Dare

Отцы бывают смешными, безработными, или трудоголиками, но просто отцами — никогда. Ни-ког-да, да. Твой папаша может играть рок, может и мёртв, а может выдавать тебе в день по пинку, это называется профилактика. Их предало государство, объебали все женщины мира, даже мамочка? Она первее всех. У Уэйда отец из таких вот: старая гвардия, порох на руках и несоскребаемая щетина. У его отца вьетнамские флешбеки вместо реальности. У Уэйда нет нихера, только потрёпанная библия от матери и хорошая оплеуха вечерком. Если глянуть в будущее, то и старина Винстон не поможет. Ни-че-го. В библии нет совета, для таких как Уэйд. Мать в ней что-то нашла, что-то такое, чего не увидеть ни отцу, ни Уэду. Что-то такое, чего не пишут буквами, от чего у матери был тихий смех и холодные руки, от которых по запястью ползли мурашки. Что-то такое, от чего Нью-Йорк стал её последним пристанищем, от чего холодные руки опустились раз и навсегда. Смотря в зеркало, Уэйд Уилсон видит голубые глаза и светлый ёжик волос, блядская ты Рапунцель, Уэйд Уилсон. Ты мог стать одной из принцессок Дисней, или крутить жопой на Дисней+, или светить пятками на Никелодиум, но твоё лицо на половину в ожогах. Но ты живёшь в Бронксе, твои шмотки — шмотки отца, а твой акцент так и кричит КАНАДА. И ты пацан, типа, Дина Винчестера, для которых отец — дар божий. Зато ты играешь в хоккей (помнишь, все канадцы играют в хоккей?), это как честь, если твой отец твой тренер, ты — капитан команды, и к тебе приставка — ничтожество. На тренировках ты получаешь пиздюлей больше всех, каждый проигрыш становится фатальным. Однажды, если ты не проебёшь свою жизнь на порошок и женщин, которые уничтожат твою жизнь, то тебя ждут в Нью-Йорк Айлендерс, будешь шастать по Ю-би-эс Арене как дома. Можешь дать пинок своему старику, потыкать его в свою охуительность. Ну, а пока, лишь вечер пятницы, когда тренировка — кара небесная, когда рёбра ноют, а до конца тренировки ещё час. Чак устало пыхтит на воротах, тренировка идёт своим ходом - никаких неудач, сегодня их главный надзиратель довольно морщится, уже представляя, как они будут рвать в следующем сезоне. А потом всё идёт как всегда, Уэйд Уилсон уверен, что идеальных моментов не бывает. Голос у зашедшего человека высок, но по военному твёрд, с какой-то долей пуританской надменности. Уилсон старший попадает в кроличью нору, он молчит добрые секунд тридцать, от чего повисает такое неловкое молчание, но человек всё продолжает. — Извините, я — Стив Роджерс, тренер по фигурному катанию, — в команде слышатся глухие смешки, но Уилсон старший всё ещё в своей норе для Вьетнамских Алис, — мне обещали, что сегодня — к семи, каток будет свободен. Отец хватает сухими губами воздух, Уэйд думает: ебучий Вьетнам, вся жизнь — Жизнь с Луи, который крутят каждый день по телеку. Где ты не Луи, где твои штуки могут рассмешить только тебя самого. — Кэп, — голос отца срывается на что-то жалобное, незнакомое. Глаза Стива Роджерса становятся как два блюдца, он захватывает отца в объятия похлопывая по плечу. Иногда и Вьетнамские Алисы находят друг друга, а потом жмутся, будто самые измученные из всех мучеников. — Уинстон. Я думал, что ты остался в Канаде, господи, сколько мы не виделись? С семьдесят пятого? — С семьдесят пятого, а ты капитан и стареешь вовсе, двадцать лет прошло, а было будто вчера, — Стив смеётся и кивает со слезами на глазах. Только рыдающих стариков тут не хватало. Позади Стива Роджерса топчется компактная фигура, как и всегда с этими фигуристами — черт разберёшь — мальчик-девочка, все как один: худые, костлявые, с болезненно запавшими глазами, он таких ещё на вкатках насмотрелся, с самого нежного возраста такие. Позади Стива Роджерса топчется худощавый подросток с каштановой копной волос (такие, они обычно зализывают на выступлениях, черт знает, кто им сказал так делать), глаза у него как у оленёнка. Стоит себе, так загнано на них поглядывает, будто все они сейчас переломают его на раз-два. — Твой что-ли пацан? — Уилсон старший кивает на худощавого пацана, который и так почти сжался под взглядами. — Питер — мой сын, — Роджерс светится, будто хвастается наградами, — в этом году попал на Азиатские зимние игры в Токио, дебют. Уилсон старший оглядывает пацана на предмет совпадений с его давним сослуживцем, решает сказать, что вот челюсть у них похожа как две капли воды, или что-то такое, как Питер впервые подаёт голос: — Приёмный, — Роджерс поджимает губы, всем своим видом показывая как он недоволен своим отпрыском. Питер плохая псина, Уинстон морщится и качает головой. — Это хорошо, когда дети идут по стопам отцов, эй, Уэйд, кати сюда, — и Уэйд — послушная псина, катит, голос у Уинстона громкий и холодный, с такой наигранной весёлостью, какая бывает только у таких мужиков, — Ладно, парни, на сегодня всё, что я вам говорил насчёт раздевалки? Я натяну вам ваши задницы на глаза, если снова будет срач. На катке Уэйд чувствует себя увереннее, будто защитное поле. Возле отца стоять откровенно стрёмно. Будто отдуваешься за все грехи мира, пока он улыбается. — Уэйд — мой щегол, — довольно хлопает по плечу, — на следующий сезон будет пробоваться в Айлендерс, сейчас капитан, — Уинстон горделиво выпрямляет спину, его-то пиздюк не приёмный, такого не стыдно показывать своим старым друзьям из Зазеркалья, где смерть — норма, где убивать гуков — круто. Уэйд почтительно тянет ладонь для рукопожатия вначале Роджерсу, ладонь у него сухая и крепкая, он поглядывает на Уинстона с самодовольством. Руку Питеру он протягивает больше из вежливости. — Уэйд, — рука у зубастого пацана немного влажная от волнения, мягкая, но не девичья. Уэйд, в какой-то степени уважает этих пацанов, если спросить Уэйда — ёбнет ли он хоть что-то из всего, что они проворачивают на льду, то он пожалуй сдохнет. — Питер, — пацан поджимает губы и быстро отдёргивает ладонь. Стив плавно оборачивается к сыну, всё в его движениях выдаёт скрытую пластику, даже в его сорок с хвостиком. Будто пластилин ебучий. — Питер, можешь снять коньки, извини, думаю, что тренировки сегодня не будет, — голос Роджерса вкрадчив, но ему правда жаль, — Если хочешь, то можешь провести сегодня репетицию хореографии, или позвони Хэппи, пусть отвезёт тебя домой. — Проведу репетицию хореографии. Питер послушно топает к раздевалке, видимо он не совсем умный малый, с такими щенячьими глазами, ему так-то, и не нужно быть умным малым. — А ты чего встал? Тоже вали переодеваться и пацана проводи, смотри, чтоб без хуйни, ты меня знаешь, — Уинстон довольно скалится ведя старого товарища к трибунам. Уэйд уверен, что Питер та ещё домашняя детка, с таким папашей немудрено, совсем не думает головой. Такие привыкли, что все двери открыты перед ними. Он вот - другое дело, повидал жизнь, нет, конечно. Но от этого легче чувствовать себя не таким ничтожеством. Если отец говорит прыгать - Уэйд спрашивает: насколько высоко? Если отец говорит помочь домашней детке - он помогает. — Эй, пацан, подожди, ты тупой или дохера живучий? — Уэйд, догоняет Питера почти у самой раздевалки, откуда слышится крик, мат, несёт потом и аксом. Самый лучший аромат. — Чего тебе? — пацан в облегающих трико, по пидорски как-то, ноги у него тонкие, но крепкие. Выглядит пацан… Уэйд пытается подобрать слово в голове. Вспоминается лишь одно: нездорово. Просто дрищи так не выглядят. Он выглядит нездорово даже на фоне остальных фигуристов. Он выглядит так, будто два пальца в рот его лучшие друзья, а мочегонные — главный соратник. Уэйд считает, что этому пацану нужно поднабрать килограмм двадцать, чтобы выглядеть как милому мальчику, а не блядскому скелету. Этому пацану пошли бы щёки, такие мягкие и округлые, за которые его бы все тискали. — Подожди пока выйдут, потом зайдём, сейчас лучше не лезть, — просто Уэйд — капитан, им всегда достаётся больше всех, особенно, если команда полна блядских животных. — Очень мило с твоей стороны, но мне нужно начать тренировку, — пацан зажимается, но не отступает, без утайки глядит тёпло-карими глазами. — Да ладно, Пити-бой, ты ведь уже понял как они относятся к таким как ты, не лезь туда сейчас, — с собой Уэйд честен, он думает: они сделают из него отбивную и в самом минимальном доведут до слёз. У этих парней не все дома, а Уэйд Уилсон - один из них. — Каким это «таким»? Ты меня даже не знаешь, как и они, — Питер подходит чуть ближе, теперь уже не так загнано как прежде, его лицо украшает маленькая зубастая улыбочка, — а теперь слушай меня, Уэйд, если меня, хоть кто-то тронет из вас пальцем, вам будет плохо, можете раз и навсегда попрощаться со своими мечтами о высшей лиге, или чем там каждый из вас себя тешит. Поверь, ваши жизни кончатся на том, когда мой отец узнает об этом, а он узнает, усёк? Неприятно-милое открытие, такое бывает, если подумать. Всё милые мальчики-девочки, те ещё уёбки. Как-то у Уэйда была девочка, милашка каких поискать, вечерами они пялили Тунами, держась за руки, а потом она сказала, что он катастрофически не смешной. Удар ниже пояса. — Солнечный ангелочек Стив Роджерс? Он бы посмотрел, что сделает с ними Стив, ходячая реклама миролюбия, не иначе. Извините-простите-извините. — Мой второй отец, идиот. Питер глядит на него будто на придурка, будто он должен знать всю его биографию наизусть. Что, поделать, Уэйд Уилсон нихера не ебёт за школу и прочий шлак. — Биологический? — Боже, ты и правда идиот, тебе шайба голову пробила? — пацан очень выразительно закатывает глаза, Уэйд думает, что где-то уже видел это. — Значит нет, а, понял, ты один из тех сладких мальчиков, что любят мужиков постарше и зовут их папочками? Если бы кто-то спросил Уэйда Уилсона, он бы точно сказал, что не против побыть папочкой такого малыша. Пити-бой на удивление злой малыш, такой недолюблено агрессивный, будто ему самое место с Уэйдом и другими больными ребятами. — У меня два отца, придурок. Друг отца — голубой? Уэйд кривит губы в улыбке, сука, жизнь иронична. Уэйду рвут мочку уха - за пидорство, в виде серьги. Сбривают светлые патлы, пинают ногами, чтобы он был настоящим мужиком. — Теперь понятно, так кто твой папочка? Поведай миру. Конечно понятно, отец всегда говорил — нормальный мужик не будет шляться в узких трико. Эти парни больные на голову, только и ждут, чтобы присесть тебе на хуй, блядские педики. — Тони Старк, тебе это имя хоть что-то говорит? Не смешно, или смешно. Пацан пиздит, точно пиздит. Иначе это так до ужаса смешно, что тянет на золотую малину. — Ты хочешь сказать, что ты — сын, блядского, миллиардера? Уэйд готов засмеяться на весь коридор, ёбаный пиздец, в чем-то отец прав — спасание утопающих, дело самих утопающих, к таким пацанам лучше не лезть. Не твой уровень полёта. — Ну, типа того, — Питер кивает снова почти обернувшись, но от чего-то передумывает и разворачивается, приоткрывает рот, будто вот-вот вылетит что-то человечное, что-то понятное и ясное, Уэйд оказывается быстрее. — И твоего богатенького папашу не беспокоит твой внешний вид? Тебя вообще на лёд выпускать безопасно? Питер смотрит на него с неверием, будто он ёбнулся в его глазах, как минимум, с небоскрёба. Будто он ебучий таракан, который зачем-то произносит слова. — Ты такой мудак, ты в курсе? Боже, чего я от тебя вообще ожидал? Каким чудом тебя избрали капитаном? Ах да, папа помог? Уэйд определенно не бьёт пацанов, которые похожи на рахитников. Он думает: блядь, вот бы ёбнуть тебе поддых, чтоб задыхался, а потом ныл как сука. Вот бы отпинать тебя нахуй, переломать, ебучие педики. Уэйд считает до пяти. Раз — Ты охуевший пиздюк, мой дорогой, тебя не пиздили никогда? Два — А тебя видимо перепиздили? — пацан поджимает губы, стыдливо отпускная глаза, видимо, маты для него - всё ещё табу. Это почти умиляет, ему ведь лет шестнадцать, или пятнадцать? А может тринадцать? Три. Вдох-выдох. — Смешно, не такой уж ты и зануда, подъёб засчитан, — Уэйд наклоняется к нему ближе, почти у самого уха, — только, Пити-бой, будь аккуратнее не все такие добрые, тебя ведь и отпиздят, твоей мамочке-Стиву это не понравится. Четыре. Пять не нужно. Уэйд обретает нирвану, готов сесть в позе Будды и излучать лишь позитив. Пиздёж, просто, так легче вывести засранца из себя. — Пшёл ты, — кончики ушей алеют, а «пошёл ты» звучит так обижено и невнятно, что «пошёл», и вовсе, едва различимо. Уэйд думает, что сегодня уёбищный день, однажды уёбищные дни складываются в уёбищные месяца, они в свою очередь в года, а года становятся — целой уёбищной жизнью. Вот так и живёт Уэйд Уинстон Уилсон. А когда позади слышатся тяжёлые шаги и громкий смех, он уже знает, что будет дальше. Для этого не нужно быть гением, или вроде того. Когда ты лажаешь, то приходит кто-то, кто хочет разбить тебе ебальник. Жизнь умеет удивлять, это явно не тот случай. — Эй, Уилсон, подружку завёл? — Питер непонимающе хлопает глазами, Уэйд молчит, на них выжидающе глядят пять человек, Уэйд в дерьме, — Уилсон, ты не прихуел в последнее время? — И тебе привет, Томми, давно не виделись, соскучился, дорогой? — Питера он выталкивает ближе к коридору ведущему на арену. — Хорош пиздеть, Уилсон, ты выебал мою тёлку. Я считал тебя другом, а ты всё это время трахал мою Бетс. Если так подумать, то он заслужил, он заслужил всё это дерьмо. Никто не виноват, что Уэйд Уилсон такой уёбок, кроме самого Уэйда Уилсона. В детстве мама говорила, что каждый должен отвечать за свои поступки, так велит бог и фанфикшен про бога. — О нет, Банти ушла от тебя? Только не это, вы ведь были моей любимой парой, как Бред Питт и Ан… Кулак Томми прилетает в скулу, остальные пока не лезут, только посмеиваются. Господи-боже, какая это всё херня. Может он наконец сдохнет в одной из таких потасовок? Или на полу кухни, после пинков отца? Может подавится дешёвым китайским пивом? Или задохнётся после пачки винстона? От второго удара удаётся увернуться, он всё ещё в ебучих коньках, в них — он бог, но только на льду. А потом его пиздят ещё трое, пока один держит. Вообще-то, он в полном обмундировании кроме шлема, Томми не особо умный парень, но куда бить точно знает — лицо. Оно открыто, так и просит сделать из него кровавое месиво. Уэйд неповоротлив в обмундировании, тяжеловато увернуться от прямых ударов, а клюшка, как и шлем, так и остались одиноко лежать на трибунах, как и всегда — в самый не подходящий момент. — Ото-отойдите от него, — в руках Пити материализовался нож, иначе объяснить откуда у него нож Уэйд не мог. Питер сжимает нож с гравировкой «Сэм» влажными от страха руками, слова изо рта выскальзывают с заиканием. Дрожащими руками он подставляет лезвие ножа к руке, делай порез поперёк. — Я сделаю порез вдоль и на ноже — найдут ваши отпечатки, а если там будут ваши отпечатки… Отпустите его и проваливайте, — теперь Питер говорит холодно, с некой долей иронии и желчи, спокойно разглядывая струящуюся по запястью кровь. — Да ладно, пацан, не дури, он заслужил это дерьмо. Теперь, если честно, страшно Уэйду, нет-нет, ложь, он в предвкушении, Пити-бой лыбится как чертов психопат, будто пацан целыми днями пялил одно «Сияние», да «Молчание ягнят». Лезвие ножа одним твёрдым взмахом руки оставляет ещё один порез. Для пацанов, типа Томми, он блядский псих, но отступают они не из-за этого, Питер гордо считает, что всё дело в его представлениях. Уэйд оседает на пол держась за кровящий нос, скулу сводит от удара, но он улыбается, даже зубы на месте. — Ёбнутый, — уходят они быстрее, чем пришли, спешно убегая, так и оставляя нож Сэма. В коридоре слышны тяжёлые шаги и громкий смех. Это ебаная жизнь, в ней и не такое бывает, особенно, если решишь пялить чужих Банти, таких грустных и печальных. Банти хотят сбежать от братцев-мудаков, от мудака-парня, от дерьма называемым "жизнь в большом яблоке". Команда вышла с раздевалки. Питер присаживается на корточки, все его рукава заляпаны кровью, он глухо смеётся себе в колени. Он думает: Стив меня убьёт, сделает из меня отбивную, или будет осуждающе молчать, как это обычно бывает. Тони тоже не заценит, он бы даже не полез в это. — Эй, Пити-бой, с тобой всё хорошо? — встаёт Уэйд медленно, аккуратно держась за плечо Питера. — Ты — проблемный, — Питт смеётся чему-то своему, — мне нравится. Уэйд обдумывает, нравится ли это ему самому? Оглядывает Питера на предмет новых ебанутых находок, цокает себе под нос, да пацан весь одна ёбнутая находка. — Станем лучшими подружками? Сплетём теперь парные браслетики дружбы? — Уэйд тянет мизинец, в шутку больше, даже не надеясь на удачный исход, Питер со слабой улыбкой сцепляет мизинчики. — Хочешь жрать? — Хочу, а где? — Только руку твою обработаем, ковбой, а потом пойдем, тут рядом мексиканский ресторанчик, любишь мексиканскую кухню? Хотя, мне так-то похуй, что ты хочешь. Кто платит, тот и выбирает, а сегодня однозначно плачу я. *** Питер ест жадно, будто не ел пару суток, запивая это всё колой без сахара. В секунду в нём что-то щёлкает, теперь с доброй долей брезгливости и голода рассматривает своё недоеденное тако. — Я в туалет, — встаёт Питер чересчур резко, будто не давая себе времени передумать, но быстро перехвачен за запястье. Руки Уэйда больше: мозолистые от тренировок, жёсткие, но тёплые. Пальцами он едва оглаживает забинтованное запястье грустно улыбаясь. — Ну вот, теперь шрамы будут. — в голове одна мысль ебанутее другой, так хочется прижаться губами к тонкому запястью, аккуратно зацеловать костлявые запястья, — Припудрить носик? Или как вы там кодируете свои булимические закидоны? Точно, припудрить носик это у наркош. Питер замирает чуть склоняя голову, будто он и правда оленёнок вставший посреди проезжей части, ждущий когда уже его наконец собьют. Искусанные, с заусенцами пальцы теребят край толстовки Уэда, что смотрится на Пити, как безразмерный мешок. Взгляд бегает: от стенки — до ожогов Уэйда, туда-обратно. Кадык вздрагивает, будто Пити вот-вот соврет. — Ты считаешь меня нездоровым? Не думал, что я могу быть от природы таким? — голос срывается на шипение, будто змея на ухо нашёптывает свои сказки. — Ты — среднего роста, склонен к худобе, но не к такой, — пальцы неосознанно поглаживают косточки на запястьях, — тебе пошли бы щёки. Питер грустно улыбается качая головой, конечно, Уэйд — мудак, который совершенно не понимает, что сорок девять килограмм это красиво, особенно, если ростом ты метр шестьдесят семь и твой вес нихуя ни норма. Что поделать, таким глупым мальчикам, как Уэйд — никогда не понять этого. Не понять, что так нужно, даже если хочется прожрать своё наследство. В туалет Питер так и не идёт, но и не ест, грустно поглядывая на аппетитно обжирающегося Уэйда. — В тридцать у тебя будет ожирение и пивное пузо, а к пятидесяти, у тебя будет остановка сердца, из-за холестерина в твоей крови. — Я рад, сдохну от того, что люблю всем сердцем, нет нечего лучше, чем умереть за любимую. *** Питер на трибунах больше раздражает, но для себя Уэйд думает, что это приятно, когда за тобой столько следят. Вообще-то, на псину он больше похож, прицепился к пацану и носится за ним. Пацан аки снежная королева молча позволяет ходить за собой, даже ждать после тренировок. Когда он падает после тройных тулупов, когда прыжки выходят кривыми, а когда он снова падает-падает-падает — он зол, начинает залупаться. Уэйд терпит-молчит и позволяет вымещать всё недовольство на себе. Пацаны меж собой хихикают, хитрая псина — Уэйд Уилсон, любимец богатых мальчиков и просто мудак. Но сами к Питеру боятся подойти, залупнуться, наслышаны про его характер, принцесса с золотой ложкой во рту, таким гаркни и твою шею свернут нахуй. Питеру так поебать, он только слушает и курит. Его максимум «заткнись, придурок». Ещё он херачит свои цветные таблеточки, и ни одна из них не наркота. Из этой хуйни можно выложить радугу, Питер жрёт её пачками. Сегодня у Пити-боя прогон программы, бедный, выбивается из сил, выполняет всё со слезами на глазах — Питер создан для фигурного катания, он невысок и худощав, поэтому, ему так легко даются различные техники, — Стив говорит это с такой гордостью, Уэйд хочет ему въебать, — но у него длинные ноги, поэтому прыжки даются ему тяжелее, — это он говорит с неким огорчением, будто Питер виновен в этом, — он молодец, всегда следит за весом, он всегда знает, что лишний грамм скажется на его технике. Уэйд думает: это пиздец. У Питера нет Дней благодарения, нет Рождества, нет тортов, нет завтрака с хлопьями, которые на вкус, как приторная бумага - нет и не было, никогда. Питер Паркер голоден всегда, его голод не утолить диетическим салатиком. — Он ведь в детстве был пухленьким пацаном, да? Стив улыбается, будто ему приятно вспомнить каким пухляшом был Пити, какой сладкой булкой он был. До того как стал вечно голодной и злой малолетней психичкой. — Ты угадал, до лет двенадцати и вовсе не мог сбросить вес, так беспокоился из-за этого, ему сложнее давались различные техники, — Стив устало выдыхает разглядывая Питера, — Повтори, ты можешь лучше, делай плавнее. После тренировки Пити рычит как маленький зверь, шипит и царапается — в раздевалку категорически не пускает. Уэйд послушно кивает, но только для вида, его не остановить такой хернёй как «отъебись, мудила». В раздевалке валяются полностью пустые бластеры аминобензойной кислоты и Питер, что привалился к стенке. Кажется он подыхает, внутри от этого ничего не переворачивается, абсолютно ни-че-го. Пити-бой пиздец тупой, весь в своего педика-отца, вот теперь и дрожит у стеночки, весь в слезах. — Съебись, Уэйд, — голос у Питера дрожащий и тихий-тихий, будто шепчет. У него нет сил подняться, нет сил просто поднять руку, Питер почти не против смерти. Только ёбаный Уэйд Уилсон любит лезть не в своё дело. Он поднимает Питера с пола на руках, не сильно аккуратно, но усаживает на скамейку, а сам ютится у ног. Будто правда псина. — Сколько сожрал? — Уэйд бессмысленным крутит пустой бластер в руках, будто он поведает ему все тайны хозяина. Не поведал. — Три. — Значит не сдохнешь и на этом спасибо, — улыбками на губах Пити совсем слабая, — пить хочешь? Поблевать? Поссать? Питер не отвечает, только голову укладывает на плечо, но так и не отрывает взгляд от стенки, а по щекам всё ещё текут слёзы. Такое бывает, особенно с такими мальчиками, особенно, если они мечта любого психолога. — Расскажи мне что-нибудь, — жалобно-жалобно. Уэйд хмыкает и с какой-то непонятной для себя нежностью перебирает влажные от пота прядки Питера. Что рассказать Питеру? Что рассказать Питеру, который видел всё и не видел ничего? — Как-то раз, год назад, я напился и ёбнулся в бассейн, а потом просто пошёл ко дну. Кое-как откачали, а я даже не понял — встал и пошёл отлить, будто ничего и не было. А ещё как-то раз, меня покусала кошка, терпеть не могу кошек. Почему все так любят этих пушистых гандонов? Только и слышно: «котики то, котики сё», эти пушистые уёбки выжидают, пока ты подставишь им спину, а потом… - Можно я у тебя немного посижу? Не хочу к Стиву сейчас.

***

Питер учится в частной школе для богатеньких умных мальчиков и девочек, устраивает модный террор нося свитеры с оленями и ненавидит фигурное катание. Ему шестнадцать и он на пике своего максимализма. Если честно (совершенно честно) Уэйд очарован им, как бывает с на редкость симпатичной девчонкой, когда ты заглядываешь ей в рот при каждом слове, будто понимаешь что-то. Питер Паркер не просто богатая детка, он больше, чем кошелёк на ножках. Он - мечтает изменить мир, мечтает соответствовать отцу, мечтает сожрать весь мак и не набрать вес. Питер Паркер юный гений, неудачник на льду и вечно голодное создание, ещё немного псих. Он ошивается в засранной хате Уэйда и носит отцовские футболки. Пити приходит к ним на вкатки, даже с кем-то начинает дружить, а лето из прохладного становится душным и бесконечным. В такое время Уэйд особенно часто думает: боже, блядь, почему мы живём в аду? Питер не читал Библию. — Знаешь, мне кажется, что они расходятся, — Пити начинает это будто невзначай валяясь на кровати с банкой пива, — Если честно, то давно пора, в их отношениях нет ничего кроме хорошего секса. Представь, как это страшно, абсолютно ничего кроме секса. — Звучит почти круто, — Пити ударяет кулаком в плечо, несильно, но ощутимо, — И с кем ты решил остаться? Питер чересчур грустно выдыхается и глядит на желтоватый потолок. Глупый, звёзды ищет? Не найдет, конечно, там только протёкшая крыша, да плевки. В них нет ответов, нет, сколько не ищи. Уэйд не нашел и Питеру не суждено. — С Тони, — укладывается удобнее на крепкое плечо, — Стив. С ним всё сложно, он хочет чтобы я стал фигуристом, а я не хочу, он зациклен на этой идее с того момента, как их дела с Тони стали совсем плохи. Тони просто начал пить. — Не такой ты и золотой мальчик получается? Питер слабо улыбается, что поделать, жизнь это вам не песни Эминема, тут всё прозаично, дети это не чудо, это бремя, и каждый из них тянет его как может. Кто-то пинками, кто-то сублимацией, кто-то заливает, а кто-то давно мёртв. Уэйд улыбается покачивая пиво на дне бутылки, Питер радуется хотя бы тому, что не ослеп от этой китайской херни. Вообще-то, лежать вместе под Queen это то ещё пидорство. Особенно под Богемскую рапсодию, но Питер больной на голову ребёнок, ему хочется слушать Меркьюри-Курта-Мэнсона-Бритни-Шакиру. А потом плакать под Битлов, ведь, боже, Уэйд, ты читал «Норвежский лес»? — Странное в этом году лето, — говорит Пити в бутылку, будто и нет никакого Уэйда, или обитает он где-то на дне тёмной жижи. Странное. Уэйд перефразирует как «скучное», такое тоже бывает, когда июнь сменяет июль и вы застреваете где-то между, когда первая радость проходит и дни сливаются в один — жаркий и пыльный: днём — работа в мексиканской забегаловке, где он вечно заебанный официант, вечер — тренировки и Пити, ночь — консоль и Пити. Иногда ещё бывает отец, и: «бездельник-нахлебник-ничтожество». Пинки, оплеухи и снова смена в мексиканской забегаловке. — Если честно, мне впервые так спокойно, — по потолку ползёт кроха паучок, ползёт сам не зная куда и зачем, будто Питер, со своими прохладными щеками прижавшийся к плечу. — Спокойно? Да, наверное, — голос у Питера хрипловат после холодного пива, шепча куда-то в район шеи, влажновато — по пидорски, Уэйду нравится. Месяц их дружбы стал одним из лучших в жизни Уэйда, он всё меньше с пацанами, меньше на тренировках, но внезапно все его тренировки обретают смысл. Теперь, на льду ему нет равных, ведь на него смотрит Пити, своими большими запавшими глазками. Это замечает даже Уинстон. Отец говорит: « У тебя девка появилась, хуле такой счастливый? Или она тебе дать обещала, как в сборную попадёшь?» Только вот Пити проёбывает тренировки у Уэйда на вкатках, проёбывает скуривая пачку Винстона, проёбывает на выдуманных делах Тони Старка, вымышленных похоронах не менее вымышленных подружек. У пацана есть все шансы, но он — ебёт их в рот. Уэйду больно смотреть на эти метания, больно осознавать, что Питер Паркер занимает чужое место, занимает чью-то чужую мечту. — Эй, Пити, я конечно прозвучу как идиот, но серьезно, просто сядь и поговори со Стивом Роджерсом, скажи ему ртом, что ненавидишь фигурное катание и больше не намерен тратить на это время, — слова Уэйда звучат слишком здраво, сейчас это как яд, который плюёт в тебя твоя милая подружка-змея, кто мог подумать? К примеру, весь мир? — Серьезно? Просто сядь и поговори? А ты когда сядешь и поведаешь своему папочке, что любитель качаться в разные стороны? — Питер знает, что перегибает, знает, что сейчас получит ответку, от которой будет подтирать слёзки в туалете. — Ты ведь понимаешь, что это нельзя сравнивать? — Уэйду не обидно, по лицу Питера видно, что он уже тысячу раз пожалел о своих словах, — Что тебе сделает Стив? — Будет разочарован, — голос Питера тих, Уэйд чувствует в нём убитость, ту от которой бегут мурашки. От корней волос до жопы. Уэйду она до противного знакома. — Ты ведь тоже боишься этого, Уэйд. На губах невесёлая улыбка, а на стене ужасный постер с Бритни, но Уэйду нравится. Менее ужасный постер с Эминемом, ещё, висит плакат плейбой с большегрудой блондинкой, до отвратительного тупое клише. Тот выпуск журнала в него швырнул отец, решив, что это отличное половое воспитание. Плейбой хуйня, вот коллекция порнушки в полке — радует Уэйда немного больше, у него огромный выбор, где есть не только всеми измученный образ большегрудой блондинки. — Он не сделает из тебя отбивную и твои прелестные зубки будут целы, чего бояться, солнце? Питер думает о том, что они абсолютно не понимают друг друга. У них нет и шанса, скоро Пити снова сбежит собрав манатки, его посадят в высоченную башню, где толпы телохранителей и запах перегара. Но Питер хочет сбежать во Флориду, поселиться в небольшом домике и каждый день выедать мозг Уэйда. Питер Паркер решает прислушаться, только вот понимает: стоит ему признать свои проблемы и дороги назад — в комнату Уэйда на мансарде, ему больше нет. Поэтому, он сворачивается над унитазом, пока Уэйд засыпает в своей полутораместной кровати. *** Всё очевиднее некуда для Питера, идёт к одному — они будут вместе. Это настолько очевидно для него, что он уже считает его своим. Уэйд Уилсон просто боится, Питер — не неловкая дрочка в душе, когда тебе пятнадцать, и в Чикаго, вы надрачиваете друг другу с пацаном из Огайо. Хотя бы для приличия Уэйд говорит, что не помнит его имени Стэн-Дик-Рик-Тайлор. Его звали Кристиан, и он смазливое отражение Уэйда в зеркале. Он сын — слишком верующей матери, отца-уёбка, что пиздит его каждый день, порядочный католик ходящий каждое воскресенье в церковь. Уэйд дрочил на него ещё год, он помнил его небольшой член, который он сжимал со своим, у Кристиана было худощавое телосложение и небольшой рот, который он приоткрывал при вдохе. Они не целовались. Теперь на место Кристиана приходит Питер, с ним в фантазиях они всегда целуются, Уэйд готов сделать для него всё-всё, вылизать его, а потом… Вообще-то, они смотрят порнушку, очередной шедевр кинематографа с двумя лесбиянками. Однажды Уэйд встречал одну девочку — Линдси, она терпеть не могла таких уёбков, что сексуализируют лесбийские отношения. Уэйд терпеть не может, когда в классной лесбийской порнушке появляется мужик, эта была одной из таких. Хочется просто вскрикнуть, какого хрена, мать твою? — Блядь, Уэйд, твой вставший член снова упирается мне в спину, — кончики ушей Питера красные от смущения, — либо вали в туалет, либо, прими наконец холодный душ. И выключи эту срань. Пити тоже не оценил такой троп, ебаное порно, в чем-то, женское порно иногда нравилось Уэйду больше, хоть оно и до пизды затянуто. — Прости, Пити, оно само, — и правда, само, глупый Пити, разве тяжело понять, что всё из-за Пити, а не херового порно? — а у тебя есть третий вариант? Ну знаешь, подрочить мне? Заметь, я даже не прошу минета, или типа того, могу даже просто потереться об тебя — мне хватит. Питер Паркер обычно честен с собой, он называет вещи и явления своими именами, что делает всё понятнее. Сейчас, к примеру, он определенно согласен на третий вариант Уэйда. Особенно, если Уэйд наконец перестанет ломаться. Сам Питер, вёл себя так, лишь однажды, когда ему очень сильно нравилась Мэри Джейн и в её присутствии у него отмирали последние клетки мозга. — Я слышал, что некоторые парни дрочат друг другу и не считают это пидорством, — действительно слышал, может Уэйд согласится, хотя бы на что-то такое. Уэйд согласен на что угодно, Питер кажется совсем не осознаёт своё влияние на перекачанное нечто, с ожогом на лице и голубыми глазами. — Скажу больше, — Уэйд нагибается к самому его уху, смачивая пересохшие губы языком, — они собираются в голландские штурвалы и отдрачивают друг другу в кружке, такие милашки, Пити-бой. Хорошо, что ты мальчик из приличной семьи и твоя задница священна и невинна, — руками он обнимает Питера поперёк груди, кладя подбородок на плечо, в голове невольно всплывает время во сколько должен вернуться отец. У них ещё три часа, если Винстон не зарулит в бар по пути домой, тогда, все пять. Время отбросить все страхи-сомнения-предрассудки. Колени у Уэйда дрожат, будто перед первым разом, будто он нежная девственница, а не Пити. — Тогда, — Питер неловко снимает растянутую футболку и кидает на кровать, в голове столько строгих «нет» от Тони и Стива, столько непрошеных мыслей, что это черта после которой начнётся что-то хуёвое, — Попробуем? Уэйд вспоминает тяжёлую бляшку отцовского ремня, тяжёлые ботинки, которыми пинают в ребро, дышать после этого сложно-сложно. Он вспоминает свою бритую наголо голову и рваное ухо. Вспоминает, каково это, когда макают головой в ванну и держат-держат, как щенка. Он думает: отец столько выбивал из него это дерьмо, чувствовал? Только Питер перед ним неловко мнётся в одних шортах, так и не понявший: снять полностью или приспустить. Уэйд думает: в пизду, ему восемнадцать, пора стать взрослым мальчиком, пора отвечать за себя не оглядываясь на отца. Уэйд Уилсон делает первый осознанный выбор в своей взрослой жизни. Уэйд стягивает спортивные штаны вместе с трусами, у Питера вырывается судорожный вздох, но он послушно повторяет жест. Пальцы сжимает в кулак, глядит в потолок и медленно разжимает кулак. — Красивый, — выдыхает Уэйд тихо-тихо, — Хочу откормить тебя, или просто, чтобы блевать перестал, — Пити обиженно поджимает губы, никого это никогда не волновало, а тут тупое существо — Уэйд Уилсон, — прекрати стоять там, пойдем, — Уэйд неловко усаживается на кровать хлопая рядом. Пити худенький, такой до ужаса костлявый, с чёлкой лезущей в глаза, узкими бедрами, длинными ногами, маленькой костлявой жопой и среднего, для его возраста, размером члена. Пити неловко смеётся первым оглаживая член Уэйд, собирая капельку с головки, думает: если слизну с пальцев — слишком по пидорски? — Я всё правильно делаю? Я никогда не… — голос у Паркера внезапно смешанный со сладкими выдохами, будто песнь блядских эльфов. Уэйд наконец осознаёт, что это всё взаправду, точно-точно. Питт перед ним полностью его, весь-весь, с кончиков волос до ровненьких пальчиков ног. Руки у Уэйда мозолистые, кожа у Пити нежная-нежная, проведёшь — поцарапаешь. А член у Пити тонкий, такой трогательный с кудряшками тёмных завитков на лобке. — Кексик, дрочи как удобно. Лучше скажи как хочешь ты, нам так будет удобнее, — Уэйд ласково оглаживает головку притягивает Пити ближе, они в сантиметре друг от друга, совсем немного и они могут ощутить вкус губ друг друга. Пити только бессмысленно хватает сухими губами воздух, в нём столько чувств, он так хочет ближе-ближе, хочет вжаться в Уэйда, хочет поцеловать его, но не уверен. Не будет это лишним? Пити льнёт к липкой от пота груди, так хочется провести языком, собрать соленые капельки с тела. Руки Уэйда неумолимы, они двигаются в неожиданно грубом ритме, таком, какой сейчас нужен Питеру. Он думает: если шантажировать его, он поцелует меня? — Боже-боже, пожалуйста, только не останавливайся, — голос Питера срывается на сладкие вздохи, он почти закончил, это Уэйд осознаёт с грустью, сам он даже не на середине, ещё он думает: похуй. Подхватить Питера под худощавую задницу и затащить на себя оказывается так невероятно просто, ещё невероятно просто оказывается впиться в Пити поцелуем, которым он готов сожрать пацана, но не выпустить. Руки перемещаются на две небольшие половинки задницы Пити, то и дело развратно сжимая и разводя их в стороны, раскрывая небольшую щелку. Каждое касание сводит с ума, Питер готов захныкать от отчаяния берёт инициативу в свои небольшое ручки. Он захватывает: свой и Уэйдовский член в свою небольшую ладонь и начинает неуверенно дрочить, но Питер на грани. Уже начинает загнанно дышать и поджимать пальцы ног, то и дело выдыхая на ухо что-то пошлое и несвязное, что-то из разряда боже-боже-господи-Уэйд. Только Уэйд хочет больше, намного больше, поэтому руки Питера вцепляются в плечо, грозя расцарапать его в мясо, зло шипя на ухо, будто проклиная и заклиная не останавливаться. Уэйд проталкивает Пити в рот два пальца, он должен укусить его, въебать и выбежать — Питер сладко причмокивает обсасывая пальцы. Язычок у Питера юркий, мечта любой девчонки. Вытаскивает пальцы он нехотя, Питеру тоже не хочется расставаться с ними, от чего он издаёт такой жалобный звук, что Уэйд спешит заполнить рот Питера поцелуями. Дрочит Уэйд быстро-быстро сжимая члены вместе, сейчас они одно целое, даже их губы не целуют друг друга, просто соединены, дыхание рот в рот — не иначе. Заканчивают они с одновременным тяжёлым вздохом пачкая животы и ладони, но не перестают жаться, будто сейчас их оторвут друг от друга. — С первым разом, Пити-бой. Питер устало улыбается и ложится головой на плечо Уэйда, тихо выдыхая ему на ухо. В голове Уэйда впервые пусто, ни-че-го, это ощущается страшно. Он сделал свой выбор, пути назад больше нет. — Ещё одна шутка и я натравлю на тебя Баки, — в его голосе смешинка, а пальцы сжимают пальцы Уэйда. — Это ещё кто? — Он был моим телохранителем, а потом я узнал, что они трахаются со Стивом, но он неплохой. Уэйд думает, что они совершенно разные. Им наверное, не быть вместе, но ему так хочется, так хочется выебать мир и жизнь, хочется трахнуть высшее общество и общественные классы. Он думает: стану панком-нацистом-коммунистом-нонконформистом. Левый нацист и правый нонконформист. *** Они тискаются после тренировки в тёмном коридоре, конечно по дружески, все друзья обнимают друг друга вот так. Уэйд вжимает его в себя, будто стараясь стать с ним одним целым, Питер только слезливо выдыхает на ухо. Пити-бой снова поругался со Стивом, кажется, Роджерс окончательно разочарован в Питере, особенно в том, что он таскается с пацаном Уилсона. Особенно папочка-Роджерс разочаровался, когда нечаянно поймал их, когда Уэйд целовал тонкое запястье Питера. Будто пёс. — Они разводятся, теперь окончательно, — Питер вглядывается в темнеющее окно без интереса, — Я сказал ему, что не поеду на соревнования, сказал, что я всегда ненавидел фигурное катание, сказал, что ненавижу его, — Питер замолкает. Уэйд только молча целует его в висок, в последнее время, началась херовая полоса в их жизни. Уэйд чувствует, чувствует что-то такое, что скоро настанет и пути назад не будет. Горло от этого «чего-то» першит и сжимается, будто вот-вот вырвется всхлип страха перед грядущим. Что-то грядёт. Такое ощущение бывает перед грозой, когда собаки прячутся под кровати или жмутся к хозяевам. Одни глупые кошки, как Питер Паркер никуда не спешат, наверное, ещё даже не поняли, что происходит. — Стиву придётся тебя понять, он простит тебя, и всё будет лучше чем было. Только в это уже не верит сам Уэйд. В душе всё сжимается от предчувствия, чего-то такого, что закончит всё разом. Уэйд уже сделал свой первый взрослый выбор, пора пожинать плоды. *** Питер смотрит на свои руки, он ожидал море крови или что-то вроде того, но на тыльной стороне запястья лишь пара капель. На Уэйда сидящего на полу он предпочитает не смотреть, не хочет смотреть на разбитое лицо и ещё совсем непонимающий взгляд. Таким смотрят котята, перед тем как их топят, Питер видел такое однажды, ещё в детском доме, когда ему было лет пять. Уэйд ещё не осознал, глядит на свои измазанные кровью руки и совершенно не понимает, он точно тут? Питер не знает, что ему делать, нужно броситься бежать. Бежать-бежать-бежать. Питер Паркер стоит на месте. Голос у Питера не слишком громкий, даже тихий, но Уэйду точно нравится. Когда Питер чересчур громко выстанывает — начинается симуляция, чтобы от него наконец отстали. Симулирует он редко, когда совсем нет сил, когда худое тельце уже не справляется. Питер — оголённые нерв, давит всхлипы рукой и ловит вздохи Уэйда сухими губами. Сегодня Питер страннее обычного, Питер Паркер и инициатива секса — сказка, но сегодня сам полез, почти умолял. Питер выгибается в спине глотая-глотая воздух, его категорически не хватает. В позе собаки Пити чересчур открыт и оголён, все его попытки прикрыться тщетны. Вообще-то, всё это дерьмо горячее порнушки раз в миллион, если, конечно, спросить об этом Уэйда. По узким бёдрам и выгибу спины бегут капельки пота. Всё это Пити, такой маленький и такой сладкий Пити-бой. А на белой простыне небольшие пятнашки от слюны-смазки. У Питера затекает всё тело, руками он покрепче сжимает край простыни. Кончают они почти вместе, пока Уэйд зацеловывает каждый позвонок на спине Пити, мягко сжимая за выпирающие тазобедренные косточки. Уэйд не думает о Питере в эту минуту, он думает о матери, думает о боге, думает, что вечером они снова будут пялить Тунами, может, будет марафон Людей Х. В эту минуту жизнь имеет смысл, конечно имеет, если на его плече лежит Питер. Только вот, вечером не будет никакого Тунами, никакого Эдалт свим. Ни-че-го. — Я в душ, — Питер легко чмокает в краешек губ и устало улыбается. Улыбка на губах такая живая, в такие моменты Питер выглядит как жабка, такая милая и маленькая. Будто концентрация всего миленького на свете. Выпускать Питера совсем не хочется, они голые и счастливые, а Пити-бой совершенно не торопится уходить в душ. А потом дверь скрипнула и мир начал рушиться, в горле сжался ком, но поздновато, каждое решение несёт за собой последствия? Уэйду думалось, что расплата будет позже, что у них есть ещё немного времени. Оказалось, что времени у них нет. Питер жмётся ближе к краю кровати подальше от ударов, подальше от криков, руки упорно шарят под матрасом. Питер впервые понимает что такое настоящий страх. Уинстон всё повторяет: блядские-блядские педики, сука-сука-сука. Вздумали трахаться в моём доме? Я вам покажу… Уэйду не подняться, тяжёлые ботинки прилетают по рёбрам и животу, а изо рта вытекает кровь. Это конец? Питер хотел бы, но нож находится, вопреки всем моральным нормам, а Уэйд лишь хрипит, пока Уинстон шарит в карманах. Питер с холодной отстранённостью думает: он что-то ищет, но что? Нож! — Я всегда, блять, знал, что ты гомик, — Уинстон сплёвывает прямо на лежащего на полу Уэйда, Питер думает: пожалуйста встань-встань-встань, только он не встаёт, — сейчас я выбью эта хуйню из тебя и из твоего пацана. — Не трогай его, просто пусть уйдет… Очередной удар приходится в пах. Ебаное унижение, просто наказать и показать, что папа знает лучше. На ноже выцарапанно «Сэм», Питер точно знает последствия, но Уэйд глядит на него с немым: «беги, давай, ты совсем проебал свои мозги? Беги, Пити». Это срывает последние тормоза, окончательно и бесповоротно. На его стороне неожиданность и страх со злостью, адреналин бежит по венам заставляя действовать. Питер не видит подробностей, маленькое-солнышко уходит в свою золотую клетку, где нет мыслей-страхов-сомнений. Питер насчитывает тринадцать ножевых, ублюдок больше не встанет, ублюдок мёртв — окончательно и бесповоротно. Уэйд ощущает только пустоту и постыдное облегчение. От этого хуже чем от пинков, хуже чем от удара в пах, хуже чем все синяки и кровь изо рта, хуже чем отколотый зуб. Свобода ещё не чувствуется, ещё не верится. Кажется, что сейчас отец встанет, встанет и Уэйду больше никогда не уйти на своих двоих. Он бессмысленно зажимает раны и совершенно не о чём не думает. В голове не складывается два и два. Есть нежный-заботливый-самый-самый Питер. Есть нож ублюдка Сэма. Есть отец. Есть мёртвый отец. Он не ощущает той тянущей боли, как после того, как мама вскрыла вены в ванне. Это так страшно, как тогда, когда отец ошпарил его кипятком после её смерти. Это ты виноват, сука, всё из-за тебя. — Ты скажешь хоть что-то? — Питер прижимает его к себе, хватая за руки отрывая от медленно остывающего тела, умоляет, что-то щебечет. — Я не знаю, что сказать, — на Питера посмотреть всё же приходится, он должен его ненавидеть, должен отомстить, должен сделать хоть что-то, но охрипшим голосом он шепчет, — вытри нож и дай сюда. Только вот Питер категорично машет головой. Он не позволит, никогда. Он не даст Уэйду загубить всё, только не сейчас, он ведь умный? Сейчас он придумает как избавиться от тела, только хочет ли этого Уэйд? В ванной он находит пачку обезболивающих, пичкает ими Уэйда, после того как он блюёт на коврик. В голове Питера столько мыслей, одна открывает другую, решение приходит так быстро. Только оно будет означать всю несостоятельность Питера, всю его безответственность. Но от страха дрожат руки и ему так хочется спрятаться за родителями, как в детстве. Он закидывает Уэйда в ванну, пока он просто бессмысленно пялит в стену. Сейчас им не найти защиты друг в друге, от этого так хуёво. Все «я всегда буду рядом» рушатся. — Ало, пап, — голос дрожит, по щекам текут первые слёзы отчаяния, он не хотел, никогда не хотел, зачем он это сделал, — пожалуйста, пап, приедь, пожалуйста, только не говори Стиву, я убил человека, я убил его, убил, понимаешь? Пожалуйста, приедь… Отцы бывают смешными, безработными, или трудоголиками, но просто отцами — никогда. Ни-ког-да, да. Твой папаша может играть рок, может и мёртв, а может выдавать тебе в день по пинку, это называется профилактика. Их предало государство, объебали все женщины мира, даже мамочка? Она первее всех. Папаша Уэйда теперь мёртв, он обнимает со спины Пити и шепчет: «Всё будет хорошо», как мантру. Раз за разом.