Самый грешный человек в Аркануме

Когда-то уже случалось писать, что в Аркануме повествование выстраивается по совершенно сказочным законам (даже в Тотспеле, где из сказочного максимум — книга с преданием об эльфах), где оплошность или даже откровенная глупость героя, нарушающего запрет, простительна и может быть исправлена, потому что герой ещё молод и ещё только учится самостоятельным шагам в жизни. Зато от зрелого или старого героя — жди беды. Вы помните в какой-нибудь сказке молодого злодея? Ну разве что какая-нибудь коварная красавица. Вот точно так же случилось и с Селеной — она словно молодеет от сезона к сезону, и если сначала ведёт себя как серьёзная взрослая тётенька, которой некогда играть в эти ваши игры с привидениями и фамильными проклятьями, дома работа вообще-то ждёт, спонсоры сами себя не найдут, чертежи сами себя не начертят, то дальше история словно заставляет её отматывать время назад — молодость, юность, детство… 27… 18… 9… К третьему сезону она уже похожа на потерявшегося ребёнка, который в долю секунды переходит от отчаяния к радости, злится, плачет, смеётся, мечтает — совсем по-детски. Так, как не позволяла себе в том возрасте, когда, по словам мамы, можно дурачиться. Время юности в иллюзорных мирах приходится на второй сезон в Долине Наваждения. В нём всё подчёркивает эту весну, порыв свежего ветра, цветы, надежды, когда весь мир перед тобой — кстати, в истории это правда единственный раз, когда перед героиней открывается целая вселенная, которую вполне можно охватить взглядом. Это продолжение рассказанной в детстве сказки, как принцесса сменила старую королеву и стала править сама. Сочетание ещё привычного жизненного уклада (ну разве что с поправкой на наличие ушей) с уже ощутимой нереальностью мира. И в этом королевстве вечной весны, над которым так же плывут облака и где так же оплетают статуи плети вьюнка, как век, два, три назад, дорогу героине впервые переходит он. Главный герой этого разбора, умнейший человек на континенте, хитрец, подлец, наглец… одним словом, советник короля Альтергроу, но вам, так и быть, на ушко тоже пару слов шепнёт. Во время знакомства пока ещё правящей Маргарет с делегацией из Альтергроу Деймон, как положено королю, держит нейтралитет, почти не проявляя эмоций, Роб начинает с недовольно сведённых бровей, Реймунд — с улыбки. Эта черта закрепится за ним надолго, он почти не шутит и никогда не смеётся, но постоянно улыбается (ну, разве что когда перебивают это желание в нём как-то утихает. Не очень надолго). Улыбается слегка, одним уголком губ, чуть морща лоб, чуть щуря глаза, чуть вздёргивая одну бровь — игриво и с хитринкой, которую даже не пытается скрыть. Не бывает в плохом настроении, ни на что не жалуется, ни о чём не просит — предпочитает ненавязчиво подтолкнуть к нужному решению — на всё соглашается, всегда в полной боевой готовности и всегда чертовски любезен. Да и в портрете у него хватает инфернальных чёрточек — нырнувшая под плащ рука (что она там прячет, приятную мелочь, которая заставит улыбнуться или специально для вас припасённый кинжал?), острые, даже угловатые черты лица, орлиный нос, сквозящее во взгляде лукавство. Вообще «лукавый» (очень красноречивое сравнение) — эпитет, которым постоянно хочется его наделить. Даже на чёрно-белой кат-сцене с Деймоном стоит за его спиной эдаким Мефистофелем, не забывающим напомнить королю-Фаусту, что всё надо подвергать сомнению. И искренность невесты тоже. Нет, её в первую очередь! Винс идёт ещё дальше, рисуя его Селене настоящим гением зла — непреклонным, безжалостным и совершенно непобедимым — мерзавец овладевает разумом жертвы, просто подышав рядом с ней, и через минуту несчастный уже ключи от квартиры, где деньги лежат отдать готов. При этом всё в одиночку, помощь ему не нужна, всю грязную работу тоже только собственноручно, при этом ухитряется крутить всеми королями сразу. Простите, мальчики, я такой непостоянный! Чего же он хочет? — резонно спрашивает на это Селена и… получает крайне невразумительное «Власти… как и все мы». Одну минуточку. Зачем же Реймунду власть, если он и так вертел использовал всех, кто ему приглянулся? Вот тут придётся упрекнуть старого короля во лжи и признать, что скорее он озвучил собственные желания. Собственно, это и есть та маленькая деталь, которую упустила Селена — мир этот, конечно, иллюзорный, но в нём пока ещё действует земной закон об источниках информации. А именно — то, что она здесь узнает — не объективная истина, а мнение вполне конкретной личности. Узнаёт она это от Винса — человека, во-первых, бесконечно забитого, всю жизнь прожившего под угрозой разоблачения и боящегося дочери так же, как раньше боялся жены, а во-вторых — склонного к преувеличениям (он и по Альтергроу так убивается, как будто жил там по меньшей мере во дворце и питался исключительно марципанами с золотых тарелок, а потом гадкие драяды назначили его ответственным за чистоту всех свинарников в Долине, и больше света белого он не видел). Для чего нужна власть ему самому, это понятно — Винс не умеет не только договориться, но и хоть сколько-нибудь сносно объяснить преимущества своей позиции. Почему нам нужен союз с людьми? Ну… ну вот уж потому. Объяснить более внятно он и не может — слишком в юном возрасте попадает он в Долину, чтоб иметь сложившееся мировоззрение, и, всю жизнь проживя среди драяд, человеком может считаться с большой натяжкой. Только обладая властью он избавляется от необходимости идти на компромисс — ведь можно просто приказать. Для Реймунда неприятна сама мысль давить на собеседника — он намекнёт, скосит глазами в нужном направлении, остановится на правильном месте, глубокомысленно вздохнёт, умаслит, предложит — но не прикажет и даже не попросит. Скорее наоборот, для него, как для советника, важнее вовремя уйти в тень, не претендуя на предназначенные королю лавры и не допуская у него мысли, что принятие верного решения — не его единоличная заслуга. В конце концов, какая разница, кто раньше сказал «э»? Важно-то чтобы дело сделано было! Пожалуй, это единственное, что по-настоящему волнует Реймунда. Как к нему относятся, что именно о нём скажут и в каких выражениях, сколько нервов на это потребуется и даже прилетит ему за самодеятельность или не прилетит — это вопрос десятый. Правда, остаётся загадкой, когда же он всё успевает, если буквально не отходит от своей компании, нигде в подозрительном месте не обнаруживается, слишком надолго короля не оставляет (иначе вкупе с постоянными отлучками Роба из-за того, что Роб фаворит и ему надо выбираться на свидания с Селеной рефлексии последнего по поводу ушей Деймон сто раз бы заподозрил, что сподвижники от него явно что-то скрывают, раз их вечно днём с огнём не сыщешь) и даже сам бегает за ним, почувствовав малейшее напряжение в голосе. По мнению Винса, именно в такие минуты ловкий царедворец манипулирует беднягой Деймоном так, что тот без его ведома и подумать-то не смеет — денно и нощно находится под надзором. При этом каким-то образом Реймунд развлекается как может, ходит на все заседания и пиры, знает все сплетни в городе, находит время поболтать с Селеной (правда, поглядывает на часы и вечно куда-то торопится как Белый кролик), попереписываться с самим Винсом, задурить голову ещё десятку-другому жертв и под шумок укокошить парочку, да ещё и с нуля начать войну, при этом ни на день не уходя в отпуск и каким-то образом успевает ещё выполнять служебные обязанности. Когда же он спит-то, бедный? Конечно, можно сказать, что жажда деятельности вообще присуща всем альтергроузцам (да и Селене, чего уж там греха таить-то, тоже), но даже на их фоне такая кипучая деятельность поражает. Так ради чего это всё делается расчётливым и очень не глупым человеком, если не из-за власти, и почему же всё-таки ему так упорно достаются злодейские лавры? Перефразируя Декарта, Реймунд вполне мог бы сказать «я действую, следовательно, существую». Сидеть сложа руки для него ещё большая пытка, чем ехать в карете и помалкивать. И, какими бы незначительными и даже суетливыми ни могли показаться некоторые его действия, цель у него всегда одна и всегда глобальная. Только это не власть. Несмотря на то, что в обоих мирах он занимает далеко не последнее место в обществе, в широком смысле власть ему даже противопоказана. В силу характера ему гораздо ближе взаимодействовать с кем-то другим, искать к нему подход (почти всегда успешно) и смотреть на его проблемы со стороны, откуда всегда виднее, как их лучше решить. Как только проблема возникает у него лично, он гораздо быстрее теряется и далеко не всегда подыскивает лучший выход, а порой и вовсе пытается отмахнуться от неё — собственные злоключения ему всегда представляются гораздо незначительнее общих (даже у постели умирающего отца тревожится о других людях, с которыми может случиться та же болезнь). Неважно, о каком обществе идёт речь — о целой стране или отдельной деревне, единственной по-настоящему важной целью Реймунд признаёт только благополучие этого общества. Слишком унизительных средств для этой цели нет, и, больше того, он спокойно отнесётся к тому, что за это его могут назвать негодяем или ещё чем похуже. Пожалуй, в истории малость пережали только с одним средством, которое на мой личный взгляд вышло каким-то смазанным, несмотря на свою серьёзность. О нём, как обычно, мы узнаём от того же Винса, что, пытаясь разжечь ненависть, советник не побрезговал убийствами, причём «людей и драяд», то есть, по идее, своих же. Если вдруг кто-то сможет прояснить мне этот момент, буду благодарна, но пока, честно говоря, эта картинка у меня в голове не особенно складывается, если уж только в качестве необходимого в истории «довеска», чтоб сомнений в его виновности точно не осталось. Хорошо, убийства. Причём несколько. Во-первых — откуда никуда не отлучающийся из замка Винс в принципе знает, что это совершенно точно не случайные стычки друг с другом и не какие-нибудь разбойники в лесу, а именно проделки Реймунда? Он ему сам во всём признался? Даже если бы на него накатило такое настроение, так у него есть свой король, перед которым можно каяться сколько душе угодно, зачем чужого-то в это впутывать? Тем более, по той же причине Винс не мог бы проявить ни милосердия, ни непреклонности — Деймон первым бы вмешался, если б у его свиты хоть волосок на голове тронули. Во-вторых — чем именно убивать? При всей своей самоотверженности Реймунд всё же не самый смелый человек на свете и рисковать просто так вряд ли бы стал. Пистолет отпадает сразу, мало того, что есть риск получить увечье, так ещё и привлечёт внимание, значит, остаётся либо холодное, либо яд. Холодное могло бы быть, но опять же, выборочно — в отличие от своих служивших по военной части товарищей, советник управляться с оружием умеет больше в силу необходимости, чем по-настоящему профессионально, и физически в состоянии расправиться отнюдь не с каждым человеком (или драядом). С ядом как будто легче, да и вполне в духе придворного интригана, но тут в дело вступает вопрос недоверия — где бы ни показаться в Долине, он по определению находится под подозрением просто за свою человеческую натуру, и малейшее не слишком понятное действие повлекло бы за собой неприятные последствия. Ну и самое главное — выбор жертвы. Убивать какого-нибудь драядского крестьянина, даже если он очень удобно заснул под ближайшим деревом, совершенно бессмысленно, сильнее это ненависть не разожжёт (от людей и так не ждут ничего хорошего), на политические события никак не повлияет. А нацелиться на рыбку покрупнее вроде какого-нибудь местного вельможи или той же Лолы, которая явно стоит на пути его планов — так к такой рыбке ещё подобраться надо, а доверия, опять же, к человеку тут быть не может. И вообще вся та фантастическая власть, которой советник якобы способен загипнотизировать свою жертву в долю минуты почему-то действует исключительно на одного Винса — ни Селена, ни Мэри, ни Деймон, ни даже больше других проводящий в его обществе Роб ни на очарованных, ни на околдованных явно не тянут. Относятся к нему все неплохо (Селена так даже довольно быстро проникается к нему и что с первой встречи уже шутки с ним шутить начинает («А вы что, прямо как Маргарет рассуждаете, или с вами будет полегче?» — «А это смотря с какими целями вы к нам пришвартовываетесь» — «Ой, а то вы сами не знаете, вам же король всё сказал — мы за всё хорошее против всего плохого, непонятно, что ли?» — «А чего тогда так сладенько облизываетесь?» — «А чего это Ваше Высочество так внимательно вашего покорного слугу разглядывают, нравлюсь я вам, что ли?»), что обращается с просьбой рассказать о революции в Альтергроу после того, как совсем недавно изгнала их, зная, что дуться на неё за это не будет), но тёплых отношений нет ни с кем. Желание Винса пооткровенничать в письмах можно понять — он всю жизнь не мог и заикнуться о чём-то подобном, и сейчас, когда все смотрят на него как на досадную старую помеху, которая всем только мешает, естественно, что за появившуюся возможность заговорить о давней тайне хватается как за соломинку и явно не жалеет красок, чтоб описать свою беспомощность и страх чужой страны, хотя никакого повода к особенным откровениям Реймунд не дает, отвечая простой вежливостью, с какой говорит со всеми. Даже нарочно придерживает границу между ними, оставаясь на позиции доброжелательного, но несколько прохладного наставника, который лучше вас знает, как для вас будет лучше и как вам поступить. Заботиться о судьбе страны в целом для него легче хотя бы потому, что даже со своей переходящей все границы экстравертностью он так же одинок, как Селена (интересно, что сюжетно их роли тоже перекликаются, в Тотспеле она тоже в момент разоблачения бросает обвиняющим её Мэри и Жозефине, что им было удобно свалить на неё всю грязную работу и потом великодушно спасать тех, кого она отравила, как и Реймунд с оскорблённой гордостью настаивает, что сам взял на себя роль козла отпущения, который только ускоряет неизбежные события ради благополучия Альтергроу; как ей в роли королевы нужно суметь с наименьшими потерями сохранить вверенный ей народ, так и ему в Королевстве Теней приходится лезть из шкуры, пытаясь хоть как-то сберечь деревню от Сета), только с одиночеством этим ничего не делает и не предпринимает попыток с кем-то сблизиться. Рискнём предположить, что основное его прегрешение (если все оказавшиеся в мирах Таролога каждый тоже проходит свой путь искупления с большим или меньшим успехом) состоит именно в этом, и обрекается на положение антагониста он за почти неслышное презрительное недоверие к окружающим, к которым хочет выступать исключительно с позиции благодетеля, до которого никому не под силу дотянуться. Всё равно вы не в состоянии до конца понять его гениальные мозги, ну так зачем вам какое-то доверие, да пользуйтесь на здоровье, вам же это от него надо? Учитывая, что подобная точка зрения может стоить Селене (у которой, повторюсь, шанс есть) жизни, становится неудивительным, почему Реймунд становится антагонистом, по природе совсем не будучи жестоким человеком. Минуты бешеной ярости у него, конечно, как и у всех, случаются, но, если присмотреться, причина его гнева всегда одна — он выходит из себя, когда его отчаянно не понимают, по сути, раздражается на чужую глупость или недальновидность. Это важно, какой-то слепой ненависти к драядам у него нет (иначе как бы он столько времени вполне успешно с ними общался, даже и за пределами дворца — это что же за выдержку-то надо иметь, чтоб спокойно беседовать и даже отвешивать комплименты тем, от кого тебя прямо-таки физически трясёт?), она не больше и не меньше, чем у других людей — ну они просто по определению враги, а если ты начинаешь задумываться, может, не всё так плохо, и, может, с ними можно как-то жить вместе, как Деймон, то на тебя уже смотрят как на немного блажного. И нет, никакой личной местью там и не пахнет — во-первых, прошло много лет, а во-вторых, всё равно ничего не изменить (да и глядя на тающую от болезни Маргарет он наверняка догадался, что королеву пытались вылечить и скорее всего пытаются до сих пор, но ни лекарства, ни даже её драядская натура не помогают), всё делается только ради Альтергроу — поскольку заботиться вблизи себя ему не о ком, вся кипучая энергия уходит на служебное рвение, причём это рвение переходит все допустимые пределы. Безусловно, он из той породы людей, которая, если искренне увлечена каким-то делом, способна работать над ним 25 часов в сутки, перепробовать все варианты и крутить его в голове даже ложась спать (хм, увлечение работой на благо общества в отсутствие личных связей… милая Селена, вам это никого не напоминает?), но эта активность у него не только в силу характера, но и обстоятельств жизни. Оба предшественника Деймона, которых ему удалось застать, были катастрофически самоуверенны и развернуться в полную силу советнику не давал ни тот, ни другой. После переворота, получив на трон короля, жаждущего всё изменить во-первых и не имеющего опыта в управлении во-вторых, он не мог не воспрять духом и, особенно поначалу, по-своему даже не привязаться к Деймону — в последней сцене между ними отчётливо видно, что собственная смерть заботит Реймунда гораздо меньше мысли, что король, которому он так старался помочь, так не хотел разбивать его юношеские мечты о том, что всё можно решить мирно и, если ты протянешь руку, то тебе протянут её в ответ, что всю не совсем чистенькую часть работы взял на себя, оставив Деймону красиво стоять в белом пальто и не менее красиво рассказывать про мир и дружбу, вот этот-то самый король, которого просто не хотелось разочаровывать и объяснять, что в политике остаться в белых перчатках практически невозможно, вместо того, чтоб всё это понять и, может быть, искренне возмутиться его методами, но потом, в более спокойной обстановке, вместо этого убивает его. Почему так поступает Деймон, понятно — конечно, он тоже не мстит за Долину. Вообще странно упрекать альтергроузца в том, что у него не болит за неё голова — а, простите, должна болеть? — и нет, негодующий рассказ Селены о разжигающем ненависть между их народами советнике он не может воспринимать серьёзно — как бы он всю жизнь прожил в этой стране и прекрасно знает, что такие отношения у них были веками, иногда только более или менее успешно терпели друг друга, и это длилось задолго до рождения их всех — он наказывает не за это, а за недоверие к нему как к королю, что его, получается, сочли слишком недалёким правителем, практически глупым ребёнком, перед которым взрослый не собирается отчитываться в своих планах — ну он же всё равно не поймёт! Расплачивается Реймунд не за свои взгляды (поверьте, если спросить любого из людской армии, что конкретно такого плохого он сделал, за что его можно судить по закону, этот любой скажет — да ничего он такого не сделал, взяток не брал, служебным положением не пользовался, а этим ушастым мы, положа руку на сердце, и сами ничего хорошего не желаем, поэтому Деймону и пришлось убивать его посреди сражения, в сколько-нибудь официальной обстановке подобное желание вызовет массу неприязни и даже недоверия к королю, который и так уже всех удивил желанием объединиться с Долиной, а, когда это не получилось, и ушастые повели себя как истинные неблагодарные засранцы, чего от них, собственно, и ожидали все, кроме короля, с чего-то взъелся на искренне желающего своей стране блага человека, который, в отличие от него, действительно хоть что-то делал, ну пусть такими методами, ладно), а за эту снисходительность слишком умного человека, который не то, чтобы презирает, а как-то не может относиться серьёзно к тем, кто уступает ему в интеллектуальных способностях. Нельзя забывать, что все расстановки сил делаются в иллюзорном мире, не имеющем ничего общего с реальностью, и истинная цель путешествий по ним — работа над внутренними конфликтами или качествами, которые просто облекаются в ту или иную форму, и как Мэри могла в Тотспеле выступать в качестве коварной отравительницы, так это абсолютно не мешает ей в Долине быть мудрой и доброжелательной советницей, которая… Кстати о Мэри. А действительно, в чём её вина в этом мире? Как будто ни в чём, правда? Делает то же, что хотела бы делать для Селены в реальном, и всё в порядке… но как раз при сравнении с коллегой по цеху как раз выясняется, что же не так. Если Реймунд, как человек, признаёт только постоянную жажду свершений и принимать надвигающуюся ситуацию как есть для него почти преступление («ну надо же хоть что-то предпринять!» — это почти его девиз по жизни), и, соответственно, роль правителя в его глазах чрезвычайно велика и не только способна, но и должна крутить колесо истории, естественно, принимая на себя всю ответственность (это ВЫ должны решить, что сделаете для Альтергроу в благодарность; что про вас думают другие, меня не волнует, меня волнует, готовы ли ВЫ править; это от ВАС зависит, заключить нам союз или нет), то Мэри, как созерцательная драядка, эту ответственность с Селены как с королевы полностью снимает (это НЕ ВЫ виноваты в многовековой ненависти; это НЕ ВАША вина, что аристократия упряма; даже — это НЕ ВАЖНО, что брак с королём людей может не нравиться лично ВАМ, это же делается НЕ ДЛЯ ВАС, а для Долины) — так случилось, вы не виноваты, обстоятельства не зависели от вас. Неудивительно, что друг с другом у них конфликт, не проявляющийся открыто только благодаря сдержанности обоих. Случая лишний раз сплутовать, конечно, он не упустит, но это никогда не становится самоцелью, скорее игрой на ловкость просто из спортивного интереса — выйдет или не выйдет? — но существенного влияния эта слабость не оказывает и в серьёзных вещах не применяется. В серьёзных вещах советник если и не убеждён прямо в своей непогрешимости — конечно, нет, то, что действует не всегда честными методами, он прекрасно сознаёт и нельзя даже сказать, что это совсем не мучает его совесть; нет, мучает, и ощутимо. Только он вам в этом никогда не признается. Этой общей для почти всех ключевых фигур в истории черты у него действительно нет — Реймунд мало у кого вызывает сочувствие (разве что у доброй души Лолы, которая понимает и заступается за него) просто потому, что сам по себе он не склонный к страданию человек. Что бы там ни случилось, особенно в моральном плане, по нему никогда не поймёшь и кажется, что его вообще ничто на свете не гнетёт и не терзает. Трагедия — обстоятельства, перед которыми человек ничего не в силах предпринять — вообще не его жанр. Даже если это заведомо обречённое дело, всё равно попытается что-нибудь придумать и утешиться тем, что по крайней мере попытался. Принимать судьбу в целом — нет. Принимать, что может быть неправ — изначально тоже нет, вы просто недостаточно хорошо всё поняли, а он как раз сделал всё правильно. Ну, может, не всё, но «да будь вы сами на нашем месте, вы поступили бы так, как мы». Поэтому особой нужды ни во лжи, ни в тщательно скрываемых тайнах у него нет — он вполне убеждён, что поступает наилучшим из всех возможных образом и если уж на этом пути есть потери, можете быть уверены, тут всё просчитано, и это наименьшие потери из возможных. За всю историю он только раз отводит глаза — на просьбу Селены, когда, соглашаясь с ней, признаёт, что соседям следует помогать друг другу. Отводит потому, что это единственный раз, когда он решился погрешить против собственной совести и сказать то, что на самом деле не думает. А может, не ко времени вспомнилось, как когда-то сам готов был в это поверить? Давно. Даже, кажется, как будто в другой жизни. Наконец, в финале сезона наступает она. Предсмертная исповедь Реймунда, сразу же получившая клеймо «типичного злодейского монолога». Таковы уж особенности визуальной новеллы — даже самому извращённому обманщику необходимы моменты предельной откровенности или человек, к которому он питает безусловное доверие, либо же ему придётся рассказывать обо всех своих планах в конце на каком-нибудь допросе, иначе они так и останутся тайной для читателя. Неискренность же в тексте выражается чаще всего в виде случайных оговорок или ни с того… ни с сего… вдруг… запнувшегося… голоса. Запнуться или ляпнуть что-то невпопад Реймунд если и мог, то разве что по молодости, когда пылкая человеческая натура так и норовила выскочить из-под облика благовоспитанного юноши. Откровенничает он разве что с Селеной, и то больше для забавы — когда она спрашивает, ведь существуют же люди, которые не согласны с мнением короля и не желают этого объединения, он сначала открыто веселится от вопроса, а потом отвечает ей, пристально заглянув в глаза, что да, существуют, так многозначительно улыбаясь, что ей остаётся буквально шаг, чтоб догадаться, что он намекает на себя. Это уже не несёт ему никакой выгоды, скорее даже наоборот, может быть опасно, но её искренность так забавляет его, что отказать себе в удовольствии ответить с такой же подкупающей искренностью просто не может. А вот чистосердечное признание очень в его духе. Только это не монолог злодея, в момент наивысшего торжества широким жестом раскрывающего все карты, чтоб вдоволь поглумиться над почти сломленным героем (приём, опробованный в десятках произведений, примеры каждый вспомнит без особого труда), а уязвлённая, почти обиженная отповедь наглой драядке, только что посмевшей швырнуть ему в лицо обвинение, что он, дескать, чуть ли не войну развязал (веками зревшую между двумя народами ненависть, видимо, тоже его род разжигал, именно так, с немецкой педантичностью — не просто так он носит характерно немецкое имя) и особенно своему королю, который в долю секунды поверил ей и открыто встал на её сторону. Нет, Деймон не махнул на всё рукой, заявив, что уже поздно что-либо менять, раз мы уже пришли. Эту претензию к нему я слышала очень много раз в очень разных местах и пора, наконец, расставить точки над i — а что он должен был сделать? Тут же накинуться с мечом? Покрыть бранью? Разразиться ответным монологом обманутого доверия «я всё это время верил тебе, а ты!..», чтоб окончательно превратить сцену в фарс? Роб вполне предсказуемо хватается за пистолет (надеюсь, это никого не удивило, это всего 254-ый раз за историю), но не надо равняться на Роба, Робу можно. Он замечательный, преданный стране и своему долгу человек, но с точки зрения политических игр абсолютно без царя в голове. И да, он полукровка, поэтому с него меньше спроса. С Деймона, как с короля, спрос будет максимальный. И это не обсуждается. Будь у него хоть десяток советников один другого активнее. За свой народ отвечает король. Точка. И народ уже имеет все основания сомневаться в короле, который уже один раз пообещал, что проблема с продовольствием будет решена, надо только помочь драядам в их борьбе (другое дело, что в качестве этой благодарности он рассматривал свадьбу и объединение земель, то есть пытается приноровить свою изначальную идею к обстоятельствам; не особенно верящий в человеческие отношения с Долиной советник ранее предлагает Селене более практичное и менее обязывающее её перед своим народом слово «отплатить», то есть остаться в рамках сугубо товаро-денежных отношений, без всяких претензий на что-то большее — скорее всего, такой договор вызвал бы у аристократии меньший протест, услуга за услугу, ничего личного, нам на вас искренне плевать, но по счетам платить-то надо), и… и оставшимся после этого аж с целым ничего. Ещё и разорванными вконец отношениями. Заикаться сейчас о том, что мы могли бы договориться после того, как Долина фактически воспользовалась помощью людей, а потом сначала начала торговаться на более выгодные для себя условия, а потом и вовсе отказалась от выполнения каких-либо обещаний вообще — тут уже терпения не хватит не только у Реймунда, но и у всего Альтергроу в целом. У него и не хватает, когда любимое «дипломатия и только дипломатия» отбрасывается в сторону и на Деймона он открыто повышает голос, уже не сильно заботясь о субординации — какая, к чёрту, субординация, когда вы несёте такую чушь? Что значит «я не хочу войны» — да никто не хочет, но вы же не можете постоянно бегать от внутренних проблем и делать вид, что их нет (именно этим в начале сезона Деймон и занимается, показывая, как у нас всё хорошо, какие мы прогрессивные и как великодушно протягиваем вам руку дружбы), народ откровенно возмущён (скажите спасибо что драядами, а не вами, как автором этой гениальной идеи с объединением), если этот гнев не позволить выплеснуть сейчас и под вашим руководством, можно, пожалуйста, я не буду объяснять, что им тогда захочется сделать с вами, ну мы ж взрослые вроде люди, нет? Деймон тоже прекрасно всё понимает, но сопротивляется до конца не из упрямства, а просто из спокойствия совести — он знает, что на данном этапе отношений войны не избежать и готов к этому (а совсем не меняет свои решения по щелчку пальцев, как иногда говорят), но перед самим собой ему хочется ещё немножечко побыть этим великодушным правителем, которым он так хотел остаться, чтоб не он отдал это последнее распоряжение, которое поделит его личность как короля на «до» и «после», а чтоб его заставили пойти на это, не оставили ему ни единого шанса — поэтому он и держится до тех пор, пока даже Роб, который всегда поддерживал его, не обижается на такую откровенную провокацию и не заявляет, что не будет так же распинаться и доказывать то, что все трое и так прекрасно понимают, чтоб дать слишком тонко чувствующему королю успокоить собственную совесть, умыть руки и отправиться на поле боя с видом мученика, которого притащили сюда насильно. Это единодушие обычно разобщённых до такой степени сподвижников, что если одного потянет вправо, то другому точно понадобится налево (эту разобщённость Деймон очень быстро взял в оборот, при первом визите устроив для драяд игру в «хорошего полицейского» и «плохого полицейского»), добивает короля, которому приходится только согласиться. Но уже по одной этой сцене, не считая всего предыдущего сезона, когда ясно было видно, что все свои решения Деймон принимает совершенно самостоятельно, не руководствуясь ни уговорами, ни требованиями, и о том, чтоб вертеть строптивым королём как марионеткой не может быть и речи. Да, честно говоря, не интересно и самому советнику — как только он чувствует, что получается слишком легко (как с Винсом — прорабатывать все его психотравмы бедняга явно не подписывался и в глубине души, скорее всего, слегка презирает ну ладно бы драяда, но человека, обладающего королевским статусом, и не воплотившего в жизнь ни одно из задуманных свершений — непростительное легкомыслие!), ему сразу становится неинтересно. Насколько для него возможно такое общение, Реймунд больше тянется к тем, кто если и не превосходит его умом (если до конца откровенно, в такую возможность он не верит так же, как в Тара), то по крайней мере был бы его сильнее, чтоб вдоволь насладиться возможностью посостязаться. Да, вот так, за неимением тех, к кому он сможет питать тёплые чувства, лучше всего он относится к тем, с кем может сразиться. За исключением Деймона, их объединяет общее дело, и с ним советник не сражается, а скорее тренировки ради поигрывает в шахматы — не в поддавки, без форы и на равных, без всяких скидок на королевское величие. Как только Маргарет поддаётся на его уговоры (на момент подписания договора Мэри с Селеной изучали правление Тара в библиотеке, Берт отправился на разведку, Роба Деймон отправил туда же, чтоб не смутил кого-нибудь своими нахмуренными бровями, Лиама к этому первой не пустит сама Маргарет; остаются вызывающий у королевы раздражение Деймон, слово в её присутствии не смеющий проронить Винс, которого она даже за руку брать не хочет и единственный не обладающий короной Реймунд; часа через полтора или два договор был подписан. Вопрос — кто из троих выполнил 90% работы по умасливанию непреклонной королевы?), интерес к ней теряется, хотя тёплые воспоминания о ней сохраняются у него до конца, и он переключается на Селену, к которой поначалу лишь присматривался, больше прощупывая её, чем ведя полноценный диалог — отвечать на её вопросы Реймунд не торопится и даже отделывается демонстративно общими фразами — пока она не «доросла» до такого уровня, чтоб выкраивать для полноценной обработки время из своего крайне насыщенного графика. Но иметь в виду, безусловно, её необходимо. Как и понемногу завязывать отношения, пока принцесса одинока, и её не успела прибрать к рукам никакая партия. Их отношения с Селеной. Оооо, отношения с Селеной, сейчас я вам расскажу про искры и химию двух закоренелых материалистов, которые нашли друг друга... ладно, ладно, я же обещала, никаких моих додумок, только то, что написано в каноне. На самом деле — очень близки к королю. Реймунд действительно мечется между ними, бросаясь от одного к другой, причём если её ненавязчиво уговаривает смягчиться, то его скорее чуть притормаживает, пока Его Величество слишком не увлеклись своей идеей объединения двух королевств (а вовсе не любовью к прекрасной драядке, это уже дополнительная вещь, к счастью, Деймон достаточно разумен, чтоб не ослепляться женской красотой до умопомешательства) и не проморгали тот важный факт, что в жёны они себе наметили отнюдь не восторженную девочку, которая поддержит его во всём и будет, затаив дыхание, смотреть ему в рот, а сильную и властную женщину, которая свою корону просто так не отдаст и, едва над Долиной перестаёт витать опасность, начинает выдвигать условия — совсем не такие выгодные для Альтергроу, как изначально. А что вы сделаете, вы уже на чужой территории и сражение уже закончилось, по большому счёту ещё до появления Лолы предложение невиданной щедрости начинает стремительно выскользать из рук Деймона. Свадьбы Реймунд не желает не из-за неприязни к драядам (в Долине он прекрасно общался с ними), а просто потому, что, в отличие от своего короля, смотрит не только на цель, но и на то, от каких людей зависит её воплощение и играет в первую очередь от них. От Селены он чувствует бóльшую угрозу, чем от Маргарет, что чистосердечно ей и заявляет в финале (откровенность на откровенность, как говорится), и не отговаривает Деймона только потому, что слишком уверен в своём красноречии — с Селеной он уже общался, понимает её натуру, и знает, что как-нибудь уж найдёт к ней подход. Подходит он к ней очень осторожно, и, по собственным словам (говорит об этом Винсу в письме, врать здесь не имеет смысла, при всей своей ограниченности Винс всё-таки уже достаточно пожил на свете и вполне способен взглянуть на собственную дочь со стороны) видит в ней больше подростка, чем девушку. Как известно, самолюбие у подростков очень болезненное, и ранить его даже в угоду политике ему не хочется — Селена и сама замечает, что он с ней откровенно возится, хотя как раз в Альтергроу обстоятельства уже не на её стороне, и ситуация, в которой она оказывается, вполне располагает к злорадству и поплёвыванию через губу. Но не будет же взрослый мужчина обижаться на подростка! Тем более, Реймунд в принципе человек не обидчивый, да и кому, как не ему, знать, какими жуткими максималистами бывают эти молодые — сам он лет лет пятнадцать-двадцать назад (в моменте воспоминаний он явно не восемнадцатилетний юнец, скорее там ему лет двадцать пять) вспыхивает и раздражается со скоростью подожжённого пороха, даже пытаясь держать себя в руках). Негативную реакцию он вызывает у неё лишь однажды (2/3, когда пересказывает городские слухи, но нет, не спешите обвинять его в необдуманности решения, даже если Лиам и пристыдит его — в каком-то смысле Реймунд даже готов подставить себя под удар ради совершенно точного расчёта — заступится ли кто-то за новую принцессу или нет, есть ли среди верхушки власти те, чьей поддержкой в такой короткий срок она уже успела заручиться (то есть насколько она хороша в умении налаживать связи, понравиться королевскому двору, не воспитываясь при нём — дело непростое) или ей только и остаётся, что молча глотать всё, что про неё станут сочинять. Хоть слухи эти и неприятные, он-то скажет их деликатно и вполголоса, а вот собственные подданные церемониться не будут. Вообще ему нравится оказывать ей знаки внимания как женщине — водить под ручку, шептать на ушко, перемигиваться, выручать, когда она в очередной раз ляпнет что-то такое, что хоть стой, хоть падай, целовать кончики пальцев и не без игривости убеждать гвардейцев, что уж с кем-кем, а с ним их драгоценной королеве ничто не грозит. Очень деликатно и очень невинно, но совершенно недвусмысленно. И если Селена в этой вселенной — взрослеющая девушка (помните это её молчаливое возмущение словами Деймона перед толпой? «Прошу, успокойтесь. Лилит ещё юна и неопытна» — «Юна? Неопытна?!»), которой буквально каждый успел сказать, что она «словно дитя, только познающее мир» (Маргарет), то Реймунд очень быстро понимает это и начинает вести себя с ней как с очень маленькой, но всё-таки королевой, за которой ещё не ухаживали, но ей уже хочется узнать, как это бывает, когда ты стоишь с короной на голове и тебе все кланяются, явно льстя ей этим, хотя и всё-таки придерживая такую дистанцию между ними, чтоб это всё можно было обратить в шутку. Зная, как неприятно Селене каждый раз слышать, какая же она глупенькая девочка, можно сказать почти наверняка — она бы скорее простила избаловавшему её своими любезностями советнику, если бы он где-нибудь за спиной назвал её самой бестолковой правительницей, какую только можно представить и грязной бастардкой впридачу, чем прочитать, что она, оказывается, упрямый «бунтарь-подросток», который назло «решит пойти наперекор». Естественно, если этого не сделает Деймон, она сама его растерзает на клочки где-нибудь за кадром за такое вопиющее оскорбление её королевского достоинства! Словом, мораль сей басни такова — не показывайте своим королям, что вы умнее их, такое не прощается. А ещё лучше поменяйте дворцов заманчивые своды на что-нибудь менее помпезное и не связывайтесь больше с глупыми королями и прекрасными принцессами. Хотя вот страшных лесных разбойников всё-таки придётся оставить. Если вдруг вы всё ещё думаете, что Таролог устраивает Селене & Co встречу с закоренелым злодеем и всё ещё не устали от моей болтовни, Королевство Теней, несмотря на несущийся гигантскими скачками сюжет (вы же помните, что Белый кролик вечно опаздывал?), приготовило для вас тоже кое-что интересное. Со второго сезона сохраняется тот же треугольник Реймунд – Деймон – Лола, который вечно норовит стать четырёхугольником и втянуть туда Селену, только на этот раз вместо конфликта у нас перемирие, и конфликтует со всеми одна героиня, которую не устраивают ни договоры с Сетом, ни опять вставшие у неё на пути некогда любимый человек и подруга, которые совершенно не желают ей зла, но причиняют невыносимую боль. Стрелки часов продолжают крутиться в обратном направлении. Не изменяясь внешне, Селена становится ребёнком, уже не бунтующим подростком, а маленькой девочкой, ещё не сражающейся с этим миром и только впервые начинающей задумываться над взрослыми вопросами вроде куда уходят умершие люди. В Тотспеле не прекращались дожди и жизнь в городе поддерживалась одними обречёнными пришельцами извне. В Долине цвела весна, задумывались о чём-то новом, о переменах, о свадьбе, о любви. В Королевстве Теней хорошо знают цену молодости, и проигрывают её с таким же азартом, как очередную диковинку в коллекции Румпельштицхена — не всё ли равно что, свою жизнь или ненужную картину? Это, пожалуй, единственная абсолютная ценность, обладать которой значит обладать самым большим на свете капиталом. И рисковать быть ограбленным. Более того, сами обладатели этого капитала прекрасно это понимают и осознают сами себя в первую очередь как жертв, которые не способны сопротивляться, это качество достаётся только Селене. Ни всегда боевая Мэри, ни впервые пытающиеся найти общий язык молодые люди из нашей компании, по большому счёту, серьёзно тоже ничего предпринять не могут (печальный символ третьего сезона — расплавленный пистолет на дне котла Джозетты, если вы не плакали на этом моменте, то у вас стальные нервы). Расхлёбывать всё приходится самой, попутно встречая новые и старые лица. Если у Роба его накопленные богатства и диковинки праздно лежали в плюшкинской куче без всякого дела, и он даже не сумел придумать, зачем ему выигранная в карты девушка, хранителям других богатств скучно не бывает никогда. Жозефина. Ооо, прекраснейшая, как же мы без тебя скучали, всё-всё, я обещала держать себя в руках! У неё хороший вкус и она взыскательна. Богатства тут как на подбор — только молодые и красивые девушки и именно около 27 лет. Они в почёте, их задаривают подарками, пользуются вниманием радушной хозяйки… правда, ничего хорошего их потом не ждёт, но об этом лучше помалкивать, а если не знаешь, то со стороны всё смотрится очень презентабельно. Держит марку, одним словом. Ну у Жозефины в принципе всё должно быть идеально. Богатством пользуется она сама, самой ситуацией и роскошной любовницей, по крайней мере внешне, вполне довольна, наконец-то наслаждаясь свободой. Вот только для чего ей это богатство и откуда желание вечно сохранять цветущую молодость? Обычно в сказках о таком не рассказывается, но ведь дело не только в красоте лица. Жозефина сражается со временем, потому что настоящая жизнь, по её мнению, возможна лишь в молодости — и, заметим, на её молодости эта печать жертвенности, сковывающая других, не лежит, себя она осознаёт уже очень давно живущей на свете женщиной. Помните, как в самом конце Селена со страхом и брезгливостью отшатнулась от Старухи со словами «Я никогда не стану такой, как ты»? Вот и у Жозефины такая Старуха тоже есть, только она ещё и по совместительству родная сестра, которая не так ласкова и даже не скажет лживое, но всё-таки утешительное «Не станешь, моя милая, конечно, не станешь». Бесконечно пользоваться чужим богатством — единственная возможность не останавливаться и не сталкиваться лицом к лицу со временем (может быть, поэтому она и рассорилась с Джозеттой, чтобы как можно меньше видеть её напоминающее о себе настоящей лицо?). Злодейки или жертвы — даже и не скажешь, чего в ней больше. В этом мире Жозефина не получает права на искупление, но получает шанс узнать, что могло бы быть, не будь её жизнь всегда подчинена заботам о других людях, будь она совсем, совсем-совсем свободна и независима. И с красивой девушкой рядом. И богатой. И окружённой подругами. И… и вот так вечно. Ну райская жизнь же? Или нет?.. Реймунд. У него всё иначе. Золото Альтергроу осталось печальным воспоминанием, бурлящая жажда свершений поблекла и сжалась под насущными вопросами, короли теперь отсиживаются в замках и никого к себе не подпускают, а отметина греховности теперь лежит не только на нём, это было бы ещё ладно, не привыкать, но и на всей деревне. От прежней роскоши осталось только почти насмешливое обращение «господин». И, конечно же, его знаменитая дипломатия, главный талант и главное проклятие. Богатство у него совсем не такое значительное, как у Жозефины, к тому же, пополнить его кем-то извне невозможно, там уже без разбору в ход идут все, кто ещё не дотянул до сорока, никакой красивой картины, никаких обещаний лучшей жизни, никакой маскировки. Открыто, грубо, привычно. Сет вообще не любит разводить церемоний. И да, несколько предыдущих серий от него мы могли разве что бегать с языком на плече. И нет, он ни разу не поинтересовался, сколько нам лет. Просто представьте, каким безрассудством нужно было обладать, чтоб рискнуть вообще к нему подойти и вступить в переговоры. Как нам уже известно, с Сетом всё просто, одно неосторожное слово — а собачки у него голодные всегда. Насчёт сорока лет — нет, это не значит, что после этого можно подойти и дать ему хоть пинка, и за это ничего не будет. Это значит, что Таролог, отправляя Сета, явно не давал ему никаких распоряжений по поводу насилия над жертвами. Это исключительно его собственное желание, раз уж он пошёл навстречу и согласился. Все прекрасно понимают, что убийств не избежать, но молодые это понимают особенно — они и раньше представляли самую лакомую добычу для Сета, иначе среди юношей и девушек давно бы назрел вопрос, почему рисковать жизнью должны именно они. Этого не происходит, и к жутким вещам все давно привыкли, только сейчас жертв становится хотя бы немного меньше и Сет довольствуется за раз всего одной жертвой и её выбор приобретает хотя бы какой-то порядок. За этот договор Реймунда не осуждает никто, но ни до, ни после выбора жертвы никуда он не уходит, и с Сета не спускает глаз до самого конца — то ли провожает, то ли приглядывает, то ли нарочно присутствует при кровавом зрелище, чтоб не растерять последнее уважение к себе (для сравнения — 2/9, мысли Селены в палатке — «Смотри! Не будь трусихой! Они сражаются там, а ты отсиживаешься. Имей смелость хотя бы смотреть!..»). Поначалу при появлении нашей компании в голосе Реймунда как будто звучат прежние нотки — вас это не касается, как можем, так и справляемся, не ваше дело, но от упрёка Берта впервые вздрагивает и вместо обвиняющего в ответ «Я виноват, что мне небезразлична судьба Альтергроу?», как когда-то, уклончиво выдавливает «Такие времена, знаете ли», не глядя в глаза. Вместе с высоким положением уверенность в том, что он не может ошибаться, к третьему миру рассеивается, оставляя вместо себя растерянность перед превосходящими его силы трудностями вместе с пониманием, что всё это как-то неправильно, но ничего другого сделать не выходит, и неведомое прежде чувство вины и собственного бессилия давит на него куда больше чужого осуждения. Пожалуй, неслучайно, что после расправы с Сетом Реймунд ни разу не показывается — как бы то ни было, для него самого картина выглядит в самых чёрных тонах — да, смерти ни в чём не повинных людей прекратятся, и их деревню никто больше не тронет, но это сделали за несколько дней никому не известные странники (которых он, к тому же, чуть не прогнал в самом начале!), ладно, не без помощи Деймона, но всё же — а вот ему ничего подобного не удалось, и пришлось осуждать своих же на постоянные жертвы. Будь в этих жертвах какая-то прибыль для него самого, может быть, справиться с этим чувством было бы и полегче, но не в таких обстоятельствах. Правда, для себя самого ему ни в одном мире по-настоящему ничего не нужно, благо, главное оружие всегда с собой, но вот примириться с тем, что совершить подвиг по спасению человечества так и не удалось — пожалуй, смириться с этим для него так же трудно, как для Селены — отпустить своё прошлое и жить дальше. Можно только догадываться, о каких свершениях могла мечтать его беспокойная натура в молодости. Наверное, не давал никому покоя, каждую неделю меняя планы, какой же всё-таки заведомо невыполнимой задаче собирается посвятить жизнь. С Селеной они, конечно, похожи, но она хоть манией гигантизма не страдает. Да, вот на такой ироничной ноте и хотелось бы закончить. После Сета и окончательно надломленной под тяжестью упрёков совести верой? Ну да. Я же говорила, что делать из личных невзгод трагедию не в характере Реймунда. Такие люди до конца не ломаются — оно, конечно, тяжело и непросто, но слишком долго терзаться душой они не умеют — дела-то сами себя не переделают, а их там ещё непочатый край. Материалисты, что с них возьмёшь. Какие преграды им Таролог ни придумывай, как ни говори, что справиться с ними невозможно и это необозримо их скудным человеческим умишком если вы не Селена, а они всё своё — конечно, невозможно, но — надо ж попробовать? Ну а вдруг? И вообще, будьте с ними осторожнее. У них бесконечное терпение и непробиваемое упрямство. А ещё со своей неразделённой любовью к человечеству они неплохо разбираются в людях и порой бывают настолько умны, что с ними страшно оставаться в одной комнате. А если при этом они умеют ещё и обаятельно и чуть двусмысленно улыбаться, из них получаются образцовые злодеи.