Рейс 815

       — Всё начиналось очень банально. Нам поручили слетать в разведку… — глубоко вдохнула Эмма и словно нырнула в глубокие, пугающие воды, погружаясь в воспоминания.       Это всего лишь её третий вылет. Никто не считается с ней всерьёз. Хочется зажать уши от боли. Хочется кричать от страха. Но нельзя. Она — пилот. Она — солдат. Она не может подвести эскадрилью, сейчас также отважно сражающуюся с противниками. Очередь залпов огня из авиапушек оглушает, стремится разорвать барабанные перепонки. Мир безжалостно мотает перед глазами, как в чёртовой центрифуге, из-за переворотов на сумасшедшей скорости. И единственная преграда для Свон от ледяного ветра, хлещущего по бомбардировщику, и многими милями до земли, пожираемой тёмным корейским лесом, — стекло кабины самолёта.       — Гарнет, слева! — разрывает рацию крик лётчика, и она слышит всепоглощающий визг радиолокационной станции и догоняющее её шипение.       Ракета!       Ни секунды раздумий. Рывок. Штурвал на себя. Крутой поворот и взлёт вверх, настолько мощный, что её припечатывает к сиденью, а отвлекающий шум крови в ушах бьёт по мозгам. Сердце, истошно колотящееся из-за зашкаливающего адреналина, кажется, вот-вот пробьёт грудную клетку, а после провалится в пятки.       Жизнь проносится перед глазами. Одна секунда — и она мертва!       — Промазал! Чтоб его на части порвали, — с мстительным ликованием цедит Эмма и, чувствуя прилив новых сил, оборачивается.       Вражеский самолёт наконец-то отстает от неё … Но не от её напарников из звена. Алюминиевые монстры-убийцы кружат над ними, как коршуны над добычей, с кровожадными улыбками на мордах, мечтая их уничтожить. Что ж, это взаимно. Конечно, ведь они словно свора диких псов. Небо изрешечено проносящимися снарядами из пулеметных очередей, и рядом с другими истребителями проносятся смертоносные ракеты. Чёрные тучи давят сверху, сжимая будто в тисках. В этом творящемся аду единственное, что спасает от гибели, — отточенные навыки, вбитые на подкорку и ставшие рефлексами.       Но у Свон это плохо получается. Она совсем новичок, и каждую секунду приходится сражаться с собой, ломая старую и выковывая новую себя. Рык двигателя наматывает спутанные мысли на винт, ужасающая картина вокруг кажется сном и затягивается пеленой, и её в лихорадке трясет от страха и нарастающей паники: что она сделает что-то не то, что от этой чёртовой дрожи нажмёт не туда. Не сможет. Погибнет. Словно сейчас рухнет вся вселенная. Словно это последние минуты её жизни. Дышать становится тяжелее, будто лёгкие свело судорогой.       Но лишь мучительная злость и досада, что их задание провалено, заставляет её намотать волю стальными тросами на кулак и вырваться из плена страхов под гул взрыва северокорейского самолета.       Какое там задание? Сейчас бы выжить!       Прогнать с чужих территорий и не подпустить к своим базам.       — Устроим нахалам файер-шоу. Пошли вон отсюда! — решительно рявкает она в рацию и дрожащими пальцами нажимает на кнопку тепловой ловушки.       Миг — и из-под её красавца во все стороны вырывается дюжина искрящих огней с белым туманным следом, пугающих и дезориентирующих на несколько секунд противников. Завораживающее зрелище, похожее на фейерверк, однако летящий сбоку враг теряется и дарит ей фору.       — Только дёрнись, разорву тебя надвое! — решительный, яростный крик Эммы утопает в разрывающем воздух резком свисте ракеты.       — Красава, Гарнет! Так держать, их осталось двое, — удивлённо восторгается другой пилот, когда шальной снаряд врезается в задницу противнику, разрывая того в клочья.       Свон захлёбывается в гордости за себя, купается в мгновениях счастья, но, опьянённая славой, допускает роковую ошибку…       — Я не заметила, как сзади из ниоткуда подкрался бомбардировщик и открыл огонь, — она скривила губы в горестной улыбке, пытаясь спрятаться за привычной чуть саркастичной маской.       Киллиан и Коди наверняка уставились на неё в полном шоке, лишившись дара речи и пытаясь додумать, как она осталась жива и что было дальше, но Эмма не смотрела на них. Лишь сверлила стеклянным взглядом даль, где одна за другой вырастали белоснежные многоэтажки, пальмы и яркие рекламные билборды, напоминающие о праздной жизни в Майами…       Эта реальность предательски смешивалась с воспоминаниями, вспыхивающими в сознании острыми осколками и сменяющимися быстрыми кадрами, словно на испорченной, дёргающейся кинопленке.       — Мне подбили оба двигателя, и шансов на спасение в таком случае практически нет, — усмехнулась Свон, нервно поправляя волосы, и ошеломлённый и припечатанный к сидению машины Пейдж договорил за неё:       — Но ты выжила, чёрт подери! Как?!       Яркое, беспощадное и гипнотизирующее пламя пожирает двигатели. Это не может быть правдой… Время замирает, и тело парализует. Эмму словно огревают кирпичом по голове, и перед глазами всё кружится, как и вырывающиеся искры из моторов, заволакивает пелена шока, пульсирующего в каждой клетке.       Звуки выстрелов авиапушек и пронзительного визга системы резко затихают, и их разрывает грохот сердца и собственный крик.       Эмма не сразу понимает, что в ужасе кричит, надрывая глотку, и вдруг цунами паники накрывает её с головой. Потеряно. Всё потеряно. Она чувствует себя в невесомости, падающей беспомощной бабочкой с оторванными крыльями, сгоревшей дотла. Мотыльком, заточенным в банку. Руки становятся ватными, и её будто связывают верёвками, лишая контроля. Свон забывает, как дышать, как думать.       Она падает! Неужели так быстро? Неужели таков будет её конец? Жизнь проносится перед глазами, и их начинает жечь густой дым, просачивающийся в кабину.       Боже, нет!       До неё как по щелчку пальцев доходит, что если огонь доберётся до бензобака, то эта махина взорвётся точно пороховая бочка, вместе с ней.       Слёзы невольно льются по щекам, превращаясь в содрогающиеся рыдания, все мысли спутываются в клубок, и панель приборов вмиг становится чужой. Эмма думала, что готова ко всему. Думала, что родилась в рубашке и никогда не умрёт. Но ни черта! К катастрофе нельзя подготовиться. Её постигает самое страшное осознание: она одна. Никто ей не поможет.       Вдруг её, будто хлесткая пощечина, отрезвляют испуганные крики напарников, наперебой разрывающие рации:       — Катапультируйся!       Она моментом приходит в себя, точно выныривая из-под глухой толщи воды, и в ней вспыхивает надежда. Именно! Вдох-выдох. Свон судорожно кашляет от едкой гари и лихорадочно осматривает сотни непонятных кнопок, выискивая заветный красный рычаг. Эмма шепчет молитвы под нос, до крови кусая губы, жмурится и дёргает ручку….       И ничего. Как это ничего?!       Внутри что-то обрывается, сердце сжимается, в горле возникает сухой комок, но ничего не происходит. Она не может поверить, что катапультирование не сработало, и дёргает ещё, и ещё. Бесполезно.       Нет…. Нет. Нет!       Мир с грохотом рушится для Свон, и она понимает, что это точно конец. Она заточена здесь, замурована в горящем монстре, стремительно несущемся к земле. Осознание накатывает на неё постепенно, как лавина, мучительно придавливая и уничтожая, превращая в пепел, как тот, что вырывается из сопла. Дрожь пробегает по телу, и Эмма потеряно, как в замедленной съёмке, в шоке смотрит на все больше отдаляющиеся самолеты товарищей.       — Гарнет, ну же? Ты где? — рация с шипением съедает голос лётчика Ли Сина, и она неверяще отвечает, касаясь пальцами фонаря:       — Не получается. Ручку заклинило, старая рухлядь! Я падаю.       Свой же ответ шокирует сильнее всего. Это конец её истории. Он разливается адским выжигающим потоком животного страха по жилам, активизируя все части тела. Слёзы брызжут из глаз, и она пытается вырваться из этого саркофага. Хочет разорвать ремни и выпрыгнуть из кабины. Истошно воет и стучит по стеклу, задыхаясь от накатившего ужаса — земля приближается с каждой секундой. Тёмный хвойный лес вспыхивает ореолом зловещего огня, становясь вратами в персональный ад. Эмму трясёт настолько сильно, что зубы громко стучат. Она вскрикивает ещё громче, когда рядом проносится последний сбитый самолёт.       Мамочка… Папочка… Нил… Марта… Генри…       Они не могут получить похоронное письмо! Не могут страдать из-за неё. В голове появляются картинки с надгробной плитой и разрывающим сердце плачем родных людей. Это было самое идиотское решение в жизни — пойти на войну.       Этого не будет. Она не умрёт! Не умрёт…       А посадит самолёт, чего бы это ни стоило. Эта мысль приходит внезапно. Ослепительно. Но настолько решительно, что её будто пробивают электрические разряды. Эта махина в её руках, и только она сама может спасти себя. За жизнь нужно бороться, и Эмма не может сдаться так быстро. Даже близости смерти не сломает её так просто.       — Я не прощаюсь с вами. Я посажу самолёт, и мы ещё выпьем с вами соджу, — безапелляционно отрезает Эмма, вытерев слёзы, хватается за штурвал и тянет на себя, пытаясь сохранить высоту.       Она моментом собирается, стискивая зубы, абстрагируется от внешнего мира и ставит цель — сесть вон в тот пролесок. Страх душит её, вгрызается в кости и ткани, сжимая в когтистых лапах сердце, и крик отчаяния и ярости вырывается из груди. Самолёт шатает из стороны в сторону, болтает, как консервную банку, система орет, а дым затмевает всё стекло, закрылки дребезжат, но Свон твёрдо сбрасывает скорость и снижается.       — Умоляю, только посади его! Мы вернёмся с подмогой, — испуганно тараторит кто-то из коллег.       — Шасси выдвинуты. Реверс двигателя включен. Я справлюсь, — убеждает она саму себя, говоря в рацию, и всхлипывает, глотая слёзы.       Счёт идёт на минуты. Две мили. Одна. Пятьсот ярдов. Двести. Сто. Пятьдесят. Двадцать. Десять.       — Господи, помоги, если я умру, то сделай это быстро, — мученически стонет Эмма в последний миг перед посадкой и глубоко вдыхает.       Удар. Ошеломляющий. Мощный. Настолько, что самолёт несколько раз подскакивает, Свон с невероятной силой вжимает в кресло, и она резко прикладывается затылком об шлем. До звона в голове. До мерцающих мушек перед глазами. Скрежет обшивки, словно крик гремлина, раздирает лесную тишину, искры пламени вырываются из двигателей и обжигают металл, с каждым мгновением обхватывая его сильнее и приближая к взрыву.       Истребитель с бешеной скоростью продолжает нестись по просеке, снося кустарники и оставляя за собой огненный след. Эмма из последних сил жмёт на тормоз, включив все возможные системы. Лес всё приближается, заманивая в свои тёмные сети…       И вдруг самолёт замирает.       — Твою нахрен мать! Получилось! Сука, вышло! — надрывно с отчаянием ревёт она, лихорадочно оглядываясь, и не может поверить. Кажется, вот-вот вскроется какой-то подвох, но нет. Это правда. Эмма совершила невероятное. Дыхание перехватывает, её продолжает трясти, как больную, и она со всей силы, выплескивая напряжение, ударяет по штурвалу.       Нельзя ждать. Свон отточенными движениями выключает двигатели, поднимает фонарь, хватает аптечку и флягу с водой и вылетает из горящего монстра, запинаясь, ни о чём не думая и удирая так быстро, как может….       Но её оглушает взрыв. Настолько сильный, раскатистый. Ничего громче, кажется, в этом мире нет. Он режет уши и заставляет яростно орать, пытаясь избавиться от невыносимой боли в голове. Он догоняет её почти мгновенно, накрывая волной адского жара, и внезапно отбрасывает на несколько футов вперёд. Эмма не успевает одуматься, как её что-то с бешеной силой впечатывает в землю и врезается в руку, разрезая плоть словно остро заточенным ножом. Картинка сыпется перед глазами, растворяясь в испепеляющем мареве боли, и она отключается.       От шока Киллиан едва не пропустил нужный поворот. Он едва не забыл, куда они едут, и вообще с трудом воспринимал слова Свон, пытаясь их переварить, и сидел ни жив ни мёртв. Джонс словно окунулся вслед за ней в этот мутный, ядовитый омут воспоминаний и мог лишь на одну десятую представить, какой первобытный страх она испытывала в тот момент. Преодолела смерть… будучи новичком. Он смог взять под контроль падающий самолёт, только имея за спиной огромный опыт, но у Эммы не было ничего, кроме рвущего на части желания жить.       Невероятно. Это настолько же фантастически, насколько и ужасающе.       — Я всё гадал, откуда у тебя взялся этот шрам… Но даже предположить не мог, что от куска металла размером с лезвие бензопилы, — обомлев, ошарашенно пробормотал Джонс, почувствовав, как кровь леденеет в жилах.       От сурового, ожесточённого, пропитанного болью и мучениями взгляда Эммы волосы на руках становились дыбом, холодок пробегал по спине, а сердце сжималось. Но не сломленного. Всё так же пылающего огнём жизни и готового бороться до последнего. Ничто не могло уничтожить и сломить титановый стержень внутри этой воительницы.       И именно это восхищало Киллиана настолько сильно, сносило с ног и поражало в самую душу, превращая в настоящего героя, с которым не сравнился бы ни один его начальник или рыцарь. Что-то дрогнуло внутри него, а после оборвалось, безвозвратно бросая Джонса в бездну и переворачивая сознание. Она — чудо, буквально посланное свыше.       — Он… чу… — кое-как собравшись, попытался сказать что-то Коди, но осёкся, подавившись.       — Хочешь сказать чудовищен? — скривилась Эмма и, сардонически улыбаясь, провела пальцами по шраму.       — Нет-нет, я не это имел в виду! — испуганно брякнул Пейдж, вскинув руки, но та лишь внезапно усмехнулась.       — Брось, я не стесняюсь и не стыжусь его. Некоторые начали бы тыкать пальцами и требовать его скрыть, но мне плевать. Он часть меня, моей истории. Того, что выковало меня как личность. Может, и не особо красив, но мы же не стесняемся шрамов на коленках? — её гордый, уверенный ответ ещё сильнее потряс Коди, и, похоже, он уже был готов её боготворить, смотря огромными шокированными глазами. — В конце концов, я должна радоваться, что после того, как зашила сама себе руку, мне не пришлось её отрезать из-за инфекции, — окончательно добила Эмма.       Кровь стекает по плечу, смешиваясь с комьями грязи и земли, пачкая всё: одежду, руки, ноги и даже лицо. Пульсирующая, нестерпимо острая боль выжигает изнутри, сводит с ума. Прогрызается внутрь всего её существа, ослепляя и убивая. Она превращает тело в сплошное горящее полотно, бьющееся в агонии. Кажется, что Эмма скоро потеряет сознание, а её сердце остановится от этой пытки, словно отрубили руку. Она истошно кричит до хрипоты, до сорванного голоса и изнеможения и бьётся в истерике, покрывая весь свет проклятиями.       — За что?! Господи, за что ты меня так ненавидишь? — воет Свон, захлёбываясь в слезах, и пытается пошевелить пальцами. Получается плохо. Её колотит и бросает из жара в холод, а в мозг приходит единственная мысль: «Нужно зашить рану, иначе будет сепсис или смерть от потери крови».       Позади пылает огромный пожар, и она за несколько секунд принимает самое трудное решение в жизни — зашивать на живую. Страшно настолько, что она отчаянно старается придумать любые другие варианты, лишь бы не делать этого…. Но их нет. Эмма протяжно всхлипывает, ворочается и с трудом отрывает кусок распоротого рукава, после затыкает им рот, а другим перевязывает как жгутом руку. Дрожащей разрезанной рукой она берет иглу из аптечки, пытаясь удержать её, а в здоровую — нитку. Титанических усилий стоит ей это простое действие — вдеть нить в ушко. Безумное жжение антисептика ни идёт ни в какое сравнение с той болью, когда она, глубоко вдохнув, прокалывает кожу. Сдавленный крик вырывается из груди, и челюсть сжимает тряпку до такой степени, что вот-вот её сведёт судорогой. Боль острой, раскалённой стрелой пронзает руку, и в этот миг хочется просто умереть, лишь бы её не чувствовать. Ещё ужаснее. Зверская, всепоглощающая, разрывающая на клочья, что все мышцы каменеют, а лес слышит чудовищные, мучительные стоны и обессиленные рыдания.       Трясущимися пальцами Эмма из раза в раз, ломая себя, приближается к цели. Стежок за стежком рана затягивается, высасывая из неё все силы. Она на последнем издыхании, уже просто тихо скуля, накладывает завершающий шов, заматывает руку бинтом, и голова начинает кружиться. Щелчок — и Эмма проваливается во тьму.       А после её вышвырнули в солнечный, беззаботный Майами. Она резко вынырнула из воспоминаний с бешеным сердцебиением и попыталась подавить дрожь в руках и коленях. Это всё в прошлом… Вдох-выдох. Она в безопасности. А ведь Свон словно снова оказалась там, в этом сущем кошмаре.       — Эмма, ты в как? Всё в порядке? — взволнованно спросил Киллиан и взял за руку… В голове проскочила мысль, жалобная и отчаянная: «Не отпускай меня…», и она потеряно взглянула на него.       — Как это возможно? Героический подвиг… Как ты выбралась из леса, твою ж мать. Это будто отрывок из фильма, а не из реальной жизни. Действительно, ни один боевик не сравнится, — ошеломленно присвистнул Коди, нервно теребя ёжик на голове.       — Да-да… Всё нормально, — сбивчиво отмахнулась она и тяжело сглотнула. — Я очнулась, когда лил небывалый ливень, наверное, тогда уже прошло несколько часов, а подмоги так и не было. Слабо помню, что было дальше, но я решила идти в ту сторону, откуда прилетела. В какой-то момент просека закончилась, и остался один лес. Я заблудилась и плутала там целые сутки, а потом всё-таки выбралась на дорогу. Меня так трясло от озноба, и поднялась температура, хоть ложись под куст и помирай. Я витала где-то между мирами и, возможно, была похожа на ходячий труп. Понятия не имею, как добралась до одной деревушки, где меня отогрели, напоили и накормили, а потом отвезли на такой забавной тарахтящей машине, питающейся дровами, до моей военной части, — в конце она слегка улыбнулась, а Киллиан, остановившись на светофоре, посмотрел на неё.       Сердце болезненно заныло, и больше всего на свете ему захотелось просто обнять Свон. Дать ей почувствовать, что ей больше не нужно ни за что бороться и воевать. Дать ей просто облегчённо вздохнуть и насладиться спокойной жизнью. Никто не должен проходить такие испытания на грани смерти… А она не должна была получать этот ужасающий опыт.       Слушая её рассказ, Джонс совсем не заметил, как они практически приехали в Майами-бич, и настало время крутиться в поисках парковки.       — Господи, ты как амазонка, самая удивительная, стойкая и сильная женщина из всех, что я встречал. Эта боль тебя не сломала… Как ты вообще продержалась? Я горжусь тобой, Эмма, — кое-как проглотив ком в горле, Киллиан с трудом проговорил, понимая, что о такой девушке даже мечтать не мог.       После расставания с Милой он хотел, чтобы спутница не уступала ему ни в чём, но в случае с Эммой был риск не дотянуть до её уровня крутости…       — Питалась ягодами, воду пила из ручьев, — безэмоционально пожала плечами она. — Меня потом положили в госпиталь с воспалением лёгких, но врач поаплодировал мне и сказал, что за это время в лесу вполне мог бы развиться сепсис. Тогда бы пришёл каюк руке. Мне очень повезло даже в том, что я не встретила диких животных, — даже в этот трагичный момент она умудрялась не терять чувство юмора.       — Была бы ты тогда Капитаном Крюком-киборгом, — неожиданно ляпнул Коди и спохватился, но Свон мрачно усмехнулась:       — Да вообще. Стала бы полуроботом. На самом деле, я долго не могла отпустить это падение, и оно мне снилось в кошмарах. Только спустя два года начала нормально об этом говорить. Но я всё так же хочу забыть это…       — Ты не сможешь изменить прошлое, но ты можешь изменить отношение к нему, принять это и превратить его в голове в то значимое событие. Принять испытание как урок, давший тебе возможность почувствовать всю силу внутри. Как опыт, благодаря которому ты теперь такая, какая есть. Гордись им, никто другой не смог бы совершить такой подвиг, — наконец-то припарковав машину, Киллиан понимающе улыбнулся ей и, поддавшись странному, жгучему порыву, на пару мгновений взял её за руку.       — Я горжусь, и ты прав, — в её словах промелькнула неуверенность, но Эмма подавила её и, на удивление, поддержала затею, крепче сжав ладонь.       «Всё-таки они чертовски классные ребята», — проскользнула мысль в голове, и на душе потеплело, вновь начало появляться солнечное, жизнерадостное настроение. Джонс умел попадать в самое сердце меткими фразами.       Замерев, он, казалось, вечность сверлил её очарованным взглядом, что не могло не забавлять Свон. Внезапно поверх их ладоней легла тёмная пятерня Коди, и он торжественно-идиотским голосом произнес:       — Мы со всем справимся. У нас всё получится. Я в нас верю.       Киллиан и Эмма удивлённо уставились на него:       — Заткнись, Белоснежка, — возмущённо рявкнул Джонс.       — Ромео, видел бы ты себя со стороны! — вдруг загоготал Пейдж, как ненормальный. — Голубки мои, я, конечно, понимаю, сентиментальный момент, но если мы просидим в этой печке ещё минуту, то зажаримся, — он недовольно поднял бровь и нетерпеливо показал на часы, смутив Киллиана.       — Только чур Джульеттой я не буду. Пойдёмте, мальчики, пора бы показать мне Майами-Бич, мы заболтались, — отмерла Эмма и засуетилась, открыв дверь.       Она совсем не рассчитывала, что воспоминания настолько пробьют ее, и сейчас ей, как никогда, определённо стоило отвлечься и проветрить голову новыми эмоциями и впечатлениями…