. – Азик, у тебя есть какие-то чары красоты? Не в смысле, скрывающие облик демона, а в смысле, улучшающие человеческий? – Есть, но я их только для съёмок и тус использую. Тебе надо? – Я не об этом, а том, как ты выглядишь. Ты сейчас правда вот такой? – Чёрт, Даня, я вообще-то за бодипозитив топлю, правда. Хвост, рога и копыта – это другое, сейчас, в этом теле, я правда выгляжу вот так. Да, я красив, как смертный грех, спасибо, знаю. Даже сейчас, в светлой одежде, в капюшоне, скрывшем алые пряди, без пирсинга и макияжа Азик выглядел, прости, Господи, чертовски привлекательно. Где ключевое слово «чертовски». – Хм, можно ли считать одежду знаком того, что наши уроки дают первые плоды? – с показной задумчивостью вопросил падший. – Выходит, ты справляешься лучше. – Не думаю, – честно сказал Даниэль, имея в виду, что Азик сегодня выглядел непривычно только из-за визита к храму. Падший улыбнулся так, будто у слов ангела был другой смысл и той же «флиртующей» интонацией поинтересовался: – Я подумал, может, нам контрольную какую замутить? Четыре задания и пятое со звёздочкой. Ты подумай. К счастью, в этот момент наконец подошла Варя. После приветствия школьница радостно сообщила: – А я знаю, что нам делать с концом света! Кроме папаши Демьян стал часто общаться с одним батюшкой – тем, который его покрестил и собирался венчать их с Галей. Пётр, кажется, служит в той церкви, где так и не случилось отпевание. Он вроде не сноб, даже со стендапом выступал. Правда, его за это чуть не вытурили, но Демьян умудрился как-то уладить вопрос. Мне кажется, Петра Демьян послушает. Ха, священник офигеет, когда узнает, что с Антихристом тусуется!