Долгая дорога

— А я нам пива принёс! – салютовал Ян, почти по-хозяйски заваливаясь к Звонку в номер и вручая две прохладных бутылки. — Эй, не-не, вишнёвое моё, – предупредил он, когда Звон попытался открыть одну. — Господи, – Андрей взглянул на этикетки. – С каких пор ты пьёшь вишнёвое? — Решил попробовать… — М-да-а, Ян Юрич, партия от вас такого не ожидала… Я вот такого не пил. — Просто ты консерватор, – парировал Ян, усаживаясь на кровать напротив телевизора. В начале гастролей он и представить не мог себе такое: посреди огромного, полного суматохи тура сидеть в номере, потягивать семипроцентное и смотреть фильм вдвоём. Ужасное расточительство времени, того и гляди из-за двери появится Шурик или Макс. «А шо это вы тут? Мы так-то чекаться собираемся. Давайте, давайте…» – поторопит он, даже не удивляясь тому, что Ян снова сидит у Звонка – уже давно такая картина стала привычной. Если бы Лакмуса попросили рассказать о возникновении этой привычки, то он бы, пожалуй, начал с Денвера. Би-2 играли там чуть ли не в самом начале тура – месяца за четыре до Таиланда. И Макс уже тогда стал занимался возрождением старого формата: снимал разговорные видео с каждым из участников. В тот раз выбор пал на Звонка, а он часто отвлекался от процесса. — Мы так никогда не доснимем, – ругался Макс. – На чём мы остановились? А, да, что ты слушаешь в дороге, Звон? — Я в последнее время включаю себе шоу про музыкальную культуру разных стран… Забыл как называется… Ща… – Звон полез в карман за смартфоном. Любимое всегда быстро находишь среди сотен его синонимов. Узнаёшь мгновенно, как родные окна в стене панельного дома, как единственно милое тебе лицо, запрятанное среди тысяч других. И тут случилось так же: экран Звонковского телефона мелькнул перед Яном на долю секунды, но её хватило, чтоб распознать изображённое. В телефоне было открыто приложение для подкастов, Андрей указывал на один из них, и как раз таки под ним располагался другой – с отпечатавшийся в Яновской голове обложкой. На ней розовая митохондрия и синий фон. Ян со своего места, конечно, увидел только цветные пятна, но всё равно узнал. И от неожиданности дёрнулся вперёд, открыл было рот, но в итоге выдал только один звук – смесь «А», «О» и «Э». Макс зашикал, мол не мешай. Ему было невдомёк какое поразительно открытие только что свершилось. Оно взбудоражило Яна, и он весь ушел в раздумья. Подумать только: его любимый подкаст – и вдруг среди того, что слушает Андрей! Ян не удивился бы, будь это популярное шоу, но в том то и дело, что выпуски никогда не бывали в топах. Даже несмотря на то, что повествовали о интересных в общем-то вещах: о вселенной и космосе. Все в группе так или иначе тяготели к космосу, и название «Горизонта Событий» оставляло под этим свой заверяющий автограф. Все, но по-разному. Шурик был влюблён в космические приключения: кислотное безумие «Футурамы» приводило его в восторг, он транслировал на гитаре «Рика и Морти», скупал любой товар с Бендером и иногда впадал в ностальгию под серию «Леккса». Лёва в своей любви шатался между книгами Бэнкса и очередной межгалактической бойней от Марвел, прямо как Макс. Ян тоже же любил космос – человек, назвавший собственную группу в честь программы по поиску инопланетной жизни не мог не любить. Но любил иначе – через книги Стругацких, через идеи научной фантастики, через призрачную надежду, что где-то там, за сотни световых лет от Земли есть иная цивилизация, быть может уже давно изобрётшая панацею или безлимитное счастье. Сама идея бесконечного пространства приводила Яна в ужас и восторг одновременно, и мужчина благоговел перед ней, потребляя любой контент, хоть как-то связанный с темой. И подкаст был одним из таких. Яну нравилось, как там рассказывают о Теории Большого Взрыва, «Кротовых Норах» или постгуманизме в условиях межпланетных цивилизаций. И теперь выходило, что Андрею нравилось тоже. «Стоило раньше догадаться» – думал Ян. «Не зря же он назвал собственный проект в честь Теории Струн» – рассуждал Николенко, ожидая пока закончивший сниматься Звон выйдет из кадра. — Ты тоже знаешь «Это всё из-за фотосинтеза»? — Чего? — Ну подкаст называется «Это всё из-за фотосинтеза». Ты о нём знаешь? — А! Господи… Да! – Андрей хлопнул себя по лбу. – Я его… Стоп… А откуда ты… В смысле? Ты тоже? Офигеть! Я думал кроме меня и создателей его никто не слушает. — Сам в шоке. Клёвый правда? — Ага. Любимый выпуск? — Про Волновую Теорию, – почти не задумываясь выдал Ян. — А у меня про Большой Шлепок! Они до того разголделись, что Макс выгнал их из номера, чтоб не мешали записывать подводки. И, естественно, уже не мог видеть, а ,следовательно, и помнить, чем они там занимались. А мужчины шли по коридору, походя на двух встретившихся фанатов, каждый из которых не подозревал о существовании другого до этого дня. В прочем, они ими и были – просидели за разговорами весь остаток вечера. И на следующий день уже сидели в самолёте из Денвера в Новый Орлеан и слушали так кстати вышедший новый выпуск. Ещё несколько десятков перелётов – и это стало их традицией: слушать и обсуждать после. Приходилось, правда, делить одну пару наушников, но иначе никак – нельзя подключить к одному телефону сразу два устройства. Не то чтобы мужчин это смущало. «Какой ты у-у-умный д-я-я-я-дька» – всякий раз подмывало сказать Макса, когда он слышал, как переговариваются Ян и Звон в самолёте: уж слишком много было заковыристых слов в их речи. И тогда он обычно надевал наушники, от греха подальше, а когда стягивал, то выяснялось, что разговор уже давно сошёл на обсуждение музыки, новостей или ещё чего похлеще: — А я, может, никогда и не хотел быть клавишником, – жаловался Ян. — Порежь ладони, и не заставят играть, – предлагал Звон, со смешком толкая Ян в бок. Так ни Ян, ни Андрей сами и не заметили, как к их возвышенно–философским беседам постепенно взяла и подселилась обычная болтовня. Они и раньше делились друг с другом всякими бытовыми мелочами и проблемами, но теперь делали это чаще. Молчаливый от природы Звон, всю жизнь предпочитавший тихо заниматься своими делами, вдруг поймал себя на желании посвящать Николенко в эти дела, порой даже хвастаться и – вот это ему было непривычно – искать одобрения. Впервые это случилось в Бельгии, после того, как отгремели все канадские и американские концерты. У группы был day-off. Шурик, разумеется, помчался скупать местный ассортимент винила, а Лёвчик, Боря, Макс и Ян пошли в Брюссельский Атомиум, оставив в гостинице Звонка, которому «Очень надо» и «Вы идите, я догоню». Гончая из Андрея получилась отвратительная – он догнал одного только Яна, и то лишь тогда, когда ребята вернулись с прогулки и стояли в гостиничном фойе. Это, правда, не помешало ему запыхаться – он говорил с придыханием, то ли от распирающего возбуждения, то ли от нетерпения похвастаться. — Во, гляди какие! – Андрей не без кокетства подал Яну правую руку. — Красиво… – протянул Ян, обеими руками схватившись за кисть. Звон сделал себе новый маникюр: с укреплением и с голубым покрытием, чтобы играть удобней было, и теперь Ян рассматривал ногти, перебирая Звонковские пальцы и любуясь бликом, – свет скользил по голубоватому глянцу, под цвет Андреевского «Фендера». — Мне кажется, или ты раньше покороче делал? — Делал. — У тебя теперь как будто пальцы длиннее стали и… ну-ка… Ян соединил их с Андреем руки, чтобы сравнить. Вышло, что ладони у них одинаковые, но пальцы длиннее у Звонка, и ногти тут были не причём. — У тебя пропорции кисти правильнее, – подытожил Ян, всё ещё держа Звонковскую руку и ловя себя на потребности продолжать это. — Ты что, как Чайковский? – рассмеялся тот. — В каком смысле? — Ну у него тоже был пунктик на пропорции. Ты не знал? Когда у него племянник родился, Чайковский первое что сделал – пошёл смотреть состояние пальцев и их отношение к ладони. — Я не знал, я про Чайковского знаю только, что он гей был. — Разве это проблема? — Не думаю…

***

В общем за этот тур они действительно стали ближе. Во всех отношениях: нетактильный Звон, не всегда готовый подпустить к себе даже родных, без боя уступил Яну сначала одно своё плечо, потом другое – чтобы флейтисту было куда пристроить голову в долгой утомляющей дороге. И Николенко был польщён этим особым отношением, сам шутил, что у него на Андрея пропуск VIP и сам хохотал. Вообще смех всегда звучал рядом с ними. Например, какую бы жуткую новость не прочёл Ян, Звон всегда умел обыграть это так, что становилось немного легче. «Они все идиоты с идиотским идеями» – говорил он, когда Ян хмурился, читая о каком-нибудь новом репрессивном законе, принятом за полчаса. Новости, политика, искусство, космос, философия и банальные сплетни – у этих двоих не стало запретных тем для разговора, и они наслаждались обществом друг друга, рассыпая слова. Пока вдруг не обнаружили, что говорить не обязательно, и что можно просто сидеть молча в одной комнате, и всё равно будет хорошо и уютно. И не важно в какой точке мира. Хоть в Ямайском музее. Хоть в Вашингтоне, где они перед концертом играли в настольный теннис. Хоть в Майями, где вся группа завалилась в боулинг, а Звон проиграл Яну в количестве страйков. Хоть, здесь, в Таиланде, где сейчас млели перед телевизором две мужские фигуры. — Скука! – наконец констатировал Звон. — Мне тоже не нравится, – Ян выключил фильм и сполз с дивана на пол, – может, сходим куда? — Куда? — Ну как сказать… прогуляться просто. Не знаю, есть идеи? — Бангла Роуд? М? – Звон кинул на Яна такой хитрющий взгляд, что Ян обомлел: у Андрея в глазах не блеск – огонёк подожжённого абсента. Такой гуляет в глотках на той самой Бангла Роуд: всё что там есть – всё пропитано им. Зазывалы, сутенёры, леди-бои и ярмарки провинциальных девушек, выставленных в одном белье. Пёстрые перья, смазанные помады, хищные жалящие глаза. Улыбки-оскалы, прошивающие насквозь. Не улица – кипучая органика похотливой пьяной толпы, в которой тесно и шумно, и кто-то дымит кальяном прямо в лицо, ожидая «пинг-понг шоу». Находка для искателей особой экзотики. Ян к таким себя не относил. Да и к тому же, ему почти пятьдесят, и все эти пятьдесят он не ханджа, так чего он там не видел? — Не, нахуя? – сказал он. — Чтоб была разнообразная половая жизнь. — Она у меня и так весьма разнообразна. — То что ты сидишь на полу, ещё не значит, что она у тебя вообще есть, Ян, – сухо заметил Звон, – пойдём, а? — Нет… Хочешь – иди один. — Ну и пойду. Андрей безапелляционно двинулся к двери, и уже шагнул за порог, когда остановился и обернулся на Яна. У того на лице так и читалось: «Серьёзно попрёшься туда?» А у Звонка читалось… да ничего у него не читалось – только ширилось – улыбка от уха до уха. Он больше не мог держаться, и напускная раздутая серьёзность лопнула, как воздушный шарик. — Пха! – взорвался Звон и залился смехом. – Ты серьёзно купился?! – он опять расхохоталс. – Ты бы видел своё лицо! Пошли… Что тут рядом? Рынок какой-то? Вот на него. Пользуясь местным климатом они выскочили прямо так, в шортах и футболках, на аллею торговых рядов. Она сомкнула над ними свои кроны, и ребята поддались её плену – нельзя было устоять. Невозможно было воспротивиться этому окрыляющему, манящему вдаль чувству – тому, что вселяется в людей на вечерних тёплых улицах – вы и сами его знаете. Оно заставляет заглядывать в лица прохожим, заставляет говорить громче обычного, идти, широко раскинув руки и запрокидывая голову. Не чувство даже, а общий душевный подъём, из-за него всё кажется особенно прекрасным: и груды свежих фруктов, и мороженное за бесценок, и наваристым дым местного стрит-фуда. И даже раздавленное кем-то манго, лежащее под ногами. Захлёстнутые таким приливом, ребята дошли аж до середины рынка, где купили нанизанных на нитку ягод. Ян изобрёл способ их есть: по одной стягивать с нитки. Расправились с лакомством довольно быстро, только вот Звон сосредоточенно мусолил несчастную нить. — М! – он настойчиво ткнул Яна в бок. Клавишник обернулся, а Звон демонстративно вынул изо рта нитку… с узлом посередине. — Ты так умеешь?! – Ян не скрывал восторга. — Ну… да… — Почему ты не говорил? — Ты не спрашивал. — Капец… А ещё раз сможешь? И Звон завязал языком ещё один узел – повторил с таким видом, будто только этого и ждал. Будто был сценаристом и режиссером, у которого всё просчитано заранее, и который снимает, скажем, для Cure. «Show me, show me, show me how you do that trick. The one, that make me skream» – искрило у Яна в глазах. Ян не мог понять, с чего ему так весело – явно не с пива – невозможно всерьез опьянеть от одной бутылки. Невозможно ведь? Но он с готовностью отдавался этому чувству, цепляясь ему на хвост, и не важно куда занесёт. В этом порыве, он не раздумывая принял от Звонка пучок сорванных где-то листьев. — Три! – сказал Звон. — Что «три»? — Тысячи чертей, блин. Три лист, говорю. Ну? Чем пахнет? Ян поднёс зелень к носу – знакомый, почти приевшийся запах, но вспомнить тяжело. — Ну? – не терпелось Андрею. — Пахнет… «Красной Москвой»! – Ян аж просиял, – Очуметь, реально «Красной Москвой»! — Прикол, правда? Мне Женька показал. — А ты знаешь, что осиной слом пахнет арбузом? – зачем-то поинтересовался Ян. — Теперь да, – хохотнул Звон и приглашающе двинулся дальше. Ведь стоя посреди рынка и нюхая листву они наверняка создавали странное впечатление. Впрочем, Яну было плевать. Звон будил в нём какие-то джунгли: монстеры, пантеры и красные волки рифмовались у Яна в душе на разные лады. Мажорные и певучие – Ян не мог оторваться от их чудесной мелодии и его распирало изнутри. Хотелось играть её всюду: на ветряных колокольчиках, гроздями висящими на ларьках, на дешёвых птичка-свистульках, которыми торгую во всех точках мира, на само́м густом воздухе, окружающим всё это. Поэтому, когда они вернулись в номер, Ян сражу же схватился за флейту. Звон подхватил суету и с готовностью наделал гитару, но тут же поморщился. — Чего ты? — Да плечи болят. — Сгорели всё-таки? А я тебе говорил мазаться от солнца. И Шурик тоже. Нет же, важный – хуй бумажный: «Я не сгорю, я не сгорю», – спародировал Ян. — Говорит мне человек, у которого у самого нос облез! – парировал Звон. Не удивительно, что облез: группа весь день валялась на пляже – концерт отыграли вчера, а вылет из Таиланда только завтра. Достаточно времени, чтобы вдоволь нарезвиться в соленых брызгах и жарких песках. Не надо спешить. Можно сидеть часами на побережье и в итоге измазаться, перепачкаться с ног до головы в розовом закате – заработать несмываемые пятна на плечах, носа и спинах. Звон в итоге отстегнул ремень и играл сидя, и у них с Яном выходила лёгкая, невесомая импровизация. Ян, в отличие от Лёвы не был синестетом, но сейчас ему казалось, что мелодия раздобыла где-то краски, заиграла тенями и солнечными зайчиками, как лучи сквозь витражи. Зелёные, жёлтые и арбузно-красные пятна наполняли комнату. Всё это исчезло, когда Звон устало отложил акустику. — Может ещё по пиву? – предложил он. — А давай. — Только возьми мне тоже с вишней, пожалуйста. — А как же партия? – засмеялся Ян и поспешил в гостиничный бар. Николенко для друга готов был мотаться с пятого на первый, хоть десять раз на дню. Тем более, что вылет у них завтра не ранний, а опохмел от пива – это несерьёзно. «Да, сейчас ещё по одной, потом по номерам, а завтра встанем и поедем. Всё будет» – думал Ян, ожидая пока обслужат. Бармен выставлял ряд одинаковых полных пивных кружек, штук пять, когда Ян обернулся на оклик. — Юрич! – Андрей маячил среди других посетителей. – Тебя за смертью посылать надо. — Да тут очередь была просто, – отвечал Ян, не глядя забирая напитки и отходя от стойки. — Почему не в банках? — Сказали, что после двенадцати – только в открытой таре. — А, – протянул Звон, делая глоток и уходя наверх. Осушить ещё одну, поспать и улететь – его план не отличался от Яновского – он делал так множество раз и сделает снова. Что может пойти не так?