foo fighters - everlong
Когда он утыкается в чью-то грудь, по инерции отшатываясь назад, то не сразу понимает, с кем столкнулся. Настолько сильно задумался, что даже не замечал, куда идёт. — Извини, — на автомате бурчит Чуя, поднимая голову, чтобы посмотреть в лицо его случайной жертвы. А потом его глаза расширяются в удивлении, когда он понимает, кто стоит перед ним. — Дазай?! Он улыбается краешком губ, пока Чуя глупо моргает и пытается уложить в голове то, что сейчас видит своими глазами. Дазай вырос. Правда, вытянулся сантиметров на десять, и теперь был заметно выше Чуи. У него был более четкий овал лица, больше не похожий на детский. Он повзрослел — и это было заметно. Волосы больше не топорщились, а как будто даже красиво вились, обрамляя лицо каштановыми волнами, а челка больше не закрывала один глаз. С одной стороны Дазай даже заправил прядь за ухо, открывая вид на острые скулы и чистую молочную кожу. И никаких пластырей. Он всё ещё был таким же худым и угловатым, но теперь это выглядело пропорционально, словно так и должно быть. От его рубашки пахло древесным одеколоном, и Чуя даже не заметил, что задержал дыхание — то ли чтобы прочувствовать этот запах подольше, то ли чтобы не чувствовать вообще. А глаза, тёмные глаза остались такими же. И тьма, плещущаяся на дне коньячных радужек, и вечная насмешка над самим Чуей. Он вдруг понимает, что молчит уже очень долго. Он пялится. Натурально так стоит и разглядывает Дазая, как будто в первый раз. — О, ты настолько сильно по мне соскучился, что даже потерял дар речи, Чу-у-я? — ухмыляется Дазай. Конечно, он всё видел. Конечно, он всё прекрасно понял. — Чего?! Тебя в детстве головой роняли, или ты сам откуда-то ебнулся, телебашня? Чуя складывает руки на груди и отходит на полшага назад, чтобы не быть в такой отвратительной близости к нему. Ему не понравилось. — Я по крайней мере вырос, в отличие от некоторых гномов, — хихикает Дазай и похлопывает Чую ладонью по голове. Гриффиндорец тут же перехватывает его руку и отбрасывает. — Во-первых, ласты не распускай, тупая скумбрия. Во-вторых, ещё раз назовешь меня гномом, и я поотрываю тебе обе ноги, — шипит Чуя, с вызовом глядя Дазаю в лицо. — А в-третьих, съебись с дороги. Он отпихивает его, напоследок больно тыкнув в бок, и быстрым шагом идёт по узкому коридору вагона, не оборачиваясь. Дазай ничего не говорит. В купе, где разместился Чуя, сидели Тачихара, Акутагава и его младшая сестра со Слизерина — Гин, видимо, за компанию. Они что-то бурно обсуждали, пока Накахара не влетает злой фурией, громко хлопнув за собой дверью. Он на пару секунд прислоняется лбом к двери, собираясь с мыслями, а потом спокойно разворачивается и садится на своё место возле окна. На него молча смотрят три пары глаз, переглядываясь, словно решая, кто осмелится спросить, чем так разозлен староста. Каждый из них и так догадывается, но упомянуть это имя вслух — значит, разозлить Накахару ещё больше. — Чуя? — осторожно зовет Тачихара. На правах лучшего друга он заговаривает первым, зная, что ему простительны любые неудобные вопросы. — Всё нормально? Он упрямо смотрит в окно, наблюдая, как на улице сгущаются сумерки, как мимо проплывают зелёные, густые кроны деревьев, а вдали, прямо на линии горизонта, виднеется алая полоска закатного неба. Широкие равнины и склоны распахнулись вокруг железной дороги, а далеко внизу, под каменным мостом, течет широкой лентой река. Пейзажи Шотландии всегда восхищали Чую. — Да, — вздыхает рыжеволосый парень, не поворачиваясь. Он уже успокоился, но теперь в его глазах плещется тихая грусть. — Кто уже успел испортить тебе настроение? — спрашивает Тачи, наклоняясь ближе к другу и пытаясь заглянуть тому в глаза. Чуя ухмыляется, наконец встречаясь взглядом с Мичизу. — А то ты не знаешь. Да всё нормально, я просто удивлен, — отвечает Чуя. — Удивлен? — Кажется, я поняла, — вставляет Гин. Её угольно-чёрные волосы собраны в высокий хвост, на плечи накинута мантия, а руки сложены на груди. Она едва заметно щурится, будто улыбается глазами, и в них сквозит понимание. Гин, очевидно, уже виделась со слизеринцами. — А? Что ты поняла? — Тачихара мгновенно переключается на девушку, глядя с мольбой в глазах. Она поднимает уголки губ. — Просто Дазай за лето вытянулся, и теперь он, кажется, сильно выше Чуи. И, зная его, не упомянуть тему роста он не мог. — Да он придурок, Чуя, забей, — закатывает глаза Тачихара. — Ты же знаешь. Знает. И всё равно Дазай бесит, до дрожи, до скрежета зубов. Как было спокойно летом без этой приставучей кучки бинтов — и неважно, что это Чуя в него врезался в коридоре, где развернуться нельзя. Нечего на дороге стоять. Он думает, что судьба — или кто там, сверху? — смеялась над ним с того самого момента, когда всё в его жизни поменялось. С того самого дня, как он переступил порог старинного шотландского замка, верхушки башен которого, казалось, подпирали темный небосвод. Хогвартс пылал величием. Уютом. Теплый свет из окон замка струился сквозь осенний туман, окутывая плечи маленьких волшебников, обнимая и принимая в свои стены детей, что приехали со всех концов земли постигать искусство магии. В тот день Накахара Чуя познакомился с щуплым мальчишкой с пластырем на лице. И сразу же чуть не подрался с ним. Мальчишка этот, как он помнил, подошел к нему первым, и с лисьей ухмылкой спросил: — А ты знал, что у рыжих нет души? Врезал он тогда ему знатно. До драки не дошло — спасибо профессору, что вовремя появилась перед толпой первокурсников. И Чуя все равно успел прошипеть наглому мальчику, что теперь пластырь на его лице наклеен заслуженно. И в нос он получил заслуженно, а если мало — найдет и врежет ещё раз. А потом этот мальчишка оказался на Слизерине. Сам Чуя поступил на факультет гордых львов, Гриффиндор. Шутка про цвет его волос была, как оказалось, первой из сотни других, что посыпались на Чую сразу после праздничного ужина в первый день. Тогда же он узнал имя бинтованного придурка — Дазай Осаму. Так началась долгая вражда между двумя юными волшебниками, один из которых имел язык без костей, а второй ненавидел идиотские шутки. В судьбу Чуя не верил, как и в то, что это она — великая, могущественная и очень умная — как смешно! — свела его тернистый жизненный путь с таким человеком, как Дазай. Он считал это лишь случайным стечением обстоятельств. На его месте мог быть любой другой человек, и также на его месте разные люди отреагировали бы по разному. То, что Чуя постоял за себя и ударил Дазая, совсем не сыграло, как эффект бабочки. И совершенно не повлияло на все последующие события. Ведь списывать любые действия и случайные совпадения на судьбу означало избавиться от ответственности за свои поступки. За свои слова. Как это делал Дазай. Чуя считал, что ему нужно научиться держать язык за зубами и думать, прежде чем говорить, а ещё, желательно, перестать быть таким придурком в принципе. А ещё никогда с Чуей не разговаривать, но это уже утопия. Чуя был ответственным человеком. Он быстро всему учился, и скоро стал почти лучшим на своем курсе. Почти — потому что Дазай, на удивление, оказался очень умным, схватывал всё на лету и умел гораздо больше, чем его сверстники. Так вражда между подрастающими волшебниками с разных факультетов переросла в соперничество. Они оба были лучшими. Оба были отличниками и имели самые высокие баллы среди однокурсников. Оба идеально учились и никогда не давали повода усомниться в себе и своих силах. Пока это соперничество за место лучшего из лучших с годами не превратилась в целый квест — «как не вылететь из школы за поведение». Дазай был зачинщиком. Чуя не мог не реагировать. Они открывали тайные проходы в замке, бегали по коридорам после отбоя, прячась от старост, они подбрасывали друг другу в сумки клей, жуков, навозные бомбы, икотные конфеты, проклинали друг друга во время постоянных стычек, то вызывая фурункулы на лице, то меняя цвет волос, то ещё что похуже. В этот период их боялась вся школа, включая преподавателей. Увидишь Дазая и Чую вместе — жди беды. К концу пятого курса они, казалось, успокоились. Учитывая, что они оба в этот год были назначены старостами своих факультетов. Свободное время они тратили на выполнение своих обязанностей, и потому, даже часто пересекаясь и встревая во взаимные оскорбления, школу они не громили и даже особо не мешали другим учащимся. Пока в последний день перед каникулами Дазай не устроил потоп в гостиной Гриффиндора, пытаясь разбудить Чую в пять утра в комнате, полной воды. От злых криков Чуи в итоге проснулся весь факультет, пока Дазай, мерзко хихикая, убегал от промокшего Чуи. Времени на приключения было куда меньше из-за нагрузки по учебе. И — на пятом году у Чуи появилась девушка, что тут же сместило фокус внимания с Дазая на розововолосую гриффиндорку. Дазай, почему-то, посчитал это предательством их вражды и досаждал Чуе в десять раз больше, мешал его отношениям, подставлял, пока «сладкая парочка» не разошлась, рассорившись, спустя всего месяц. Помимо этого, Накахара столкнулся с предательством от своих лучших друзей, и к концу года остался совсем один. Он оказался в роли жертвы, которую никто не слушал и которой никто не верил. А этот ублюдок Дазай только добавлял масла в огонь, высмеивая Чую. Давил на больное. Чуя не стал терпеть и церемониться — тогда он рассорился с Дазаем в пух и прах, заодно наставив ему кучу синяков и чудом не сломав тому руку. На шестом курсе он сдружился с Мичизу Тачихарой и Рюноске Акутагавой, и только тогда в его жизни наконец появилась белая полоса. Он также начал встречаться с милой девочкой с Рейвенкло, которая в один момент вихрем влетела в его жизнь, и каждый день таскалась хвостиком за старостой Гриффиндора. Её звали Мизуки Цудзимура, и она, идеалистка, умная и красивая девушка с голубыми волосами, сразу нашла общий язык с Накахарой. Долго они не повстречались, как и с его первой девушкой. Разошлись спустя полгода. Дазай в это время активировал режим ловеласа и первого парня в Хогвартсе, подкатывая к каждой особе противоположного пола и привлекая к себе кучу внимания. Он взрослел и становился красивее, оправданно получая такое количество комплиментов и восхищения от девчонок. Помимо этого, его издевательские шутки над Чуей усилились в сто раз — ни один день не обходился без этого. Он мешал отношениям Накахары, настраивал Мизуки против гриффиндорца, зачем-то заставлял её ревновать. Дазай сам не понимал причин своих поступков, оправдывая их тем, что такого, как Чуя, не заслуживает ни одна девушка в этой школе. И вот теперь — последний год. Хогвартс-экспресс неторопливо вез студентов в родные стены замка. Каждый год первого сентября Чуя приезжал в замок с трепетом в душе. Он любил Хогвартс всем сердцем и считал его вторым домом. Школа подарила ему друзей, знания, как подарила и предательство его бывшего лучшего друга. Как подарила и вечного соперника и врага, а также напарника в спонтанных приключениях. Иногда их ставили в пару на совместных уроках Гриффиндора и Слизерина; ругаясь и закатывая глаза, они сдавали идеальную работу, тем самым подавая пример остальным ученикам. Преподаватели продолжали совмещать их в пару, и ни Чуя, ни Дазай не могли ударить в грязь лицом и напакостить другому, ведь виноваты в конце концов всегда будут они оба. Он думал о том, что его ждёт. На пятом курсе Чую назначили старостой факультета, как и Коё — аловолосую красавицу с их же курса. В том же году вместе с Чуей старостой был назначен Дазай. Он и его подруга Акико Йосано, девушка с каре и маниакальной улыбкой, стали представителями Слизерина. Чуя не был удивлен. Он был очень раздражен тем, что теперь ему придётся видеть забинтованного мудака в два раза чаще, а ещё умудряться с ним же решать дела старост. С этим пришлось очень скоро смириться; даже если Дазай бесил больше обычного. Чуя всё так же огрызался на его шуточки и давал пинков этому бездельнику, когда тот спихивал дела на других старост — вернее, на одного только Чую. На этом же они, на удивление, сошлись с Акико, давая двойные подзатыльники Дазаю. Возвращаясь из воспоминаний о прошлых годах, Чуя промаргивается. Он осматривает купе — кажется, его всё-таки погрузило в дрёму, раз он не заметил, как ушла Гин и когда успели купить сладости его друзья. На столе стояли разноцветные Берти Боттс и две шоколадные лягушки, пододвинутые к Чуе. Не забыли и взяли ему тоже — парень улыбается. До Хогсмида осталось около часа езды, и староста решает доспать остаток пути. Медленный ход поезда и приглушенный свет убаюкивают, поют свою тихую колыбельную — и гриффиндорец наконец проваливается в сон, полный детских воспоминаний.***
На собрании Чуя узнаёт, что старостами школы были назначены Куникида Доппо — знакомый Дазая с Рейвенкло, умный и прилежный идеалист, и Акико Йосано. Директор позже объяснил, почему мужскую половину школы не стал представлять Чуя или Дазай — потому что это не прекратило бы их вечное соперничество, а только усилило. Один из них чувствовал бы себя лучше второго, и из-за этого не стал бы уделять должного внимания делам старосты. Решение директора неоспоримо, и в какой-то степени Чуя был с ним согласен. Так было лучше для всех. Ему и так с головой хватало выебонов от слизеринца. Девушки-старосты глаз не сводили с Дазая всё собрание. Они шептались, говоря что-то о том, как он повзрослел и что за лето он стал ещё красивее. И, конечно, что у него до сих пор нет девушки. Какая мерзость. На урок зелий Чуя приходит в отличном настроении. Ни рожа Скумбрии на старостате, ни выведенные каллиграфическим почерком в расписании три пары со слизеринцами не смогли испортить его настрой. Он думает о предстоящем дежурстве после отбоя, которое ему придется провести сегодня вместе с одной старостой с другого факультета. К сожалению, деканы поставили к нему в пару Дазая. Это была вообще не смешная шутка, это больше похоже было на кошмар наяву, но противиться профессорам Чуя не мог. К тому же, их совместное дежурство всего раз в неделю. Либо деканы их факультетов совсем бесстрашные, чтобы ставить в пару двух не переносящих на дух друг друга людей, либо они посчитали, что эта самая разрушительная парочка одним своим существованием будет отпугивать учеников от нарушения правил. Или же они думают, что Дазай и Чуя повзрослели, успокоились и больше не враги — и это было очень наивно. Как бы не так. Чуя всё ещё ненавидит Дазая. Дазай всё ещё ненавидит Чую. — Пожалуй, начнем мы с вами сегодня с одного интересного зелья, — говорит преподаватель зельеварения, высокий, статный мужчина. Огай Мори, декан Слизерина. Он медленно помешивает жидкость в котле, что стоит в центре его стола. — Вы можете посмотреть поближе и попробовать угадать, что это. Ученики тут же поднимаются с мест и подходят ближе. Кто-то начал разглядывать его цвет и густоту, кто-то додумался понюхать, благо пробовать зелье Мори никому не дал. — Оно так вкусно пахнет, — говорит светловолосая девушка со Слизерина. Как её зовут, Чуя не помнит, зато почему-то прекрасно помнит, как она постоянно вьётся вокруг Дазая. — Хорошее замечание, — профессор Мори поднимает уголки губ. Он видит, что его лучший ученик скучающе бросает взгляд на котел, не предпринимая попыток угадать. Он также знает, что тому уже известно название и предназначение зелья, но не помучить своего студента он не может. — Вам неинтересно, Дазай? Не могли бы вы сказать, чем пахнет это зелье? Остальные ученики переводят взгляд на Осаму, которого, судя по его лицу, совершенно не волнуют сегодняшние зелья. Однако в следующую секунду он уже улыбается, самоуверенно подходя к котлу. — О, какая честь, профессор Мори, — Дазай аккуратно наклоняется над зельем и вдыхает его запах. Студенты с предвкушением наблюдают за его выражением лица. Дазай слегка хмурится, но больше не выдает никаких эмоций. Его реакция никем не понята, пока он не говорит свой вердикт. — Оно пахнет… хм, алкоголем, крабами и чем-то вроде свежего пергамента. Или новой книги, — слизеринец приставляет палец к подбородку, словно глубоко задумался. — Это амортенция, профессор. Мощное приворотное зелье. Дазай отходит на шаг назад, решая не умничать дальше. На самом деле, он мог бы рассказать о нем довольно много; в зельях Осаму разбирался легко, а его оценки никогда не были ниже Превосходно. — Верно, — одобрительно кивает Мори, складывая руки за спиной. — Амортенция, пожалуй, одно из самых опасных и мощных приворотных зелий. Любовь оно сотворить не сможет, однако вызывает сильное, безумное влечение к тому, кто сварил зелье. Одержимость. Огай наблюдает за заинтересованными взглядами девушек, что неумело шепчутся и скрывают свои улыбки. — Я не зря спросил Дазая о запахе. Амортенция пахнет для каждого по своему, в зависимости от того, какой запах нравится человеку. На Дазая тут же оборачивается приличное количество девушек. Упс. Спасибо Мори, что теперь каждая из влюбленных в него учениц, видимо, будет приставать к нему ещё больше, пытаясь задобрить тем, что Дазай любит больше всего. Но ни одна из них не пахнет для Дазая так, как мог бы пахнуть его любимый человек. Чуя хмурится. Ему теперь и самому интересно, чем же пахнет амортенция для него. Он игнорирует самодовольное лицо Дазая, когда девочки влюбленными глазами смотрят на первую жертву Мори. Ему, честно, вообще не интересно, какие там у Дазая любимые запахи. Он и так знал как минимум об алкоголе — если вспомнить их межфакультетные тусовки в прошлом году, и никого, конечно, не волновало, что парням было всего шестнадцать. Мори предупреждает, что зелье — лишь безопасный учебный образец, и никакого влечения и одержимости оно ни у кого не вызовет. Когда он заканчивает объяснения о том, что любовь невозможно создать и вообще все приворотные зелья не приводят ни к чему хорошему, он позволяет ученикам по очереди подходить к котлу и понюхать зелье. Интерес загорелся в глазах каждого. Подростки описывали друг другу свои любимые запахи, некоторые из которых пахли как люди, в которых они влюблены. Кабинет на долгие минуты погружается в бурное обсуждение. Чуя подходит к котлу вместе с Тачихарой. Он задумчиво вглядывается в переливающуюся перламутровую поверхность зелья, вдыхает розоватые завитки дыма. Вино, запах земли после дождя, тот самый, озоновый, а ещё древесные духи. Слегка терпкие, слегка сладковатые, словно смешались в один ароматы кардамона, сандала и специй. На удивление, очень знакомый запах — но Чуя может с точностью сказать, что таких духов у него не было. Он поднимает голову, чувствуя, что на него смотрят. Сталкивается взглядом с Дазаем — и что-то в его голове с треском разбивается. Чуя почти сразу же отводит взгляд, отходя в сторону от котла, чтобы одна слизеринская скумбрия не заметила его охуевание в глазах. А Чуя натурально впал в ступор. Его зрачки расширились, почти полностью перекрывая голубую радужку. Этот древесный запах — он звучал точно также, как духи Дазая. Это был запах Дазая. О, Мерлин. Нет, такого точно не может быть. Тут где-то подвох, ошибка, или, может, сам Чуя не так понял. Ему просто нравится запах этих духов. Возможно, ему стоит купить себе такие же. Но этот запах точно никак не связан с человеком, с которым даже в теории они никак не должны пересекаться. — Чёрт, какой знакомый запах! Это ваниль? Это точно ваниль. Пахнет, как ванильное пирожное. Я определенно уже чувствовал его, как будто совсем недавно… никак не вспомню. Эй, Чуя, ты слушаешь? Тачихара щелкает пальцами перед носом друга, и тот глупо моргает пару раз, не понимая, что от него хотят. Вот тебе и хорошее настроение с самого утра. С самого утра уже всё пошло по касательной, Чуя, а до тебя только сейчас дошло. — Ты чего завис? О, или ты понял, что запах амортенции принадлежит кому-то, кто тебе нравится? — ухмыляется Тачи, приобнимая Чую за плечи одной рукой. — Знаешь, — он подносит палец к подбородку, словно снова глубоко задумывается. — Вообще-то, нет. Она пахнет вином. Мой любимый запах. Благородный и терпкий, не то, что какие-то ванильные пироженки. Рот Мичизу распахивается в возмущении, и тот наигранно громко ахает. — Черт, Чуя, ты разбиваешь мне сердце! Я думал, мы друзья… — Не осуждаю, — смеется Чуя. Тачихара шутливо толкается, пока ученики усаживаются за партами, чтобы продолжить урок. В кабинете всё ещё витает легкая суета; последний курс возбужденно обсуждает впечатления, даже когда Мори переключается на объяснения другого зелья и делает несколько замечаний. К началу следующего занятия к Чуе успело подойти три разные девочки, две из которых — со Слизерина, и сказать что-то вроде «Слушай, мне кажется, для меня амортенция пахнет тобой» и даже попытаться пригласить на свидание. Чуя устало качает головой. Слишком много впечатлений на сегодня. С Мичизу они пришли к выводу, что оба ни в кого не влюблены. Настоящим списком своих запахов Чуя делиться не стал, заменив запах Дазая на запах древесных духов — суть та же. Не хватало ещё чтобы Дазай случайно услышал, что амортенция Чуи пахнет им. Зная его, он мог уже по одному взгляду догадаться, поэтому гриффиндорец старался избегать частых переглядок с ним, и вообще вел себя, как обычно. Как и должно быть. Как и все года до этого. Признаться даже самому себе, что этот человек может быть ему небезразличен — нет. Он ни за что в это не поверит, а для того, чтобы убедиться в обратном, в том, что всё ещё ненавидит Дазая, как и пять лет подряд до этого дня, ему нужно всего ничего. Одна стычка с бинтованным придурком, одно вечернее дежурство или любой другой «диалог» — каким только может быть диалог в их понимании — и всё снова встанет на свои места. Очень просто. Чуя честно верит в это. Рюноске на перемене рассказывает, что для него зелье пахнет инжирами, чаем и чем-то старинным. Такой запах бывает у старых книг и в кабинетах в Хогвартсе, которые давно не открывали. На слова Тачихары о ванильных духах он неожиданно хмурится, но никак не объясняет свою реакцию. Следующим уроком стояла травология, первая в этом году и уже неимоверно бесящая. Чуя ненавидел этот предмет. Его никогда не прельщало копаться в растениях и корнях или досконально изучать свойства какой-нибудь лечебной травы. Ладно корни — теория на травологии была скучнее истории Хогвартса. Чуя, однако, всё же оставался отличником, и только из-за того, что он не хотел быть хуже Дазая хотя бы в одном предмете, он выполнял каждое задание и делал это почти идеально. Даже плохо разбираясь в этом предмете, он умудрялся быть одним из лучших. На самом деле, никто, кроме его близких друзей, не знал, как Чуя ненавидит ботанику. Но со связанной с ней наукой зелий он, почему-то, справлялся гораздо лучше. Ему не нужно уметь выкапывать растения и знать условия их посадки и выращивания, чтобы сварить, к примеру, сыворотку правды. А можно пойти путём наименьшего сопротивления — и просто выбить эту самую правду. В носу свербит, когда Чуя чувствует рядом знакомый запах. Он ещё не видит его обладателя, но уже знает, кто это. Надеяться на то, что этот придурок пройдёт мимо, конечно, не стоит. — Чи-и-би! Эй, Чиби, смотри! — зовет Дазай. Чуя закатывает глаза, медленно поворачиваясь к слизеринцу. — Чего тебе, скумбрия? Дазай стоит совсем рядом и держит в руках горшок с неизвестным растением. Над ним явно кто-то поиздевался — все листья окрашены в ярко-оранжевый цвет, но сделано это очень аккуратно при помощи магии, будто само растение так и выросло. Чуя не сразу замечает подвох. — Я нашел цветок, похожий на тебя! Один в один, я даже сначала спутал тебя с этим крохой! Чуя тут же вспыхивает, хватая Дазая за рубашку на груди. — Заканчивай со своими глупыми шуточками, пока я тебе пальцы не переломал, — шипит он ему в лицо. Он глубоко вдыхает, пытаясь успокоиться, и вспоминает, почему ему нужно прекращать реагировать на любые глупости, что издает поганый рот Дазая. Чувствует уже знакомый древесный аромат — духи смешались с его собственным запахом, и Чуя кривится сильнее, будто ему противно даже находиться рядом. Он хочет уйти, не видеть его никогда, но и оторвать взгляд не может. — Ты хмуришься, как мандрагора, Чуя, — восклицает Дазай. На его лице не дрогает ни один мускул, но в темных глазах мелькает что-то, похожее на умиление с реакции гриффиндорца. — Ты уже шутил про мандрагору на четвертом курсе. Повторяешься. Чуя выпускает ткань и проходит мимо Дазая, шагая к четвертой теплице, в которой через несколько минут начнется урок. — И поставь бедный цветок на место, — бросает напоследок. Тачихара уже заждался его, заняв место за столом. Слизеринцы, что наблюдали это небольшое привычное всем представление, тоже разошлись по своим местам. Сегодня никакой практики, только лекция и бесполезная писанина. Как только профессор начинает рассказывать теорию, Чуя словно отключается от внешнего мира. Он соскучился по Хогвартсу, правда — по этому ощущению дома, родного места, где каждая вещь ему знакома с детства. Люди, что знакомы ему с детства. Чуя никогда раньше не задумывался об этой стороне вопроса. Для него Дазай всегда был такой же константой, как то, что он, Чуя, учится на Гриффиндоре. Как то, что небо голубое, а трава зеленая. А ведь этот год — последний. Что будет после того, как они оба закончат школу? Разойдутся, как в море корабли, каждый своей дорогой. Не будет гонки за оценками, не будет никаких совместных уроков, не будет глупых шуток и драк. Когда-нибудь у Дазая появится девушка, и он никогда не вспомнит про заклятого врага. Чуя усмехается своим мыслям. Думает, как влюбленная третьекурсница. Когда-нибудь у него самого появится девушка — снова. Так звучит лучше. Они даже не друзья. Дазай для Чуи ничего не значит, как он может, если все их нормальные разговоры можно посчитать по пальцам одной руки безрукого? Ничего не значит. Чуя пытается понять, когда он вляпался в это всё. С того ли дня, когда они впервые познакомились, или с того, когда вместе попали в передрягу и, скооперировавшись, смогли выбраться. Он смотрит на Дазая, что так удачно оказался сидящим прямо напротив него. Его пушистые волосы ровно обрамляют лицо, а непослушная прядка спадает из-за уха. Голова слегка наклонена влево, пока Дазай пишет лекцию. Чуе хочется поправить эту прядь, убрать за ухо, чтобы не мешалась — и он ужасается, когда эта мысль так гармонично посещает его голову. Как будто он не раз об этом думал, как будто это привычное действие. Дазай на пристальный взгляд никак не реагирует, спокойно дописывает предложение, а потом заправляет злосчастную прядь за ухо. Так, как хотел сам Чуя. Как только что представлял Чуя. Он решает подумать о последствиях позже, отпуская поток мыслей в свободное плавание. Ничего страшного не случится, если он просто подумает о Дазае. Он же не замуж за него выходить собрался. Дазай поднимает голову в тот момент, когда в голове Чуи проносится воспоминание об их спонтанном детском объятии. Это было на втором курсе, когда они оба случайно забрели глубоко в Запретный лес и испугались обитающих там тварей, еле унеся ноги. Они своими детскими наивными умами думали, что не вернутся из леса живыми, а потому на адреналине и эмоциях обнялись, крепко вцепившись друг в дружку. Просто чтобы почувствовать, что они в порядке и всё закончилось. Дазай ловит его взгляд и медленно, слегка совсем поднимает уголки губ. Он дергает бровью, будто спрашивая, но сам понимает, что до Чуи сейчас не дойдёт. Знает, что Чуя не для того, чтобы что-то спросить, пялится на него всю пару. И поэтому Дазай улыбается. Улыбается больше глазами, чтобы никто не заметил мягкую улыбку, которая появляется у него при виде Чуи. Он в ответ рассматривает его, вполуха слушая лекцию, совсем переставая её записывать — всегда может списать у Йосано. Впитывает заинтересованный, почти похотливый, жадный взгляд Чуи. Он никогда на него так не смотрел. Ему кажется, что что-то с этим Чуей не так. Что он изменился с их последней встречи три месяца назад. Он кажется взрослее, собраннее. Он явно еще не перерос свой юношеский максимализм, но явно больше не ведет себя, как ребенок. Ростом он, правда, ни на миллиметр не вытянулся, зато его волосы заметно отросли — теперь Чуя собирает свои кудри в низкий хвост. А лицо у него всегда хмурое, как у обиженной собаки. Всегда, когда он видит Дазая, но не в этот момент. Чуя витает глубоко в своих мыслях, даже не замечая, что объект его беспокойных дум прямо сейчас играет с ним в гляделки. Кто кого пересмотрит. И сидят, думают. Каждый о своём. До самого конца пары ни один из них не отводит взгляд: Дазай упрямо не желая проигрывать в своей же игре, а Чуя — думая о нём и не замечая реальности. Лишь когда Тачихара бодает застывшего друга в плечо, пытаясь дозваться, тот отмирает. — Чувак, ты всю пару как в трансе просидел, — волнуется Тачи. — Всё в порядке? Чуя замечает, что большинство учеников уже собрали свои вещи и выползли из теплицы, спеша на обед. Остались только парочка слизеринцев и их негласный «король» собственной персоной. — Да, задумался просто. Я эту травологию терпеть не могу, скука смертная. Как ещё не заснул, — невесело усмехается Чуя, запихивая в сумку пустой лист пергамента. Ни слова не написал. Даже для него это уже слишком — так, в открытую игнорировать урок. Если это видел профессор, нужно будет обязательно взять дополнительное задание, ссылаясь на плохое самочувствие. У отличников всегда срабатывает. Мичизу хихикает. — Ага, мы все видели, как ты чуть не заснул, — он хитро щурится и тянет замершего друга в сторону выхода. — Что? Чего ты лыбишься? Он воровато озирается, будто их может кто-то подслушать, а потом наклоняется к уху старосты. — Ты всю пару с Дазаем в гляделки играл, думал, я не замечу? — ухмыляется Тачи. — И чего у вас там случилось, что вы никак не могли оторвать друг от друга глаз, а, колись! Чуя округляет глаза. — Чт- Я не смотрел на него! Больно надо. Я просто задумался и смотрел вникуда, — он закатывает глаза и отодвигает ладонью лицо Тачихары. — Я не виноват, что этот придурок сидел прямо напротив. А вот что он высматривал, даже представить боюсь. — Да тут и представлять нечего, — игриво двигает бровями Тачи и заходится в смехе. — Ну давай, придумай ещё одну отговорку. — Заткнись уже, идиот. Вот вообще не интересно, честно. Я сейчас откинусь, если не поем, а пока ты болтаешь, разбирают самые вкусные куски курицы! Чуя шагает быстрее, держа сумку на плече. По открытым каменным коридорам между теплицами и проходом к замку гуляет осенний ветер, ласкает щеки студентов, но не обжигает, пока ещё нет. Гриффиндорец всё ещё ходит в легкой рубашке, накинув мантию на плечи, не вдевая рукава. Сентябрьское солнце слабо греет воздух. На самом деле, на улице в это время холодно — когда дождь, когда прохладный ветер, температура не поднимается выше пятнадцати градусов. Но Чуе пока тепло. Чуя душой ещё в лете, и для него первый день учебы всегда такой. Переменчивый, теплый. Плавно перетекающий из сладкого размеренного отдыха в бурную реку учебы и обязанностей. Приключений. Азарта. Дружбы. И… любви? И любви. Чуя понимает: попал.