***
Если бы не общая любовь к Блейку, Вергилий в жизни не заинтересовался бы новым аспирантом. Во-первых, потому что он аспирант. Вергилий и сам проходил через этот ад, и о своих сокурсниках был мнения невысокого. Впрочем, он и о всей жизни в то время был невысокого мнения: оставшийся без последнего рубежа поддержки и с пятилетним ребёнком на руках, Вергилий оценивал всё в спектре от «плохо» до «быть бы мне мертвецом, по костям которого гонят плуг». Во-вторых, потому что он показался ему тихим, старательным, привыкшим держать язык за зубами… в общем, таким же, как Вергилий в его годы. Такой способ жизни не приносил ему ничего хорошего. И вряд ли Виктор кончит лучше. Тем не менее, общение с Виктором было плодотворным. Вергилию нравился его вдумчивый и всеохватный подход. Конечно, опасно в «серьёзных» работах цитировать региональные журналы с отсутствующим импакт-фактором и отрицательным Хиршем авторов, но Виктор умудрялся находить по-настоящему интересные публикации. К тому же, он читал вергилиевы работы и сделал пару очень ценных замечаний. В общем, когда Вергилию понадобилось уехать на конференцию в Гринвич — он не сомневался, что Неро протянет без него пару-тройку дней: в двенадцать лет он был куда самостоятельнее, чем большинство студентов-бакалавров, — он знал, кого оставлять на лекциях вместо себя.***
— Это темы, которые должны пройти в ближайшие дни, — Вергилий положил перед ним стопку из трёх папок. Они, тёмные и немного хрустящие, Ви немного пугали. По счастью, внутри оказалось куда меньше листов, чем могло бы быть. Они исчерканы синим текстовыделителем. Взгляд Ви скользил по строчкам, быстро оценивая, что стоит сказать, а без чего можно обойтись. — Я выделил то, что спрошу на зачёте, — Вергилий постучал ногтем по листу. Ви про себя отметил, что ему нравятся его руки — бледные и прекрасно очерченные, будто принадлежали не человеку, а работе прославленного Микеланджело. — Постарайся их не расхолаживать. Один раз упустишь, и до самой выпускной работы не соберёшь. — Вряд ли за три дня я что-то испорчу. Вергилий испытующе посмотрел на него, приподняв бровь. — У тебя был опыт преподавания? — спросил он. — Небольшие курсы в приюте считаются? — …вполне, — Вергилий постукивал коротко обстриженными ногтями по столешнице. — Если будут срочные вопросы — напишешь, я отвечу в свободное время. — Спасибо, — Ви немного натянуто улыбнулся. — Постараюсь не отвлекать тебя по мелочам. Вергилий усмехнулся. Ви вдруг подумал, что у него чертовски красивая улыбка. — Это не входит в твои обязанности. Так что если кто и должен стараться, то я, Виктор. — Мне было бы приятнее, если бы ты называл меня Ви. Вергилий вопросительно поднял брови. Ви почувствовал себя под этим взглядом немного неловко. Уязвимо — как всегда чувствуешь себя перед тем, как услышать суждение кого-то, кто для тебя ценен. — В неформальной обстановке, конечно, — поправил Ви. — Я привык, чтобы знакомые обращались ко мне вот так. — Как хочешь. Ви внутренне выдохнул.***
На самом деле, Виктор — или Ви, как он просил себя называть — оказался очень приятным человеком. С ним легко находиться рядом — чувство, которое Вергилий испытывал только рядом с сыном. Ви был отзывчивым и остроумным. Соглашался там, где стоило, и спорил там, где это необходимо. Вергилий почти жалел, что его компетенции недостаточно, чтобы курировать работу аспиранта полностью самостоятельно. Научный руководитель Ви допускал его влияние, но Вергилий согласен далеко не со всеми его правками. Постепенно их общение перетекло в более неформальное русло. Оказалось, что они оба неплохо играют в шахматы, не слишком хорошо ладили с братьями — пока не полностью оборвали общение — и чувствуют себя по-настоящему свободно только работая с текстами. Ещё Ви прятал под одеждой татуировки — сложное плетение тонких чёрных нитей. Они красиво обнимали его тонкие запястья. Его тёмные глаза, на публике холодные и часто смотрящие «внутрь себя», наедине смеялись; трогательные морщинки собирались в уголках глаз. Где-то в середине разговора ни о чём — такие заводят, чтобы слушать не слова, но голос — Вергилий, засмотревшись на его лебединую шею, понял, что пропал.***
Ви не особенно нравился архив. Он всегда выискивал кого-то, у кого можно спросить нужные документы, и не совался сюда в одиночку. Ви морально не готов быть самому себе Орфеем. Роль Эвридики нравилась ему куда больше. Сегодня его Орфеем был Вергилий. И Ви всё более чем устраивало. Даже когда он оступился — из-за застарелого растяжения левая нога так и норовила подвернуться — и едва не полетел в шкафы, Ви не потерял присутствия духа, ведь Вергилий придержал его за талию. Их лица оказались близко друг к другу. Желтоватый полумрак архива делал глаза Вергилия тёмными и по-своему тёплыми, его дыхание — слишком глубокое для человека, который просто подхватил упавшего друга — опаляло лицо Ви. Ви так и не запомнил, кто из них сделал над собой усилие и исполнил то, о чём они оба грезили. В памяти остался только момент поцелуя; только ощущение жёстких, немного искусанных губ на своих. Волосы у Вергилия тоже оказались жёсткие — их Ви пропустил между пальцами, когда положил руку ему на загривок. Когда всё кончилось и Ви позволили встать на ноги, в голове была только блаженная пустота. Так всегда, когда происходит что-то важное, но ты по-настоящему понимаешь это — в лучшем случае — через сутки или двое. — Я свободен сегодня вечером, — сказал Ви первое, что пришло ему на ум, чтобы разорвать вязкую тишину — только жёлтые лампы и гудели. — …вот здесь должны быть документы, которые ты искал, — пробормотал Вергилий, отвернувшись к стеллажу. — Мне надо будет предупредить сына. Я заеду за тобой в семь. Ви кивнул. Сердце колотилось. Но не бешено и не встревоженно — скорее, в предвкушении. — И не закрашивай татуировки, — вдруг сказал Вергилий. — Мне нравится, как они смотрятся.