Я полюблю тебя снова

Звон фарфоровых чашек уж слишком громко разлетается по холодному приусадебному дворику. От напитка, разлитого по посуде, поднимается приятный согревающий пар, который забирается в нос известным травяным ароматом, будто бы возвращая в безмятежное тёплое лето. Яркие расписанные чашки будто горят и светятся в бархатных чёрных перчатках расположившихся на веранде аристократок. Тонкостенный фарфор искусного автора занимает плетёный столик с белой накрахмаленной скатертью, играя отражением бликов от редких солнечных лучей. Заняв удобные мягкие кресла, женская половина семьи Минси распивала горячий напиток, наблюдая за разворачивающимся представлением в саду. Все понимают, для кого кадеты устроили показательную тренировку. Сад, раскинувшийся перед возвышающейся усадьбой, ещё не тронут первыми ноябрьскими заморозками, а оттого сохраняет свой насыщенный зелёный цвет. Прислуга каждый день старается ухаживать за ландшафтом таким образом, чтобы господа были довольны удобными и чистыми дорожками и лужайками, на которых вскоре будут происходить важные для хозяев дома события. На одном из заполненных коротким газоном пространств развернулась весьма несвойственная для этого места картина. Молодые кавалеристки, прибывшие в загородное поместье несколько дней назад, сняв свои мундиры, разминались перед боевой тренировкой. Девушек уже успели познакомить с самим убранством здания и его архитектурой, провести несколько экскурсий по внутреннему наполнению дома. Прислуга больше не косилась на кадетов и не шепталась по углам о том, кто приехал. За эти дни компания из женщин семьи Минси и кавалеристок успела съездить верхом на прогулку по ближайшим окрестностям и просто познакомиться друг с другом получше. Холодный поток ветра заставляет Джинн сморщиться от неприятных ощущений, однако это не отвлекает её от разминки и ведения весьма отвлеченного диалога со своей подругой. Суть разговора постоянно ускользает от Гуннхильдр, большую часть времени она даже не задумывается о том, что ей говорят. Девушка то и дело, будто бы случайно оглядывалась через плечо, бросала короткие, но точные взгляды в сторону веранды, а точнее, в сторону одной конкретной женщины. Лиза Минси, пряча удовлетворенную и отчасти самодовольную улыбку в тонкостенной чашке, с внутренним наслаждением рассматривала свою кавалеристку в одной ситцевой белой рубашке, что так соблазнительно липла к телу, подчёркивая острые, но изящные формы. — Поистине доброе утро, — мурлычет госпожа, делая небольшой глоток, при всём этом не сводя зелёных глаз с такого притягательного силуэта. — Неловко признавать, но на этот раз я полностью с тобой согласна, — произносит, краснея, Эмбер, пряча смущение за новым французским романом, который, однако, так и остался открытым на первой странице, не тронутый любопытным взором читателя. По Минси младшей легко было понять, о ком она сейчас думает. Девочка была искренне восхищена объектом своего любования, даже не скрывая красноречивых взглядов на высокую и внешне холодную аристократку. Вместе с обожанием к Эмбер приходила и грусть, ведь приёмная дочь знатной семьи не может и рядом стоять с наследницей одного из самых знатных родов империи. Жаль, что мисс Минси младшая не знала, что сама Лоуренс так не считала, наоборот, осторожно и нежно пытаясь ухаживать за дамой своего сердца, которому, как мы знаем, не прикажешь. — Ты можешь перестать так откровенно рассматривать дам? Джинн, имей совесть. Хотя знаю, для тебя это невыполнимое испытание, — Эола тяжело дышит после разминки. В отличие от Гуннхильдр она лишь раз обернулась в направлении веранды, одарив Минси младшую скромной, едва заметной, но искренней и редкой для неё самой улыбкой. — Игнорировать взгляд госпожи Минси выше моих способностей. Если тебя что-то смущает в моем поведении, то мы можем разрешить эти недовольства здесь и сейчас, — Лоуренс очень хорошо знает этот тон и взгляд. Кавалеристка чётко видит, как по лицу Гуннхильдр начала расползаться уверенная, заносчивая улыбка, видит, как напряглись мышцы девушки, а движения стали более резкими и чёткими, как Джинн осторожно подняла с покрытой инеем травы свою шпагу. — Гуннхильдр, нет, — отчеканивает строго Эола, выпрямляясь во весь свой рост, но не отступая ни на шаг с занимаемой позиции. — Только попробуй, дурная, — Лоуренс шипит сквозь зубы, мельком поглядывая на веранду. Не хочет, чтобы концерт влюблённой и глупой подруги кто-то заметил. — А почему нет? Стесняешься проиграть мне под взором любимой? — у серьёзной и обычно учтивой Джинн была одна слабость, одна единственная причина для подобного поведения. Причина которая сейчас сидит на деревянном помосте и явно упивается тем, что устроила для неё личный кадет. Женщины явно портили молодую Гуннхильдр, в особенности женщины, подобные госпоже Минси. Елизавета была одной из тех роковых особ их империи, способных съесть чьё угодно сердце, не поперхнувшись, аккуратно вытирая рот салфеткой. По крайней мере, это самые распространенные слухи, которые Лоуренс слышала в Петербурге об известной особе. — Ты можешь пожалеть об этом, Гуннхильдр. Одумайся, — Лоуренс делает шаг вперёд. Наклоняясь корпусом к подруге, она опускает свой голос до невозможно тихого шёпота, стараясь найти в голубых глазах остатки здравых мыслей, ту разумную часть, которая ещё не охвачена этой безумной влюблённостью. К своему счастью, она её там находит, плещущуюся на самом дне этого голубого океана. — Мы здесь уже два дня, а она так и не подпустила меня на личную встречу. Думаешь, меня устраивают эти светские прогулки в дружной компании? Я здесь не для подобного хотела побывать. Если нас выгонят через неделю, ответь, когда выпадет ещё один подобный шанс? — Гуннхильдр тоже начинает шептать, не оборачиваясь, смотря куда-то вдаль сада и начинающегося тёмного леса. — Значит, она ещё не готова, да и впереди минимум четыре дня. Имей терпение, в конце концов, ты же солдат, — их перешёптывание постепенно начинает привлекать излишнее внимание и казаться подозрительным. — Я в долгу не останусь. Подыграй, — голубые глаза смотрят уверенно, не просяще, а будто говоря о чем-то окончательно решённом. Девушка делала так всегда, стоит только пакостному плану в её голове быть готовым к исполнению. — Ты уже по уши в долгах передо мной, смотри не утони, — наигранно высокомерно произносит Эола, однако Джинн хорошо знает эту лёгкую ухмылку на губах подруги, знает, что та снова с внутренним ворчанием, но любовью согласилась на очередную выходку кадета, о которой обе, скорее всего, будут жалеть. — Девушки, о чем секретничаете? Будьте вежливы, не оставляйте нас в изнемогающем неведении, — хозяйка поместья произносит это достаточно громко для того, чтобы её нежный и глубокий голос дошёл до сговорившихся девушек. — Ваша Светлость, позвольте мне проявить дерзость и провести дуэль, защищающую ваши честь и достоинство, — девушка подняла шпагу и, прижав руку к сердцу, склонила голову в жесте, обозначающем преклонение. Глаза Минси старшей вспыхивают пусть и зелёным, но оттого не менее жарким дьявольским огнём. Как же её заводит это неумолимое внимание Гуннхильдр, порой пересекающее все приличные границы. — Моя честь, а уж тем более достоинство в безопасности, кавалерист Гуннхильдр. Вам нечего их оберегать, — женщина грациозно поднялась с места и, ступая по деревянным ступеням, спустилась на промёрзшую ранним ноябрём траву. — Будет благоразумнее провести состязание на что-то, — она многозначительно оборачивается на подскочившую в волнении Эмбер и, заметя её встревоженный взгляд, отворачивается, чтобы видеть лица военных. — Как насчёт вечернего свидания для победителя? — будто бы в размышлениях произносит Лиза и щурит один глаз, складывая руки домиком у изящного подбородка. — Благодарю за ваше расположение, мы согласны. Я принесу вам эту победу, чего бы мне это ни стоило, — девушка будто бы забывается, опускаясь на одно колено настолько драматично, что вызывает у Минси лёгкий смешок и чувство умиления. Лиза осматривает угрюмое лицо госпожи Лоуренс, которая, поджав губы, мельком оглядывает Минси младшую. В глазах явно проскальзывает чувство вины. Эола колеблется между обещанием и честью дуэли с одной стороны, и чуть ли не в слезах стоящей Эмбер, с другой. Тяжело вздохнув, она как будто стряхивает с себя лишние эмоции. Мотая головой и отвернувшись от веранды, делает поклон в сторону хозяйки усадьбы. Она ещё спросит это с невыносимой и мелкой нахалки. Стойка ровно, как и учили в их корпусе. Джинн всегда было неприятно признавать это, но во владении мечом Эола её превосходила, пусть и не на много, но в спарринге получалось так, что из десяти боёв шесть побед были за ней. Сама Гуннхильдр часто списывала такой исход на рост подруги и военное прошлое семьи, Лоуренсы впитывали боевые навыки словно с молоком матери. Однако единственное, в чем никто не смог бы соревноваться с Гуннхильдр - это верховая езда и скачки. Девушка была местной звездой их корпуса, уверенно выступая на любых связанных с сидением в седле состязаниях. Но сейчас, пытаясь считать очередной выпад подруги, кадет с разочарованием понимала, что это далеко не скачки и надо выложиться на полную, даже зная наперёд, что Лоуренс ей поможет, да и незачем ей это свидание от госпожи Минси. По крайней мере, старшей. Замечтавшись, Джинн и не замечает, как от очередного замаха не уклоняется до конца, не замечает, как её руку прожигает острая боль, а кожаная перчатка постепенно сыреет от проступающей из-под ткани крови. Абсолютно так же она не замечает удивлённый взгляд Эолы, со вскинутой вверх бровью. Подруга явно не ожидала, что кадет с такой рассеянностью пропустит укол. Кавалеристки уже несколько минут кружат в упавшей листве на поляне, периодически делая выпады друг на друга. Их чёрные блестящие сапоги скрипят, полностью покрытые росой, а рубашки насквозь промокли и липнут к телу. Лоуренс весьма очевидно подаёт сигналы, что пора что-то предпринять. Она слегка расслабляется, пытаясь уловить в нечитаемом взгляде напротив дальнейшее решение, и не замечает, как её ловко сбивают с ног. Спина грубо и больно встречается с холодной землёй, пачкая белоснежную одежду. Лоуренс стискивает зубы, сдерживаясь от болезненного стона. Подняв глаза вверх, она замечает довольный, но слегка виноватый взгляд Джинн. Однако это чувство вины и раскаяния в щенячьих голубых глазках довольно сложно уловить с приставленным к горлу кончиком шпаги, болезненно упирающимся и не дающим глубоко вдохнуть. Эола улавливает это раскаяние и благодарность только из-за многолетней духовной, почти сестринской, связи и не злится. Спустя несколько мгновений Гуннхильдр сама подаёт лежащей руку, чтобы та поднялась. Рывком поднимая аристократку с земли и слегка отряхивая одежду, Джинн слышит со стороны что-то похожее на хлопки с большим временным диапазоном. — Браво, кадет Гуннхильдр. Это было невероятно, а также благородно с вашей стороны, — Лиза нарочито медленно растягивает слова так же, как и эти ироничные аплодисменты. — Вечером я жду вас за своей наградой, — её взгляд падает на пропитанную кровью перчатку. Видно, что госпожа Минси принимает какое-то одной ей понятное решение. Её улыбка слегка сползает, а взгляд становится серьёзнее. — Кадет Гуннхильдр... Ваша рука, она... — аристократка делает небольшой шаг к девушке, пока Лоуренс, тяжело сопя и смиряясь с нулевым вниманием в её сторону, направляется к веранде, где её обеспокоенно встречает младшая. — Ваша светлость, с ней всё в порядке, просто царапина, — кадет быстро прячет свою ладонь за спину, и на ситцевой ткани начинают проявляться кровавые, точно цветы гвоздик, пятна. — Вы сейчас же идёте со мной к лекарю, возражения не принимаются. Это приказ, — госпожа Минси настойчиво хватает смущённую и обомлевшую от заботы Гуннхильдр за рукав тонкой рубашки, уводя девушку в сторону другого крыла поместья. /// — Так-то лучше, и не зажимайтесь, — Лиза осторожно, с заботой, свойственной только любящим людям, стягивает абсолютно сырой предмет одежды, марает свои бледные руки, не знающие тяжёлой работы. Рука кадета ещё кровоточит, из рассеченной раны на верхней стороне ладони струйкой стекает алая горячая кровь. Госпожа Минси осторожно касается кожи, совсем невесомо, чтобы случайно не навредить, её взгляд сосредоточенный, когда она промывает рану, что вызывает у Джинн слабую дрожь. Причины этой дрожи могут быть разные. Температура этой самой воды, боль от ранения или же касания её обожаемой дамы, разбираться ей не хочется, поэтому она, сжимая второй рукой ткань своих брюк, решает что она дрожит из-за всего сразу. — Мы не пошли к лекарю, — залитая похожим на летний закат румянцем Джинн отводит взгляд в сторону, куда угодно, лишь бы не сталкиваться глазами. Непонятная робость одолевает её всякий раз, стоит оказаться наедине с госпожой Минси. — Вы сама проницательность, Джинн, — Лиза улыбается по-доброму, та ехидная аристократическая улыбка будто бы и не оставила следа, исчезнув с лица. — Спасибо за вашу заботу, я, правда, не заслуживаю такого отнош... — в который раз за их общение кавалеристку нетерпеливо затыкают. — Кадет Гуннхильдр, — начинает Минси строго и официозно, — научитесь, наконец, принимать правильно оказанное вам внимание, — девушка заворожённо наблюдает за тем, как её руку умело бинтуют и поглаживают, словно так и должно быть. Она замечает, с каким искренним негодованием брови женщины хмурятся, а на лбу появляются небольшие морщинки. Гуннхильдр чувствует, как влюбляется всё больше и больше в эту обворожительную госпожу Минси, достаточно второй проявить немного внимания. Тело начинает двигаться бесконтрольно. Поддавшись порыву, Джинн не отдаёт отчёт своим действиям. Поднеся ладонь Лизы к губам, она, прильнув, целует где-то между костяшек, задерживая свои губы в касании дольше положенного. Она чувствует, какая мягкая у Минси кожа, чувствует, насколько она тёплая. Хочется так и остаться, застыв вдвоём в этом моменте будто древнегреческие статуи. Не поднимая взгляда, Гуннхильдр чувствует вторую руку своей госпожи, которая тянется к её волосам, мягко их касаясь, проводя по голове и останавливаясь около чёрной, держащей светлые волосы ленты. Недолго думая Лиза тянет узел, распуская блондинистые локоны, что сразу же спускаются волнами по плечам кавалеристки, которая пропускает расслабленный и тихий стон. Второй стон уже более томный, но всё ещё тихий, проносится по комнате, когда аристократка зарывается пальцами в эту прекрасную, будто бы львиную гриву, внимательно изучая то, как меняется лицо девушки, утопая в ласке. — Ты всегда такая несдержанная, меня это заводит, — шепчет Лиза, обжигая горячим дыханием абсолютно красное ухо смущенной Джинн. — Ваша светлость, пожалуйста... — Гуннхильдр переполняют чувства, её глаза слезятся, а низ живота отчаянно ноет, сигнализируя о том, что ей нужно большее, чем все эти заигрывания и флирт. Джинн признается самой себе в том, как отчаянно сейчас желает эту женщину, настолько желает, что чувствует, как мокнет бельё под её темно-синими кавалерийскими брюками, которые, как она надеется, скроют влагу возбуждения. — О чём вы меня просите? — абсолютно бесстыже дразнит её Лиза, как будто случайно задевая губами щёку кадета, оставляя на ней красный смазанный след заграничной и очевидно дорогой помады. Такую не жаль потратить на верную Джинни, от которой последнее время сердце аристократки, к её большому удивлению, начинает биться чаще и хаотичнее. — Поцелуй, — невинность Гуннхильдр кажется такой нереальной, совсем несвойственной её положению и возрасту, что Лиза прилагает титаническое усилие, дабы не повестись на откровенную просьбу. — Я вынуждена попросить вас о терпении. Мы встретимся вечером в основном холле, приходите после ужина и не смейте опаздывать, — встав с места и удалившись сквозь резные деревянные двери, госпожа Минси будто унесла с собой всю романтику, воцарившуюся в комнате, оставив кавалеристку наедине со своими далеко не блаженными желаниями. /// Весь день у Джинн проходит в ожидании сумерек. Она проводит его в одной комнате с недовольной и явно уставшей Эолой. Аристократка готова руками затыкать уши от бесконечного потока болтовни со стороны подруги, но она лишь сдержанно делает вид увлечённости лёгким французским романом в руках и старательно игнорирует десятое по счёту извинение и двадцатую по счёту благодарность за фальшивую дуэль. — А ещё у неё такая мягкая кожа, и вообще ты видела, насколько она светлая, это ведь самый настоящий признак аристократического происхождения. Я задаюсь ну просто невообразимым вопросом и возмущаюсь, почему такая женщина не находится при дворе императора. Хотя нет, тогда бы мы с ней точно не смогли увидеться, — Гуннхильдр расхаживает из угла в угол, озвучивая для бедной Эолы все свои мысли. Каблуки сапог звонко отражаются стуком по паркету, сдавливая мозги старшего кадета. Кажется, ещё секунду, и женщина взорвётся, подлетит с места и усадит на кресло неугомонную Джинн, но она, как воспитанный человек, держит свой статус, выдавая свои истинные желания лишь дергающимся от нервов глазом. Она уже жалеет о том, что согласилась сюда приехать. — Джинн, остановись хоть на мгновение, пожалуйста — спокойный, не дрогнувший от раздражения голос разрезает точно лезвие монолог девушки. — Зачем? Что случилось? — стук каблуков, наконец, замолкает. Джинн останавливается посередине комнаты и внимательно изучает кавалеристку. — Всё что ты мне рассказала, безусловно, прекрасно, а также нахождение наше здесь не исключает удовольствия, но у меня есть кое-какие тревожные мысли, — Эола откладывает печатное европейское издание в сторону, а после ловким движением извлекает из внутреннего кармана мундира тонкий конверт. — Я уже пыталась тебе сегодня сказать, но ты была слишком рассеянной в саду и не слушала. — А что случилось? Я не понимаю, о чём ты, и что это за письмо? — девушка, кажется, выпала из военного курса своей жизни, напрочь потеряв голову и не вспоминая о своих обязанностях перед императором. — Я полагаю, назревает что-то серьёзное, — Лоуренс молча протягивает аккуратно сложенный лист дорогой бумаги. — Прислала моя семья с самого двора, поэтому за актуальность отвечаю, насчёт достоверности сказать затрудняюсь, — лист перехватывается, чтобы оказаться в других руках. Глаза Гуннхильдр быстро скользят по свежим сводкам сплетен и новостей, пропуская всё ненужное и вчитываясь лишь в особо важные моменты. — Нет... Этого просто не может случиться, я не верю, — взгляд голубых глаз уже не так ясен, как утром, тревога начинает медленной волной подниматься откуда-то из самого желудка, доходя до сдавленного горла. — Император ведь не допустит такое, мы не сможем, это ведь просто безумие. Да и притом, как же мирный договор, заключённый год назад? — в ответ, к своему сожалению, она видит лишь то, как Эола отворачивает голову к окну и медлит с ответом. Всё действительно приобретает серьёзный оборот. — Джинн, подумай над тем, как ты распорядишься этими днями. Я уже приняла решение, советую и тебе не медлить. Отец говорил, что в таких ситуациях счёт начинается на дни, нас могут вызвать в Москву в самое ближайшее время, — нечитаемое, серьёзное лицо не трогает ни одна эмоция, всё как будто застывает вокруг. Джинн завидовала подобной выдержке, которой не могла похвастаться сама, её так и не смогла научить мать через муштру в детстве. Каждая эмоция на светлом лице оставляла яркий след, бросаясь в глаза окружающим. В памяти слишком тёмными негативными пятнами всплывают воспоминания о том, как прислуга в поместье шепталась, что единственная наследница разорившейся семьи бастард, что не умеет вести себя подобающе положению. Мысли о своём поместье заставляют девушку сильнее сжать челюсть, чуть ли не кроша зубы. /// Бродя по извилистым коридорам, можно привести себя в порядок. Ей сейчас необходимо было побыть одной. Причудливый лабиринт памяти заставляет Джинн возвращаться в пустое родовое поместье, где сейчас гуляет один только ветер и круг особо верных слуг, следящих за хозяйством. Со смертью госпожи Гуннхильдр всё пришло в упадок, хотя было ли там, что терять, вопрос, скорее, риторический. Кадет хорошо помнит пасмурный летний день, когда тучи собирались над северной столицей, готовые обрушить всю природную стихию на горожан. С самого утра вещи валились из рук, а сама девушка чувствовала какую-то беспричинную тревогу. После утренних занятий верховой ездой весь их класс, по обыкновению, разбирал домашнюю почту. Гуннхильдр хотелось побыстрее распечатать письмо, которое как назло не поддавалось торопящимся пальцам. Вот и заветный лист, в ноздри бьёт запах бумаги. Скользя в нетерпении по строчкам, сердце застывает. Пальцы разжимаются сами собой, выпуская из рук письмо, что с шорохом падает на деревянный пол. ⟪ Моя юная госпожа, пишу вам, дабы скорее сообщить ужасную новость, что поразила нас на вчерашнюю ночь. С огромным сожалением и скорбью сообщаю вам о кончине госпожи Фредерики Гуннхильдр. Вы осведомлены, что ваша матушка находилась последние месяцы в тяжёлом состоянии, столичный лекарь не смог справиться с развитием болезни. Нам очень жаль, госпожа. Как только получите письмо, прошу, сообщите дальнейшие распоряжения насчёт поместья и слуг. Главный секретарь госпожи Фредерики, Яков. ⟫ — Джинн, ты в порядке? Что-то случилось в поместье? — спрашивает встревоженная Эола на уроке французского языка, благо они сидят за одной партой. На лице юной Гуннхильдр выступает невероятная горечь, руки сжимают разорванный конверт. Бумага мнётся и покрывается складками от нажима сухих рук. Ей учиться ещё четыре года, учиться, зная, что у неё никого не осталось. Джинн думала, что её отчислят и вызовут в родовое поместье, чтобы вести дела как единственный наследный помещик. Грустное и полное сожаления лицо директора гимназии отблескивало под освещением восковых свечей, он принял сложное решение и согласился оставить девочку до выпуска, поставив в поместье Гуннхильдр временного наместника. В четырнадцать лет она столкнулась с осознанием, что возвращаться после выпускного ей будет не к кому. Подушка на её кровати в ту ночь не просыхала от слёз. Несмотря на то, как строго воспитывала её мать, несмотря на то, как сильно она порой била маленькую Джинн за проступки, девочка испытывала к госпоже Фредерике глубокое внутреннее уважение и благодарность. Мать всегда была для неё примером. Успешная военная карьера, посвящение своей жизни во благо репутации семьи. Госпожа Гуннхильдр гордо могла назваться примером идеальной женщины Российской империи, по крайней мере, так казалось всем вокруг. Джинн подавляет в себе громкие всхлипы, зажимает со всей силы рот рукой. Не работает. Слёзы предательски выкатываются из глаз, будто открыли кран. Её плечи крепко сжимают чужие руки. Если бы не подруга, чувство одиночество поглотило бы с головой. — Я рядом, всё будет хорошо, ты со всем справишься, — шепчет юная Лоуренс, занявшая место рядом на маленькой и жёсткой кровати. Небольшая кадетская комната погружена во мрак, остальные девочки мирно спят по своим местам, лишь изредка сопя и ворочаясь. Никто не видит и не слышит этой маленькой трагедии семьи Гуннхильдр. Они так и просидят до рассвета без сна. — Я обещаю, что ты не останешься одна, — произносится прямиком в светлую макушку девочки, что уснула на руках Эолы перед самым восходом солнца. /// — Госпожа Гуннхильдр, мы ждали вашего возвращения, какие будут указания? — девушка морщится, слыша обращение, как к своей матушке. В памяти возникает её строгий острый профиль и темнота синих глаз, выискивающих новую причину недовольства в виде складки на рубашке или пятнышка на сапоге. — Расскажи мне, в каком состоянии деревня, какой сейчас годовой доход с поместья, а лучше отдай приказ седлать нам лошадей. Я хочу проехаться и посмотреть всё сама, — ладони сами скользят по поверхности большого рабочего стола, принадлежащего покойной. Внутри неприятно клокочет противоречие, ей не хочется заниматься ведением хозяйства, толку от её дорогущего военного образования, если она будет управлять кучкой крестьян на окраине Москвы. — Георгий, стой, — она окрикивает удаляющегося по поручениям слугу. Мужчина возвращается обратно к столу и склоняется в полупоклоне, показывая, что готов слушать. — Мне нужно распорядиться дальнейшим развитием прямо сейчас, хочу, чтобы ты знал, — руки девушки сжаты в кулаки, челюсть напряжена, видно, что она решается на серьёзный шаг. — Ты управлял поместьем 4 года, и я хочу, чтобы ты продолжил управлять им ещё несколько лет. Я понимаю, что ты хочешь вернуться в гимназию, но я готова предложить тебе хорошее жалование. Будешь работать на меня и присылать каждый месяц сводку по доходам и расходам, остальное, как прежде, на тебе, — Георгий молчит, внимательно выслушивая помещицу. — Ты знаешь, что я только что с выпускного, я останусь тут на неделю, чтобы уладить все хозяйственные дела и побыть с людьми, а после снова уеду в Петербург, мне нужно несколько месяцев отдыха, — Гуннхильдр вздыхает, зарывшись пальцами в пшеничные пряди волос. Ей как воздух утопающему нужно время, чтобы обдумать, как она поступит дальше. Кабинет сдавливает в себе, каждая вещь напоминает о детстве. — Чего бы ты хотела от меня, матушка? — спрашивает кавалеристка в пустоту комнаты. Со стены на неё смотрит портрет госпожи Гуннхильдр, такой же, какой она её запомнила. Светлые волосы, высокий рост, взгляд, полный осуждения и высокомерия. О да, эта женщина внушала страх и уважение одним лишь видом. Джинн была всего-то копией её оболочки, но никак не личности. — Моя дочь не может быть такой слабохарактерной плаксой, прекращай эти слёзы и не смей порочить нашу фамилию, — девочка поднимает невидящий взгляд на родительницу, но руками до сих пор гладит своего мёртвого пса, попавшего случайно в капкан на охоте. Изначальное желание почившего отца, как ей рассказывали, было, чтобы его первый ребёнок занимался исключительно восстановлением авторитета семьи и делами родового небольшого хозяйства. В противовес этому мать пророчила своей дочери военную карьеру, положив на это все свои средства и силы. В итоге, сама наследница была отправлена в кавалерийское училище и с этим решением не спорила. Отучившись долгих восемь лет, Джинн выпускается в двадцатке лучших. Пальцы проводят осторожно по золоченой раме картины, чувствуя прекрасное резное дерево, покрытое внушительным слоем лака. Голубые глаза внимательно, с определённым почтением рассматривают изображенную художником женщину в парадном мундире с орденом на груди. — Мама, я тебя не подведу, обещаю. /// Просторный зал поместья, кажется, мог бы вместить приличное количество людей для бала, если бы его хозяйка только захотела. К всеобщему сожалению, мисс Минси предпочитала пребывать в петербургских салонах намного больше, чем принимать у себя гостей. Так и сейчас всё двухэтажное помещение с крупной двусторонней лестницей было предоставлено в распоряжение лишь двум женщинам. — Волнуешься перед свиданием? — Лоуренс крутит в руках серебряный портсигар, искусно вращая его между длинных пальцев, чем привлекает внимание. — Ничуть, в отличие от тебя, — самоуверенное хмыканье сопровождается приведением воротника мундира в порядок. — Настрой боевой, кто знает, когда теперь ещё свидимся лично, — грусть не успевает захватить их обеих, успешно заткнутая погружением в момент. — Смотри не переусердствуй со своими страстными порывами, — Эола, подходя ближе, игриво толкает в плечо, явно поддразнивая. — Ничего обещать не могу, я всё-таки вполне вероятно погибну в скором времени, так что мне нечего терять, впрочем, это ведь и тебя касается, — девушка говорит это в спину постепенно удаляющейся в боковой коридор кавалеристке. Джинн знает, куда та пойдёт, у Эолы тоже есть свои незавершённые дела. С высоко поднятой головой эта аристократка даже при волнении не утрачивает своей грациозности, и это так раздражает Гуннхильдр, что она решает кольнуть вслед. — А ты смотри не обесчесть нашу милую госпожу Минси младшую, — улыбку до ушей даже не пытаются скрыть, выходка крайне дерзкая. Лоуренс, не оборачиваясь, медленно начинает шарить рукой на ближайшей тумбочке и, схватив пустой подсвечник, с резким разворотом швыряет его в светловолосого кадета. — Чертовка бессовестная, — вырывается не столько злобно, сколько задорно. — Не знала, что у вас крестьянские замашки, госпожа Лоуренс, — ловко увернувшись от предмета, Джинн выпрямляется, как ни в чем не бывало, продолжая их ребячество. — Не знала, что вы такая пошлячка, госпожа Гуннхильдр, — проговаривает Эола, удаляясь куда-то за угол, однако потом снова показывается оттуда, произнося более серьёзно. — Удачи, — Джинн последний раз наблюдает за мельканием небесного цвета волос. В этот раз подруга окончательно удалилась, оставляя кадета наедине с пустым парадным залом да потрескиванием дров в огромном камине. Остаётся терпеливо ждать свою госпожу. /// — Это и есть то, что вы хотели показать? — в воздухе распространяется сильный запах соломы, мелкие частицы пыли кружат в медленном танце, заполняя пространство особой атмосферой. — Не совсем, проходите сюда,— в приглушённом освещении Гуннхильдр выглядит волшебно, чем вызывает учащённое сердцебиение помещицы. Джинн заговорщически зовёт вглубь конюшни, осторожно поддерживая мисс Минси за руку. — Я же говорила, что хочу показать вам то, что люблю в этой жизни больше всего остального, — проходя к дальней части, они останавливаются у просторного вольера, в котором, опустив голову вниз, дремлюще стоит лошадь. Однако стоит хозяйке животного приблизиться, конь тут же ободряется, поднимая свою вороную морду над ограждением. — Вот, это он, — девушка быстро снимает перчатку, чтобы прикоснуться к бархатной шерсти между глазами, проводит ласково ниже к розовому носу. В прищуренных от радости глазах плещется невообразимая привязанность и любовь. У Елизаветы перехватывает дыхание от вида такой Гуннхильдр, открытой и любящей, отдающей свою искренность без каких бы то ни было ограничений. Скрывать симпатию становится всё сложнее, красные губы бесконтрольно, сами собой выдают улыбку при взгляде на девушку. — И как же зовут ваше сокровище? — Минси осторожно, слегка боязливо касается гривы жеребца, удивляясь, насколько могут быть чёрными лошади. — Сокол, — отвечает тихо, смущённо отворачивая голову, дабы скрыть налёт румянца. — Ах, ну что за прелесть, — рука женщины перемещается на кадета, чтобы погладить покрасневшую скулу, чем вызывает ещё большее смущение. — Скажите, Джинн, неужели я похожа на лошадь? — дрожащая усмешка срывается на тихое хихиканье, и Лиза серьёзно задумывается о том, что напоминает себе влюбленную дурочку, словно ей снова шестнадцать лет. — Что? Вовсе не похожи! — так ярко возмущается, слегка отстраняясь. Боится того, что сказала что-то не так и выглядит глупо. — Но я ведь вам тоже нравлюсь, прямо как и он, — Лиза перемещает взгляд на фыркающего коня, а после кладёт руку на подставленную для ласки морду. — Это не то, что вы подумали, в смысле, я могу объяснить, — кадет тушуется, сминая в руках края одежды, это вовсе не тот исход, к которому она хотела подвести. Не отрывая взгляда от деревянных половиц, она слышит тихий сдерживаемый смех. — Джинни, расслабься, я ведь просто шучу, — она вытирает выбеленным платочком слезинки в уголках глаз. — Может, лучше прокатишь меня? — зелёные глаза следят за изменением в лице кавалеристки, как она мгновенно воодушевляется, загорается словно фитилёк. /// — Могу я задать вопрос? — дыхание Джинн обжигает ухо, и Лиза пытается вспомнить, всегда ли она так возбуждалась, когда приходилось ездить верхом вдвоём. Несмотря на то, что помещица смотрит на раскидывающийся впереди сад, её внимание сосредоточено на том, как сзади к ней вплотную прижимается женское тело. Гуннхильдр держит уверенно, но аккуратно за талию, обвивает её сильными ладонями, периодически Лиза чувствует, как пальцы проходятся в полупоглаживании вверх и вниз. Мысли уносятся в совсем грешную область, заставляя внутренних демонов играть победные фанфары. — Можешь, — произносит Лиза на полувдохе, стараясь не сорваться на неприличный звук. Спиной явно ощущается чужая грудь, дыхание становится тяжелее. — А что больше всего нравится вам? Я бы тоже хотела увидеть это, — губы Джинн будто бы невзначай касаются шеи помещицы, как раз в том месте, где заканчивается воротник-стойка у платья. — Тогда нам стоит вернуться в дом, — эта прогулка явно далась бы Минси легче, если бы не бедра кадета, так удобно упирающиеся в собственные ягодицы и трущиеся при каждом шаге лошади. Тяжёлая дубовая дверь поддаётся с трудом, впуская сначала руку, держащую подсвечник, а после и всю хозяйку дома. Вслед за ней в помещение проскальзывает и гостья, стараясь быть максимально тихой. Шикарную библиотеку заливает лунный свет из витражных окон. По стенам расположены плотно забитые книгами шкафы, которые цельным массивом заполняют всю комнату, тянутся своими полками к потолку с причудливой мозаикой. — Невероятно... — выдыхает восхищённо Гуннхильдр. — Такую большую библиотеку я видела только в Петербурге. Госпожа Минси, она великолепна, — разведя руками в восторге, Джинн вертится, чтобы осмотреться получше. — Это моя фамильная, пришлось постараться, чтобы перенести всё в эту глушь, — гордость звучит в голосе с неопределёнными нотами грусти. Шагая мимо шкафов, Лиза как бы невзначай проходится рукой по корешкам. Сколько сил ей стоило решиться на то, чтобы уехать из семьи. Тогда она мыслила совсем иначе. — Тогда получается, что я похожа на книгу? — девушка вырывает Минси из мыслей о прошлом, заставляя развернуться и вопросительно вскинуть бровь. — Ну что за излишняя самоуверенность, — будто бы скучая, ладонь проходится по пыльной поверхности полки. Помещица показательно равнодушна, пытаясь поймать эмоции юной Гуннхильдр. — Мне казалось что... — мнётся, не понимая, как вывернуться из неловкой фразы. — Простите, я, наверное, ошиблась. Самодовольная улыбка проскакивает сквозь щели в пальцах, ладонь еле скрывает лицо обманщицы. — Всё верно вам кажется, а ещё, Джинн, — руки цепляются за синий мундир, притягивая ближе. — Вас и впрямь приятно читать, словно открытую книгу, — кадет делает шаг вперёд, заставляя Лизу упереться спиной в шкаф. — И что вы можете прочесть сейчас? — немного неуверенная улыбка и скованность движений кричат в Гуннхильдр об отсутствии какого-либо романтического опыта. Девушка выставляет руки вперёд, ровно между плечами Минси, точно пытается перекрыть пути к отступлению. — Я вижу, что тут написано, как вы хотите сделать ещё один шаг, а вас не собираются останавливать,— тонкие аристократичные руки оплетают шею Джинн, взгляды сталкиваются, вторя желаниям друг друга. Гуннхильдр подаётся вперёд, полностью поглощённая ураганом чувств и эмоций. На неумелый поцелуй охотно отвечают, язык помещицы скользит по нижней губе кадета, оставляя мокрый след. Гуннхильдр кажется, что она сойдёт с ума от переполняющего возбуждения. Сквозь поцелуй она слабо стонет, а после чувствует, как чужие губы искривляются в улыбке. — Я прошу вас, ещё, — быстро произносит Джинн, как только глубокий поцелуй разрывается, оставляя между раскрасневшимися губами тонкую нить слюны. — Ах, ну что за ненасытная девочка, — обжигает щёку и висок, застывая где-то сбоку, едва касаясь лицом пшеничных волос. — Ради большего стоит поработать, — рука уверенно давит на плечо, склоняя Джинн опуститься сначала на одно колено, затем на второе. Брюки натягиваются, встречая паркетную поверхность. От мыслей о том, что ей предстоит сделать, перехватывает дыхание. Минси смотрит сверху вниз, осторожно берёт за подбородок, ловя в голубых, отнюдь не исполненных невинностью глазах, волнение. — Госпожа, правда можно? — руки как назло дрожат, отодвигая в сторону плотный подол платья, пальцы оглаживают бедра слишком быстро. Лиза шумно вбирает носом воздух от долгожданных касаний. Гуннхильдр нервно сглатывает, всё ещё пытаясь унять дрожь. — Действуйте, кадет Гуннхильдр, — рука в бархатной перчатке заботливо зарывается в светлые локоны, массирует кожу головы. — И не переживайте так сильно, я чувствую, как дрожат ваши руки, если что, я буду направлять, — девушка совершенно случайно, взглянув вверх, ловит кокетливое подмигивание, зелёный блеск, подобный звёздам. Щеки тут же покрываются румянцем, прежде чем скроются между чужих ног. Утро встречает первыми заморозками. Кавалеристка осматривает внутренний сад, шея ловит порывы колючего ветра. Шарф как обычно покоится где-то в походной сумке, брошенный и забытый своей хозяйкой. Однако эта погодная стихия не так сильно колет, как рой мыслей, бушующих в голове. Тревога напевает хором голосов, перебивая друг друга. Подняв голову к небу, всё в момент затихает, голова погружается в тишину, кожа лица встречает первые пушистые снежинки. Слабая улыбка проскакивает на грустном лице. На рассвете приехал посыльный с повестками на фронт, что означало немедленное начало сборов и возвращение в Москву. Джинн сильнее сжимает навершие своей шпаги, ей стоит набраться смелости перед серьёзным разговором. При выходе из зарослей взгляд невзначай цепляет крупную ворону, следящую за Джинн своим бездонным глазом-бусинкой. — Это не к добру, — бурчит замёрзший кадет, направляя свои ноги к кабинету помещицы. — Джинн, заглянули попрощаться? — Елизавета настолько погружена в заполнение документов, что даже не поднимает взгляда на вошедшую девушку. На её взрослом лице появляются морщины, стоит в руке появиться особо непонятному документу. — Да, мисс Минси, и не только это, — переступает с ноги на ногу прямо у дверей, впопыхах снимает кивер, покрытый мелкими капельками от растаявшего снега. Помещица как-то задумчиво хмыкает, видимо, делая одной ей понятные выводы. — По какому вы ещё вопросу? Что тревожит моего милого кадета перед дорогой на фронт? — голос звучит приторно сладко, словно наиграно, пытаясь замять ту серьёзность, с которой пришла к ней Гуннхильдр. — Я хотела спросить насчёт нас, — говорит тихо, проходясь взглядом по обширному рабочему кабинету. Со стороны стола слышится тяжёлый вздох, будто свалили на женщину несколько наковален. Пальцы аристократки устало трут переносицу, взгляд, наконец, направляется на Джинн. — И что же ты хочешь от меня услышать? — она ярко выделяет интонацией свою сомнительную причастность к этой ситуации. Внутри что-то неприятно сжимает корабельными канатами, настолько крепко, что тяжело дышать. — Мне стоит рассчитывать на ваше ожидание? — тело заставляет двигаться вперёд, она делает будто бы случайно несколько шагов к столу, навстречу той, к которой стремилась последние годы. В голосе звучит исполненная чем-то детским надежда. — Джинн, давай будем смотреть на вещи, учитывая текущее положение, — фразы, слитые из металла, вонзаются в уши, скребут своими шипами острее садовых роз. Где-то под мундиром, под самими рёбрами что-то рушится и падает, выстроенное так тщательно и с трепетом. Голова опускается, глаза упираются в узор ковра. — Пусть это будет небольшим романтическим приключением для нас, — сглаживает углы, мечется между своими же чувствами и здравым разумом. Лиза понимает, что намного взрослее и кто, если не она, разрешит сейчас этот казус. — Я на такое не согласна, — неожиданно даже для самой себя выпаливает Гуннхильдр. Минси удивлённо вскидывает вверх брови, но тут же снова возвращается к спокойному выражению, складывая руки на груди. — Хорошо, вижу, вы решительны. Так что разрешаю озвучить свои планы. Девушка прокашливается в кулак, занимая более уверенную позицию. — Я люблю вас, а после возвращения с войны намерена просить вашей руки, — слегка дрожащий голос и покрасневшие щеки вынуждают госпожу Минси искренне выдать полуулыбку. Ей нельзя сейчас давать волю своему сердцу, нельзя снова ошибиться и довериться амбициозному и молодому человеку. Но почему всё внутри неё так неумолимо тянет к Гуннхильдр, почему приходится себя насильно сдерживать? — Это всё прекрасно, Джинн, а что насчёт моего мужа? То, что я в браке, вас не смущает? — помещица медленно встаёт со своего места, чтобы проследовать к уютному камину с звонко потрескивающими дровами. Она должна проверить, на что эта кавалеристка готова пойти. — Вы его не любите, — голубой взгляд ловит каждое движение женщины, то как она поправляет шаль на тонких плечах, как следит за языками пламени. — Скрывать подобное уже глупо, — признается без тени совести, кутает ледяные пальцы в шерстяной платок. — А что насчёт ваших чувств? — Гуннхильдр сокращает расстояние, не догадываясь о том, как сильно это влияет на мисс Минси, как она из последних сил ставит себе запреты и ограждения. — Ох, мне нужно время, право, не давите на меня так сильно. Мне начинает казаться, что ещё немного и будет риск того, что я согнусь под этим шквалом, — Лиза закрывает глаза, боится этого огня, до самой глубокой бездны души боится, что её сожгут, превратят в пепел и оставят остывать. — Я понимаю. Это из-за возраста, да? — Джинн глупит, не понимает всей трагедии, не знает всех потаённых страхов, не разбирается в тонкостях внутренне хрупкой помещицы. Елизавета морщится от неподходящих слов, но терпеливо молчит. — Или это даже из-за того, что я мелкая помещица? — отодвигается, забирая с собой остатки тепла. — Ты не понимаешь, девочка, — обращается как будто к очагу, им обеим нужно время, но для разного. — Можете не сомневаться, я вернусь таким почётным человеком, что вам не будет стыдно иметь дело со мной, — отчеканивает так по-солдатски, поворачивается на каблуках, чтобы решительно удалиться не глядя. Что Джинн и умеет хорошо выполнять, так это цели и приказы. — Глупая, слишком молодая... — шепчет завороженно себе под нос, вспоминая преданные голубые глаза. — И любимая, — помещица хватается за голову, зарываясь пальцами в каштановую копну. Она понимает, что для неё дороги назад уже нет. Возводимый так долго вокруг себя барьер преодолелся Гуннхильдр, словно невысокая калитка крестьянского огорода.