Долгая дорога

По коридору двигалась приземистая женщина, пухлыми пальцами держась за ручку тележки. Корпоративная форма и бейдж выдавали в незнакомке местную горничную, она подошла к очередной двери, постучала и предложила room–service. И только потом заметила табличку «Не беспокоить», ойкнула и покатила свою тележку дальше, шаркая и дребезжа. А за дверью от стука проснулся мужчина. Вернее, проснулся он только сознанием, а тело все ещё спало, раскинувшись звездой, напрочь отказываясь открывать глаза и кажется побаливая. И было такое липкое, тяжкое чувство, по которому в первую утреннюю секунду понимаешь, что день будет тяжёлый, как бетонная стена, а к вечеру рухнет и вовсе раздавит в лепёшку. «Просто замечательно», – подумал Андрей и, собрав силы, поднялся и включил телефон. На экране местное время – 9:08. 9:08! Андрея прошибло колкой лучистой вспышкой – он должен был проснуться полтора часа назад! Переполошенные мысли заметались лихорадочно, как пуганные птицы: «Почему не сработал будильник? Я вообще ставил будильник? Ставил?». Андрей сделал усилие, пытаясь вспомнить вчерашний вечер, и с тревогой обнаружил, что на месте воспоминаний у него нутро от мыльного пузыря – абсолютное ничего, вроде бы приятное, привлекательное, неотчётливо и смутно хорошее, но абсолютное ничего. Перспектива опоздать бодрила похлеще любого контрастного душа, но Андрей всё-таки пошёл умыться, включил кран, потянулся к воде, и весь окаменел, жмурясь. С оглушительным звоном, как это бывает только по утрам, упало с раковины что-то блестящее и заскакало по плитке. Звон придавил его ногой – лишь бы не звенело – и так голова болит. Это оказалось кольцо, Андрей покрутил его в пальцах – тяжёлое, с черным ободком – Яновское… Яновское! Звон от неожиданности чуть не выронил находку, а в мыльном пузыре в миг образовался Ян, млеющий на полу, его слова, его предложения и настрой пойти на Бангла Роуд. «Точно, Бангла Роуд!» – лопнул пузырь. «Ну этого же не может быть, чтоб мы вдвоём сдурели настолько, чтоб перед отъездом пойти туда и упиться до беспамятства», – соображал Звон. Он уже бросился к двери, потом чертыхнулся, наскоро оделся, только ради приличия, и пустился по коридору. — Мы что ходили на Бангла Роуд? – выдал он, когда Ян открыл ему. — Не-е-т, – полуспросил Николенко. – Ты предлагал, но нет… Доброе утро… Ты что, не помнишь? — Вообще ничего. Как такое можно не помнить? Ян помнил замечательно. Они поднялись из бара и весь остаток вечера сидели в номере, и Звон увлеченно втолковывал Яну о преимуществах нейлоновых струн, о новой программе, о ценах на турецкие квартиры, о местных бестолковых парикмахерских, и о том, что Настя теперь кастомит гитары. — Мне Настька согласилась деку расписать, – вещал он. – Она у меня умеет, ну, всякую психоделику рисова… – казалось, Звон захлебнулся потоком слов и умолк, и правильно, столько говорить – язык откусишь. — Очень смешно! – фыркнул Ян. Он больше не купится на это – второй раз за день Звон шутил над ним, сперва тащил к проституткам, теперь вот, играет упившегося. Нет – больше он Яна не проведёт. — Кончай спектакль! – мужчина щёлкнул Звона по носу и рассмеялся. Ему почудилось, что у Звонка поползла вверх хитрющая лисья улыбка, и Ян, желая окончательно расколоть шутника, потянул его за щеку – такое Андрей точно не выдержит, такое никому нельзя, даже Янику. Со смешным звуком разлепился уголок Звонковских губ, и с таким же смешным слипся обратно. Никакого эффекта. «Зараза», – подумал Ян и шутливо толкнул гостя в плечо, а тот, вопреки ожиданиям, опасно покачнулся. Ян еле успел его схватить, и что-то неуловимо тревожное мелькнуло в Яновской груди, как чёрная щучья спина в тёмной воде – обдала холодными брызгами, смывая хмель и смешинки. — Звон, не смешно! – он принялся трясти мужчину за плечо. – Звон! Андрей колыхался обмякшей куклой под чужой рукой, и Яну сделалось страшно от этой тряпичности. Черноспинная щука вогнала блесну по самые жабры и с чудовищной силой потащила Яна в пучину. Тот, чувствуя, как нарастает паника, задышал чаще, силясь, чтоб не накрыло с головой. На ум вдруг пришла дурацкая история от питерского знакомого: мол году так в 98-ом гуляли они где-то, подцепили компанию в баре и все вместе пошли ночевать к друзьям. И девушка там была такая пьяная, что в один момент просто отключилась, и её пришлось нести на руках. И вот утром все потихоньку выползают на кухню, а она всё не встаёт и не встаёт. Стали будить, а она мёртвая. Со вчерашнего дня. Звон, конечно, не умер – трупы так громко не сопят, но ситуация всё равно складывалась странная. Надо хорошо постараться, чтоб так резко вырубиться от пары пивных бутылок. «Напугал, дурак», – зачем-то в слух сказал Ян, когда стало ясно, что Звонка не разбудить. И рассмеявшись собственной пугливости, стал рассуждать. Неприхотливая молодость, спокойно принимающая сон во всех позах и местах, уже давно отступила, освободив место желанию лежать на ортопедических матрасах. Ян знал это на себе, и поэтому мысль оставить Звонка одетым сидеть на кровати казалась ему абсолютно недопустимой – друга надо было уложить спать. Иначе завтра к болящим обгоревшим плечам добавится ещё и ломота – явно не на пользу грядущему концерту. Ян принялся за дело, и в этом качестве чувствовал себя очень непривычно. Он шёл пятнами от палёного алкоголя, так что в былые времена это ему доверялась дегустация всего спиртного, перед тем, как то попадёт к группе. Таким образом, напивался Ян быстрее и раньше всех и всегда бывал только в роли опекаемого: это его прислоняли к стенке, отводили в душ и раздевали в четыре руки. Обратного опыта почти не было, и всему приходилось учиться на ходу, и даже расправление кровати сейчас давалось Яну с большим трудом. Обнаружилось, что ворочить взрослого мужчину – мероприятие непростое, особенно, когда у него всё тело расслабленно и текуче, как кисель. «Да что ж ты как вазелиновый», – раздражённо подумал Ян, когда Андреевская рука опять выскользнула из пальцев и повисла плетью – освободить её из рукава казалось невозможным. Спустя ещё минуту возни Звон повалился на спину от случайного Яновского толчка. Лежачего раздевать оказалось сподручнее, и Ян кое-как снял с него футболку, а потом расстегнул Андрею бермуды и принялся их стягивать. Штанины вывернулись наполовину и слезали отвратительно медленно, по сантиметру оголяя татуировку на бедре. Ян, сам того не замечая, завис на этом рисунке. И что-то невнятное, мутное и лилово-красное перекатилось из одного конца Яновского сознания в другой желеобразным булькающим сгустком. Мужчине показалось, будто его окунули куда-то головой, но жидкость оказалась не снаружи, а внутри, и всё сразу сделалось мутным. В этом тумане Яну страшно захотелось прикоснуться к рисунку, он безотчётно провёл пальцами по татуировке, отчего-то ожидая, что разукрашенная кожа оставит на них след, как свежая картина. Во рту в миг стало слишком мокро, и Ян сглотнул дважды. Потом ещё раз проверил, что пальцы не испачкались, а татуировка не стёрлась, почесал щёку, моргнул медленно и вынырнул из лилово-красного омута. Он не понял что́ это было, и только мотнул головой, аккуратно доснял с Андрея бермуды и укрыл его одеялом. —…А потом меня уже самого начало вести от усталости, я спать ушёл, – закончил Ян, чувствуя на себе недоверчивый Звонковский взгляд. — А кольцо? — Умывался, – честно ответил Ян, наблюдая как Андрей хмурится. — Подожди, ты хочешь сказать, что меня скосило жалкое вишнёвое пиво? — Получается. — Бред какой-то… В нём же градусов, как дней в неделе – детсадовский алкоголь. Что я в следующий раз, от кваса отключусь? От кефира? — Факт есть факт – ты вырубился, – безапелляционно заявил Ян. — Странно, просто раньше память не отшибало… Ладно… всё равно это ваше вишнёвое жутко кислое… — В смысле кислое? – смутился Ян, – оно сладкое вообще-то. — Вот ничего не помню, а то что оно хуже лимона – помню! – возразил Андрей. — Ну не может оно быть кислым. — Значит, мне досталось скисшее. — Разливали одинаковое, а сладкое было только у меня, так что-ли? Не сходится. — Значит, это было не вишнёвое. — Я помню что́ заказывал. — Значит, это был не твой заказ. — Я… Ян замолк, ему нечем крыть. В рукаве неожиданно нет карты, и только в памяти во всех подробностях пять пивных кружек, запотевших от холодного содержимого. Почти по каждой скользит капелька конденсата и чертит за собой глянцевую дорожку, и Ян уже готовится перехватить эту линию поперёк, как слышит оклик, отвлекается, оборачивается, говорит. И забирает пару. Не глядя. — Я… да, знаешь… да, я тогда отвлёкся, я мог взять что-то не то… Не свои кружки… Но в них всех всё равно было вишнёвое! – догадка рассыпалась на части. — Ну не знаю, значит, в одну что-то добавили, – сказал Звон, представляя, как бармен щедро вливает лимонный сок. — Что-то, что напрочь вырубило тебя и отшибло память о всём вечере… Факты сплелись воедино, секундная пауза – и их витая пара врезала по мозгам. Догадка прошибла ребят почти одновременно, и у Яна опять тревожно плеснуло в груди. Только на этот раз что-то более зловещее, донное, хватающее за самый позвоночник и ужасно липкое. Ян представил, как их барабанщице Оле достаётся такой бокал, и как она пьёт, и может быть даже оставляет на стекле немного помады, как отключается: становится беспомощной беззащитной – любой может использовать в своих целях. Ему стало мерзко. Он никогда этого не понимал: подмешать человеку таблетку или порошок, чтоб потом воспользоваться бессознательным телом. Немыслимо. — Прости, мне надо было повнимательнее… — Так ничего страшного ж не случилось, ну башка побаливает, но глобально – ничего, – Звон судил только по рассказам Яна, но доверял безоговорочно, – Бывает. — Нет, нет, я сглупил. – Яна пробрал запоздалый страх за Андрея. Всё равно что вернуться с прогулки и узнать, что маршрут шёл по минному полю: опасность вроде миновала, а в душе неспокойно, – Это риск. — Если мыслить позитивно, то девушка, которой это предназначалось, осталась в безопасности… – рассуждал Андрей. — Почему ты не думаешь, что целью был ты? — Я? А… Ну… Не знаю, не очевидно как-то, – Звону действительно такое и в голову не приходило. – С тем же успехом могли целиться в тебя, – просто добавил он. Яна это поразило, он покачал головой и потупился. Звон не злился и не обижался, да, он считал, что Яну стоило бы быть внимательнее, но теперь уже ничего не поделаешь – остаётся только выпить что-нибудь от головы и двигаться дальше. Никто не мог предвидеть такой ситуации, да и к тому же… таблетка… это только предположение… Андрей уже собирался как следует обдумать произошедшее, как вдруг раздался звук. — Звоночкинс! – из-за двери сначала показался Шурин нос, а потом и сам Уман. – Я к тебе захожу, а там пусто! Вы тут как вообще? Собираетесь? Нам надо go away отсюда через 20 минут, – он постучал по невидимым часа на запястье. У Звона смешно округлились глаза, он глянул на время, уверил Шурика в полной готовности, и, как крапивой ужаленный, побежал упаковывать вещи. Ребята их собирали в четыре руки, не складывая, не сортируя: чистое, грязное, мятое – всё комьями летело в чемодан – времени в обрез. — Это надо? – осведомился Ян, поднимая над головой металлическую коробочку. — Да, там медиаторы. — Богато… – с почтением протянул мужчина, заглянув внутрь, и кинул вещь к одежде. Набросанные вещи занимали в разы больше места, чем если бы их складывали, поэтому кое-что не влезло, и пару футболок в итоге запихнули в чемодан Яна, схватили багаж, и даже не посидев на дорожку, рванули из отеля. Белое солнце стояло в зените. И казалось в этом регионе небо натянуто на планету туже, чем где-то ещё – можно подняться на цыпочки, дотянуться до синего купола, щёлкнуть по нему пальцем, и услышать, как вся эта синь отзовётся гулом, как барабан. «М-да, погодка звенит, однако…», – протянул Звон, надел чёрные очки и взглянул на ясное безоблачное небо. Сегодня всей команде предстояло подняться туда, преодолеть по воздуху несколько тысяч километров и спуститься вниз, но уже не в Таиланде, а в Казахстане, где их ждёт концертная площадка. А сразу после выступления – опять в полёт, даже без передышки на сон. Сплошные вездесущие аэропорты и самолёты – Звон их уже даже не запоминал, всё равно везде одинаково суетливые соседи и одинаково неудобные подлокотники. Один из таких спустя три часа неприятно давил заснувшему Звонку в рёбра. Гудели двигатели, Ян поглядывал иногда в иллюминатор, но там была лишь синева – глазу не за что зацепиться. Да Яну и не надо – он сейчас смотрел на всё как бы сквозь, мыслями глубоко уйдя в себя. Ему не давала покоя ситуация с пивом: кто-то ведь сознательно подмешал в напиток снотворное с очень известной целью, с которой Ян отказывался мириться. Ему невыносимо было видеть иллюстрацию, что кто-то ставит свои желания выше воли другого человека, и исполняет их таким путём. Взрослая жизнь превратила подобные вещи в рутину, мол: «Ну таблетки, ну наркотики. Что такого? Ну спирт, ну что ты как маленький? Такие реалии». «Дрянь все ваши реалии, если человек в них не способен контролировать себя», – думал Ян, ещё давным-давно пришедший к выводу, что есть ряд запретных желаний, запретных чувств, которые надо искоренять в себе без остатка, если уж они появились, хотя в здоровой голове появляться не должны. И желание споить человека из-за собственной похоти, было в этом ряду. На этом весьма своеобразный и местами противоречивый список Яна не заканчивался, впрочем, сейчас это было не важно. Николенко успел ещё с неприязнью подумать о том незнакомце, который добавил снотворное. И ещё раз поёжился при мысли, что мишенью этого мужчины – Ян не сомневался почему-то, что это именно мужчина – мог быть Звон или он сам. А потом от монотонного гула жутко потянуло в сон, и даром, что они вроде как выспались. Ян в полудрёме глянул на сопящего рядом Андрея. У того сдулась подушка для шеи, и он по-птичьи устроил голову на плече. Веки, в отличии от лица, не загорели и выделялись бледными пятнами, будто у голубя – не человек – нежная белокурая птица. Яновские глаза последний раз взглянул на эти веки и повторил за ними. Сон окутал мужчину плотным густым туманом, и весь салон тоже погрузился в дымку дрёмы. В самолёте осталось всего несколько бодрствующих людей: три-четыре пассажира, стюардессы и пилоты в кабине, сплошь укомплектованной аппаратурой. Там светись какие-то датчики, держали положение тумблеры, и внимательные взгляды следили за показаниями на приборах: эшелон, коридор, код аэропорта с разрешением на посадку. Наконец, рука, затянутая синем рукавом пилотского кителя, щёлкнула парой кнопок, почесала гладковыбритую щёку и включила связь, чтоб можно было дать объявление в салон. Требовательно зажглись табло с застёгнутыми ремнями безопасности – самолёт начинал снижение. Звон разлепил глаза, щёлкнул своим ремнём, потом повернулся и пристегнул спящего Яна. Небо в Казахстане оказалось не в пример Таиландскомкому. Серое, с блёклым алюминиевым блеском, оно жалось к земле, будто ему стало невмоготу больше держать многотонные густые тучи. Казалось ещё немного и здание аэропорта рухнет окнами внутрь, не выдержав натиска исполинского свинцового полотна. Багаж ребята ждали долго. Личные сумки они сегодня вообще вряд ли распакуют, а вот те, что с концертными костюмами – вполне. Но это будет только после саундчека, который, надо сказать, продвигался со скрипом. — Двадцать минут назад должны были начать, – ворчал Шурик. – Давайте уже поиграем, а? Лёв, что ты завис? Лёва стоял, закрепляя запасные медиаторы в стойку Шуриного микрофона, о чём и сообщил. — Спасибо, дорогой, но их можно в последний момент повтыкать, – фыркнул Шурик и надел гитару, – давайте, ребята, Борь, проверь, они там готовы? И Боря двинулся на задание: Звон стоял, опираясь локтями на синтезатор, как на барьер, и беседовал с Яном. Разговор был, видимо, эмоциональный, потому что оба время от времени нарочито считали на пальцах и взмахивали руками, очерчивая вокруг себя невидимую сферу. Боре не хотелось туда лезть, и он остановился поодаль, наблюдая, с какими искрящими глазами эти двое наслаждаются совместной болтовнёй. А Яну не хотелось, чтоб им мешали, и заметив барабанщика, он принялся играть какую-то трёхнотную комбинацию. — Вас не дозовёшься, там Шурик говорит, чтоб готовы были. Начинаем скоро, слышишь, Ян? — Борь, он тебе недвусмысленно намекает, ты б послушался, – встрял Звон. — В смысле? — Ну вот он играет, ноты слышишь? — Да, – у Бори был почти абсолютный слух, – До-ре-ми-до-ре-до. — У советских пианистов это значило «Да-и-ди-ты-на-хуй» — А что это вы напрямую меня послать не можете, а Ян Юрьич? – засмеялся Боря. — Потому что я… ну как это сказать… я за вежливость, я же коренной петербуржец. — А Звон? — А он молочный. Раздался взрыв хохота, тут же заглушенный раскатистым гитарным рифом – это Шура вдарил по струнам, привлекая внимание.

***

Взмахом ладони мокрые пряди назад – Лёва обтирал потную шею, в лицо летели холодные брызги. В зеркале над рядом раковин виднелись ещё три фигуры: Макс, Андрей и Ян умывались после концерта, отправляя в слив валящую с ног усталость. Два часа на сцене – это, конечно, счастье, но выматывает жутко. Энергии едва хватило, чтоб переодеться, прыгнуть в автобус и, сидя на чёрных кожаных креслах, напечатать родным, что вот она – финишная прямая домой – наконец-то легла под ноги. «Едем в аэропорт», – печатал Макс, «Закончили, вылет через два часа», – отправлял Боря, и этим не сильно отличался от Андрея или Лёвы – все кому-то писали, звонили. Все, кроме Яна, который расстался месяцев за пять до начала тура, и говорить «Я скоро буду, жди» ему было особенно некому. Разве что родителям, но с ними после февраля вообще стало тяжело разговаривать. К тому же телефон к концу дня часто был попросту разряжен. Вот и сейчас, уже сидя в зале ожидания, Ян тратил последние пятнадцать процентов на какой-то ролик. — Чего у тебя там? – пихнул его в бок Лёва. — Неопровержимые доказательства, что ты иллюминат, масон и рептилоид в одном лице… или в двух – они ещё не определились есть ли у тебя лицо на затылке, – Ян показал экран с очередным обзором на клип, – Как думаешь, кто верит в эту чушь? — Запутавшиеся люди, которые не способны взять на себя ответственность. Им проще переложить вину на тайное правительство, элиты и заговоры, чем признать, что они сами не справляются со своей жизнью. Ну или фанатики всемирного заговора. Ян согласно кивнул. Они оба не верили ни в колдовство, ни в теневые власти, и даже бог им представлялся неочевидным. — Макс хотел кусочек отсюда в свой новый видос добавить. — Пусть, – одобрил Лёва, и тут же притих, вслушиваясь в объявление. Весь аэропорт теперь знал, что началась посадка на рейс Астана–Москва, и Ян засуетился. Раньше было проще: все вместе взлетают в точке А и садятся в точке Б – в Москве. С тех пор многое поменялось, и из одного аэропорта растянулись ниточки в разные города: Боря летел домой в Алматы, Звон с Максом летели в Турцию, Шурик, вот же стальной человек, после такого тяжёлого дня готовился осилить ещё суточный перелёт с пересадками – в Сан-Диего. А Лёва уже представлял, как выходит из Испанского аэропорта. По другую сторону российской границы приземлялся только Ян и пара человек технической команды, а провожали их так, будто прощались по меньшей мере с десятком самых достойных людей планеты. Когда Яну было пять, его впервые отвезли к тёплому морю в Ялту, и тогда же мама научила его простому правилу: хочешь куда-то вернуться – брось монетку. Оставь её волнам на память, и они непременно увидят тебя снова. Сейчас, если б только можно было, Ян бы осыпал всю группу монетками, но у них самих в кошельках этого добра сколько хочешь: шекели, центы, лиры. Если и оставит что-то на память, то только синяки – с такой силой будет обнимать. — Задушишь же, – проговорил сдавленный Яном Шурик, – как барышня на перроне… хе-хе-хе… не навсегда ведь расстаёмся. — Это он ещё легко, – заметил Звон, – у меня вон аж рёбра хрустнули. — Иди, вправлю! – рассмеялся Ян и обнялись ещё раз, и Андрей ободряющее потряс друга за плечи. Яну казалось он до сих пор чувствует эти прикосновения, хотя давно уже сидит в лайнере, машинально считая проплывающие мимо фюзеляжи: два с зелёным бортом, три с синеньким. И вот они уменьшаются, уменьшаются потихоньку, а потом и вовсе пропадают в дымке ртутно-серых облаков. Квартира не встретила хозяина: бездвижие, затхлый воздух и перепревшая, слежавшаяся тишина неприветливо стояли за порогом. Ян перетащил через него чемодан и устало сел на пол. Сейчас не было сил ни на распаковку, ни на перекус, только лечь поскорее на кровать, которая не пахнет всеми этими отдушками отельных прачечных. Ощущалось, будто этот день длится уже неделю, даром, что перелёт с востока на запад по идеи должен съедать часы в сутках. Добравшись до постели, Ян проверил время, в голове сразу прикинув, что Лакмус, наверное, уже долетел, и Ира приехала его встречать. Ян представил, как она подходит со спины, резко хватает мужа за бока, а тот подпрыгивает, взвизгивает от неожиданности, оборачивается и сгребает жену в объятья. И зарывается носом в Ирины седые кудри, и воздух вокруг искрит, как бенгальский огонёк, колючий, кусачий, рыжий и серый – живое воплощение Лакмусов… Воображение нарисовало Яну Шурика, на котором виснут дети, и Борю, которому открывают двери, и Звонка, поднимающего дочку на руки, и Ян не мог утверждать, но чувствовал, что все его фантазии близки к реальности. «Ничего, ладно», – поёжился Ян, подтягивая колени к груди. Одинокая мужская фигура засыпала в темноте – впереди двенадцать дней отпуска.