Хороший мальчик

Опасный. Неуправляемый. Безумный. Изворотливый. Хитрый. Олег может описать Птицу почти всеми существующими прилагательными, не относящимися к категории сугубо положительных, однако их не хватит, чтобы раскрыть хоть толику чужой сути. Ещё хтонь привлекает к себе до сбивающегося пульса и желания потрогать темноту перьев, прочесать рыжие волосы и коснуться хоть подушечками пальцев точеных скул, что совсем странно после Венеции. Пять кривых отметин, однако, — просто следы на теле, принятые и по-своему важные, ведь произошедшее привело к тому, что Волков начал смотреть (и вообще заметил) на Птицу по-другому и влип по самые уши. Угрозы, каркающим шёпотом произнесенные на ухо, давящие на глотку когти, случайные касания огромных крыльев, трение тел во время спаррингов для сброса напряжения оставляют Олега со стояком, который скрывать всё труднее и труднее. Только свой секрет он мастерски прячет, признавая влечение к пытавшемуся его вообще-то убить Птице почти сразу, — странно, но нормального в Волкове почти ничего, — и иступлено трахает собственный кулак, прячась от везде сующей свой нос хтони в душе. Как мальчишка в пубертате, а не умеющий себя контролировать мужчина. С Птицей же это невозможно. У Олега входит в привычку дрочить под обжигающими струями воды, и губы вышептывают, как проклятье, его имя, гортанным стоном рвущимся из горла в момент оргазма. Тихо-тихо, чтобы Птица точно не услышал и не обрёл новый рычаг давления, без того в Мексике наглеет, со своей фирменной ухмылкой появляясь за спиной и протягивая что-то угрожающее или похуистичное на ухо до того, как стянуть нужное из-под носа и исчезнуть в своей спальне. Сама непредсказуемость и хаос в материальной оболочке, Волков иногда задумывается, как влюбился по уши вот в это сосредоточие иррациональности, но ничего не изменить. Птицу из сердца не выдернуть, да желания такого нет: антрацитовые когти глубоко впиты в переплетения сосудов, артерий, мышцы и ткани. Свист чайника выдергивает из болота мыслей, Волков хмурится, возвращаясь в реальность, и заливает заварку кипятком, вдыхая пряный аромат трав и предвкушая расслабленный просмотр видео с собаками на ютубе. Птица занят чем-то безопасным для общества и самого себя, так что можно выдохнуть, устроившись на диване и отпивая горячий напиток. Неужели тишина? Пять, десять, пятнадцать минут. Похоже на сказку, и Олег улыбается, расслабляя плечи и открывая новое видео. Самое то после утреннего конфликта на тему оружия, закончившегося очередным самоудовлетворением в душе, потому что Птица низко рычал на ухо, зажав у стены, и организм не выдержал такого давления. — Волков! — Олег успевает поставить чашку с кипятком на столик в стороне, когда вихрь перьев врывается в гостиную с шипением и почти сносит стул. Инстинкты заставляют напрячься за секунду, которая могла бы стоить жизни, и сосредоточенный взгляд исследует чернильную фигуру: не ранен, вроде не кидается, значит, порядок. Относительный. Тон замершего и нависшего над ним Птицы меняется на более елейный и с неожиданными мурчащими нотками, предчувствие непонятного красным сигналом светофора моргает в подсознании. — Меня это заебало. — Что «это»? — интерес двоякий: природное осторожное любопытство играет роль, и надо понимать, есть ли риски. Птица выглядит странно даже для себя, Олег прищуривается, откладывая планшет и анализируя чужое поведение, мимику: немного взбешен, взволнован, чего не скрывает. Хочет устроить шоу, — какого масштаба? — здесь помогут закаленная годами выдержка и хладнокровное спокойствие, правда, порой идущие огромными трещинами. — Твоё молчание. — Волков хмурится, пытаясь понять хтонь и прикидывая в уме возможные варианты, потому что слова-то ложны, и оба знают сей факт. — Ты дрочишь в душевой и стонешь моё имя, как школьник. Иногда слишком громко, волчонок. Олег чувствует себя пойманным в мышеловку, чего не было на самых самоубийственных миссиях. Ухмылка Птицы острая, выражение пылающих золотистым мёдом глаз искусно скрыто, перья лежат приглаженными ровными рядами. Волков пялится на совершенство под истерику пульса и полярно замершее дыхание, потому что в голове слишком много неосмысленного и мало адекватного, устраивающее короткое замыкание в обычно холодной голове. Одно глубокомысленное «чёрт» заедает на репите, как надоедливый припев распиаренной песенки, не выходит просчитать вероятные исходы разговора: Олег не знает эту стороны Птицы. — Язык откусил? — хваленая выдержка не дает дернуться, вмазать, позорно попытаться сбежать, как Птица нагло усаживается ему на колени, — фантазия, начинающаяся так, обычно обрывалась на ощущениях чужой ладони на члене, — и продолжает улыбаться. Перья щекочут предплечья и будто бы бёдра сквозь ткань спортивных штанов, воздух густеет до плотного тумана, вдохнуть который — небольшое испытание. — Давай, будь хорошим мальчиком и объясни. Удары ниже пояса следуют один за другим. Сбитый с толку, пытающийся сохранить самообладание Волков шумно вдыхает и тщетно пытается прочесть хоть что-то в глазах хтони. Их взаимоотношения стали приходить к относительному миру, раскрытие постыдной тайны, — верно, как школьник же, дрочит, — приведет к регрессу и сделает маловероятным установление шаткого доверия. Ответ всё же находится, правда, уже не нужный и под шёпот Птицы на ухо, от которого щёки гореть начинают: — Ты дрочишь на меня, потому тебя ко мне манит, и ты не можешь с этим справиться. Мне было нужно убедиться в своих догадках, а ты вчера так сладко выстанывал мое имя, что все стало ясно. Хочешь, но молчишь. Прекрасно, что есть инициативный я. Смущение — не особо знакомая и свойственная Олегу эмоция, ею истекает судорожный вздох: Птица ерзает на бёдрах, явно провоцируя, и склоняется ниже, задевая отросшими волосами лицо. Волков пытается думать о чем угодно, но не о собственному стояке, ведь оживает влажная фантазия, плевать на вполне вероятную насмешку. И руки деть некуда, те рефлекторно вцепляются в пернатые плечи, когда шею обжигает укусом, всполохом яркой неожиданности дразнящим возбужденные нервы. Олег не осознает, что стонет, пока не слышит окрашенный довольством смешок где-то под своим подбородком и стискивает челюсти. Попался в расставленную Птицей ловушку. — Прекрати. — не прекращай. Хтонь обиженно фырчит, — актёр погорелого театра, — и цепляет зубами шею снова и снова, низко урча, Волков же глубже пальцами в перья зарывается из-за вспышек дискомфорта и удовольствия и тянет Птицу на себя, по частям теряя рациональность и волю. — Птиц… Голос — концентрат желания, загоняемого внутрь уже месяца три и накопленного так, что края переполняет и выплескивается теперь. Олег под давлением когтя под подбородком голову поднимает и в янтари смотрит, облизывая пересохшие губы и разжимая хватку, надо бы остановиться. Однако Птица напирает снова, сжимая член через штаны и смачно втягивая кожу на кадыке ртом, голова кругом идёт, здравом не мыслит. Остаётся услышанное хтонью: Птица–Птица–Птица. — Какой отзывчивый. Так хотел моего внимания? Мог попросить, сладкий. Или больше нравится волчонок? — Д-да. — Олег не узнает скулящие интонации своего же голоса, и смущение от небольшой похвалы, — она же? — сводит все к единому: контролируй меня, владей мной, я твой. — Приподнимешься тогда, чтобы мне помочь. — Птица тенью соскальзывает вниз, вызывая удивленное оханье, и разводит Олегу ноги в сторону, ощутимо хлопая по бедру и путая своими действиями. Наверное, сейчас?.. Бёдра Волков приподнимает послушным мальчиком, шире распахивая глаза и опускаясь на диван под давлением ладоней: штаны и белье спущены до колен, и стыдом окатывает, как ледяной водой во время контрастного душа. Что происходит — неясно, какой-то странный сон или… Олег вцепляется в диван до белых костяшек, роняя низкий стон, рот Птицы жаркий, обхватывает взятый сразу наполовину, — откуда, блять, умеет, — член. Ещё рукой поглаживает основание, умудряясь ухмыляться, и возбуждение разбивает на куски, вытаскивая обнаженно-тонкий всхлип поврежденных связок. — Такого волчонка можно и приласкать, — Олег где-то не тут от слов, ласки, близости хтони, вот вам и на седьмом, сука, небе от счастья. И смотрит на Птицу, тут же отводя взгляд и быстро-быстро дыша: тот ведет языком по члену и надавливает на уретру до дрожи по бёдрам. — Не зря ты мне бананы покупал, значит, научился. Смешок четко отдает нервозностью и падает до всхлипа от мазков языка, так вот почему у них всегда должны были быть в снимаемых квартирах бананы. И это себя Волков отбитым считал, но не до размышлений от ощущений, ломающих все мировоззрение по отношению к хтони. Птицы много и мало: берёт за щеку, оглаживая языком вены на члене и посасывая, подушечками пальцев дразняще водит по мошонке и более активно мнет до скулежа. Олег распят перед личным Сатаной, желая дотронуться до горящего пожара волос, однако тогда и без того короткая сказка прекратится, лучше терпеть и наслаждаться. И так получает слишком много. — Громче, Олеженька. — воркование плавит всё тело до желе, Волков послушно следует приказу, стонет хрипло и с отчетливым наслаждением, едва ли бёдра не вскидывает навстречу. Птица выцеловывает яички и снова заглатывает член, даже так он само искусство, которое почему-то снизошло до Олега. Какая Венеция, какие пять пуль, — всё ничто от упавшего на голову внимания в виде исполнения грязных желаний и подкармливания жажды подчиняться одной хтони. Это сильнее вожделения, вернее, создаёт его и нечто большее, потому что плотское и более возвышенное, как высокопарно, сливаются в одно. Головка члена трется о внутреннюю сторону щеки, от чего Волков жмурится, лишь бы не дать предательской влаге удовольствия потечь по щекам, и низко протягивает «Птица». Тот урчит прямо с членом во рту, — вибрация ложится внахлест на все испытываемое, — берёт в рот полностью, сухое дыхание ощущается на лобке и суховеем гладит кожу. Выпускает почти сразу, обводит всю длину юрким языком, и крупная дрожь прокатывается по напряжённому животу и ногам, зеркаля особенно насыщенным стоном. Олег голову назад опрокидывает и предупреждающе шипит из-за слишком близко плещущегося оргазма, чтобы Птица не подавился, ведь его комфорт стоит во главе угла. — Кончишь для меня, Олеж? Это же лучше, чем трахать собственный кулак, согласись, а ты так небось с месяц. Или больше. Порадуй меня, волчонок, кончи с моим именем. — ладонь хтони двигается по влажному от слюны члену так верно, будто видел, как Олег-то сам дрочил. Не подчиниться мягкому, но явному и твердому приказу Волков не может, впиваясь короткими ногтями в ладони, и кончает со стоном, эхом скачущим в голове. Настолько хорошо Олегу не было никогда. И если это сон, то пусть будет вечным. Реальность возвращает к себе постепенно под каскад затихающего наслаждения, гуляющего по телу вместе с кислородом. В голове — разлетевшийся карточный домик, хотя больше подойдут сравнение с шахматной доской и устоявшей на ней черным королем — Птицей. — Отсос — единичная акция. Но теперь нам все равно будет ещё веселее вместе, волчонок. Может, когда-то и поцелую. — Птица плюхается на диван рядом и обсасывает пальцы, смотря прямо в глаза и стирая сперму языком. Волков себя собрать не может, завороженный зрелищем и морально убитый в хорошем смысле, дышит через раз и пялится на крыло прямо перед носом. То же драгоценность, которую хтонь ревностно стережет, а тут… Мозг глючит. Олег заторможенно кивает, истуканом застывая, и очухивается от страдальческого вздоха хтони, осторожно дотрагиваясь до протянутого крыла и ведя подушечками по перьям. Те, выглядевшие жесткими и острыми, на деле мягкие и упругие, может, за остротой и язвительностью Птицы также кроется хоть толика чего-то менее резкого? Интуиция говорит «да».