Химоза.

Ангелина подмечает про себя, поднимаясь по крутой лестнице в зеленом подъезде, что начала как-то слишком много пить. Нет, она и раньше могла пару стаканов виски за вечер или, на каком-нибудь семейном празднике — бокал вина, но заядлой алкоголичкой ее назвать было нельзя. Бутылки звенят, ударяясь друг о друга в Лининой сумке, а Ангелина на секунду сомневается, нужно ли ей это все вообще. Из-за коричневой двери с кожаной обивкой слышится громкий собачий лай. Изосимова бросает быстрый взгляд на Лину, на что та улыбается и дергает ее за рукав черной осенней курточки, искоса поглядывая на высокий подоконник, с которого потихоньку начинает осыпаться старая штукатурка. — Однажды я обязательно украду отсюда фикус, — шепчет она и дергает дверную ручку. — Хочешь, я тебе украду? — смеется Ангелина, пихая ее в бок. А блондинка только ухмыляется как-то недоверчиво и бровью ведет. Изосимова ей в глаза пристально смотрит, будто хочет еще что-то сказать, но в последний момент осекается. Ангелина рядом с ней вообще часто осекается. Лина прекрасно об этом знает, но особого значения не придает. — Ты для меня даже в криминал подашься? — Джебисашвили деланно удивляется и за сердце хватается. — Ну ты даешь, Изосимова! Покрытые ярко-красной помадой губы растягиваются в совершенно приторной улыбке. Ангелине хочется сказать, что она и не на такое ради нее пойти может, если вдруг понадобится, но решает прикусить язык. Она ради Лины подастся куда угодно. Жаль только, что самой Лине на это глубоко поебать. Самым первым встречать нежданных гостей громким лаем бежит рыжий косолапый лабрадор. Он несется к дверям, набрасываясь на вошедших девушек с оглушительным скулежом, а Изосимова от неожиданности аж к двери отшатывается. Джебисашвили тут же на корточки опускается и пса в мокрый нос целует. Ангелине порой кажется, что она животных любит намного больше, чем людей. Из кухни, вертя в правой руке бокал с какой-то газированной жидкостью, выходит Лена. Изосимову с ней тоже Лина познакомила. Кажется, на одной из тусовок. Они тогда напились до чертиков, а наутро чуть от жуткого похмелья не откинулись. А еще Ангелина ее чуть не поцеловала по пьяни. Вспомнила потом, кстати, во всех подробностях. — Да не бойся ты его, — шипит Лена, собаку прогоняет, а потом подругу обнимает порывисто. — Проходите, девочки. Только у меня тут опять пиздец полный. — Не пиздец, а творческий беспорядок, — «любезно» поправляет Джебисашвили, попутно вешая в шкаф свое красное пальто, и мягко берет Ангелину за запястье, шепча у самого уха: — Хотя это как посмотреть. Изосимова нижнюю губу прикусывает, чтобы смех подавить. Голос у Лины приятный, чуть хриплый — от него каждый раз то ли мурашки по всему телу, то ли рой бабочек в животе. Ангелина сглатывает, еле передвигая онемевшие ноги по пути на кухню. Старается эти навязчивые мысли от себя отогнать, мозг в другое русло направить; замечает в очередной раз, что Лена с Линой полные противоположности. Высокая, стройная, словно по всем канонам созданная Джебисашвили и грузная, тяжелая, как взгляд ее серо-зеленых, угрюмая Ивашина. Ангелина ненавидит шампанское. Почему-то именно после пары бокалов этого напитка она чувствует прилив смелости и совершает самые идиотские поступки, о которых потом жалеет. Целуется, например, а потом успокоительные горстями глотает. Изосимова молчит, стараясь лишний раз на Лину не глазеть. Получается, правда, откровенно хуево, но Ангелине плевать. Ее бледные руки, длинные пальцы с идеальным голубым маникюром, на указательном — гладкое золотое колечко. Подарок Ангелины. Стройные ноги в черных, уже потертых джинсах. Светлые волосы чуть выше плеча… Геля знает — нельзя. И от осознания в горле жжет даже сильнее, чем от этого проклятого шампанского. И Лена тоже знает, знает — и смотрит сочувственно. А за окнами темнеет. Загорается фонарь во дворе, и свет отражается на лепестках цветов, нарисованных на выцветших обоях. Воздух спирает от клубков ядовитого сигаретного дыма, и Ангелина морщится, но курит все равно. У Джебисашвили шоколадные «Чапман» с горьковатым послевкусием. У Джебисашвили, вообще-то, все с горьковатым послевкусием, но Изосимовой даже нравится. Ангелина все еще не совсем понимает, как она умудряется антидепрессанты с табаком смешивать. Но Лина говорит, мол, привыкла. Человек ко всему может привыкнуть, главное условия создать. А Джебисашвили после смерти отца совсем загнулась. Держится пока только на этих самых ампулах. Или, как говорит сама Лина — на энтузиазме. — Сегодня у Калугина репетиция, — невзначай бросает Ивашина, сигарету об пепельницу затушив. — Идете? Изосимова переводит на Лину испепеляющий взгляд своих темно-зеленых, означающий буквально «даже не думай». Джебисашвили знает, что в такие моменты с ней лучше не спорить, иначе потом не отцепится. Но желание увидеть Влада, солиста пока еще никому не известной музыкальной группы, оказывается сильнее. — Да, я не против, — с напускным равнодушием бросает Лина, невольно на брюнетку косясь. — Ангел, ты как? И после ее «Ангел» Изосимова не может отказать.

***

Частный сектор утопает в слякоти под ногами, а вместе с ним и желтоватый свет от фонарей. Ангелина успевает конкретно заебаться идти по мокрой дороге, когда издали замечает знакомый дом. — Я думал, не доползете уже, — криво усмехается уже пьяный Марат, открывая перед ними дверь. — Череватый, это по твою душу! Из-за двери большой комнаты, которую «окрестили» репетиционным залом, высовываются две головы — Илья, на всеобщее удивление еще не на бухавшийся в край, и Влад, состояние которого полностью противоположно состоянию Ларионова. Гелю воротит от пестро окрашенных в салатовый стен, запаха травы, дешевого алкоголя и мужского парфюма. Потому она скрывается на маленькой кухне, где ее, впрочем, быстро находит Череватый. — Привет, Гель, а где Линка? — Ангелине за это «Линка» хочется влепить ему по лицу. Как раз в эту минуту Лина заходит на густо затянутую дымом кухню вслед за Изосимовой. Когда их с Владом взгляды пересекаются, на ярко-красных губах появляется привычная широкая улыбка. Привычная, но оттого не менее тошнотворная. — Привет, Влад, — чересчур уж мягко здоровается блондинка, а Ангелине кажется, что задохнуться сигаретным дымом — не такая уж плохая идея. — Как дела? — Хорошо. Комично. Изосимова кулаки со всей силы сжимает, длинными черными ногтями в кожу впиваясь. Глазами по комнате быстро-быстро пробегается, замечая на холодильнике стакан с неизвестным содержимым. — Что это? — спрашивает она, оборачиваясь. — Пиво, — отвечает Череватый, на секунду взгляд на ней задерживает, а потом добавляет: — Хочешь — бери. Пальцы Ангелины обхватывают стекло. Она жадно глотает пиво, гораздо больше напоминающее квас, но Изосимовой уже плевать. Плевать, чем заглушать свою ебанутую ревность и шум в ушах. После двух стаканов, кавера на песню Земфиры, где «ты совсем как во сне», и заливистого смеха Лины над тупыми шутками Влада, Ангелина начинает себя жалеть. На самом деле, в том, чтобы загоняться и страдать от своих же загонов Ангелине нет равных. И если бы за это награждали, у нее были бы все шансы получить золотую медаль. Но за это не награждают, и вообще до ее проблем никому нет никакого дела. Поэтому она напивается. В ноль. Похоже, в тот вечер так загоняются все, шлифуя коньяк кто шампанским, кто марихуаной. Геля не мелочится и стелет все вместе, чувствуя себя то самой ахуенной на свете, то самой ебанутой. Бросается из крайности в крайность, как привыкла. Она пытается не смотреть. Вызывается петь с Калугиным «Батареи», но беспрерывно смеется, повиснув на его же локте у микрофонной стойки. Ангелина обманывает себя. Думает, что назло всем переспит с кем-нибудь сегодня. Чтобы Лина поняла, что Ангелине на нее поебать. Марат с Ариэлем играют «Винтовку» Летова, Ангелина громче всех кричит, что «все летит в пизду» на припевах. А Влад с Линой сидят в обнимку в тесном кресле и о чем-то очень увлеченно болтают. Геля понимает, что больше не выдержит. Геля прикусывает губу от злости и чувствует, как горячая кровь стекает по подбородку. — Пойдем-ка, дорогая моя, — Лена тянет ее на кухню, в свет лампы без абажура. — Ты чего? А Ангелина думает, что выцарапать глаза Череватому — не такая уж и плохая идея. — Мне плохо. — А кому сейчас легко, Гель? — выдыхает Лена, смачивая полотенце холодной водой. — Вроде хорошо сидят. Может, сложится чего. Мокрая ткань касается распухшей губы, аккуратно стирая кровь. Ангелина едва сдерживается, чтобы не зареветь. — Нашла, блять, чем поддержать. — Бля, извини, — Лена, наконец, понимает весь идиотизм сказанного. — Я не хотела. — Забей, — отмахивается Изосимова, указательным пальцем касаясь глубокой раны на губе. — Я ее люблю, понимаешь? И в этот момент деревянная дверь кухни со скрипом открывается. На пороге стоит Лина — явно чем-то встревоженная, но радостная и какая-то раскрасневшаяся. Видя шмыгающую носом Ангелину и Лену, держащую окровавленное полотенце у ее лица, прищуривается и подходит ближе, кладя холодную ладонь на оголенное плечо брюнетки. — Ангел, что случилось? — спрашивает встревоженно, а Геля понимает, что ей уже все равно. Бросается в ее объятия, вдыхая терпкий запах духов, и все остальное просто перестает существовать. Изосимова совершенно забывает о том, что рядом стоит Лена, а за стеной толпа народа и, подняв глаза, полные детской надежды, шепчет: — Я тебя поцелую. — Нет, — утвердительно. Ангелина чувствует, как начинают дрожать руки. — Родная, я уеду сейчас. Голос у нее нежный, чуть хрипловатый. Приторно-химозный, как этот чертов «Чапман». Изосимова самой себе пощечину влепить хочет, чтобы окончательно протрезветь, но сдерживается. Изосимова взвыть хочет во весь голос, но сдерживается. Всегда, блять, сдерживается. — Куда ты уедешь? — подает голос Ивашина, а Лина губу нижнюю прикусывает, хитрую улыбку подавляя. Лена, кажется, понимает все сразу и на Ангелину поглядывает с какой-то жалостью. Ангелина ненавидит жалость. — Ясно, — насмешливым шепотом тянет Лена, видимо, осознав происходящее. А Изосимова щеки кусает до крови, чтобы в голос не зареветь. — Ну, удачи там. Лина короткую светлую прядь за ухо заправляет. Ангелина невольно сглатывает, кажется, дар речи теряет. Ангелина не может любить Лину. Лина не может любить Ангелину. Смешно. — Ты вернешься? — спрашивает вдруг брюнетка. Джебисашвили облизывает сухие губы и виновато мотает головой. Ожидаемо. Изосимова вздрагивает едва заметно и только сейчас понимает, что не дышит уже минуты две. Джебисашвили нежно поглаживает тыльную сторону ее ладони и идет в сторону коридора. Череватый помогает ей накинуть на плечи длинное красное пальто. А она улыбается, нет — скалится. Ангелина глаза медленно прикрывает, чувствуя, как Линины губы жирный красный след на щеке оставляют. — Пойдем, Гель, — Лена ее за руку берет и осторожно отводит в сторону. А Ангелина позади смешок слышит. Химозный такой, сука, отравиться недолго. И Изосимова травится. Причем, вполне осознанно.