Родинки

У Пак Сонхва россыпь родинок на загривке, таких аккуратных и невероятно притягательных, в форме созвездия овна, что Хонджун уже который день, если не месяц, подавляет желание прикоснуться к ним. Он представляет, как бережно, едва касаясь, проводит кончиками пальцев по темно-коричневым пятнышкам, опаляет их дыханием и переходит к следующей отчетливо видной родинке в начале шеи. И Ким все чаще встряхивает головой от таких мыслей, возникающих чересчур часто, из-за чего Сонхва, как всегда замечающий вообще все в общежитии, чуть наклоняет голову и смотрит на лидера с обеспокоенным и вопросительным выражением лица. И снова родинка в зоне досягаемости, только ткни в нее пальцем, но уже хочется провести по ней языком. Чтобы он вздрогнул крупно и вздохнул резко, рвано, после прикрывая алеющие щеки — сама, мать его, невинность. Но Хонджун лишь мотает головой, говоря, что все в порядке. Но смотреть на шею Сонхва по дороге куда-то, или пока он работает или танцует, вытирая лицо краями черной майки, сползшей назад и давящей на шею, это одно, а смотреть на его тело, такое изящное, поджарое и грациозно тонкое, но не лишенное мужественной крепкости и подтянутости, пока он, неуклюже сгибаясь, переодевается в легкую пижаму — совсем, другое. У него на пояснице и вдоль по позвоночнику — бескрайние поля темно- и светло-коричневых родинок, как будто кто-то просыпал бисер или разбрызгал гуашь на бумаге, и на ребрах с правой стороны, прямо под грудными мышцами, тоже есть одна, особенно заметная. Ким едва слюни глотать успевает, чтобы не запачкать ими всю кровать. Хонджун не любит скиншип, но его тело он бы потрогал. А ноги у Сонхва — вообще отдельная тема. Такие длинные и стройные, очень худые, но сильные на вид. На его бедрах родинки, и под коленками тоже есть едва заметные, а еще — дорожка из пятнышек по косым мышцам, которая появилась совсем недавно и которая уходит прямо под линию его серых боксеров с черной резинкой, и Хонджун всегда резко переворачивается, тихо, но спешно выдыхая, на ментальном уровне догадываясь, что Сонхва вздрагивает от неожиданности. А он, вообще-то, не любит такое. И все эти позывы их лидера никто, по скромному мнению самого Хонджуна, не видит. Конечно же, он абсолютно точно не прав, о чем ему говорят буквально по очереди все младшие. Хен, ты как будто кусок откусить от него хочешь. Хен, ты чего пялишься? Хонджун-хен, что с тобой? Почему ты вздрогнул? Естественно, всего за неделю поняли причину абсолютно все и даже Минги, который по своей природе был слишком прямой и не понимал намеков вообще. Ну, как все. Пак Сонхва не понял. И Хонджун даже не знает, ему от этого спокойнее или тревожнее. — Уен-а, подай, пожалуйста, овощи, — вежливо просит Сонхва, спокойно нарезающий мясо, и недовольный Чон с сонной мордашкой ерзает, перекладывая голову на другую сторону на бедре Сана и елозя ногами по коленкам шипящего от этого Есана. Пак оборачивается и щурится на лежащих на диване наглых младших. Несмотря на то, что они чаще перебивались доставками, готовил, по большей части, Уен. Сонхва тоже любил и готовить, и помогать ему, однако в основном он был занят другими делами, так что дорваться до плиты удавалось не всегда, но каждый раз он вкладывался в это с душой. — Вот, держи, — Хонджун, зашедший за чашкой кофе, который должен был быть выпитым еще полтора часа назад, берет из раковины овощи, протягивает их Сонхва, проходясь взглядом по красивым, аккуратным пальцам, и застывает, как дуб посреди поля. Родинка на большом пальце, возле ногтевой пластины, такая маленькая и незаметная, но прекрасно видимая в линзах. Такое небольшое темное пятнышко, точно кто-то ткнул в тонкую кожу гелевой ручкой, заставляет Хонджуна подвиснуть, будто он — фотошоп, скачанный на компьютер со слабой операционкой. Он аккуратно касается указательным пальцем нужного места, и его буквально током прошибает. Хонджун отшатывается, чувствуя покалывание во всех конечностях и даже в волосах, испуганно смотрит на старшего, видя напротив точно такой же взгляд. Лидер быстро хватает чашку и сбегает в комнату, совершенно забыв, что Сонхва ругается, когда еда или напитки появляются в комнатах. Оттуда он, кстати, больше не выходит, тупо бродя от стены к стене, иногда меняя курс и подходя к столу — ноутбук он оставил в гостиной вместе с выключенным телефоном, так что заняться решительно нечем. От скуки он неспешно начинает разбираться на своей кровати, откуда вытаскивает трех миньонов, подаренных эйтини, и одного Беззубика, которые были придавлены неаккуратно скомканным одеялом. Несмотря на то, что он часто не заправлял кровать, постоянно вскакивая и начиная заниматься совершенно всеми делами одновременно, Сонхва преданно делал такую простую бытовую вещь за него, но Хонджун все время забывал поблагодарить его за это. Он садится на край кровати верхнего яруса, свешивает ноги через бортик, отчего голени и стопы начинают холодеть, хмурится и крутит дракончика в руках, слабо касаясь бархатной лапки сидящей игрушки кончиком пальца. И тут же вздрагивает из-за громкого звука, откидывая фурию к своей подушке. — Ты будешь кушать? Минги и Юнхо ушли с Чонхо и Саном, хен приготовил ужин, — действительно медовый голос Есана всегда не то чтобы тихий, а, скорее, приглушенный, но звонкий, когда они в общежитии. Он почему-то практически никогда не обращался на "хен" ни к кому, кроме Сонхва, что, скорее, умиляло, а не обижало. Он внезапно задумывается о голосе Сонхва. Он слышал его мягким и ласковым, настороженным, спокойным, раздраженным и даже злым. Сонхва любил напевать своим звучным и приятным тембром, пока был занят чем-то, и Хонджун, не скрывая, каждый раз наслаждался этим — ровно как и голосами других мемберов, у которых, казалось, такая же привычка. Бывало, что он читал рэп, когда убирался и думал, что никого, кроме сидящего в наушниках Хонджуна, нет поблизости, не задумываясь о том, что музыка в них не играла. Видимо, из-за того, с каким усердием Хонджун выбирал наушники с шумоподавлением, сравнивая миллиарды отзывов прежде, чем заказать. Его голос сразу становился низким, пугающим будто, таким тягуче томным, словно тот был на сцене. — Хонджун-хен? — обращение кажется инородным и неправильным, но очень приятным. — Ты спишь? Ты здесь вообще? — Ким резко ложится, притворяясь спящим. Есан лишь немного приоткрывает дверь, впуская в полумрак комнаты желтый свет, с несколько секунд смотрит на него и только потом бесшумно закрывает дверь. Хонджун злится на самого себя. Что за детский сад он тут развел? За час Хонджун успевает несколько раз поумиляться каким-то едва заметным дополнениям в миньонах, которые были добавлены фанатами, три — проверить, не появилось ли что на столе и еще пять — пооткрывать все ящики и тумбочки в комнате, и Сонхва приходит уже тогда, когда лидер лежит на кровати. — Хонджун-а, ты же не спишь, — Пак говорит тихо, и Ким улыбается про себя от заботы даже в таком незаметном жесте. Лидер все так же лежит с закрытыми глазами, повернувшись в сторону двери и притворяясь спящим. Старший едва слышно вздыхает и аккуратно, словно подползающая к грызуну змея, бесшумно подходит ближе, недовольный. Хонджун не знает, в какой именно момент тот оказался рядом, но почувствовал, как чужая рука схватилась за бортик возле его лица. — Ты ведь правда не спишь, я успел разобраться за это время, — голос у вокалиста мягкий и трепетный, почти что пушистый, если так можно говорить, и Хонджун со вздохом раскрывает глаза. — Я действительно не сплю, — он куксится и с тяжелым вздохом садится. В полумраке комнаты лицо Сонхва, освещенное только с правой стороны, кажется неестественно гладким и лишенным любых шероховатостей, словно вылепленное из глины и еще не обожженное. — Что-то случилось? Ты от меня как будто бегаешь, я сделал что-то не так? — Хонджун, отрицательно мотая головой, едва сдерживает себя, чтобы не взвыть от досады — разбитый голос Сонхва, практически невинного и самую малость наивного, пузырится от грусти и болезненного незнания, и Хонджуну становится больно из-за того, что он заставил друга чувствовать вину за что-то. — Ты дергаешься постоянно, когда смотришь на меня, сегодня вообще отпрыгнул, — голос у Пака становится печальным, расстроенным, словно Ким его предал, а он все продолжает и продолжает тихо говорить и оправдываться за что-то, смотря куда-то в нижний левый угол. Каким бы Сонхва ни показывал себя на сцене, каким бы ни был на интервью, здесь, в окружении его семьи, он всегда оставался мягким и очень ранимым. Хонджун замечает у него на освещенной правой скуле родинку, часто скрываемую стилистами. Он протягивает руку, и старший зашуганно останавливается, следя за движениями лидера, словно готовится к чему-то жестокому. Он тихо сглатывает и проводит кончиком среднего пальца по этому пятнышку, еле ощутимо, но слишком весомо для него. Они оба громко выдыхают, и Хонджун смотрит то на свои пальцы, на которых будто искрятся провода, то на на это пятнышко, словно он прикоснулся к огню, пока взгляд самого Сонхва снова отведен куда-то вниз. В комнате полумрак, такой приятный и почти что осязаемый, и тихо так — корме вздохов ничего и не слышно. Он приближается к Сонхва, приподнимает руку и ведет кончиком среднего пальца от подбородка, проходясь по кадыку и всей шее, до родинки на яремной ямке, отчего Сонхва покрывается мурашками и послушно поднимает голову, сглатывая — у Хонджуна буквально крышу сносит, когда кадык старшего дергается прямо под пальцем. Сонхва протягивает худые крепкие руки к его коленям и стаскивает Хонджуна с кровати, из-за чего он чуть-чуть ударяется задницей об бортик, но никого это особо не волнует — младший неуклюже цепляется руками за шею друга, и тот усаживает его на свою кровать. — Постой, — когда Хонджун отодвигается, Сонхва выгибает бровь и смущенно вжимает голову в плечи, словно пытается прикрыть красные от стыда щеки. Лидер ругает себя за неосторожное слово — как бы Сонхва не подумал, что неправильно его понял. — Можешь лечь на живот? — тон у Хонджуна, в противовес его желанию, такой скромный, словно у ребенка, выпрашивающего сладкое. Когда Сонхва, отодвигаясь, слушается и покорно ложится на живот, он понятия не имеет, как ему сейчас делать задуманное, однако стыд уходит быстро, стоит футболке лежащего чуть сползти назад — видимо, ворот спереди впился в его шею. От такого подчинения кружится голова и слабеют руки. Хонджун садится на поясницу Сонхва и наклоняется, опаляя дыханием его затылок — тот замирает и, кажется, даже не дышит. Хонджун языком проводит по загривку, вырисовывая влажное созвездие овна. Сонхва весь взвивается, утыкается носом в подушку и обрывисто вздыхает, крупно вздрагивая и чуть ли не начиная скулить, когда его прижатые чужими ногами бедра подбрасывает. — Я так долго мечтал это сделать, — Хонджун довольно улыбается, проводя по мокрому следу ногтями, и мягким взглядом осматривает мурашки. Сонхва привстает на локтях, по-кошачьи гибко поворачивает корпус и смотрит на него через плечо. Ким понимает намек, привстает на коленях, позволяя перевернуться, и руки одногруппника резко, но по-прежнему робко сжимают ткань его футболки на груди, прежде чем дернуть его на себя — сердце пропускает удар, ухает куда-то вниз и стучит прямо в пятках, дыхание у старшего сразу горячее, как будто еще чуть-чуть, и его сожгут до тла, и глаза блестят опасно, словно Пак — пантера, затаившаяся до определенного момента. У Хонджуна руки леденеют и покрываются испариной, хотя температура в комнате вполне нормальная. Воздух начинает колоться, темнота ослепляет, а в ушах только бом-бом-бом от собственного сердца. — А я мечтал совсем о другом, — он смотрит прямо на него, не отрываясь, и Ким боится двигаться, боится дышать и смотреть куда-то кроме темных глаз. Сонхва подается вперед, утыкаясь своими губами в чужие, и лидер без раздумий отвечает на поцелуй. Он не особо уверен, правильно ли он это делает, и ему приходится просто повторять за Сонхва, который поочередно хватался то за его верхнюю, то за нижнюю губу. Не будь голова Хонджуна такой пустой прямо сейчас, он бы пошутил про уток, чтобы унять напряжение в плечах и бедрах, на которые опирался, чтобы не придавить Сонхва. В какой-то момент он пытается использовать язык, но слюна начинает неприятно течь по их подбородкам, и его слабо шлепают рукой по плечу, чтобы перестал. Хонджун всегда думал, что люди задыхаются, когда целуются, но это совершенно не так. Ему не хватает воздуха только из-за того, что его сердце не на месте и скачет туда-сюда, словно застрявшее в горле и стучащее в ушах. Он кусается, чтобы услышать, как Сонхва под ним вздыхает в поцелуй, пытается прихватить острыми зубами слезающую с губ кожицу, чтобы получить еще один хлопок уже по груди, и бесконечно улыбается, пока пальцы Сонхва, такие аккуратные и нежные, беспомощно хватаются за ворот его футболки, отчего они неприятно стукаются зубами. Хонджун не умел целоваться, но ему все равно казалось, что Сонхва плавится в его руках, до последнего нежный и мягкий. Он отстраняется только тогда, когда руки уже начинают натурально подрагивать то ли от эмоций, то ли от напряжения, и на голову сразу обрушиваются просто миллионы мыслей. В свете настольной лампы и ночника темные глаза Сонхва бликуют, словно в них находилась целая вселенная, и его кожа кажется мягкой и чуть блестящей на подбородке — он осторожно вытирает влажный след краем покрывала. — Мечта покруче моей, — спустя некоторое время говорит Хонджун, с веселостью наблюдая, как Сонхва смущенно отводит взгляд и чуть поворачивает голову. 13.07.2020