Colors of the wind

      Солнце. Нещадно палящее, яркое и зорко наблюдающее за каждым существом, что ходило под ним. Кругом было пустынно, ни одного раскидистого дерева, в тени которого представлялось возможным укрыться от зноя. Глядя на эту засушливую местность, в памяти тотчас восставали из прошлого давно погребенные пейзажи детства: ива, склонившая голову над небольшим прудиком в саду; зеленая сочная трава, покрытая утренней росой; душистые цветы, окружавшие дом плотным кольцом и своим ароматом привлекающие насекомых, спешащих украсть немного сладкого нектара. Там, возле пруда, была разбита беседка, увитая плющом, за который упорно цеплялся настырный вьюнок, а посреди этой небольшой, но красивой ротонды стоял кофейный столик, куда летом каждое утро слуги выносили ароматный чай с целебными травами, а к нему обязательно что-то сладкое, например, столь горячо любимые многими барынями засахаренные фрукты и ягоды, порой с медом, порой без. То были воспоминания давно забытые, к которым крайне болезненно возвращаться. А удушливый зной да пустынный пейзаж еще больше отвращал от прежних красот, к которым уже более никогда не вернуться, а значит не стоило хранить в памяти да восторгаться тем, что безвозвратно утрачено. — Баю-баюшки-баю, не ложися на краю… Из горла вырывается удушливый кашель, — спазматический и сухой, — и песня на мгновение затихает. Солнце начинает плыть перед глазами, двоиться, будто весь мир закружился в причудливом танце, постепенно все сильнее погружаясь во тьму. Вначале то были лишь черные пятна, которые можно просто сморгнуть, но вскоре пелена мрака окутала с головой, и стало трудно дышать. Последнее, что услышала пустыня, перед тем, как из узкой груди вырвался последний вздох, были слова любимой с детства колыбельной, которую когда-то, в том самом далеком прошлом, одной маленькой девочке из Иркутской губерни пела перед сном любимая мама…

***

» — Ведьма! Околдовала меня, одурманила! Холодные, костлявые руки хаотично блуждают по ее телу, сжимают маленькую грудь, рвутся скользнуть под юбку, но пальцы слишком дрожат и слишком неловкие, а потому вновь возвращаются к уже расшнурованному лифу, больно выкручивая припухшие соски и оставляя на коже череду свежих синяков. Василиса вбирает воздух через плотно сжатые зубы, шипит, как дикая кошка, но не дергается, поскольку знает — будет только хуже. Широкая ладонь хватает ее собственную, настойчиво ведет к слегка возбужденному мужскому естеству и заставляет тонкие пальцы сомкнуться вокруг дряблой кожи. Нужно потерпеть, всего лишь несколько мгновений и все закончится, а потому девушка уже заученными движениями ведет рукой по всей длине члена, зная, как нужно сделать так, чтобы зажавший ее в стойле мужчина излился как можно скорее. Он едва не откусывает себе язык, когда она слишком грубо сжимает у основания, но следом блаженно стонет, поскольку ловкие пальцы уже ласкали головку, то и дело вновь проводя по всей длине, пока ладонь не становится липкой от брызнувшего тонкой струйкой семени, — такого же мертвого, как и ее собственное чрево. — Вес, девочка моя… — Меня зовут Василиса. Она отталкивает его и покидает стойло, пользуясь тем, что мужчина слишком занят застегиванием ремня на болтающихся вокруг тощих ягодиц штанов, и опрометью бежит к себе в комнату, даже внимания не обратив на полный беспомощного гнева взор хозяйки дома. Обтерев ладонь о какую-то тряпицу, девушка буквально падает на кровать, плотно зажмурившись, дабы рвущиеся наружу слезы не брызнули предательски из глаз. Внизу слышутся голоса, — видимо, старый Малькольм вернулся в дом. — И долго ты еще будешь предаваться с ней греху? Ты же пятнаешь душу… — Замолчи, Мэри-Энн! Тебе не понять… Василиса презрительно кривит губы, все еще чувствуя прикосновения старого фермера к своей коже. Кто бы мог подумать, что ее жизнь повернет именно в такое русло. Если бы она знала, чем закончится для нее это путешествие с отцом, то никогда бы, даже ценой своей жизни, не поплыла за ним в Новый Свет, как обозвали эту землю иностранцы. С того момента, как ее нога ступила на судно, все будто перевернулось, раздробилось на мелкие осколки, и собрать свою судьбу воедино более не представлялось возможным. Интересно, как там сейчас в родном краю? Помнит ли ее кто, скучает ли по ней. Может быть, Николай все еще навещает временами их заветное место возле моста, в надежде вновь увидеть возлюбленную, а может даже справляется у кого насчет нее… — Она принесет в нашу дом погибель! Эта девка порченная! Василиса глубоко вздыхает, пытаясь унять бушующую в теле дрожь. Все это пустое, одни иллюзии. Коля наверняка уже давно женат, детей может растит, и точно забыл чужие объятия жаркие да пылкие признания под лунным светом. Она не была нужна в своем доме, а здесь и подавно. Никому в целом мире она не нужна».       Дым. Сладковатый, пробирающийся сквозь дрему и насильно выталкивающий в живую реальность. Кто-то явно развел костер. Василиса приоткрывает глаза, чувствуя, как к горлу тотчас подступает тошнота, и через силу поворачивает голову в сторону источника света, что яркими всполохами играл на красноватых стенах пещеры. Да, то точно была пещера, через вход в которую внутрь проникал яркий лунный свет, серебристым сиянием озаряющий небосвод и маленькие звезды на нем. Снаружи послышался одинокий вой, жалобно взывающий к ночному светилу, и вскоре ему завторило еще несколько голосов, таких же печальных и тоскливых, однако один из них звучал громче остальных и был преисполнен такой душевной болью, что на мгновение Василиса забыла о собственных горестях, как заколдованная погрузившись в музыку детей ночи. Она должна была умереть там, посреди пустынной земли, которую изнуряло палящее солнце, но кто-то спас ее, притащил в эту пещеру, и неизвестно во имя какой цели. Ужасно хотелось пить, а каждое движение отдавалось в голове резкой болью. Прошло какое-то время прежде чем девушка поднялась на ноги и шаткой походкой направилась к выходу из пещеры, дабы для начала просто осмотреть местность, куда ее занесла судьба. Внезапно послышались раскаты грома и в воздухе запахло озоном. Молния разрезала небо пополам, сверкнув ярче самой луны, а вместе с ней вначале робкие, но вскоре хлынувшие мощным потоком капли дождя замолотили по камням, орошая иссушенную почву. Когда вдали раздался крик птицы, — пронзительный и резкий, — Василиса от неожиданности дернулась, а ее сердце застучало быстрее. Обычно животные всегда чуяли непогоду и прятались к началу метели или грозы в укромных уголках, однако этот зверь бесстрашно парил точно над пещерой, рассекая воздух мощными взмахами крыльев, сверкающих серебром луны. Василиса видит, как огромная хищная птица замирает в воздухе, подняв кривой клюв высоко к небу, и внезапно издает дикий крик, способный сотрясти даже массивный горный хребет, отчего дождь пошел еще сильнее, плотной стеной замолотив по жаждущей влаги земле. Девушке страшно, но в тоже время она не может отвести глаз от этого волшебства, посылающего по ее телу волну странного трепета. Жажда вновь напоминает о себе, и Василиса выходит под ливень, сложив ладони чашечкой, дабы набрать воды. Она сама промокает за считанные мгновения, радуясь влаге, несущей жизнь. Все ее тело расслабляется, а мучающая тошнота отступает. Ей снова хочется жить. Девушка уже было хотела возвращаться в пещеру, слегка обсохнуть у разведенного кем-то костра, но, бросив взгляд в сторону, вдруг замирает, не в силах даже издать крика, тотчас застывшего в горле. В нескольких шагах от нее стоял мужчина, обнаженный торс которого блестел от воды, нещадно полосующей его крупными каплями, точно плетьми, а смоляные волосы, цвета вороного крыла, свисали длинными прядями почти до самой талии, украшенные вплетенными в них перьями и бусинами. Он прищурился, пристально глядя на испуганную девушку, и маленькими шагами стал сокращать расстояние между ними, двигаясь плавно и грациозно, точно дикая кошка. Василиса шумно сглатывает, отступая вглубь пещеры, быстро сообразив, кто перед ней стоял. Индеец, варварское племя. Когда-то русские поселенцы считали, что с дикарями можно договориться и пригоняли многих из них на работу в крепость Росс*. Когда-то многие считали, что заселение северных земель также будет делом легким, ибо не могли варвары противиться мощи Империи и являть собой угрозу для колонистов. И отец Василисы тоже так считал… Индеец говорит что-то на своем языке, для девушки прозвучавшей точно воронье карканье, подходит совсем близко, теперь уже стоя в ярком свете горящего костра, и глаза его, угольно-черные да обрамленные такими же густыми ресницами, вспыхивают странным светом, показавшемся Василисе воистину колдовским огнем. — Я тебя не понимаю! Она говорит с ним на уже хорошо выученным за столько лет упражнений с гувернанткой да общения с англичанами языке, произнося слова четко, с легким акцентом, за который прежде любой учитель, являющийся носителем, уже укоризненно взглянул бы на нее, обыкновенно всегда усердную в учебе, но сейчас это знание никак не могло помочь. Индеец либо не понимал ее, либо делал вид, что не понимал, и лишь жестами да своим вороньим карканьем давал понять, чего хочет от своей пленницы. Да, она точно была пленницей, на большее девушка не рассчитывала. Она была пленницей дома, была пленницей у старого Малькольма. Теперь ее жизнь находилась в руках этого дикаря, смотрящего на нее также остро, как хищная птица на маленькую мышку, пытающуюся затеряться в траве. — Чего ты хочешь от меня? — Уже без надежды получить ответ спрашивает Василиса, устало упав на колени рядом с костром. — Чего вам всем от меня надо? Индеец недовольно поджимает губы, глядя на чужие слезы, струящиеся по впалым щекам, но ничего не говорит, также устроившись возле огня и позволяя его жаркому пламени согреть тело. Девушка отползает к стене, бросив один единственный косой взгляд в сторону выхода. Ее не будут сторожить, ибо в такую грозу просто не сбежать. А даже если она и убежит, то куда? Этот вопрос мучил Василису с того самого момента, как ее отец умер, ибо надежды на возвращение домой у нее не было. Переведя взор на своего спасителя и пленителя, она разглядывает его, благо что тот был занят лишь поддержанием огня в пещере и, как казалось самой Василисе, на нее саму внимания не обращал. У него была бронзовая кожа, — не красная и не черная, но тронутая изрядно палящим солнцем, — на которой свет пламени играл яркими золотыми переливами; крепкое тело с хорошо развитой мускулатурой говорило о том, что мужчина явно не голодал, либо сам умело добывая себе пропитание в этих на вид бесплодных землях, либо получая самый лучший провиант в своем племени от охотников. Василиса не знала много о быте индейцев, но предположила, что этот дикарь вероятно являлся воином, хотя оружия при нем девушка не заметила. В отличие от тех, кого ей приходилось видеть прежде, этот мужчина носил не набедренную повязку, а штаны из выделанной кожи, которые индеец тщательно старался высушить, придвинувшись к костру почти вплотную, ибо подобного рода изделия боятся влаги, и они были украшены тонкими лоскутами ткани разной длины, свисающими по боковым швам от бедра до самых щиколоток. Он снял свои мокасины, также поставив их рядом с огнем сушиться, и выставил руки вперед, пристально глядя на языки пламени, танцующие внутри сложенных кругом камней. Индеец был еще молодым, хотя сосредоточенное серьезное лицо ясно говорило о том, что он повидал многое и пережил немало трудностей, однако о том Василиса знать не желала. Ее собственная жизнь никогда не была сахаром, а этот варвар мог превратить ее в еще больший кошмар, чем уже доводилось испытывать. Она рассматривала его слишком долго и слишком открыто, а потому не удивительным было то, что под конец индейцу это уже надоело и он бросил на нее резкий взгляд, в котором читалось легкое раздражение. Девушка быстро опустила глаза и молча легла возле стены, повернувшись к дикарю спиной. Отец всегда говорил, что к врагу стоит обращать только лицо, только вот не желала Василиса, чтобы этот мужчина видел слезы, которые вновь брызнули из ее глаз и которые уже сложно было сдержать. Она засыпает, сама не заметив, как провалилась в дрему, а в забытие видит иссиня-черного ворона, парящего над ее головой под палящим солнцем и будто бы ведущем ее куда-то, откуда абсолютно точно уже не было дороги назад.