I see (you in) fire

В начале была песнь. Непостижимо прекрасная, она осветила мрак первозданного Ничто, принеся в себе видения нового мира. Пока еще грубый и несовершенный он покрыл смальтовой мозаикой Пустоту, озаренную Тайным Огнем, разожженным в ее безжизненном сердце. Так появился Эа. Бильбо Бэггинс с (тогда еще) безупречной репутацией почтенного хоббита из приличной семьи знал эту историю. Его матушка, Беладонна Бэггинс (в девичестве, упаси Эру еще раз про это вспомнить, Тук) часто пересказывала маленькому Бильбо наряду с другими историями и сказания о сотворении мира Илуватаром и Аинур (Валар), о великой музыке и заключенных в ней образах зарождающегося Эа, о появлении в нем всего живого и неживого. Эти истории редко ходили среди хоббитов, а потому интриговали Бильбо еще больше. В такие моменты он любил взобраться на кресло-качалку у камина в сердце норы и под тихий треск поленьев и убаюкивающий мелодичный голос матери отправиться будто наяву в невероятные путешествия по неизведанным диковинным местам. На шестом десятке степенный хозяин Бэг-Энда и думать забыл об этих сказках. Он стал больше походить на старого Бунго, своего отца, столь консервативного хоббита, что казалось, будто он был напрочь лишен всякого воображения. Все существо Бильбо теперь сосредоточилось мысленно и на деле на присущих приличному жителю Шира заботах: уборке, огороде, вкусной еде и отменном табаке; всякого рода чудачества и странности ему были чужды. 26 апреля 2941 года Третьей Эпохи на пятьдесят первом году жизни миру бедного Бэггинса было суждено перевернуться: в нем (неизбежно) пробудился Тук. ☜ ☞ Дезориентированный хоббит находился на своей кровати в своем доме, но при этом совершенно не в своей тарелке. Не то чтобы он не привык к веселым посиделкам с большим размахом — такие устраивались в Шире и, конкретно, Бэг-Энде с завидной частотой, нет, к этому он всегда, как радушный хозяин великолепной хоббичьей норы с богатыми кладовыми, был готов. Однако с такой бесцеремонностью и полным отсутствием такта у тех, с кем он разделял застолье, он встретился сегодня впервые и это повергло его в неописуемый культурный шок. Не говоря уже о шоке, который он испытал, получив их щедрое предложение. Хоббит тяжело вздохнул и оперся головой о деревянную опору кровати. Его новые (нежеланные) знакомые в лице целого табуна гномов (по другому их сборище он никак не мог назвать) затихли у камина в гостиной. Наконец-то. Гама, гвалта и суеты ему хватит на весь его оставшийся век. Бильбо отчаянно хотел откинуться на накрахмаленные простыни, завернуться в уютное одеяло и забыться крепким сном, обещающим избавить от страшных воспоминаний о сегодняшнем дне, но сон не шел. А потом запел он. Торин Дубощит, предводитель всей этой компании, так его представил Гэндальф (хитрый старый засранец, чтоб у него отсох его посох), стоял с курительной трубкой, оперевшись на камин. В его бездонных глазах цвета крепкого харадского кофе (который так любил Бильбо) плясали крохотные огоньки, но взгляд был обращен не на пламя, а куда-то далеко-далеко за пределы Шира. Его товарищи разместились неподалеку и тоже крепко задумались каждый о чем-то своем. На самом деле мысли всех гномов без исключения сейчас витали над вершиной их покинутого дома, их некогда великого королевства, их Одинокой Горы. Сгустилась мрачная тишина. Любые слова были излишни и гнетущая тоска на сердцах наугрим нашла свой единственный выход — в песне. И Торин запел. `Aifal ainad-Khishbanâd khel Aitumundûm kagamilfêl… В просторной комнате разлился бархатистый баритон. Полная тревоги и надежд песня о родине и изгнании, о предстоящих трудностях и походе вытеснила сгустившийся мрак и обволокла сердце каждого присутствовавшего гнома. Вскоре к голосу короля в изгнании присоединились другие, твердые и глубокие. Манкий голос Дубощита, выделяющийся в импровизированном хоре, околдовывал. Несмотря на резкость и грубость звучания отдельных слов, складывающиеся фразы звучали мелодично. Бильбо не старался вникнуть в смысл разлившейся величественным бурным потоком песни, да и не мог — попросту не знал кхуздул (он предполагал, что это был именно он), но она все равно увлекала его и куда-то звала. Бильбо впал в оцепенение. При встрече он успел оценить этого короля (как и всю их шайку-лейку) как чрезмерно неприятного напыщенного индюка, с которым он никогда и ни за что не хотел иметь дел. Но в обволакивающем голосе Дубощита хоббиту вдруг отчаянно захотелось потонуть. Неожиданная реакция всколыхнула было в нем возмущение, толкавшее подняться с кровати и убраться куда подальше в самый дальний уголок дома, но вместо этого Бильбо незаметно для себя и других поравнялся с Гэндальфом, выпускающим облачка табачного дыма и наслаждающимся песней, стоя в проеме между спальней и гостиной. Впервые это случилось как раз тогда. Сознание Бильбо отрешенно покачивалось на волнах чарующей мелодии, когда ему вдруг почудилось, что он начинает понимать слова тоскливой гномьей песни. …уйдем на рассвете, пусть бесится ветер… Но что еще хуже — в танцующем пламени горящего камина ему стали мерещиться смутные образы. Хоббит ошарашено уставился на огонь. Всего на короткий миг в его центре он разглядел очертания… себя. Себя и подозрительно знакомых гномов на пони, бредущих по тропе где-то на окраине земли хоббитов. ☜ ☞ Бильбо, так и стоявший неподвижно в проходе, рвано выдохнул. От огненного морока он очнулся столь же быстро и незаметно, как и провалился в него. По крайней мере так ему казалось. Видимо только казалось: проницательный взгляд волшебника, обращенный на него, говорил об обратном. Песня к тому времени стихла, гномы начали разбредаться по норе в поисках привала; хоббит тоже хотел было крутануться в проеме и улизнуть, плюя на все правила приличия и гостеприимства (ему было уже все равно, куда эти оголтелые бородатые дармоеды бросят свои огромные туши), но его замыслы пресекла положенная ему на плечо рука Гэндальфа. Волшебник склонился к лицу хоббита. — Бильбо, с тобой все в порядке? Ты выглядишь еще более испуганным и растерянным, чем когда тебе рассказали про дракона. Хоббит поежился от пристального внимания волшебника и отвел глаза в сторону. Он не до конца понял произошедшее и не хотел признаваться в том, что ему могло что-то почудиться, не только Гэндальфу, но и самому себе. Он Бэггинс, а Бэггинсы таким не страдают. — Со мной все в порядке, не считая всех дурных, неприятных и весьма раздражающих вещей, с которыми мне пришлось сегодня столкнуться по твоей вине. Так что теперь я хотел бы отправиться спать и забыть этот вечер как страшный сон. Волшебник усмехнулся, в его взгляде плясала искорка озорства. Про себя он подумал, что хоббит, пожалуй, обскачет любого гнома в сварливости и бараньей упертости, так что еще непонятно, кто из них тут для кого будет более неприятным и раздражающим. Вслух он ничего не сказал и, тяжело вздохнув, убрал руку с плеча Бильбо. Гэндальф протер табачную трубку и засунул ее в глубокий карман своего длинного серого плаща. При этом он продолжал поглядывать на хоббита из-под кустистых бровей. — С виду ты очень изменился с последней нашей встречи, Бильбо, — волшебник почувствовал, что раздосадованный хоббит сейчас разразится протестами и спешно продолжил, — но изменилась ли от этого твоя суть? Перед сном прошу лишь хорошенько обдумать предложение в последний раз. Мы отправимся в путь ранним утром и будем рады видеть тебя среди нас. Ничего не ответив, но про себя все уже решив (и, конечно же, не в пользу похода, какая чушь), Бильбо устало побрел в свою спальню. — Тук-тук. Кто там? Тук, Тук! — последнее, что пришло на ум мистера Бэггинса перед тем, как он провалился в спасительное забытье.