Учитель

      Иккинг не помнил, когда их "уроки" перешли на нечто более личное. Помнил только, что баррикады были окончательно снесены, когда Гриммель зажал его в углу на одном из рейдов и бесцеремонно впился в губы. Сейчас он сидел на скамье в хижине Гриммеля, зажимая тряпкой рану на бедре. Последняя вылазка выдалась неудачной, а доспехи оказались недостаточно эффективными. Все были заняты срочным размещением новых драконов и латанием потрёпанных любимцев, а Гриммель вызвался помочь Иккингу с ногой. В хижине было темновато, только пробивающийся из окна свет, падающий прямо на Хэддока. Гриммель же призрачно маячил где-то в тени, таская воду и всё нужное. Наконец, выйдя на свет, будто дикий дракон, он отпустил таз с водой рядом и присел на колени перед вождём. К слову, Иккинг был почти полностью раздет, если исключить рубаху. Штаны и даже нижнее бельё лежали кучкой неподалеку, пропитанные багровыми оттенками. Гриммель приготовил иглу и нить, даже немного грубо раздвинул ему ноги и поудобнее устроился между них. Резаная рана тянулась к внутренней стороне бедра, Иккинг не мог перестать думать об этой нелепости, даже иногда посмеивался. Гриммель же был крайне серьёзен, разглядывая и сжимая вместе края раны. — Вдохни глубоко, — сказал он и воткнул иглу в плоть. Иккинг бы ощетинился, мол, не первый раз, знает, но острая, резкая волна боли поверх уже существующей заставила закусить губу и сжать кулаки. Один, это никогда не перестанет быть так больно. Гриммель не реагировал на его вздохи и дрожь, сосредоточенно делая свою работу и придерживая подёргивающееся бедро на месте. Вскоре всё закончилось. Гриммель завязал узелок и ловко отрезал нить, отложив окровавленную иголку и омыв руки в тазе. Иккинг чуть тяжко дышал, сгорбившись. Ужасающий, в свою очередь, не спешил смывать с него багровые разводы мокрой тряпкой. Задумчиво рассматривал повреждённую плоть, слегка натягивая кожу пальцами под унылые протесты Хэддока. Внезапно, он наклонился, язык накрыл рану и прошёлся вдоль, слизывая кровь. Иккинг тут же протрезвел. Вцепился пальцами в края скамейки и выпрямился, замерев, не сводя взгляда от мужчины между своих ног. Гриммель же времени не терял. Глянув наверх и хищно улыбнувшись покрасневшим щекам Иккинга он покинул шов и оставил смачный поцелуй чуть выше. Обхватив ладонью худощавую ляжку вождя, он накрыл губами мягкую кожу. Иккинг, не в силах унять глупое, почти юношеское смущение, сидел и смотрел, как втянулись щёки на худом лице, и дёрнулся, почувствовав лёгкую боль. С мокрым звуком оторвавшись, Гриммель лизнул выступающее алое пятнышко, с гордостью наблюдая, как оно цветёт. Так же медленно и чувственно он оставил несколько засосов ещё выше, выпытывая из Хэддока коротенькие тихие вскрики. Перешёл на нижнюю часть живота, прикусил выступающую косточку таза, спустился ко второму бедру, позволив себе там больше грубости, не оставив свободного места. Вдоволь наигравшись, он оставил мокрую от слюны ляжку. Его внимание переключилось к проснувшемуся члену парня, подёргиваниями тянувшемуся вверх. Достоинство Хэддока нельзя было назвать большим, но Гриммеля это ничуть не смущало. Под окончательно сконфуженный взгляд вождя он плотоядно осклабился и вновь склонился. Тонкие пальцы отодвинули крайнюю плоть, размазали каплю смазки. Иккинг не удержался и всхлипнул, когда горячее дыхание опалило чувствительную кожу и не менее горячие губы накрыли его член. Смаковали головку, обвели языком по кругу, медленно, не торопясь. Гриммель заглотил чуть больше, примерно до половины, облизал и вновь выпустил изо рта с мокрым звуком, обильно смочив член слюной. Иккинг весь напрягся и тяжело дышал, чередуя задержками дыхания, когда Ужасающий заглатывал глубже или дразнил уздечку. Отстранившись и сделав пару глубоких вдохов Гриммель вобрал Иккинга полностью. Осторожно погружая ствол по самую глотку, издавая гортанное кряхтение, уткнулся носом прямо в пах. До этого старательно зажмуренные веки распахнулись и на Иккинга снизу вверх уставились тёмные, почти чёрные от расширившихся зрачков глаза. Но Иккингу было сейчас не до этого. Он выгнулся и потянулся назад, упёршись затылком в стену, в немом крике раскрыв рот и совершенно безумно пялясь в потолок — совсем как в первый раз. Гриммелю пришлось придерживать судорожно пытающиеся свестись от удовольствия ноги. Руки Хэддока были прижаты к грудине и придерживали края задранной рубахи. Во рту Гриммеля было так тесно и жарко, Иккинг чувствовал, как сжималась его глотка, когда кадык судорожно подпрыгивал. Слюна вытекала по его подбородку и капала на кожу Хэддока, пуская по телу мурашки. Наконец Гриммель выпустил его и резко втянул воздух, задыхаясь. От губ к головке вождя тянулась вязкая ниточка. Отдышавшись, он снова заглотил, не так глубоко, но теперь уже грубо, спешно, вытянув из вырвавшегося от оцепенения Иккинга пошлый, громкий стон. Вождь поспешил прикрыть рот рукой, ибо Гриммель, сосущий его член, будто леденец, заставлял буквально визжать. Он то вбирал его почти по основание, то выпускал и проводил языком по всей длине, изредка переключаясь на мошонку. Его руки тоже не оставались без дела, блуждая по телу Хэддока, сминая бока, забираясь под рубаху и поглаживая грудь. Всё это сводило с ума, Иккинг извивался на скамье и пытался слиться спиной со стеной позади себя. С последним, самым протяжным стоном он излился прямо в рот Гриммеля. Тот прижал худое тельце ближе и принял всё до последней капли, громко глотая. Облизнувшись, как кот, отведавший сметаны, он самодовольно оглядел раскрасневшегося, обмякшего Иккинга, блаженно прикрывшего глаза. Потянулся и оставил пару поцелуев на животе. Иккинг вернулся в сознание, когда его, полностью обмытого мокрой тряпкой, перевязанного подняли на руки, потревожив ногу. Но по телу разлилась такая чудовищная усталость, что его хватило только на приглушённый стон. — Заночуешь у меня? — Послышался низкий, хрипловатый, но неожиданно лишённый привычной холодности голос. Иккинг утвердительно что-то промычал в ответ, сильнее вжимаясь в чужую грудь, не без удивления ощутив, как Гриммель прижался губами к его макушке. Он хотел спать, очень сильно, и пока его несли до кровати он уже несколько раз провалился в дрёму. Последнее, что он осознал, это мягкая ткань, касающаяся голой кожи, руки, укутывающие его в одеяло, и напоследок, мысль о том, что ему завтра придётся объясняться перед Астрид.