Grātiam agō

Внутри груди все обжигает едким дымом от горящих костров, пламя которых танцует нечистый завораживающий  хоровод, изредка кусая своим раздвоенным языком одежду простого народа. Небо поглотила тьма, даже луна в этот вечер оказалась заточена среди грозных, злобных туч – вестников совершающегося греха. Но людям, утонувшим в болоте праздности и легкости опьянения, совершенно не страшно: в этот вечер их защищает дымка хмеля и неистовое желание веселья после тяжких, трудовых будней, наполненных боязнью строгого хозяина, шумных летних гроз и возможности неурожая из-за гнева богов. Народ плещется  в темной глади реки, разливает по баклагам бурду да пиво, припасенные еще с осени, а потом скопом греется у огромных огненных ворохов – порождений богов, сошедших на людскую землю в магический праздник. Взрослое население все более начинает утопать в балагурных, пьяных разговорах и перебранках, подкрепленных грязными «полапываниями» шальных, истосковавшихся по пламенным ласкам женщин, которые в вечер таинства обрели в затуманенных очах мужиков еще более очаровательный, любовный образ. Молодежь же, в силу своей еще не использованной до конца трудовой мощи, не переставая, предается веселым подвижным играм, будь то пляски у пламени великолепного костра или игры в салочки да жмурки. Каждый из молодцов и юных девиц нашел отдушину в этот одновременно жуткий, но и чарующий своей особенностью вечер. Молодой, уже вдоволь напившийся сын местного барина, Хосок, тоже обрел себя в шумной, громко смеющейся толпе молодняка, где каждый жаждал пылких игр, слов и признаний. Он, подчиняясь общему смелому сумасшествию, легко начал вести со всеми молодыми людьми откровенные разговоры, щедро золотить молочные ручки краснощеких юных прелестниц, которые, не переставая, уводили его в тесные хороводы, где смотрели очами лесных нимф, ожидающих ласки. И эта всеобщая вакханалия как никогда вызвала в нем приступ лихого счастья и приятного обезличивания. Он стал в эту ночь единым целым с природой и всеми теми, кто был рядом. Юноша был полностью уверен, что эту тёмную пору для него согреет любая красивая девка, польщенная бариновой щедростью и статью. Он улыбался каждой, хватая какую-нибудь в свои объятия и прижимаясь своим разгоряченным телом непозволительно дерзко. Кто посмеет отказать такому пылкому любовнику. Хосок под общий шум скрывается из уз хоровода, направляясь под горку, к реке, надеясь застать там хмельных русалок, что гадают на воде, принимая ее щекочущие поцелуи. Что-то в плывущем разуме шепчет, обещает, что Чон найдет там чудо, которое так долго искал. И юноша верит, спешит в объятое паром место, чтобы встретиться с даром свыше, который осчастливит молодую душу. Молодец запинается о прибрежный камень и с тяжестью падает на влажную землю, глупо улыбаясь своей карусели в голове. Он не пьян до беспамятства, но хмельных напитков хватило, чтобы он начал верить в чудо и ощущать, как почва уходит из-под ног. Барин облизывает пересохшие губы, откидывает челку назад, ероша ее пальцами, и пытается сосредоточить взгляд на тихой речке. На удивление, в ней он никого не застает, словно небо повелело судьбе сыграть с ним злую шутку в наказание за  дурную бесстрашность и неподобающую развязность. Хосок обреченно фыркает, уподобляясь злому сохатому в период гона, и поднимается, решая возвратиться к веселью. Он еще раз вопрошающим взором обводит реку и чуть вновь не падает, когда с левого края замечает белесую тень. Молодая девица замечает его сразу – очень сложно не обратить внимание на высокого и пышущего молодостью человека, который улыбается своим неудачам и пахнет свободой. Она успевает лишь по щиколотку упустить в теплую, как парное молоко, реку, когда ее посещает нежданный гость. Молодка читает в этом добрую волю судьбы в эту ночь, ведь до этого она просила знак у небесных теремов, поэтому без страха делает решающие шаги навстречу, напугав красивого юношу своим появлением. Девица смело, как раненная ласточка, защищающая своих птенцов, предстает перед свой судьбой. Она вглядывается в острое лицо Хосока и не может сдержать в себе порыв любования, настолько чудесным и необычным он ей кажется. Фарфоровая бледная рука предлагает свои касания, выплывая вперед перед Чоном, – приглашающий жест. А юноша теряется в лучах света, которым его озаряет нимфа, только что родившаяся из глади чистой реки. Она приходится ему по душе, Хосок чувствует, что обещанный дар преподнесен ему. Поэтому легко переплетает свои пальцы с чужими, позволяя вести себя к воротам блаженства, и нет сомнений, что луноликая сошла на землю именно ради этого. Девица ведет его через лесную рощу, плавно ступая по бархатному мху босыми ногами. Чону кажется, что там, где она проходит, начинают расти цветочные сплетения, а листва березы жаждет ее объятий, наклоняясь ниже. Вся природа вокруг преклоняется перед своей богиней. Даже луна завистливо меркнет под взором этой волшебницы. Что уж говорить о Хосоке, до ныне не видавшем такой дивы. Он послушно делит с ней тишину, словно боясь, что, стоит хоть одному слову вылететь, и ее образ рассеется во мгле, оказавшись приятным обманом воображения. Но ладонь девицы, так доверительно вложенная в его крупную руку, служит верным заветом того, что нет ничего реальнее, чем ее нежная хозяйка. Нимфа зовет его на окраину поселения, и Хосок предполагает, что конечной целью их путешествия подальше от веселого сборища станет ветхий сеновал, рядом с конюшней. Он слабо усмехается своим догадкам, как только его нога переступает порог темного деревянного сооружения без окон и ставней, переполненного сухим ароматным сеном с полей. Девица замирает на месте, отпуская его руку. Она, умертвляя в себе страх неизвестности, не спеша поворачивается к барину, под светом серой луны являя ему свою неземную красоту. Именно Хосоку суждено испить ее чары до дна – так велело вольное сердце и сама бесхитростная судьба, более некому девушке свою жизнь вручить.  Чон практически слышит, как бушует чужое сердце. Он не хочет напугать ее, поэтому приближается аккуратно, на каждый шаг спрашивая разрешения взглядом. В конечном счете, не встретив препятствий, молодец почти сливает свое тело с чужим, толкая их в плен мягкого сена. Девушка лищь вздрагивает, прикрывая глаза перед ликом ужаса. Однако ничего не происходит, и она лишь находит себя в чутких руках незнакомца. Юнец знает, что их горячие и желанные касания остынут, как только первые золотые стрелы небесного светила вонзятся в сырую от утренней росы землю. Её наверняка будут ждать в родном доме, где под кроватью матери  хранится давно собранное приданное: найти достойного молодца для такой красавицы – это дело столь простое, что любого в селе зависть закусает черной гадюкой.  А ему, Хосоку, терять уж  тем более нечего – не держит его ни сердечная привязанность, ни чувство ответственности: эта чаровница станет его дурманящим хмелем лишь на одну душную летнюю ночь, а после ее образ навсегда забудется, словно рассеется в голубизне ясного дня. Девица покинет юношу также легко, как и попала в его жгучие объятья. Она пахнет нектаром луговых цветов, словно была рождена лоном матери природы, и Хосоку кажется, что он утопает в обильном цветении, поэтому молодой барин не отказывает  себе в удовольствии шумно, с оттяжкой и полным чувством удовольствия прижаться к изгибу ее влажной шеи и надрывно втягивать этот аромат. Но не только запахом  волшебна чаровница: боги не обделили ее и истиной красотой  и магическим взором. Девушка была высока и очень статна, словно ее взрастили не в обычной крестьянской семье, а в лесном царстве, где ей поклонялись все создания природы; кожа ее была на удивление бледна  и чиста, казалось, что зарево на небе боялось ранить своими стрелами девушку и испортить ее прелестный лик.  А глаза, чистому хрусталю подобно, отражали в себе  мягкое полотно неба перед началом летнего дождя – именно эти глаза шептали призывно и шумно Хосоку, чего желает их обладательница, для чего это приятное, манящее тело в его объятья попало.  Волной спадали с плеч цвета молодого колоса шелковистые, длинные волосы, открывая беззащитную, но гордую шею с символичными кольцами Венеры – признаком того, что юная нимфа сошла с лестницы в Чистилище,  чтобы сделать в эту ночь Хосока безумцем, познавшим страсть. Девушка тихо дышала ему на ухо, иногда сбиваясь на слабое мычание, потому что молодой барин не мог совладать с собой и все ощутимее давал вкусить свою  близость, свой опутанный похотью интерес. Сено путалось в ее волосах, шелестело позорно шумно под двумя телами, выдавая их местонахождение и желание, ради которого они бросили гуляющий народ. Хосок, все сильнее хмелеющий от горячей женской близости, хотел скорее услышать голос чаровницы, а еще лучше насладиться ее стыдливыми звуками блаженства, которые он бы даже и не рискнул запрещать сдерживать. Юноша отвлекается от ароматной шеи девицы, ища в полутьме звездное сияние на глади озера. И сразу же встречается с чужим взором, который с готовностью ждет чужого внимания, словно девушка пришла на казнь и ищет встречи с долгожданной смертью, настолько решительно и непоколебимо их выражение. Хосок хотел бы видеть там истинное девичье смущение, пелену греховного наваждения и стыд, присущий скромному порождению лона природы. Но юная обольстительница так и не раскрывает ему этих чувств, сохраняя недоступное пониманию упорство. Девица чуть приподнимает голову, ощущая, как ее милый друг вмиг потерял свою первичную настойчивость. Она легкой, как крыло сизой птицы, рукою касается кончиками хладных тонких пальцев бариновой щеки.  Просит своими ласковыми, ненавязчивыми действиями не переставать дарить ей жаркое внимание, дает понять, что хочет этого подарка больше любых несметных богатств. Взгляд смягчается: в озере начинают мутнеть светилы от распространяющегося по крови желания единения. Девушка глаза и вовсе закрывает, утягивая в свои нежные объятия любовника, заставляя укрыть крепким телом свою хрупкость, молодую невинность. И Чон был бы глупцом, если бы не догадался, о чем молит каждый жест волшебницы. Что желают получить эти приоткрытые, маковые лепестки, выпуская прозрачный дымок теплого пара; почему все чужое нутро дрожит и неустанно шепчет своим витиеватым языком откровенные признания греховного разума. Хосок не жаден на щедрую ласку и с искусным рвением готов выполнить любую нежную мольбу прекрасней ласточки, что самовольно прилетела в его раскрытые ладони. Да и чего грех таить – молодой барин и сам пылает летним вечерним закатом, который опускает на землю таинственную тьму. - Как же ты прекрасна, моя смелая ласточка… - хрипит молодец девушке прямо в теплые уста, сразу впитывая в себя, как трепетно веер чужих ресниц вздрагивает и кромка глаз увлажняется, выдавая волнение и вожделение, перемешанные в одном бокале. Именно такого ответа на свои действия ждал юнец. – Чаровница... Что за цветочное поле было твоей постелью? Какая горная река стачивала твои манящие изгибы? Как назывались те сочные красные ягоды, что вкушали твои уста? – Хосок не спешит задавать самый главный вопрос: «Откуда ты?», ведь на самом деле он не имеет значения ни для кого из них. Они случайные гости на любовном ложе, и необходимость знать душу друг друга излишняя. А девушка молчит, бережет свои мысли в златой клетке, лишь смотрит проникновенно и доверительно, что у Хосока вопросов не остается. Они сейчас вместе, ночь скроет их падение под своим широким беспросветным крылом. Тогда в чем смысл искать ответы, когда можно всецело погрузиться в губительную негу женских рук. И барин отказывается далее слушать голос разума. Смело прижимается устами к маковому цвету, чтобы испить из него нектар, который оберегался годами. И как же он бесподобен в своей свежести, неопытности и сговорчивости. Потому что ласковая нимфа лишь на секунду торопеет и пугается, но спустя мгновение подчиняется желаниям своего вольного барина и сама позволяет расцвести цветку, дабы юноша мог его вкусить в полной мере. Жмурится, приоткрывает пересохшие от волнения губы, ждет новых ласк и влажных касаний. Хосок не торопится в распитии ее драгоценной девственности и первозданности. Но губы девицы просят внимания, просят не останавливаться, и Чон только рад сделать еще один глоток. Однако в этот раз более распутный, уже лишенный заботы о невинности. Уста сминают нежные лепестки, смачивают их пьянящим напитком, а маковый цвет в ответ все более распускается, смелеет. Язык клеймит губы девушки огнем, лавой перетекает дальше, глубже в лоно рта в поисках такого же пламени. А руки змеями-искусителями ползут с шорохом по мягкому, упругому телу, спрятанному в тонкой льняной сорочке. Пальцы правой случайно задевают темные твердые вершинки на выдающихся холмах женского достоинства. И барин увлекается, поспешно развязывая узел на горле сорочки, чтобы с аккуратностью оголить одну из полных грудей. Кончики пальцев вновь легко кружат голодными воронами вокруг ореол, с наслаждением ощущая каждую волну дрожи от импульсов наслаждения в прекрасном теле. Левая же рука же успокаивающе накручивает на пальцы пшеничные кудри, удивляясь их шелковистости. Хосок мягко прекращает поцелуй, желая подробнее рассмотреть сгорающую в желании юную любовницу, которая мечется на сене как в дурмане. Все тело девушки в своем естественном голоде ищет больше внимания, само поддается под касания широких ладоней. Она прогибается в спине, цепляется слабыми пальцами за край рубахи барина и отворачивает лицо, пряча воспламенившиеся щеки, когда Чон заменяет свои руки на груди влажным языком. Юноша слышит первые тихие постыдные стоны и чувствует, как яд вожделения бежит по венам и скапливается внизу живота, затягивает там тугой болезненно блаженный узел, который требует высвобождения. Хосок прикусывает в приливе инстинктов прибухшую горошину и тут же приносит свои извинения, залечивая пульсирующую боль поглаживающими движениями языка. Руки спускаются еще ниже, читают как открытую книгу каждый сантиметр кожи девушки, познают ее естество, ее послушность под влиянием соблазна. Оглаживают бедра, радуясь, как нежно они ощущаются в ладонях. Подол сорочки неспешно поднимается все выше и выше, разрешая юнцу познать красоту нимфы в природной честности. - Ах! Нет…- звенит голосок чаровницы в ночной тиши, до этого наполненной только слабыми вздохами нечистого сладострастия. Девушка сводит длинные ноги, будто вымощенные из фарфора, пытаясь хоть так спрятать себя от  порочного взгляда барина. – Прошу…- цепляется за запястья Чона, надеясь на его милость перед ее стыдливостью и непорочностью. А Хосок еще больше распаляется – от взора девушки, слегка влажного из-за подступающих невинных слез, и ее чистого, как пение синицы, голоса, который бурною рекою вливается в уши и бежит в самую грудь, от чего дышать не получается. И барин прекрасно знает, что это страх говорит в юной девушке, а не ее сердце, которое уже успело вкусить внимание молодого любовника. Стоит только немного постараться, увести прелестницу от предрассудков дневной жизни, ведь то, что связывает их сейчас, намного сладостнее реальной обыденности. Девушка боится его только потому, что не знает, какую негу готов ей даровать любовник. Всех девушек в этом месте взращивают в позоре за свою суть, любящую ласку и заботу. Кто знает, может ни одна баба на дворе так и не поняла сути любовных утех, ведь муж у нее грубый осел и пьяница, уважающий только свою печь и кнут. Но барин Чон не такой – он знал цену девичьей красе и боготворил ее, как боготворит нищий тех, кто подает ему хлеб и вино. И юная чаровница, так самовольно отдавшаяся в его власть, должна познать только счастье быть желанной. Сегодня ночью эта дева для Хосока – богиня страсти, сошедшая с затянутых мглою небес, и он - ее раб, который исполнит любую ее прихоть.   Поэтому юноша улыбается во тьме своей прелестнице крайне любовно и заботливо, аккуратно опуская ладонь на ее колено. - Не страшись моих касаний, повелительница небосвода…Я, твой сегодняшний раб, не смею и думать о том, чтобы опечалить  взор моей богини…- молодец смотрит на девушку внимательно, хочет смягчить ее волнение сладкими речами. Лишь бы туман горьких слез покинул гладь бескрайнего неба и дрожь в чарующем теле была признаком возбуждения, а не страха. – Что же тебя пугает? Скажи мне, не томи, дай развеять твои печали своим теплом…Этой ночью я твой…- наклоняется к ее лицу, но не порочит уста, а греет пунцовые щеки своими эфемерными касаниями, дарит ощущение безопасности. Ладони не смеют и грезить о том, чтобы вторгнуться насильно в то место, что девушка так старательно скрывает. Пусть будет так, как пожелает эта нимфа - Хосок покорен ей. Но кто же может запретить проявление душевной нежности, с которой юнец проходится по пышным бедрам,  округлым коленям, спускается к  рельефной голени, щекочет розоватые ступни. Любовник готов доказать свое обожание. Потому что губы, такие ненасытные в поисках поцелуев, готовы одарить своим жаром любой участок кожи нимфы, начиная от щиколотки. От таких одновременно неподобающих юному барину и невыносимо приятных действий волшебница зажимает рот ладонью, не позволяя огласить своим устам стоны. Язык, смело кружащий зловещий танец вокруг ее щиколотки, сводит неискушенную девицу с ума. И юноша не спешит прекращать пытку, томно растягивая дорожку влажных ласк выше. Не больно прикусывает кожу на коленке, а потом, подобно блудному коту, размашисто проходится мясистым языком по розовым следам на коже. Руки с обеих сторон поддерживают девушку за манящие бока, постепенно перетекая на дрожащие ягодицы. И молодка сдается под напором умелых ласк, решается подчиниться своим предвкушениям и мечтам. Открывается перед Хосоком, показывает ему то, чего стеснялась всего на свете более. Прячет лицо в ладонях, тяжко чувствуя, что теряет навсегда свою неприкосновенность, когда ноги мягко расходятся, приглашая барина двинуться дальше. А молодец не прекращает своих искусных мучений, с позволения прижимаясь устами к внутренней стороне бедра. Доверие, с которым девушка превозмогла принципы, внушенные ей обществом, зажигает в Хосоке уважение и желание ни за что не предать чужих чувств – в эту ночь нимфа познает обожание. Осыпая  пьянящую чаровницу плодами плотской любви, Чон тайно любуется женским началом тяжело дышащей девушки. Самый главный цветок уже увлажнился естественными соками, во всех смущающих красках рассказывая, насколько умения любовника пришлись девице по душе. - Ты чудесна…- боготворит Хосок свою волшебницу вслух, чтобы дать ей понять, что она сделала правильный выбор. Возобновляет танец языка, словно выписывая им похвалы и молитвы в честь небесного лика нимфы. И девушка теперь совсем растворилась в его руках, становясь до помешательства покладистой и раскрытой, закусывая пухлые губы, чтобы сдержать мольбы. Но все равно не смогла удержать свое тело от дрожи, когда лепестков ее распустившегося в желании бутона коснулись трепетные пальцы, собирая влагу и распространяя ее ритмичными мазками чуть выше, в самой середине. - Ах! Господин…- взывает девица, начиная трястись от безумной смеси, когда Хосок вновь повторяет свои маневры, но чуть быстрее. - Не страшись, молю…Я дал клятву богам и тебе, что не причиню тебе вреда…Разве больно? – интересуется провокационно, хотя убежден, что нет в его действиях вреда. И красавица подтверждает мысли барина, выстанывая протяжно от невозможности сдержать прекрасного ощущения наслаждения, которое ранее ей и не снилось в самых греховных и порочных сновидениях. Юнец усмехается, довольный реакцией любовницы. Его самого окатывает приливом вожделения, от которого штаны становятся до мучения неудобными. Потому что он добился своего – девушка перед ним впервые вкусила осознание того, что любовные утехи могут быть подобны вознесению на небеса. Однако барин не спешит удовлетворить свои низменные желания, потому что не он повелитель в этих сумерках, а юная лазурная царица, испившая кубок разврата, пусть еще и не до последнего глотка. Хосок замедляет движения пальцами, чувствуя, насколько они пропитались соками. Видит, как сокращаются мышцы женского лона, как будто призывая углубиться в него. От таких картин перед взором барин начинает дышать чаще, понимая, насколько он голоден и развратен. И пальцы, скользя, смещаются чуть ниже. Средний выдвигается вперед и совсем невесомо продвигается чуть внутрь, сразу же ощущая давление стенок. Хосоку и спрашивать не нужно - сразу становится ясно, что девушка невинна, и его жадность может навредить ей и ее телу, а цель у барина одна – довести нимфу до исступления от прекрасных ощущений. Чувствуя, как чаровница замерла в ожидании чего-либо, Чон выдыхает судорожно и убирает свои руки, обнимая ими бедра. Кончик пальца внутри заменяет раскаленный язык, проникающий совершенно безболезненно и заставляющий молодку открыть рот в немом вскрике, потому что это влажное нечто делает невообразимые вещи, от которых раскаты молнии бушуют внизу живота, принося истому и сладострастную боль – незабываемые ощущения за гранью разумного.  Девица резко поднимается на локтях, чтобы протянуть свои дрожащие руки к любовнику. Она обхватывает ладонями чужое лицо и призывает к себе, чтобы в эту же секунду прижаться своими устами к Хосоковым, По щекам непроизвольно покатились драгоценные камни, а своеобразный вкус губ барина выбил воздух из груди. Девственная девушка никогда бы не смела и подумать, что мужчина может быть таким щедрым на ласку и внимание, а стыд для него и вовсе будет не знаком. Таким божественным ей показался Хосок, что слезы благодарности  хлынули из небесных глаз ее. Всех слов бы мира не хватило, что описать, насколько важной в этот момент почувствовала себя нимфа и как бренен оказался мир по сравнению с теплом мужского тела. Смесь губ выходит по-милому неумелой и робкой, но такой чувственной, что девушка, как бы по наитию, прижимается своим естеством к естеству барина, неспешно двигаясь в поисках тех самых волн наслаждения, что Хосок дарил своими пальцами. Молодка медленно открывает глаза, любуясь красивым юношей, которого она выбрала разделить эту ночь. Она слышит и чувствует, как сильно желание Хосока, ведь он несдержанно рычит ей в губы, толкаясь своей твердостью между ее ног. - Меня выдают замуж…- отрываясь от поцелуя, начинает девушка, вдруг понимая, что хочет быть честной перед этим человеком. – Будущий муж мой мне противен – он пьет за трех и ест за пятерых, а слова против не терпит…Обещался меня уму разуму научить…ах…- она стонет, прерывая свою речь, когда Хосок толкается чуть выше, задевая то самое заветное место. Но юноша вдруг останавливается на этом, начиная прислушиваться к ее речам. Он не ждал их, но раз волшебница решила открыть свою душу, то он будет тем, кто разделит тяжкую ношу. - …Не хочу я дарить ему себя…Без любви и уважения…Пусть я ощущу хоть один раз счастье от того, что со мной рядом именно тот, кто мил мне по сердцу...Хоть так останусь верной себе …- девушка с робкой нежностью обнимает весь облик Хосока взором, давая понять, как он приятен ей. – Поэтому без страха пошла я в твои руки… И теперь, пусть упадет на мое бренное тело небосвод, я не пожалею…- и вновь прижимается к губам Чона, даря сухой, но полный счастья поцелуй. – Прими мой самый драгоценный дар и испей мою невинность до дна…- чаровница с легкой улыбкой берется за подол сорочки пальцами, желая от нее избавиться и показаться любовнику во всей красе, но ей не дают. Хосок удерживает порыв девы, за запястья привлекая ближе к себе, чтобы заключить в полные понимания оковы. Слова молодки, переполненные до краев горечью девичьей доли и радостью от возможности сделать так, как велит сердце, тронули спокойное к людским страстям сердце Чона. Он не влюбился в смелую богиню цветочных полей, но остаться к ней равнодушным не смог. Потому что она даже в своей жизненной безысходности осталась свободной ланью, царствующей над своим телом и духом. Юноша в какой раз ощутил восхищение, равное поклонению. - Ты воздух в моей груди, этой ночью я дышу только тобой… Я, плененный твоими чарами раб, сделаю все, чтобы ты почувствовала себя любимой…Прими мои ласки и растворись в них…- дает обещание и закрепляет его нежным, как пар над водой в летнее утро, соитием губ. И Хосок понимает, что не может допустить такого обращения с чаровницей, как это происходит с распутными девками со двора, которые уже давно прознали, как ощущается единение с мужчиной. Будь юноша менее терпелив и разумен, он уже давно бы заполнил неопороченное лоно девушки собой, что могло бы только причинить боль девственному телу и такой же душе. Молодка же желала удовольствия, чистого и бескрайнего. И барин знал, как можно его приобрести, не калеча хрупкое тело. Так он исполнит ее повеление и не опорочит честь, которая в их время стоит слишком дорого. Юноша отрывается от макового цвета с влажным звуком и перетекает устами ниже, к шее, где бьется наполненная волнением жилка. Хосок ее ловит губами, щекочет языком, вслушиваясь в одобрительные всхлипы. Он приспускает свои штаны, наконец, высвобождая свое желание, чтобы теперь вновь прикоснуться им к ожидающему ласк цветку. Закат полыхает на щеках девушки, стоит ей только понять, что теперь они с Хосоком близки неизмеримо. Его твердое, упругое естество обнимают лепестки, словно сама природа повелела их союзу свершиться. Их влага мешается, подобно крови при клятвенном обряде, и позволяет начать двигаться в ровном, постепенно нарастающем темпе. Жаркое лето в облике этой девы обдает барина огнем и негой, вызывая неутолимую жажду. И он тянется к сладкому нектару ее тела: испивает из острых ключиц живительное вино, утоляет звериный голод в ее пышной груди, залечивает раны, перекатывая на языке вкус ее кожи. Хосок видит, как и нимфа тлеет в его руках, словно все человеческое покинуло ее, оставляя только любовный порыв - врожденный, неутолимый и необузданный. Девушка хватается за юношу: прижимает к своей груди руками, как бы указывая, какое место на ее теле просит ласки больше всего; опоясывает ногами, чтобы их горящие в мутном удовольствие телеса ни на секунду не теряли пламени друг друга; сама приподнимает бедра навстречу толчкам, чтобы желание Хосока плавно скользило и точно дразнило центр бутона. Чон поддерживает ее за ягодицы, вновь и вновь размазывая их смесь по покрасневшему от трения и возбуждения цветку. В глазах все плывет от вида розовой кожи, покрытой мелкими каплями испарины. Он видит, как девушка под ним все сильнее начинает дрожать, движения и стоны ее становятся все более отрывистыми – юная прелестница в первый раз близится к грани блаженства. Барин улыбается и резко перекатывается с чаровницей в руках. Теперь он усаживает ее на себя, видя, как та теряется в пространстве. Юнец любуется своей богиней: волосы растрепались и теперь реками бегут по всему ее телу, растянутая сорочка спадает с одного плеча, оголяя бледную кожу ключиц и один полный холм с темной горошинкой, щеки налиты рябиновыми ягодами, а губы приоткрыты в желании сделать глоток воздуха.   - Ну же, нимфа лесная, не останавливайся… Двигайся, утопи нас в райских водах…- молит Хосок, обхватывает ее талию одной рукой, а другой лаская оголённую грудь. С нажимом давит на талию, показывая, как надо двигаться и задавая ритм. Девушка стонет несдержанно, опускает Чону на грудь ладони, невесомо поглаживая кожу черед ткань рубахи, и трется об него, сама задает ритм. Кожа тел со шлепками соприкасается, развращая их разумы еще больше. Молодка чувствует, как вся кровь внутри бурлит и собирается в самом центре бутона, из-за чего каждое прикосновение к нему божественно. Поэтому она ускоряет свои толчки напряженными бедрами, чтобы угнаться за невозможно прекрасными ощущениями. Хосок догадывается, что нимфа готовится сделать последний глоток из кубка, и сам поддается своим желанием ей навстречу, чтобы соединить их вознесение на небосвод. В этот самый момент девушка впивается в его грудь острыми ногтями и вскрикивает, судорожно подмахивая бедрами и запрокидывая голову. Ее цветок становится совсем влажным и горячим, Хосок может представить, как импульсивно сжимается ее лоно в судороге удовольствия. Эти развратные мысли действуют на барина как яд - он задыхается и рычит.  Юноша в последний раз толкается и падает на большой скорости в бурный поток, ведущий к достижению пика удовольствия. Он растворяется в блаженстве следом за молодкой, пачкая ее белую, недавно невинную сорочку своим семенем, которое становится явной печатью порока на чужом дрожащем теле. Девица опадает безвольно Хосоку на грудь, прижимаясь так близко, словно ища защиты и покоя. Молодец облизывает пересохшие губы, гладит девушку по голове, руками аккуратно поправляя ее сорочку. Юная нимфа слезает с него, укладываясь под боком и молча подставляя себя под успокаивающие касания. Тело все еще накрывает дрожь, но она не так значительна, ведь ее перебивают нежности юноши, который хочет, чтобы девушке было покойно. Она подарила Хосоку себя, а Чон одарит ее той самой любовью, о которой она просила, пусть и всего лишь до рассвета. С возрождением света на земле  все чары опадают, магия прячется в подземный мир до следующего призыва, любовь разбивается о новый суровый день. Хмель более не властен над народом, веселье не приносит безразмерного счастья, тепло чужого тела не греет. Девушка просыпается, ощущая обжигающие касания светила. Она вдыхает полной грудью, понимая, что более ее здесь никто не держит. Юноша исполнил обещание, и теперь клятвенно свободен. Молодка мягко покидает  объятия Хосока. Она должна уйти и более никогда не попадаться юнцу на глаза - так велит судьба, у каждого из них она разная. Она ему не нужна, пусть он и был так добр к ней. Нимфа позволяет себе лишь единожды взглянуть  на спокойно спящего Чона. Она наклоняется к нему, любовно оглаживая его скулы, острый нос, гордые губы. Девушка знает, барин навсегда останется в ее разбитом об жестокую реальность сердце. Он не дал ей умереть от тоски, и это будет удостоено благодарности, пронесенной через года. - Спасибо…- шепчет дрожащим голосом и более не может оставаться с этим человеком наедине. Молодка выбегает из сеновала, получая пощечины прохладного ветра. Ей нужно уходить в свой мир, иначе она навсегда останется в воспоминаниях о самой волшебной из ночей. Когда очнется Хосок, солнце будет уже в зените, и от девушки останется лишь вмятина на сене. Все, как должно было быть. Вот только молодой барин ошибся, решив, что он навсегда забудет свою лесную богиню. Ее ласковая улыбка, звездные глаза, маковый цвет на устах, горящий закат на щеках и тихая любовь застыли ярким образом перед глазами. И теперь Чон даже и не знает: дар это был или проклятье.