Исповедь кота

Что же заставило меня считать Кёдзюро достойным человеком? Наверное, его обращение со мной и отношение – не как к вещи, не как к безмозглому животному, а словно перед ним стоял равный ему человек – стало той самой платой, и я продал ему своё доверие. Но, отдав – как мне показалось, за достойную цену в виде хорошего обращения – доверие, я получил в ответ разочарование, стоило только перейти порог этой квартиры. Любопытство в тандеме с осторожностью растаяло вмиг. Квартира, из который два дня назад валил тошнотворный кислый запах алкоголя, ничем не удивила меня и только заставила тревожно оглядываться по сторонам в поисках хоть какой-то мелочи, не напоминающей о старом жилье. Душу захлестнула тоска о Коюки и Кейзо, а мои чувства вострубили о срочном побеге отсюда. Так нельзя! Меня ждут в другом доме! Эта квартира так похожа по обстановке на ту, из которой я сбежал… – О! Откуда котик? Мои уши дернулись на невесть откуда взявшийся детский голос, заставивший пригнуться к полу. Ещё одна странность, уже четвертая, которую я за сегодня выделил: мальчишка, вышедший из комнаты, к моему ужасу, был похож на тех двух предыдущих «Кёдзюро» и, говоря про ужас, я имею в виду в первую очередь тех мохнатых маленьких гусениц над глазами этого ребёнка. Несомненно, фамильная черта! Если бы я обладал божественной карой, то от этой квартиры не осталось бы и следа, а двойники «Кёдзюро» и сам Кёдзюро попрощались бы с жизнями. Это не люди, а демоны! Не стыдно ли им находится в обществе людей, запутывая простых смертных своей дьявольской идентичностью? Даже мне, коту, которому всё равно на большинство событий в этом мире и который только с позиции молчаливого наблюдателя смотрит на происходящее в жизни людей, сейчас хочется взвыть от однообразия лиц. Если Бог, как говорится в Ветхом Завете, создал людей по своему подобию и наделил каждого человека уникальными чертами во внешнем облике, причём божественная фантазия не имела границ в создании этого винегрета из образов, – то на семье Ренгоку Его воображение явно закончилось. Конечно, на всё воля божия и, значит, так и было задумано. Но я склонен к скепсису и прагматичному пессимизму, посему осмелюсь предположить, что у Бога действительно истощилась фантазия на этой несчастной семье. – Да вот возле нашей квартиры сидел. Ни номера телефона хозяев, ни адреса. На ошейнике только его имя. Скорее всего, он сбежал откуда-то, - больше себе объяснял Кёдзюро, нежели мальчишке. – Вот оно как, - с таким же чистым любопытством разглядывал меня мальчик, как и Кёдзюро пятью минутами назад. Лицо этого ребёнка казалось то ли вечно удивленным из-за приподнятых слегка «гусениц», то ли выражало легкую степень озадаченности своего хозяина. Но ни грусти, ни недовольства я не смог на нём разглядеть. – Сегодня же дадим объявление о пропаже кота. Вдруг сразу найдется хозяин, тогда и хлопот меньше будет, - заключил Кёдзюро и скрестил руки на груди с таким видом, словно выполнил какой-то долг по спасению людей. – Ну, а если не получится отыскать хозяина, то в приют сдадим. – Может, оставим его у нас? Он же такой милый! - восторженно предложил мальчик и подошёл ко мне непозволительно близко. Мальчишка слишком высокого мнения о себе, коль позволил протянуть руку и осмелился погладить меня. Обстановка квартиры, где перед глазами три «Кёдзюро», которые станут сюжетной основой моих кошмаров на грядущие ночи, а также недоедание и жажда вынудили меня отпугнуть эту маленькую слабую копию Кёдзюро и провести когтями по кисти руки, оставляя три коротких полосы. – Ай! Больно! Ты что делаешь?! Кёдзюро, он царапается! – Сёндзюро, отойди! Не нужно его гладить, дай ему привыкнуть. – А как же отец? Он же на дух не переносит животных! Он точно будет против, чтобы кот жил у нас. Как же быть? - тараторил Сёндзюро и активно дул на руку, пытаясь унять зуд. Этот Сёндзюро слишком запоздало сообразил о последствиях своевольного решения Кёдзюро оставить меня здесь. Многие дети не блещут интеллектом и крайне тупы, но в силу их нежного возраста не стоит раздражаться на них. Поэтому и на Сёндзюро я смотрел скорее отрешенно, нежели с некой злобой. Голод окончательно брал верх над моим духом, и если я не найду чем поживиться в ближайший час - бессмысленно будет давать объявление. Может, кому-то и понадобится мой труп, но сомневаюсь, что в Токио быстро отыщется любитель мертвых кошачьих тел… так же, как и мои хозяева… – Его покормить нужно. Кусочек кеты бы ему дать… корма, может быть… - неуверенно говорил Сёндзюро, пока Кёдзюро не ушел бодрым шагом на кухню. В этом Сёндзюро мне не нравилось только одно, но я всё не мог растолковать себе, что именно. То, с какой периодичностью он озирался то на кухню, то на свою комнату, позволяло предположить наличие какого-то тёмного дела, догадкам о котором я бы с удовольствием посвятил себя, если бы силы стремительно не покидали моё тело. – В подъезде его вряд ли кто кормил, но для начала всё равно нужно напоить. Аказа, шу-шу. Ну же, пей воду. Перед моим носом поставили блюдце с водой. Перебирая ослабшими лапами, я подошёл и опустил кончик языка в воду, принимаясь жадно лакать её, заливая колючую засуху во рту. Кёдзюро, не сводя глаз, наблюдал, как я утоляю жажду. – Почему-то мне этот кот кажется знакомым, - протянул Кёдзюро. Я быстро осушил блюдце с водой, даже не обратив внимания на слова Кёдзюро. Пустое блюдце исчезло из-под моего носа так же внезапно, как и появилось, а его место заняла красная миска с кусочком кеты, о котором неуверенно говорил этот Сёндзюро. Запах еды раздражал мой голодный желудок, и я уже не мог удержаться. Только приступив к поглощению свежей рыбы и распробовав её на вкус, я понял, что поспешил с выводами о бестолковости Сёндзюро. Идея с кетой уровняла по глупости решение Кёдзюро оставить меня здесь без ведома отца. Дать мне красную рыбу – лучший вариант, и Кёдзюро принял его во внимание. Разумеется, одним кусочком рыбки сыт не будешь, но спасительной соломинкой от голодной смерти стала даже такая небольшая порция еды, и я должен быть благодарен за это. А единственным, чем я смог отплатить, стало моё тихое мурчание. – Как быстро уплёл! До чего же голодный был! – обрадовался Кёдзюро и взял миску. – И всё же где-то я его видел… То, что Кёдзюро говорил минутами ранее, и то, над чем он хотел поразмышлять, не покидало его голову. Неужели он помнит встречу на мосту Адзумабаси? Я ведь не обладаю столь импозантной внешностью, чтобы мой образ застрял в памяти какого-либо человека, а уж тем более в голове у Кёдзюро. Или же «странность», которая преследовала меня образами в голове всю неделю, какое-то отношение имела и к Кёдзюро? Неужели он тоже подвергался периодическим нападкам бессмысленных фантазий? Пока что бессмысленных... – Его вы бы помыть да причесать. Глянь, Кёдзюро, он такой грязный! И шерсть выглядит так плохо… Бедный! - Сёндзюро хотел пригладить меня и потянулся испытать судьбу во второй раз, но одернул руку – свежая царапина предостерегла от парочки новых. Я вяло улыбнулся: этот ребёнок не безнадежен. – И то верно, - быстро согласился Кёдзюро и попытался меня поднять на руки. – Надеюсь, ты меня не расцарапаешь, Аказа. Пойдешь умываться? Вода и кошки – вещи несовместимые, как отец Кёдзюро и уважение к собственному сыну. Мне хватило всего одной встречи с этим человеком, чтобы сделать вывод: такое обращение не редкость, а судя по спокойным и терпеливым ответам Кёдзюро, тот привык к унижениям со стороны отца. Я с огромной неохотой дал себя поднять на головокружительную высоту – то ли от усталости мое мироощущение не давало трезво оценить, насколько высоко меня держали на руках, то ли Кёдзюро действительно имел исполинский рост. В руках Кёдзюро было тепло и мягко, и я устроился поудобнее и принялся разглядывать его. Моя участь имела более благоприятный исход, нежели у достопочтенного безымянного кота господина Сосэки-сана. Повезло, что моя встреча с человеком, спустя два томительных месяца, случилась не с каким-нибудь уличный пацаном, что только и знает, как измываться над кошками, а с Кёдзюро. Но по какой специальности работал Кёдзюро – пока не ясно. Если он окажется ещё и учителем английского… – Как у тебя дела в школе, Сёндзюро? – между делом поинтересовался Кёдзюро. – Никаких долгов нет? Сёндзюро застыл на полпути к ванной и не находил смелости ни повернуться к брату лицом, ни ответить что-нибудь. Такое поведение заставляло мой мозг усердно работать и направлять подозрительные мысли в сторону мальчишки. Чего же он так напрягся? И тот озадаченный взгляд, что метался от комнаты к кухне, говорил о какой-то маленькой (а может, и большой) пакости, связанной точно со школой, - которую он хотел скрыть. И эта пакость точно находится в его комнате, и я узнаю о ней. – Все в порядке! Кёдзюро, не беспокойся обо мне. Я со всем справлюсь сам, - ребёнок увел подозрения от себя бодрым голосом, - котика нужно отмыть дочиста. А после поможешь с историей? Задание такое большое дали… Написать про первого правителя эпохи Эдо сёгуна Токугавы. Совсем не понимаю, что же нужно делать… – Разве не на прошлой неделе тебе нужно было сдать эссе про эпоху Эдо? Ты же сказал, что у тебя нет долгов? – Кёдзюро вошел в ванную комнату, не запирая дверь. Я приготовился внимательно слушать оправдания мальчишки. – Да, так и есть! – соврал Сёндзюро, но тон наглой лжи заглушил звук включенной воды, и дрогнувший голосок брата Кёдзюро не расслышал. Сёндзюро поставил тазик на дно квадратной крохотной ванны, постелил в тазике полотенце и сделал воду потеплее. – Я совсем забыл тебе рассказать, что недавно задали ещё одно эссе про первого правителя эпохи Эдо. – Да что там можно расписывать? Даже мне, учителю историю, показалось полным то эссе, и выдумывать что-либо вовсе не обязательно. Странные у вас задания, - ответил Кёдзюро, подозревая загвоздку в словах брата, но приняв их и согласившись с ними. Я же, как и говорил в начале рассказа, являлся только пассивным слушателем и давал в голове немую оценку происходящего, но обладай я человеческой речью, – сдал бы мальца с потрохами. Осмелюсь предположить, что слабость этого мальчишки заключалась не только в умственных способностях, но и в моральных качествах – страхе сознаться, что он ничего не сделал, и попытке весьма неумело отвадить подозрения от пакости, что таилась в его в комнате (мои лапы дергались от нетерпения отправиться туда и разведать секрет). Ложь не прекращала литься, как и вода из крана, пока тазик не оказался наполнен до краев. Сёндзюро запоздало спохватился и перекрыл воду. Мое внимание скакало от подбородка Кёдзюро, который отличала легкая небритость, до «вечно испуганного» лица Сёндзюро. Меня утомили увиливания мальчишки, и я пустился в размышления о профессии Кёдзюро. Учитель издревле считается неблагодарной профессией, и те, кто идут преподавать бестолковым юным умам таинства науки, – либо безмерно любят эти бестолковые умы, либо наивные простаки, что пошли отдаваться сомнительному делу с благородной целью просвещения. К какой из двух категорий относился Кёдзюро, мне пока что не удалось узнать, – но верю, что после уроков он не закрывается у себя в комнате и не дрыхнет над сложными книгами, создавая видимость умственной активности, а на деле пуская слюни на жёлтые страницы. Учитель истории ещё более неблагодарная профессия. Кто там помнит, что происходило во времена реставрации эпохи Мейдзи? Кому есть дело, что была русско-японская война? Патриотические настроения она вряд ли вызовет у нынешних детей, и реакцией будет широкий зевок. Но тот, кто не помнит историю – обречён повторить ее, по словам одного достойного, хоть и не японского, философа. Плеск воды отвлёк от размышлений и вернул в реальность. Сёндзюро отлил две трети воды из тазика, оставив самую малость на дне. Что же, настал мой час терпеть эту водяную яму и молиться, чтобы пытка поскорее закончилась. – Вода тёплая. Думаю, пойдет, - сказал Сёндзюро, ощупывая локтем воду. Страшная паника зародилась у меня в душе, когда Кёдзюро почти опустил меня в тазик, и моих лап коснулась вода. Сравнение с водяной ямой оказалось безошибочным, ибо вода, которой меня хотели отмыть от двухмесячной грязи, оказалась настолько горячей, будто этот Сёндзюро желал сварить меня заживо, а не вымыть. – Ах ты! Не барахтайся! Аказа, тише, тише! Да что б тебя! Кёдзюро пытался удержать меня в тисках, но я взобрался выше – на его плечо, и по неосторожности, когда его громадная ладонь случайно схватила меня за хвост, оставил царапину на правом глазу. Он схватился за глаз и выпустил мой хвост, а я, пользуясь случаем, выбежал из ванной и забился в угол прихожей возле входной двери. В ванной начались суматошные копания в поисках бинтов и неразборчивая возня, сопровождающиеся таким шумом, что, казалось, этот шум мог привлечь соседей со всего подъезда. В своё оправдание выскажусь – рана, нанесённая Кёдзюро, не являлась смертельной, и до самого глазного яблока я не достал, а всего лишь распорол тонкую кожицу века. Кёдзюро не умрёт. Очень не хотелось бы мне стать причиной его смерти и лицезреть однажды на надгробии смехотворную надпись «Здесь покоится человек, умерший от лап кота». Хотелось вставить вместо «умерший» - «павший», если рассуждать с позиции наблюдавшего за творящейся в крохотной ванной вакханалией. И в самом деле, я сражался за свою жизнь и спасался от водяной ямы. – Чёртов снег! Когда эта напасть прекратиться! Рассерженный голос отца Кёдзюро за дверью заставил меня напрячься, и тонкое чувство инстинкта предупредило о неизбежном – голос хриплой вороны вот-вот перерастёт в вой выпи, как только тот пересечёт порог дома и столкнется со мной. Мысли лихорадочным потоком проносились в моей голове, изыскивая план спасения, но паника, ставшая стеной между холодной логикой и спокойствием, не давала им пробиться сквозь эту преграду и соединиться воедино. Входная дверь открылась, и в этот раз мне повезло: я отскочил вовремя и не получил железным углом в бок. Но получить ушиб от резкого открывания двери – меньшее из зол. Порог переступила сутуловатая фигура, вся в мокром снегу, раздраженная и зашедшаяся кашлем. Я отскочил в сторону комнаты, из который исходил запах дешёвого алкоголя, и понял, что загнал сам себя в ловушку: это была комната отца Кёдзюро, и в голове моментально пронеслось воспоминание двухдневной давности о первой встрече с этим неопрятным человеком. – Отец! Кёдзюро глаз поранил! Точнее его поранили! Где бинты находятся? – испуганно тараторил Сёндзюро из ванной комнаты. – Какие к чёрту бинты? Что натворить успели?! Только я хотел прошмыгнуть в эту комнату, как два тусклых, словно у тухлого тунца, глаза зацепились за меня. Ужас, подступающий к моему горлу, не давал двинуться с места и парализовал меня вплоть до волосков на теле. Ни одна моя мышца не смела дёрнуться, пока полыхающий злобой взгляд, рассеявший мутность в этих глазах, рассматривал меня, – и я ждал вынесения приговора, как преступник, которого поймали за кражу ценного. Я ждал худшего, но и готовился напасть на эту неотесанную копию «Кедзюро». – Это что такое? Кёдзюро! Какого чёрта ты его притащил сюда! Тяжелые шаги направились в мою сторону, но вышедший из ванной Кёдзюро окликнул отца, и я, хвала Будде, проскользнул мимо и успел спрятаться за фигурой сына. Начинался суд, и вердиктом будет только одно – останусь ли я здесь. Или же меня немилосердно выставят за двери.