Ноль Овна: Дела семейные

      Рашидов вошёл неслышно и остановился у дверей, с интересом разглядывая незнакомого парня, сидящего у Руднева в гостиной: светлая щетина едва отросших волос на голове, пухлые губы, суровый взгляд. Этот парень был прост как три копейки и в простоте этой своей ужасно монолитен. Слепая, горячая воля просто ощутимо переполняла его тело. Она встречала кулаком в лицо любого, кто останавливал на нём взгляд. Судя по сбитым костяшкам пальцев, парень был либо спортсменом, либо постоянным участником уличных драк, но сейчас он смирно сидел в кресле и с мрачной решимостью таращился на глянцевый спелый помидор, лежащий перед ним на салфетке.       − Здравствуйте, молодой человек, − ласково поприветствовал его Рашидов. — Можно узнать, что вы здесь делаете?       − Учусь, − серьёзно ответил тот. И встал почтительно перед вежливым незнакомцем.       − Чему учитесь? — искренне удивился Рашидов, подходя ближе. — Меня Иван Семёнович зовут, − представился он, протягивая блеснувшую перстнями руку.       − Дима, − крепко пожимая её, ответил парень.       − Так чему же вы учитесь? — Рашидов с недоумением покосился на помидор.       − Магии, − серьёзно ответил Дима.       − У кого? — осторожно уточнил Рашидов.       − У Андрея Константиновича, − опасливо разглядывая чёрные агатовые запонки на манжетах Рашидова, уже не так охотно ответил Дима. Ему вдруг пришло в голову, что он, возможно, разбалтывает что-то секретное.       − И какое же задание он вам дал? — ободряюще улыбнулся Рашидов.       Дима вздохнул и тоскливо уставился в потолок поверх его головы.       − Я должен смотреть на этот помидор, пока он не позеленеет, − стыдливо признался он.       − В смысле? Пока он плесенью не покроется, что ли? — развеселился Рашидов.       Дима уставился на него ошеломлённо.       − Вот так просто? — недоверчиво переспросил он.       − Сомневаюсь, − вздохнул Рашидов. — С чувством юмора у Андрея Константиновича туговато для такого варианта. Он в кабинете?       − Да. — Дима переступил с ноги на ногу. Он не знал, можно ли уже сесть, или надо ждать особого распоряжения.       Рашидов взял со стола помидор и задумчиво его повертел.       − Вот что я скажу тебе, Дима, − сочувственно сказал он. − Магия не может быть бессмысленной. По одной только прихоти повернуть время вспять невозможно. Нужна причина. Понимаешь? А у тебя её нет.       Рашидов выжидательно глянул на Диму. Тот снова потоптался на месте.       − Ладно, − смирился Рашидов. — Причина есть у меня.       Он погладил помидорный бок большим пальцем и как будто бы стёр с него красную краску: тот побурел, потом налился тёмно-зелёным цветом, наконец, посветлел и стал прозрачно-зелёным.       − Ну вот, − усмехнулся Рашидов, протягивая зелёную помидорку Диме, − Удиви Андрея Константиновича.       − Это чем же?       Из кабинета вышел Руднев, и по его прищуру было не понять: обиженный он, сонный, или просто плохо видит. Не дожидаясь ответа, он подошёл к Диме уверенной походкой человека, которому не в чем себя упрекнуть, и, не глядя, отобрал помидор.       − Свободен, − мотнул он головой в сторону двери. — Пойди на кухню и попроси Надежду Викентьевну налить тебе чаю.       Рашидов проводил Диму взглядом и снова повернулся к Рудневу, вопросительно поднимая брови.       − Помидор? Ты серьёзно? — тихо спросил он.       − Я просто хотел, чтобы он начал думать! — раздражённо процедил в ответ Руднев.       − Зачем? — ещё больше удивился Рашидов. — Ты же видишь, что он из тех, кто идёт и умирает, если велят. Если он начнёт думать, это сломает его сценарий.       − Шойфет велел мне сделать из него мага, − с тихим бешенством отчеканил Руднев. − Сказал, что ему срочно нужен помощник.       − Всё интереснее и интереснее, − пробормотал Рашидов, потирая растерянно лоб. — А скажи-ка мне вот что ещё, Андрюша, − подхватывая Руднева под руку и увлекая его к двери кабинета, озабоченно заговорил Рашидов, − что у тебя за конфликт с братьями нашими масонами? И что за документы ты от них прячешь, о которых я узнаю только сейчас?       Руднев даже глаза на секунду прикрыл, чтобы справиться с эмоциями и заставить себя отвечать, и отвечать вежливо.       − Мизрахин завещал мне свой архив, − приостанавливаясь и пропуская Рашидова в кабинет, бесстрастно отчитался он.       − Покажешь?       − Нет, − удивляя Рашидова, отрезал Андрей Константинович. И тут же опомнился, что его отказ выглядит ничем не оправданной дерзостью. − Я не стал держать эти бумаги в доме, − тут же пояснил он. − Мне пришлось переправить их в безопасное место.       − Что, прямо все? И совсем ничего не оставил?       Рашидов оглядел кабинет и остановил свой взгляд на стоящей под столом коробке. Руднев понял, куда он смотрит, и трогательно зарозовел скулами.       − Это личное, − с заметным усилием выдавил он из себя.       Рашидов повернулся к нему с улыбкой и, бесхитростно глядя Рудневу прямо в глаза, ласково положил руку ему на грудь, против сердца, и легонько погладил это место пальцами.       − Неужели у тебя есть от меня секреты?       Казалось, Руднев его не слышит. Он замер под этой ладонью как зачарованный и даже будто бы подался вперёд, глядя на Рашидова с болезненной смесью тоски и надежды.       − Ну, давай вместе посмотрим? − нежно-нежно, как стоящего на краю крыши суицидника, принялся уговаривать его Рашидов. — Ты же позволишь мне посмотреть? − И с умилением проводил взглядом как всегда напряжённо-прямую спину Руднева, который уже шёл к столу, чтобы достать короб с рисунками Мизрахина.       Руднев бухнул его на диван и сам плюхнулся рядом, независимо тряхнув волосами.       − Ты ж моя прелесть, − тихонько мурлыкнул себе под нос Рашидов, усаживаясь с другой стороны. Заметив, что Руднев насторожился, он тут же добавил сердечно: − Спасибо, Андрюша. Я очень ценю твоё доверие.       Крышка была, наконец, снята, и Рашидов принялся бережно вынимать из коробки рисунки. Глаза его сияли, когда он скользил жадным взглядом по изгибам любовно прорисованного тела. Иногда Рашидов резко вскидывался и пытливо всматривался в сидящего напротив Руднева, как будто сравнивал оригинал с рисунком или искал в нём что-то, что заметил художник и чего не видел до сих пор сам.       − Всегда жалел, что Боря был иллюминатом, − вздохнул он, когда коробка была опустошена. — По этим рисункам хорошо видно, что его ум был гораздо тоньше, а сердце гораздо религиозней, чем нужно для иллюминатской революционной одержимости. Сколько чувства! И какая чувственность… − Рашидов провёл пальцами над рисунком, как будто не решаясь дотронуться, и со вздохом сожаления начал перекладывать рисунки обратно в коробку, иногда задерживаясь, чтобы снова полюбоваться на юное рудневское тело.       − Я могу это уносить? — с достоинством спросил Руднев. Чтобы не выглядеть глупо, он не делал попыток загасить призывное свечение своей феромоновой ауры, разогретой бесцеремонным извлечением его беззащитного эроса из плотной упаковки приличий.       − Да не торопись ты! — тепло улыбнулся ему Рашидов. — Дай полюбоваться на тебя без футляра.       − Мне раздеться? — зло пошутил Руднев.       − Боюсь, что и голым ты будешь передо мной как в латах, − с иронией покосился на него Рашидов, откладывая в сторону парочку листов.       − Это будет зависеть от вас. — Ещё более желчно ответил Руднев.       − Не будет, − с усмешкой покачал головой Рашидов. — Ты слишком обижен на меня, Андрей. И каким бы чутким любовником я не оказался, забудется твоя обида не скоро.       − Тогда попробуйте извиниться, − с детским упрямством потребовал Руднев.       − А я в чём-то виноват? — От Рашидова ощутимо повело холодом. — С твоего разрешения я возьму себе эти два рисунка.       Он показал портрет, где Руднев сидел в расстёгнутой рубашке за фортепьяно, а на подставке для нот перед ним была закреплена знойная роза на длинном шипастом стебле. На втором портрете Руднев тоже был одет, хотя и растерзан довольно откровенно. Он курил у окна и из темноты выступало только его лицо и полуобнажённый торс, высветленные слабым отсветом из окна.       − Как хотите, − сухо ответил Руднев.       − Тогда найди какую-нибудь папку, − любезно улыбнулся ему Рашидов. — И остальные бумаги пришли, пожалуйста, как можно скорее в контору. Для твоей же безопасности.       Руднев молча встал и принялся нервно искать по кабинету нужную Рашидову вещь. Нескоро, но нашёл папку нужного размера.       − Зачем вам это? — пренебрежительно бросил он, пока Рашидов любовно паковал мизрахинские рисунки.       − Любоваться буду, − ласково ответил Рашидов. — Я же всё-таки люблю тебя, Андрей.       − Точно меня? Вы ничего не путаете? — зло уточнил Руднев.       Рашидов смерил его снисходительным взглядом.       − Поревновать захотелось? Тогда могу подкинуть тебе повод. Илья Станиславович Щедрин, которого ты так напугал своим письмом, был последним любовником Мизрахина.       − И что?! — взорвался Руднев. — Почему это должно меня волновать?       − Подумай лучше о том, как это будет выглядеть со стороны, − вставая, посоветовал Рашидов.       − Мне плевать! — Руднев тоже подскочил с дивана.       − Ну, тогда всё замечательно, − усмехнулся Рашидов. — Не провожай меня. — Он подхватил папку и вышел. По пути заглянул в кухню, где понурый Дима пил в одиночестве чай. В стерильном интерьере накрытый для него уголок стола выглядел единственным островком дикой, привольной жизни.       Заметив Рашидова, Дима поспешно встал. Иван Семёнович подошёл к нему и очень серьёзно посмотрел в глаза.       − Хочу сделать тебе подарок. Что ты выбираешь: мозги или любовь?       − Любовь, − с чувством выдохнул Дима.       − Молодец.       Рашидов покопался в кармане брюк и вынул оттуда очень похожий на раскалённый уголь камень. Положил его себе на ладонь и впечатал Диме в грудь. Диме показалось, что его горящей спичкой в сердце ткнули.       − Запомни, − отряхивая руки, сказал Рашидов, − Настоящее знание приходит к нам через сердце. Поэтому, если есть у тебя любовь, ты сможешь стать магом. А если нет, даже золотые мозги тебе не помогут. — Он помолчал, глядя куда-то в сторону. — У меня к тебе будет деликатная просьба: присмотри за Андреем Константиновичем. Он у нас ужасно несчастный, но я в этой жизни уже ничего не смогу для него сделать. А ты его подлечи.       − В смысле? — затупил Дима. Он уже привык за этот день к глюкам и манипуляциям со своим сердцем, но сообразительней это его не сделало.       − В переносном, конечно же, смысле, − терпеливо ответил Рашидов и, хмуро оглядываясь, ушёл прочь.