Однажды, в другой жизни...

Технически, это считается проникновением в жилище. Технически, Францис мог бы использовать этот момент для того, чтобы обыскать квартиру Зехры Балабан в поисках Книги, которая ему очень давно нужна. Технически, они являются врагами и нет ничего зазорного в шпионаже, подставе, краже или обыске, не говоря уже о том, что однажды ему пришлось даже выстрелить ей в руку в том лесу, чтобы не дать нарушить его планы. В жизни он этого не сделает. И никакая сухая логика, официальный расклад или война двух сторон этого уже не изменит. Технически — не технически, но итог теперь очень загадочен и непредсказуем, потому что прямого и ясного намерения у него уже точно нет. Это было бы смешно, если бы его не озадачивало. Просто. Что. Происходит. То столкновение в деревне. Та попытка одолеть друг друга. Тот разговор. Те взгляды. То замешательство — неприступное, острое, гордое, въедливое, пугающее. Та напористость, граничащая с неуверенностью и ощущением полного падения в какую-то глубокую пропасть, которая затягивает всё глубже и глубже. Он — давно уже не человек, а механическая фигура без эмоций, фигура для выполнения заданий и заказов. Францис — плохой наёмник, который переступает через препятствие и идёт дальше, не оборачиваясь и не размениваясь на какие-то мелкие вещи или проблемы. В отличие от Зехры, которая сохраняет свою человечность, сострадание и любовь, даже работая на такой должности и занимаясь всеми подобными грязными вещами для своей страны. Зехра — выстояла, она не сломалась даже после смерти бывшего возлюбленного и команды, она снова пошла дальше, вперёд, с волей и силой. При мыслях о её бывшем возлюбленном внутри у Франциса что-то скручивается, остро, напряжённо, раздражённо. Неприятно. Когда Зехра появляется, то это тоже практически бесшумно. За окном уже почти ночь, в квартире они точно одни, а Францис, стоящий в полутьме небольшой гостиной, выглядит здесь совершенно инородно и чуждо. Не его мир, не его стезя, не его… Всё — не его. — Зехра, — привычный и немного въедливый голос, напряжённый, тягуче-пронзительный, — давно не виделись. Он знает, чем закончится этот самый визит, ему интересно быть здесь и делать то, что Францис и делает. А именно — прийти и разговаривать с ней, потому что тот самый первый разговор две недели назад так и остался незаконченным. — Францис, — приветствие в ответ, впрочем, без особого недовольства или раздражения, — ты искал Книгу? — Думаю, ты не станешь хранить её здесь, особенно после последнего провала, — намёк на смерть команды слишком очевиден, но ему всё равно: они здесь пришли не играть в детские игры или пытаться угодить друг другу, нет, далеко — нет. Францис пришёл, чтобы наконец-то многое прояснить, объяснить в том числе и себе, закончить начатое дело и потом уже решать дальнейшее. — Какой ты умный, — злость искрится в её словах, когда она бросает на диван сумку и стаскивает с себя лёгкую курточку, — временами бываешь. Редко. Что ты здесь делаешь? Вопрос застаёт Франциса даже врасплох. Он не ожидает, что Зехра Балабан будет такой резкой, острой и безжалостной. Она умеет быть такой — об этом знают все: и её враги, и друзья, и союзники. Сила и стойкость, умение переступать через кого-то или что-то даже вопреки собственным чувствам, надменность и часто — холодность, вот из чего обычно была соткана Зехра Балабан. Ожидать от неё иного поведения никогда не приходится, что она снова и снова доказывает. — Решил заскочить к тебе, соскучился, — язвительный ответ и Францис подходит ближе: просто так он не уйдёт отсюда, нет. Он услышит её ответ и её правду, он выбьет из неё то, что ему нужно, он добьётся того ответа, который ждёт, — без тебя скучно на заданиях. — Скучно убивать людей? — Зехра складывает руки на груди и стойко смотрит на него, горит лампа, поэтому их лица отчётливо представлены друг перед другом, всё почти идеально, — вредить моей стране? — Технически, я убил только одного террориста и косвенно стал виновником гибели девушки инженера, — пожимает Францис плечами. Спор его утомляет, ему нужны ответы, чтобы делать то, чего он и хотел сделать дальше, — не нагоняй на меня обвинения напрасно, ладно? — Я не хочу даже ничего слышать, — её голос напряжён и Зехра Балабан немного не собрана, это не типично для неё. — Ты хотела ответов, — резко начинает Францис и делает шаг ближе, довольно бесцеремонно начиная подходить ближе, не сводя с лица женщины напротив въедливого и острого взгляда, потому что теперь он атакует и получит свои ответы, — тогда. В тот разговор в деревне. Ты не выстрелила в меня, когда я уходил. — Вот как, — Зехра точно медлит, наблюдая, как Францис медленно подходит, всматриваясь в неё и в её позу. Она медлит, словно чуть-чуть сомневается в происходящем и в своих словах, но это всё тоже так… предсказуемо. — Вот так, — он останавливается близко, напротив неё, в одном шаге. Чуть выше, но не подходя вплотную, чуть давая пространства, но в то же время закрывая собой всё происходящее, — ты настаивала на ответах, помнишь? Говорила, что я сбегаю? Такое было? Следующий момент отдаётся в его разуме очень долгой паузой, хотя прошла всего пара секунд. Долгий момент раздумья и выражения лица Зехры Балабан, во время которого ему очень интересно: передумает ли она? Всё-таки ему было чуть интересно, хотя он знал этот ответ заранее. — Не о чем говорить, — простой ответ и внутри Франциса что-то дёргается, а потом рассыпается в пепел, так и не успев даже загореть в восхитительно-ярком безумии и напряжённом огне невыносимости. Невыносимости тех эмоций, что он чувствует к Зехре Балабан. Какая смешная ирония. — Вот как? — переспрашивает, а взгляды: в глаза друг друга, нечитаемые и острые, убивающие своей нетерпимостью и силой. Взгляды — сталь, острие, на которых заточены подобия их эмоций отголоски чувств, взгляды — сила, в которых ни один никогда не сломается. — Слушай, я… — она отстраняется и делает шаг назад, шаг в сторону выхода, — это всё… — Зехра начинает показывать немного слабости, что-то рушится, та самоуверенно-дерзкая оболочка немного рушится, заменяясь чем-то чуть-чуть настоящим, — ничего нет. Не знаю, что ты там имел ввиду… — Что ты имела ввиду? — рявкает Францис, остро чувствуя смутную тревогу из-за того, что именно эта женщина вызывает у него именно эти эмоции. Жестокость и напряжённость, уязвимость просачиваются в его голосе, но пока он не хочет это контролировать, — ты сказала, что хотела не этого, помнишь? Ты сказала, что хотела честности! А теперь что — убегаешь? Больше не хочешь правды? Зехра прикрывает глаза. Чуть-чуть, на секунды-три четыре. Она прикрывает глаза, а поза становится такой напряжённой, собранной и безжизненной, поза становится дико сложной и словно всё начинает вибрировать между ними. Непонятная ситуация, непонятные отношения между ними, непонятные моменты и намёки. Всё — совершенно непонятно. — Ничего нет, — и её глаза распахиваются, встречая его взгляд жёстко и неприступно, — это всё… Иллюзия. Не знаю… странные фантазии. Твои. — Я могу принять всё, — рявкает Францис и больше нет никаких тормозов, — только не ложь, Зехра. Он протягивает руки и тащит её к себе. Невыносимо странно — касаться её тела снова, касаться кожи, хотя раньше они уже это делали: и в драке, и когда он вез её на заднем сиденье машины, и когда держал лицо в своих руках. Только на этот раз она такая настоящая, она смотрит на него сама, с расширенными глазами, когда его большие ладони опускаются на обнажённые женские плечи и чуть гладят по тем. Только на этот раз между ними ничего не стоит, а есть только они вдвоём, задыхающиеся от чего-то того, что продолжает недосказано висеть между ними. Только на этот раз он зол, она — растеряна, и история запутывается в полный хаос невыносимых эмоций, грозящих разрушить всё до основания. — Нет лжи, — быстрый выдох и снова — утонуть в глазах друг друга, раствориться в этой чертовской невесомости и страхе происходящего. — Значит, ничего нет? Он знал. Францис знал, что услышит именно это, что услышит именно эти слова, что она ему их скажет и что всё закончится именно так. Он просто знал, что Зехра Балабан всегда будет такой — гордой и несломленной, не уступающей ему ни в чём и никогда, не признающей свои слабости и не идущей на поводу у своих чувств. Это было понятно ещё до прихода в её квартиру, но Францису просто нужно было в этом удостовериться. — Нет, — твердо, четко, ясно, — и не могло быть. Не знаю, что там случилось или это был какой-то момент… спорный. Странный. Просто так случилось. Но ты же знаешь — ничего не могло быть. Никогда. Остался ещё один вопрос. — Ладно, — Францис продолжает её удерживать рядом, а Зехра Балабан не отстраняется, нет. Она совершенно не отстраняется и не задумывается о том, что они дышат так близко друг к другу, что внутренности словно скручивает жгутом от этой тревожной напряжённости рядом с ним. Они так и стоят — близко-близко, не уходя дальше, но и не в силах что-то изменить, — ещё один вопрос. И честный ответ на него, ладно? — Что? — словно тонкий выдох. — Если бы я был на другой стороне, что бы ты тогда сказала? — резкий вопрос и резкий удар, потому что это — всё. Просто всё. Слишком острый и точный удар и слишком заметный вопрос, — ты бы повторила всё то, что сказала мне здесь и сейчас? Нет. Заминка. В её глазах — вспышка удивления и растерянности, а потом есть заминка. Сначала — небольшая и короткая, мелкая, но спустя еще пару секунд заминка и пауза затягивается. Зехра чуть отстраняется назад, но Францис её не выпускает, не отпускает прочь от себя, продолжая удерживать и получая ответы на свои сложные вопросы. Впрочем, именно на этот вопрос он уже получил свой ответ. — Конечно, — ответ звучит жутко чужим и холодным, никто из них двоих не верит в сказанное ею. Но всё равно, дело уже сделано, вопросы заданы, ответы получены, больше нечего ждать. — Хорошо, — он бросает отрывисто и сразу же отпускает её плечи. Легонько отталкивает Зехру Балабан чуть назад, отходит тоже, увеличивает дистанцию и бросает ещё один легкий взгляд на её лицо — сдержанное и собранное, — ответы на вопросы найдены. Хорошо, что я не на твоей стороне. А потом он резко отворачивается и выходит из помещения, чтобы в следующую секунду Зехра Балабан услышала тихий стук закрывающейся двери и поняла — всё закончилось. Хотя, вроде бы ничего и не начиналось. --------------------------------------------------------------------------------------------- Работать ей — хорошо. Заниматься делами — правильно, безопасно и приятно. Собраться и выкинуть из головы произошедшее — просто самое лучшее, правильное, надежное. Не оглядываться назад и просто быть верной Родине, миссиям и своему сердцу. В котором что-то немного не так. В последнее время в сердце Зехры Балабан что-то происходит: что-то странное, страшное и непонятное, что пугает её очень сильно, пугает и ломает. Происходит что-то неправильное и запретное, происходит какое-то невнятное и заметное притяжение к одному человеку, который является для неё полным врагом и противником на поле боя. Францис Хоффманнер. Зехра зациклена на нём. За-цик-ле-на. Слишком остро, напряженно и много. Всё началось как-то непонятно, но в итоге привело к тому, что она впервые начала что-то чувствовать в той деревне, когда он схватил её и прижал стальной хваткой к стене деревянной хижины, когда они пытались одолеть друг друга. Поначалу Зехра встала в какую-то жесткую позу и привычно пыталась отбиться, они боролись и пытались навредить друг другу… Только потом, когда он прижал её так плотно и они почему-то всмотрелись в лица друг друга, Зехра Балабан почувствовала шокирующее чувство притяжения и напряжения, даже немного — возбуждения, учащенное сердцебиение и чувство, что она всматривается в лицо привлекательного, сильного и опасного мужчины, который смотрит на неё… не платоническим взглядом. Зехра опустила взгляд ниже и посмотрела на его шею, на чуть выпирающий кадык, на то, как он сглотнул, осматривая её губы и чудовищное озарение нахлынуло волной, которая могла теперь снести буквально всё ней. Это было… Зехра Балабан хотела чего-то такого, чего не хотела долгими годами, это был всплеск невероятной страсти и волнения, когда каждой клеточкой тела чувствуешь рядом с тобой мужчину, заводящего тебя и отчаянно желая… его. Что это? Страсть? Просто желание… близости? Секса? Огня? Почему именно Францис, почему не коллега с работы или не сосед? Почему именно там и в то время? Почему именно тогда она так остро почувствовала этот дикий огонь нетерпимости их друг к другу, почувствовала, как внутри что-то ноет и тоскует по чему-то такому… Ненасытному. Неправильному. Чудовищно-удивительному. И он хотел того же. Не было ни малейшего сомнения, ни единого, Францис Хоффманнер смотрел на неё таким же голодным взглядом, причём он вообще не скрывал ничего. Он просто… Может быть, всё это началось уже очень давно. Может быть, всё это началось ещё с номера отеля, где они осмотрели друг друга в той комнате взглядами и ни в чем не уступили. Может быть, это всё действительно копилось и копилось, накапливалось постоянно и месяцами, осторожными встречами, взглядами и разговорами. Может быть, между ними что-то такое вот всё и тлело потихоньку, нарастая сильнее и сильнее, но никто не верил, что однажды может случиться… такое… такое… Такое что?.. Когда Францис ушёл, Зехра очень долго стояла и смотрела ему вслед. Потом медленно села на диван и закрыла глаза, отдаваясь какому-то непонятному чувству или освобождения, или равнодушия. Она сказала то, что должна была сказать, часть неё считала именно так: ничего нет и не может быть. Показалось. Фантазия. Шутка. Вторая часть неё тосковала по чему-то, что даже невозможно было описать, вторая часть неё хотела какой-то полной дерзости, страсти и напряжения, чтобы наконец-то убрать тормоза и полностью окунуться в невыносимый водоворот хаотичности и страха, пробы упасть в бездну и позволить той себя поглотить. Вторая часть Зехры Балабан хотела бы этого: податься вперёд и попробовать поцеловать Франциса Хоффманнера, чётко осознавая его роль в её работе, осознавая их вражду и понимая, что именно она делает. И чтобы сердце билось быстро-быстро, чтобы руки дрожали, а в животе сладко сжимало всё невыносимым напряжением и теплотой от каждого прикосновения… Вторая часть неё проиграла настоящей Зехре Балабан. Проиграла ей: упрямой, стойкой, сильной и собранной, холодной и собранной, живущей работой, Родиной и Ягмур. Наверное, так правильнее всего и ничего менять пока Зехра не собиралась. Пусть так. Пусть всё будет так. ------------------------------------------------------------------------------------------------------- Когда они встречаются в следующий момент, происходит что-то удивительное, непонятное и странное. Зехра отстреливается от врагов и просто отступает в полный тупик: это заброшенные склады с подземными катакомбами, где враги Турции устроили нелегальный склад пропагандисткой литературы, мерзких книг и запрещенных веществ. Перестрелка пошла не по плану уже в тот миг, когда подкрепление задерживалось, а Зехра осталась тут одна. Отступив в угол, она проверила патроны, и только собралась попытаться обдумать ситуацию, как резкая жгучая боль заставила её охнуть, а потом отступить в сторону, инстинктивно зажимая рану на левом предплечье. Проклятье. Её подстрелили! Пуля прошла мимо, задев кожу, не застряв в руке, но причинив проблемы. Сложно будет продолжать также динамично отбиваться от врагов, плюс она в тупике и… Звуки выстрелов всё громче, но потом она слышит, что есть два четких выстрела — и тишина. Когда Зехра разворачивается, то видит перед собой не того, кого бы ожидала. Францис. Стоит прямо напротив, удерживая своё оружие, с полностью нечитаемым взглядом, но слишком уверенным выражением на лице. На мгновение они всматриваются друг в друга, пока он не видит рану, не прослеживает своим взглядом капающую на бетонный пол кровь и не осознает происходящее. Может быть, ей и не показалось, что он был… обеспокоен. — Ты? — слабый вопрос и Зехра прислоняется к стене, тяжело дыша. Больно. Терпимо, конечно, но больно. На его лице — странное бешенство и злость. На его лице — спектр эмоций, которые Зехра не хотела бы видеть, но которые начинают словно согревать что-то в её животе, внутри, на уровне чего-то очень важного. И она чувствует, словно дышит его — его волнением, его напряжением, его бешенством и потерей контроля. И она чувствует, как он быстро оказывается рядом и дергает её в сторону, убирая подальше от открытого окна. — Ты что, самоубиться сюда пришла? — злой вопрос. — Убить моих врагов, — слабый ответ и чувство слабости, которое становится очень резким. Зехра вдруг понимает, что кровь так и бежит и что нужно ей выбираться, срочно перевязывать рану и оказывать себе первую помощь, потому что это — важно. Потому что она хочет быть живой и здоровой и потому что нужно спасаться. Слабость как-то резко начинает действовать, Зехра чуть подается вперед и понимает, что Францис её удерживает, а она на него опирается. И совершенно нет никакого страха, никаких запретов и ничего такого… запретного. Ничего нет, она просто даже не думает о том, что нельзя этого делать, что это неправильно и не профессионально. Нет отвращения или чего-то неправильного, есть только боль в ране и теплота от прикосновения, которая снова и снова разжигает внутри неё что-то, разжигает именно через эту боль пикантным напряжением и неизведанным никогда ранее огнём. Они стоят так близко друг к другу, как бывало уже не раз и даже не два. Зехра немного ниже, она просто переводит взгляд на его ладонь, которая касается раны и чуть пережимает ту, а кровь течёт теперь и по его ладони, кровь течёт теперь и по её руке, словно связывая всё происходящее во что-то одно. Они вновь будто бы вместе, и когда Зехра наконец-то решается посмотреть на Франциса, его лицо выглядит не только опасным, но и слишком самоуверенным и словно… понимающим что-то, что ей лично пока не понятно. — Поехали отсюда, — легонько тянет он её за руку и Зехра почему-то странно подчиняется. Чувство опасности и нервозности с ней, то самое чувство напряжения «второй Зехры», которая могла себе позволить чуть-чуть потерять контроль и на пару мгновений упасть во мрак хаоса и потери контроля. Та самая часть Зехры словно делает странный выбор, который может оказаться или самым ужасным в её жизни, или самым ярким и меняющим просто всё. — Мне нужно перевязать рану, — ответ не отрицательный. По пути к его машине Францис убивает ещё двух террористов. Не то чтобы это вообще волнует Зехру. Поездка не особо длительная, его черный внедорожник останавливается у ворот ничем не примечательного домика в пригороде многомиллионного Стамбула. Тактика врагов разведки примерно такая же, как у самой разведки: есть скрытые тайные места, есть безопасные дома, чтобы переждать опасный период. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Францис с пульта управления открывает ворота, заезжает в просторный гараж, глушит автомобиль и выбирается первым. Зехра осторожно и сквозь боль приоткрывает дверцу, чтобы затем снова почувствовать его рядом — его присутствие, его напряжение, его упрямство и его силу. Да, странно, но Зехра всегда чувствует в Францисе силу, такую же, какую имеет и сама. Может быть, поэтому всё это и происходит. Хотя, ещё не происходит ничего. Пока они двигаются по гаражу, затем — по небольшой комнатке и попадают в хорошо обставленный, но совершенно безжизненно выглядящий дом. Пока Зехра просто садится на какой-то диван и сжимает рану, пока наблюдает за ним, полностью пытаясь осознать, что вообще натворила. Почему. Она. Здесь. Францис несколько раздражён, можно буквально прочувствовать это напряжённое раздражение и то, что в нём что-то сдерживается. Клокочет внутри — то ли гнев, то ли злость, но пока ещё он сдерживает эти эмоции и занимается делом: быстро открывает какой-то ящик, достаёт пару коробок и бросает те на диван рядом с Зехрой. Сама Зехра чуть отодвигает короткий рукав футболки, чтобы обнажить рану полностью: — Кровотечение почти прекратилось, — пытается сама взять бинт, но не особо получается. Тот почти выпадает, только вот Францис ловит его и чуть толкает Зехру к спинке дивана совершенно не мягким или осторожным жестом. Напротив — толчок довольно уверенный и твёрдый. Он никогда не будет относиться к ней как к хрупкой или слабой, это точно. Нет, только не с ним. — Тебе чертовски повезло, — от него пахнет потом и кровью. Ещё — опасностью. Мужчина прямо перед ней, который садится на корточки и начинает обрабатывать рану, так сильно отличается от Кемаля, её первого мужа. До этого она встречалась с Омером, но там всё было на уровне поцелуев, с Сердаром они не успели стать по-настоящему близкими и парой, но почему-то предыдущие опыты с другими мужчинами были совсем иными. Францис буквально… заставлял Зехру вибрировать в ожидании чего-то того, что она никогда не могла контролировать. И никогда не сможет. Может быть, поэтому между ними и есть такое дикое притяжение. И что-то словно остро резонирует, пытаясь найти странное подобие баланса. — Мне всегда везет, — упрямый ответ. Спиртовыми салфетками рана очищена, теперь предстоит решить, нужно ли делать стежки и чем заклеивать рану сверху. — Ты лжешь, — кроткий ответ и взгляд в ответ — словно что-то сбивающий внутри неё, — ты умеешь лгать, Зехра Балабан. Я это знаю. Воздуха нет. И нет, дело не в ране. А в том разговоре в её квартире, да-да, Зехра способна быстро соображать, и она точно знает, что на этот раз Францис имел ввиду. Она морщится, немного больно, когда он практически встаёт на колени перед ней, и продолжает говорить своим бесяще-упрямым тоном голоса, который Зехре совсем не нравится: — Швы не понадобятся. Я заклею рану, — его пальца прохладные и аккуратные, быстро делающие нужные движения и заставляющие Зехру словно зачарованно наблюдать за происходящим. Пара минут, когда Францис аккуратно заканчивает делать перевязку, в течение которых оба почти не дышат. Не дышат, потому что напряжение между ними стало слишком острым и густым, потому что он начал этот разговор, который неминуемо закончится феерическим взрывом или окончательным провалом. И когда он снова на неё смотрит, Зехра просто знает. Ей конец. Можно прятаться дальше. Оттолкнуть от себя этого врага, отпрянуть, выйти из комнаты и уйти обратно в свою идеально-правильную-размеренную жизнь, уйти и оставить позади себя это небольшое «недоразумение» в виде Франциса Хоффманнера, который сводит её с ума и который, кажется, тоже сведён с ума. А причина у этого всего одна, причина странная и словно до сих пор кажущаяся совершенно инородной и бессмысленной. Причина этого - зацикленность. За-цик-лен-ность. Друг на друге. — Зачем ты всё это делаешь? — прямой вопрос от неё и взгляды — друг на друга. Разгоряченные и напряженные, словно последние мгновения перед тем, как маски окончательно могут быть сброшены и… — Ты. Мне. Солгала, — медленно. Чётко. По слогам говорит он, чуть двигаясь вперёд, двигаясь так, что их лица почти вплотную друг к другу. Запах его пота окружает Зехру, чего-то такого сильного, мужского, запретного. Её окружает это чувство невесомости и странной лёгкости одновременно. — Да, — четкий ответ и ни единого страха. Руки — друг на друге, его ладони — на её предплечьях, и жарко, становится слишком сильно жарко и горячо, становится чуточку страшно, но в основном — интересно. Её руки — на его футболке, на груди, собирая тонкую ткань в руках, словно та мешается. — Отлично, — сначала на его лице появляется довольная и эта знакомая въедливая улыбочка, когда Францис что-то уверенно говорил или даже надсмехался. Он словно подводит эту чертову итоговую линию, обобщает полученные знания и складывает это в финальную итоговую стопочку, — хорошо. Поцелуй горячий. Она знает, что это случится. Он знает, что она этого хочет. И поэтому остается только одно движение, чтобы толкнуть Зехру Балабан в спину в свою сторону, и поцеловать. Остаётся только одно движение, чтобы притянуть её к себе ближе очень нахально и ничуть не нежно, напротив, грубовато и уверенно. Остаётся только… Почувствовать. Он оба просто — чувствуют. То, как Зехра открывается в этом поцелуе, словно шокированная тем, что это наконец-то происходит. То, как его рука крепко обвивает за худенькое тело в простой черной футболке, прикрывая то, а потом притягивает ближе стальной хваткой и больше не отпускает. То, как она вцепляется в его футболку снова и дышит, дышит слишком напряжённо и словно впервые пробующая другие губы на своих губах. Нереальность происходящего и чудовищность ситуации сплетаются с невыносимым удовольствием и теплом, расходящихся до самых кончиков пальцев… Францис обнимает Зехру так сильно, что кажется, может раздавить. Его сильные и мощные руки полностью захватывают кажущееся хрупким тело (но нет, она такая сильная, да), чтобы потянуть к себе и усадить на колени. А она обвивает его за шею и стонет в губы, стонет так неожиданно, что пугающая мысль в голове проносится быстро, мысль о том, что никогда ещё не было такого удовольствия от поцелуев, никогда ещё не было такого шока и страха, никогда еще не было такого трепета от запретности и никогда еще не было… Такой силы друг в друге. Поцелуй. Безжалостный. Крепкий. Напряженный. Объятие и падение в пропасть. Для Зехры — это полное падение в пропасть, без оговорок или попыток что-то объяснить. Падение в пропасть совершенно полное и критичное, потому что после этого она больше никогда не будет такой, как прежде. Ну и ладно. — Лгунья, — повторяет Францис в её губы, дернув к себе так, что у неё дыхание перехватывает и словно что-то ударяется в область солнечного сплетения. Губы мужчины напротив слишком горячие для неё, слишком твердые объятия и слишком ощущаемой кажется его сила. Сила, которая раньше всегда была только в Зехре, но теперь почему-то есть и в её партнере. Удовольствие скользит в слове, которое произносит Францис, а потом он просто целует её в шею, заставляя Зехру буквально вздрогнуть и почувствовать, как внизу живота просыпается очень давно позабытое желание… мужчины. Близости. Страсти, — ты хочешь меня. Ты думаешь обо мне. Ты… — Ты зациклен на мне, — бросает Зехра ему в губы, теперь её очередь оттолкнуть его чуть от себя, тяжело дыша. Дикий взгляд в ответ, растрепанные короткие волосы, ещё более сильная хватка на её боках и та самая сила, что продолжает заводить и расплавлять Зехру снова и снова, — ты ходишь за мной. Ты смотришь на меня. Ты — зациклен на мне, Францис Хоффманнер. — Точно также, как ты зациклилась на мне, Зехра Балабан, — его голос низкий, с приятной хрипотцой, его голос словно сначала ударяет Зехру своей безжалостностью и правдой, от которой хотелось убежать, но сейчас бежать уже некуда. Мгновения они смотрят друг на друга, словно прочувствывая этот миг, этот момент и эти слова друг для друга. Зехра буквально кожей чувствует это ощущение — лететь в пропасть и понимать, что дальше тебя ждет только полная неизвестность и хаос. Это дико пугает, страх сжимает внутренности крепкой хваткой, но ещё дальше, за этим чудовищным страхом есть только чувство жажды. Безумной жажды и желания пойти дальше и выяснить, кто она такая и на что может пойти Зехра Балабан, если не будет прятаться от самой себя и от чего-то ещё. Жребий брошен. Момент настал. Зациклены. Это чистая правда — они действительно зациклены друг на друге. — Мне надо возвращаться к команде, — просто говорит она, но договорить фразу не успевает. Францис снова это делает — толкает её к себе так, что у неё перехватывает дыхание и в груди сжимается тягуче-сладкое чувство полного напряжения и волнения, волнения о чем-то несбыточном и таинственном. А потом она чувствует его поцелуй снова — на этот раз очень грубый или даже жёсткий, поцелуй на грани потери контроля. — Подождёшь, — самоуверенно-наглый ответ, прежде чем Францис снова обнимает её так плотно, что становится трудно дышать. Чуточка боли и жестокости внезапно заводит ещё сильнее, и эта сила даже просто от одного их поцелуя кажется слишком опасной, грозящей спалить очень многое в будущем. Да. Все могут подождать. Зехра Балабан наконец-то шагнула в пропасть неизвестности и, кажется, ей это понравилось.