His little Meow Meow

Присущие Ацуши звериные черты поначалу не вызывали у Дазая ничего, кроме восхищения. Сложно было не заглядеться на крепкие мышцы, играющие под гладкой полосатой шкурой, на пружинистую поступь и стремительные прыжки. Однако со временем Осаму наблюдал в Накаджиме новые очаровательные кошачьи повадки: желтые глаза загорались, когда мальчик вставал по ночам, а тигриные ушки навострялись, если кое-кто слишком уж подозрительно шумел; мужчину все чаще убаюкивало мурлыканье, а в периоды отключения отопления и тепло двухметровой туши под боком; а чего стоили нервный взгляд, которым Ацуши следил за солнечными зайчиками, и его реакции на прикосновения к хвосту…   Казалось, больший восторг Дазай испытать уже не способен, но вот они с Накаджимой сидели на деревянном ящике, пока более бодрые члены агентства ликвидировали последствия прошедшей миссии, и мальчик, заворчав, потянулся: вытянул задние лапы, расставив когтистые пальчики, сцепил щиколотки, мелькнув плотными розовыми подушечками. Его лениво блуждающий взгляд встретился с глазами Осаму, сосредоточенно изучающими его ноги.   – Эм, Осаму? Там что-то не так? – настороженно поинтересовался Ацуши, прижав стопы к стенке ящика – от греха подальше.   – Да, – скорбно ответил мужчина. – С тем, что я еще не щупал твои лапки, точно что-то не так!   Накаджима набрал было воздуха в грудь, чтобы выразить свое возмущение очередным спектаклем одного актера, но в итоге мягко выдохнул, нежно улыбнувшись мыслям о том, какой дурачок ему достался.   – Ну так что? Мы будем исправлять это недоразумение? – Дазай оживленно заерзал, потому что если он чего-то хотел здесь и сейчас, то проще было исполнить безобидное желание, чем попытаться угомонить мужчину. Мальчик это давно усвоил и снова вытянул лапы вперед, оценивая их презентабельность.   – Они пыльные, – он потер стопы друг о друга, пытаясь стряхнуть пыль. – А еще стоптанные, потому что я носился как угорелый. Но раз тебя это не смущает, держи, – и Ацуши повернулся к Осаму, чтобы закинуть щиколотку на его колено и играючи поджать розовые пальчики.   Подобный момент, как и многие другие, стоил того, чтобы научиться сдерживать способность – увлеченно переминая упругие подушечки, мужчина радовался не меньше, чем когда впервые почесал Накаджиму за ушком. В полной мере насладиться новым антистрессом ему не дали – мальчик стал выворачивать лапу, не ожидая, что окажется чувствителен к подобным прикосновениям.   – Ацу-чан, я не наигрался! – Дазай показательно насупился, но отпустил чужую ногу, пока его не лягнули.   – Дома наиграешься, потому что если продолжишь сейчас – нас увидит Куникида-сан и сделает выговор за неподобающее поведение на работе, – невозмутимо парировал Ацуши и превратил лапы в человеческие стопы, лишая Осаму всякого соблазна распустить руки еще раз.   – Честно-честно?   – Да, Осаму, честно-честно.   Обещание было весьма опрометчивым.  

***

  Дазай поднимает полный покорности взгляд, звонко прихлюпывает предсеменем, выпивая его прямо из уретры, и снова вбирает член глубоко в рот. Он почти захлебывается, не успевая глотать – Накаджима течет как зверь, и у Осаму волосы липнут к мокрым горящим щекам, а капли смазки щекочут ложбинку на груди. Так липко и грязно, но приятно до спазмов внизу живота.   Мужчине нравится. Нравится сидеть между ног полутигра, пресмыкаться перед ним, держаться за покрытые шерстью бедра и пачкаться, впитывая кожей его запах. Нежного и сладкого запаха его мальчика почти не слышно за звериным: мускусным и пряным, таким терпким и густым, что и в Дазае пробуждается что-то первобытное, оседающее приятной тяжестью в груди и желанием подчиниться.   Срывающийся на утробное рычание Ацуши все равно нежен – зачесывает когтистыми пальцами каштановые пряди, заправляет за уши; дает отдохнуть несмотря на то, что почти кончил. Осаму в долгу не остается – притирается лицом к скользкому члену, осыпает поцелуями, приглаживает кончиком языка набухшие венки. Скулит тонко и жалобно, когда кончик хвоста мягко проходится по его изнывающей нетронутой плоти.   – Достаточно, – мурлычет Накаджима, цепляя мокрое лицо и выводя круги на уставших щеках мужчины. Тот послушно льнет к рукам тигра и ловит языком натянувшуюся от головки ниточку смазки. – Иди ко мне, – подушечки на ладонях глухо шлепают о шкуру, и Дазай устраивается на крепких бедрах, цепляется пятками за ножки стула.   Пальцы Ацуши ложатся на грудную клетку Осаму вторым слоем ребер, очерчивают изгиб талии и спускаются к бедрам. Мужчина сводит брови и прерывисто дышит, но никуда не может деться от скользящих по горячей коже когтей. Щекотно, чувствительно до вздрагивающих мышц; каждое невесомое прикосновение прошибает до костей, особенно когда легкая колющая боль обдает ягодицы. Заглядывая в жалобно приоткрытый рот, Накаджима думает о том, как же Дазаю идет быть ведомым – беззащитной жертвой, которую он как хищник заласкает до смерти, чтобы унять зуд в клыках, в груди, в паху.   Осаму прячет свою уязвимость в жадном поцелуе, в движении бедер – сосет язык, нетерпеливо ёрзает у самого паха, почти отирается промежностью о чужой член. Мозолистые ладони дрожаще ведут по изгибу спины и спускаются к копчику, чтобы жестко почесать, чтобы тигр распушил хвост и утробно зарычал, толкая щетинистый язык глубже. Мужчину ведёт от того, что сколько бы он ни провоцировал зверя, Ацуши не утратит человечности: осознав, что уже практически поедает Дазая заживо, Накаджима отрывается от искусанных, исцарапанных губ и тычется носом в шею, млея от тепла бурлящей под кожей крови. Пригревшись и успокоившись, тигр виновато целует и полизывает линию челюсти, меняет жесткую ласку на нежную, мурлыча, когда Осаму треплет его за пушистое ушко.   Ацуши крепко обхватывает свой член и ведёт по нему грубо и быстро, не находя себе места, не в силах ни отдаться инстинктам, ни полностью усмирить свою животную страсть. Он кончает, впившись губами в шею мужчины, чтобы приятно закололо, чтобы звериный рык прокатился вибрацией по чувствительной коже.   – Боже, ты... ты просто животное, – хрипит Дазай уставшим горлом, облизывая припухшие пульсирующие губы, всё ещё чувствуя солоноватый вкус. Подсохшее предсемя неприятно стягивает щеки.   – А ты разве не этого хотел? – рычит Накаджима и крепче сжимает оставшуюся на ягодице ладонь, больно впиваясь когтями. Осаму почти подпрыгивает в его руках и лишь чудом не падает с его колен. – Дазай-у-меня-встает-на-кошкомальчиков-сан?     – Ай-ай-ай, молчу-молчу! – вскрикивает мужчина и расслабляется лишь для того, чтобы снова вздрогнуть от звонкого шлепка. – Но, справедливости ради, коты моют друг друга языком.   Тигр хмыкает, когда Дазай подставляет ему липкую щеку, и широко ведет по ней шершавым языком, тщательно слизывая собственную смазку. Осаму часто жалуется на то, что Ацуши так течет во время секса, что приходится выжимать простыни, но жалуется шутливо – слишком уж возбужденно загораются его глаза от мысли, что это из-за него чужой член так густо и вкусно сочится.   Накаджима лижет жестко и быстро: знает, как у Дазая горит между ног и поджимаются яйца. Мужчина смешно жмурится и старается не отворачиваться, потому что впереди самое интересное и хочется поскорее перейти к главному блюду. Наконец тигр отстраняется, бросает беглый взгляд на поблескивающий спермой живот Осаму и самодовольно, но всё же с присущей ему неловкостью, ухмыляется: ему нравится метить Дазая своим запахом не меньше, чем терзать ртом его шею.   – На это у меня другие планы, – говорит он, и под полосками на его щеках проступает румянец. – Ложись на футон.   Осаму встает со стула, доверчиво цепляясь за плечи Ацуши, и тот не может не засмотреться на дрожащие покрасневшие коленки и отпечатки ножек на щиколотках. Каждый раз, когда мужчина позволяет собой обладать, пресмыкается и смотрит снизу вверх, забыв о всякой субординации, глубоко внутри урчит звериное эго и чешутся клыки.   Дазай лежит на футоне, застенчиво сжимает мокрые бедра так, что меж них выглядывает лишь блестящая розовая головка. Такой он особенно вкусный: разомлевший, приоткрывший красные от укусов губы, заклейменный хищником и с мучительным наслаждением перешагивающий через собственную уязвимость. Тигриная лапа мягко надавливает на бедро, и Осаму доверчиво разводит ноги перед возвышающимся над ним в полный рост Накаджимой.   Тигр в своей промежуточной форме выглядит не менее внушительно, чем в полной: мощные плечи и бедра, крупные когтистые ладони, плавно покачивающийся длинный хвост, полоски на щеках; Ацуши со своими звериными ногами будто бы кажется выше ростом. Однако гладкий безволосый торс, подрагивающие пушистые ушки и ласковый взгляд выдают в оборотне нежного мальчика.   Мужчина заводит руку за голову, чтобы Накаджима встал на уровне его талии. Тот, покачнувшись, соблазнительно отпячивает бедро и заносит над Дазаем вторую ногу. Смотрит опасливо; это не первый раз, когда Осаму вверяет себя в его крепкие ласковые руки, но волнение всё равно клубится бабочками в животе.   Чувствительный живот вздрагивает от теплого давящего прикосновения шершавой лапы, от скользящих у солнечного сплетения когтей, едва задевающих старые шрамы. У мужчины перехватывает дыхание, когда тигр ведет стопой по грудине прямо к шее, к его кадыку... и вбирает когти так, что уязвимое место щекочет лишь шерстка между розовых пальчиков. Он нежно оглаживает упругими подушечками горячую щеку, цепляет подбородок, надавливает на губы, вздрагивает от влажного прикосновения...     Дазай целует подошву его лапы, шершавую, но ужасно чувствительную, трется лицом, фыркая, когда густая шерсть норовит забиться в нос или рот. Никогда еще Ацуши не видел, чтобы Осаму ласкал его так раболепно.   – Вижу, тебе нравится, когда я играю с тобой лапками, – говорит Накаджима немного неуверенно, стараясь удержать доминирующую роль и не выдать то, как глубоко он тронут.   – Еще бы... – отвечает мужчина, и от его теплого дыхания шерсть встает дыбом.   Плотные подушечки снова твердо скользят по груди, надавливают над пупком, выбивая из Дазая всхлип, и касаются низа живота, покрытого теплой липкой спермой. Тигр крепче опирается на некомфортно оттопыренное бедро и подносит влажную лапу к губам Осаму. Тот послушно открывает рот и ведет языком по жесткой коже, едва проскальзывая между пальцев, подразнивая натянутые перепонки. Шерсть под языком – не самое приятное ощущение, однако стоит того, чтобы почувствовать, как Ацуши подергивает пальчиками, натягивая сухожилия, чтобы не выпустить когти.   Наконец Накаджима опускается рядом и зарывается рукой в густые локоны, нежно почесывает, заставляя выгнуться от стрельнувшей по позвоночнику дрожи.   – Ты такой молодец, так долго терпел, – ласково шепчет, оборачиваясь и глядя на колом стоящий член, влажный, ничуть не опавший. Дазай сегодня и правда отличается поразительной выдержкой. – Раздвинь ноги пошире.   Осаму впивается пальцами в мясистые бедра, разводя их так широко, как только может, и его член тяжело пульсирует, когда тигр устраивается напротив. Мужчина хнычет от одного лишь ощущения чужого взгляда между ног, пристального и хитрого. Немного неловко, слишком уязвимо и очень возбуждающе.   Ацуши заводит руки за спину и упирается ими в футон. Глубоко вздыхает – он собирается коснуться самых нежных мест тигриными лапами. Накаджима вытягивает ногу вперед, надавливает на внутреннюю сторону бедра совсем рядом с мошонкой, и Дазай крупно вздрагивает.   – Ох, извини, – спохватывается тигр и, вобрав когти, поглаживает отпечатки на порозовевшей коже.   Осаму скулит и ёрзает, всем собой умоляя коснуться горячего влажного паха, и давится воздухом, когда Ацуши своей лапой сдавливает его яйца, нажимая жесткими подушечками ровно там, где нужно. Накаджима гулко урчит, перекатывая яички меж розовых пальчиков, раздразнивая чувствительный шов, щекоча шерсткой и заставляя отпрянуть, а потом снова податься навстречу.   Вторая лапа скользит по члену, надавливая на ствол упругой перепонкой, и это жестче, чем пальцы – мужчина крепче придерживает руками бедра, чувствуя грубое трение до дрожи остро и глубоко. Ацуши выглядит таким увлеченным: где-то между его ног мечется полосатый хвост, радужка желтая, а зрачки узкие-узкие, смотрят пристально, как член Дазая вздрагивает, стоит стянуть крайнюю плоть и обнажить сочащуюся малиновую головку.     – Боже... – воет Осаму, чувствуя, как уже обе лапы, большие, теплые и шершавые, переминают между собой его напряженную плоть, ведут на пробу от самого основания, а одна из подушечек пальцев потирает уретру.   Накаджима справляется удивительно ловко: задает медленный ритм, поглаживая осторожно, но ощутимо, слишком непривычно, слишком чувствительно, и хочется не то выскользнуть, не то полностью отдаться в плен цепких лап. Член то и дело проскальзывает между большой подушечкой и пальцами, и тигр не упускает шанса обхватить прямо под головкой и двинуть чуть выше, заставляя мужчину морщиться и постанывать.   Внутри всё сжимается в сладких дразнящих спазмах, которых мучительно недостаточно; а Ацуши шепчет, широко раскрыв любопытные горящие глаза:   – Ты... так пульсируешь...   Одной лишь мелькнувшей мысли, что Накаджима чувствует это своим обостренным осязанием, хватает, чтобы вскинуть разведенные бедра, жалобно всхлипнуть и запятнать розовые лапки семенем.   Отойдя от оргазма, всё ещё мучимый поглаживаниями, Дазай открывает глаза и приподнимается на футоне. Заметив, что Осаму болезненно хмурится, тигр убирает лапы от его паха и потягивается, расставив блестящие от спермы пальчики.   – Теперь наигрался, Осаму-чан? – насмешливо спрашивает Ацуши, вытирая стопы о простыню.   – На сегодня – да.