Однажды, в другой жизни...

— Снова ты, — бросает Зехра, медленно делая один шаг влево. Пытается медленно обойти его по кругу, получается удачно, но это просто потому, что Францис «зеркалит» это движение и делает точно такой же медленный шаг в противоположную сторону — грациозно, протяжно и осторожно. Происходящее здесь и сейчас словно растягивается между ними в невыносимую невесомость и осторожное «затишье перед бурей», которая грядёт и вот-вот практически поглотит их обоих. Напряжение сквозит в каждом жесте и в каждом взгляде. Пистолет в её руках, направленный прямо на грудь Франциса, его невнятная улыбочка и острый взгляд в ответ, глухие крики где-то поодаль, метрах в двухстах от них двоих, за каким-то заброшенным сараем. Она бежала за ним, пока он пытался добраться до машины, в итоге чуть не успел и теперь они остановились прямо здесь, замерев в нерешительности и напряжённости. — Я говорю себе это чаще, Зех-ра, — собранный ответ и взгляд прямо на её пистолет, — это лишнее. — Ты — подонок, который причиняет вред моей Родине, — чёткий ответ о Зехры, она снова проходит вперёд, держа его на прицеле, — давно не виделись, Францис. — Я тоже скучал, Зехра. Вскрики где-то вдалеке — и Зехра чуть дёргается, оглядываясь. Конечно, где-то там остался Омер и другая часть команды, за которых она переживает, конечно, ситуация напряжена и в некотором тупике. Конечно, она сама сейчас просчитывает всевозможные варианты, анализирует ситуацию и тот несколько стратегический тупик, в котором они все здесь оказались. Вернее, не все, а только она и Францис, которого формально не за что арестовать и предать правосудию, но по факту он — враг Турции и Родины Зехры. Ей не нравится его реакция — странно спокойная и даже ленивая. У него на поясе тоже виднеется кобура от оружия, значит, теоретически, всё может закончиться взаимной перестрелкой с ранениями. Хотя, в себе Зехра уверена сильнее, чем в нём, она успеет выстрелить быстрее, чем Францис дотянется до своего оружия. Правда, он этого пока не делает, что вызывает новые сложные вопросы и такие же сложные варианты ответов. — Подонки вроде тебя однажды будут гнить в нашей тюрьме, — хладнокровный ответ. Зехра почему-то начинает чувствовать удивительную стойкость и лёгкость, самоуверенность и даже чувство странной свободы, наконец-то находясь на задании «в поле». В своей стихии. Находясь там, где она нужна своей стране и спасая жизни невинных. В последние недели у неё было какое-то странное и непрекращающееся чувство падения в яму, когда, казалось, что разум слишком «тонет» в чём-то, разум отстраняется от реальной жизни и падает куда-то прочь. Слишком много стало личных проблем, невзгод, разбирательств и слёз, приправленных чувством вины и странного бессилия. Когда всё происходящее шло не по плану, а было хаотичным и выжимающим из неё остатки энергии. Поэтому новую миссию по спасению гражданских заложников Зехра восприняла очень положительно: и сердце болело за невинных людей, и хотелось выйти, встряхнуться и оглянуться по сторонам в поисках чего-то настоящего. Но её личный враг вдруг оказался здесь. Зехра привыкла считать Франциса своим личным врагом, который наделал плохих дел и с самого начала «выбивал» её из привычной колеи. Она его презирала в те времена, когда он отказывался называть имя предателя, а потом — злилась за то, что он не сказал правду с самого начала. Хотя, злость на него — это, скорее, перенос злости с себя за ошибку, за просчёт, за провал. И каждый раз их столкновения заседали в её разуме, отдаваясь там эхом протяжной напряжённости и даже анализа. Слишком много анализа: как всё произошло. Чем закончилось. Что можно было ещё сделать? И можно было ли?.. — Не в этой жизни, — бросает он и они снова двигаются по небольшому кругу, словно зачарованные в своём медленном и язвительном противостоянии, словно ещё думают о чём-то, обдумывают происходящее, размышляют о настоящем и оценивают друг друга, — у тебя нет полномочий на это прямо сейчас. Мы на чужой территории, где юрисдикция Турции не работает. — Наш флаг здесь. — Это ничего не меняет, — его рука наконец-то тянется к кобуре с оружием и Зехра резко встает ближе, тыкая оружием в его сторону, — не смей. Клянусь Аллахом, я пристрелю тебя и никакое наказание мне ни по чём. Острый взгляд Франциса в ответ — и он останавливается. Размышляет. Анализирует. Но слушается, хотя её палец уже почти нажимает на курок. Затем — медленно поднимает руки и делает шаг вперёд. Ещё ближе. Ещё. Зехра почему-то не сразу понимает, что даже не сопротивляется такому развитию событий. Зехра даже не осознает, что они всматриваются в лица друг друга — остро, жёстко, напряжённо и завораживающе пристально. Они не отводят взглядов, пытаясь одолеть друг друга, пытаясь победить, пытаясь сломать, только вот это невозможно: оба слишком сильны для того, чтобы проиграть или уступить. Поэтому такого не случится, поэтому ни один из них никогда не сдастся, поэтому она не выстрелит, а он — не будет тянуться за оружием. До тех пор, пока не подойдёт ближе. До тех пор, пока он не доходит до Зехры и дуло пистолета не упирается прямо в его грудь с тихим звуком соприкосновения металла к тонкой рубашке. Её рука не дёргается, даже ничуть не сдвигается, нет, когда Францис подходит очень близко и когда от её ладони до его обнажённой шеи остаётся совсем немного пространства, совсем чуть-чуть. — Я тебе верю, — тихий ответ, который звучит очень громко, — Зех-ра. Если кто и может меня пристрелить, то это — только ты. Больше ни у кого нет ни такой привилегии, ни такой возможности, ни такого опыта. И поза между ними — напряжённая, странно-застывшая в той самой пронзительной невесомости и статичности. Что-то будто бы волнами исходит друг от друга, словно что-то обволакивает обоих, заставляя не двигаться и продолжать разговор. Францис выше Зехры, да, она смотрит чуть вверх, продолжая тыкать в него заряженным пистолетом, она может думать, что он — совершеннейший маньяк, потому что на его лице нет ни малейшего намёка на страх, нет. Там есть только та самая холодная и безумно раздражающая отстранённость, там есть только напряжённая медлительность и взгляд, пронизывающий Зехру почти насквозь. Она в ответ может смотреть не менее холодным и отрешённым взглядом и эта взаимная нетерпимость и желание сломать друг друга — всегда незримо висит и будет висеть между ними. Наверное, в этом и смысл всего этого. — Ты похож на сумасшедшего, — Зехра аккуратно убирает палец со спускового крючка: смерть Франциса ей вообще ни к чему, нет. Его нужно обезвредить, привести на допрос, узнать все грязные планы и захватить тайных подсобников, а потом — посадить навсегда в тюрьму и заставить его там сгнить. Нет, он не заслуживает того, чтобы Зехра его убила, этого не будет, слишком хорошая участь, — ты пойдёшь со мной. Не вздумай что-то сделать — я выстрелю. — Ты отдашь мне Книгу? — Могу принести ею в твою тюремную камеру, чтобы тебе не было скучно, — это даже не угроза а что-то похожее на… — Зехра не сразу понимает, что наклоняется вперёд, прямо над своим пистолетом, чтобы смотреть прямо на лицо своего врага презрительным взглядом ещё чуть более близко, — я подумаю. — Я польщён, — Францис словно странно моргает, в каком-то ступоре осматривая её лицо. И вдруг до Зехры это доходит, только сейчас она может осознать, насколько близко она подошла к нему, насколько близко он подошёл к ней. Насколько всё между ними чувствуется как-то неудобно и невыносимо неправильно, странно, остро. Ступор. Взгляд. Вспышка удивления в его глазах, когда её глаза скользят чуть ниже: на расстёгнутую рубашку, на открытое горло, на первую пуговицу, на которую застегнута эта самая тонкая нижняя рубашка… Выдох. Едва заметное касание взгляда. Смазанные мысли. Вздох — снова. Удары в сердце, которые становятся чуть более громкими и ошеломляющими, чем обычно. Рваный выдох и мысли, чуть спутанное сознание, которое загорается ошеломляюще-страшной мыслью… Кто именно почувствовал это? Зехра? Францис? Оба? А потом становится странно всё не так. А потом Францис резко пользуется тем, что Зехра убрала палец со спускового крючка, желая не убить врага, а захватить в плен, и резко выбивает эту самую руку с оружием от своей груди. Взмах одной ладони, вывернутый локоть — и пистолет летит на землю, в то время как сама Зехра успевает перехватить руку Франциса, которую блокирует и не даёт ему скрутить себя. Этому она обучалась — драться и сопротивляться, но теперь… Теперь есть жёсткая сила, которой приходится противостоять. Одна доля секунды — и Зехра, пойманная в ловушку собственной приверженности закону и справедливости (а иначе с ней быть и не может), проигрывает в схватке с более грязными методами врага. Она лишается оружия, и её рука захватывается в битве, чтобы потом… Зехра резко чуть приседает и бьёт Франциса по колену ногой, пытаясь отвлечь противника классическим приёмом. Получается неплохо — его тело дёргается после данного удара, чтобы потом чуть сдвинуться с места. Зехра второй рукой бьёт кулаком прямо ему в живот и поражается тому, насколько он практически невосприимчив к данной боли — даже не морщится, но удар чувствует. Рывок — он толкает её в сторону и пытается перехватить за руки, это тоже знакомый ход, однажды они уже сражались в том мотеле и примерно знают сильные и слабые стороны друг друга… Поэтому… Зехра позволяет ему перехватить одну руку за запястье, но второй хватает за воротник рубашки впереди и пытается сжать, чтобы перекрыть ему доступ воздуха. Получается на пару секунд, потом Францис толкает её, его очередь попытаться выбить кулаком её в бок, получается не очень сильно почему-то. Зехра сдавленно рычит, но затем оба пытаются толкнуть друг друга, ей удаётся захватить лидерство поначалу: вывернуть ему руку и толкнуть к ближайшей стене, потому что они добрались до этого самого сарая, и… А потом всё резко меняется. Францис использует на Зехре её же приём и ногой пинает её по коленной чашечке. Она охает и теряет концентрацию — больно, хотя и терпимо. Эта потеря собранности стоит очень дорого, потому что в следующий момент Зехра обнаруживает, что Францис крепко перехватил её руки и прижал грудью к стене сарая, твёрдо заблокировав её сзади. И снова всё становится странным. Время бы почувствовать отвращение или мерзость, когда террористы или враги касались её, когда она хотела стереть их с лица земли. Но с Францисом было что-то иное, было не так: хотелось стереть не его самого, а самоуверенность с его бесящего лица. Только вот в данный момент он её заблокировал, крепко удерживая и заставляя… злиться. Злость. Также слишком острая эмоция для врага. К врагу нужно быть нейтральной и безжалостной, равнодушной и холодной, чтобы максимально эффективно сосредоточиться на его поимке. Не злой. Зехра пытается вырваться, только пока не удаётся. Вместо этого Францис мёртвой хваткой держит её за запястья, а потом резко разворачивает и довольно безжалостно-бесцеремонно толкает спиной об эту деревянную стену. Воздух вылетает из лёгких и на пару секунд больно даже вздохнуть, но когда Зехра это делает, то обнаруживает себя слишком близкой к этому самодовольному «блондину», который вглядывается в её лицо слишком пристально и напряжённо, задумчиво и сосредоточенно. Что-то не так. До Зехры это доходит со всей ясностью и ошеломляющим озарением, с добавлением удивления по поводу того, что она раньше этого не замечала и не осознавала. Что-то не так. Причём, с её стороны тоже. Они застывают друг напротив друга, прижатые к этой старой стене старого сарая, пытаясь то ли победить себя, то ли — одолеть другого. Четкий профиль Франциса вырисовывается очень ясно, лицо Зехры — шокированное и чуть опустошённое. И снова — взгляды друг в друга, въедливо пытающиеся или что-то рассказать, или напротив — скрыть. Только вот… Есть что-то личное. Наверное, пришла пора открыть правду по этому поводу, даже самим себе? Наверное, пришла пора Зехре признаться в том, что её разум и тело выдают слишком сложные реакции и биохимические процессы на присутствие рядом с ней террориста-врага. Потому что она рассматривает его лицо и обнажённую шею, с отстранением наблюдая за руками, ощущая позицию твердо-напряженного тела так близко и впитывая эти новые знания очень быстро и пронзительно. Анализировать всё это нет никакого смысла, потому что происходящее — чудовищно шокирует. — Что ты делаешь? — вопрос звучит тихо и странно мягко. Никогда ещё Зехра не говорила так открыто и даже чуть… испуганно. Потому что вот теперь самое время начать пугаться, серьёзно испугаться того, что вообще между ними начинает… происходить?! — Пытаюсь сдержать тебя и не дать выстрелить в меня, — голос Франциса звучит так оглушающе-нормально, что он, кажется, тоже немного испуган. Смотрит на Зехру, рассматривая лицо так близко, холодная отстранённость исчезает, уступая место шокирующего знания и странной опустошенности. Спустя мгновение Зехра сразу же чувствует: напряжение из его тела ушло, уступив место расслабленности, и сама Зехра уже не заблокирована даже, она может вырваться и уйти, она может попытаться его ударить и снова одержать победу. Зехра этого не делает. Потому что она в шоке. Потому что она краешком сознания чувствует — нужно разобраться в чём-то, что она ещё до конца даже и не понимает, но хочет понять и… И что? — Почему? Вопрос срывается прежде, чем Зехра Балабан успевает о чём-то подумать. Это также — совершенно не свойственное для неё поведение или ход вещей, это также — ошибка, которую она не должна была допускать, не должна была совершать. И вместо осторожности Зехра делает именно это — допускает новую ошибку, почему-то позволяя себе это сделать. Задавать такой вопрос — нельзя, это слишком запретно и чудовищно-важно. Нельзя задавать такой вопрос, потому что нельзя услышать ответ на него. А ответ Зехра уже знает. Ответ приходит не в словах, а в его взгляде. Во взгляде Франциса на её лицо, в его медленно опускающемся взгляде на её губы, на её глаза и на саму Зехру, которую он почти продолжает удерживать, но по факту — это не так. Ответ приходит в том, как он сглатывает и чуть отстраняется, как его ладони скользят по её ладоням, ослабляя хватку на запястьях между их напряжёнными телами. Ответ приходит в мягком исчезновении того самого напряжения, сменяющегося странной тишиной. Невыносимо долго они вроде бы стоят и смотрят друг на друга. Её расширенные глаза. Его въедливый взгляд. Каждое дыхание такое сосредоточенное и внимательное, въедливые вдохи и выдохи, чуть раскрытые губы и увеличенные зрачки глаз. Волнение и веяние шепота друг о друге, чтобы потом ответ стал более явным или очевидным… — Потому что это ты, — тихий ответ от него, которого никто из них так и не ожидал даже услышать. «Потому что это ты» подразумевает продолжение в стиле: «а не ещё кто-то другой». Потому что это совершенно чудовищно. Бессмысленно. Беспощадно. Невыносимо-невозможно и неправильно. Такое… такое… такое что? — Потому что — «это я?» — переспрашивает Зехра, снова отказываясь молчать. Хотя, стоило бы замолчать, но она продолжает докапываться до какой-то страшной сути и выпытывать другие слова. Другие намерения. Другие знания, которые грозят разрушить её тщательно упорядоченную жизнь и грозят разрушить её саму навсегда. Безоговорочно — впечатать в её жизнь слишком шокирующие вещи. Францис выдыхает. Медленно. Протяжно. Напряжённо. Раздражённо, да, Зехра его раздражает, можно понять. Вместо того, чтобы уже убраться как можно дальше от турецкой разведки, он застрял тут, за этим сараем, выясняя какие-то мега-сложные «взаимоотношения», совершенно забыв о безопасности. — Ты знаешь ответ на этот вопрос, — не сдаётся и чуть отстраняется морально, не говоря первым то, что Зехра использует позже против него. — Не знаю, — чудовищно-нормальный голос, — объясни мне. Вообще-то Зехра Балабан — не такая. Вообще-то стоять и разговаривать о чём-то подобном — тем более со своим врагом! — совершенно на неё не похоже. Вообще-то она вела себя так в последний раз давным-давно, лет десять назад, если уж очень точно. Вообще-то это как бы не она, но в то же время — она стоит здесь и пытается добиться чего-то такого, чего знать вообще никогда не желает. Но маленькая часть неё добивается именно этого самого знания и ответа. Может быть, Зехра Балабан уже очень сильно изменилась, и она уже почти «не та». — Ты хочешь объяснений, Зехра? — напряжённый тон Франциса и его взгляд, снова очень внимательно скользящий по её лицу и губам, — прямо здесь? Сейчас? — Ты чего-то боишься? — дерзкий вызов, который достигает цели. Зехра Балабан заводит его до умопомрачения, снова и снова ударяя новыми поступками и тем, что он никогда не знает, что от неё ожидать. Никогда, — я не боюсь. Раз этот разговор начался… — Ты его начала! — почти рычит Францис, наклоняясь ближе. Так, что их тела соприкасаются, и ей можно почувствовать его дыхание на своём лице, напряжение, запечатанное в телах и невысказанные эмоции, которые могут спалить всё вокруг, включая их самих. — А ты не можешь закончить, — не уступающий ответ и Зехра тоже подаётся вперёд, чтобы просто… Францис действительно выходит из себя. Он буквально снова рычит, а потом подтаскивает её к себе так, что их лица почти соприкасаются. Что их тела прижаты друг к другу слишком крепко, что его глаза могут полностью поглотить её глаза, что они могут чувствовать сердцебиение друг друга, что когда он открывает рот, они буквально дышат одним дыханием и… — Я закончу этот разговор, — жёсткое обещание буквально полностью пронизывает каждую клеточку тела Зехры, раскатываясь волнами понимания — это точно случится. Они оба практически не дышат, мир суживается до небольшой сцены, где есть только они вдвоём, мир и происходящее вокруг. Падение в пропасть уже происходит, неконтролируемое падение, за которым кроется чувство ужаса… и свободы одновременно, — но не здесь и не сейчас. Позже. Зехра знает, что очень права: отодвинуться от неё стоит ему буквально неимоверных усилий. Отодвинуться от её лица подальше, не сводя своего горящего взгляда, от которого понятно только то, что слов больше практически и не нужно. Отодвинуться им друг от друга и выдохнуть очень шумно и медленно, задыхаясь. Зехра в некотором бешенстве и раздасована, она зла на ситуацию, зла на себя, на него, на весь мир, на всё происходящее. Зехра ненавидит недосказанность и когда что-то важное обрывается. А ещё она ненавидит не контролировать что-то, и это самое основное — сейчас она вообще ничего не контролирует. Впрочем, как и Францис. Впрочем, как и они оба. Контроля нет. Странное чувство пустоты… и свободы. Францис медленно отодвигается от неё и звуки внешнего мира добираются до них двоих. Одинокий выстрел вдалеке, окрик Зехры по имени, шум машин, поиски и так далее. Зехра дёргается и сглатывает, чуть тряся головой. Францис отодвигается от неё окончательно, он чем-то и доволен, и недоволен одновременно. Наклоняется к земле, поднимает пистолет и протягивает ей обратно. — Я пойду. Можешь выстрелить мне в спину, или в ногу, тогда захватишь меня и сдашь своим. Ты же этого хотела? — Не этого, — провокация в ответ от неё настолько ясная и вновь — неожиданная, что он буквально замирает, с бешенством глядя на её лицо, пока Зехра забирает пистолет, — я хотела другого. Его руки сжимаются в кулаки слишком крепко и жёстко, но он буквально не может… — Ты… — Я хотела ясности, — перебивает Зехра. — Ты её получишь, поверь мне, — выделяя последние два слова, он ещё раз бросает на её лицо взгляд, но потом разворачивается, чтобы быстро пойти прочь к автомобилю, стоящему метрах в десяти. Его походка - уверенная в себе, ровная и спокойная. Словно он точно знает, что Зехра не выстрелит ему в спину. Конечно, она не стреляет. Вместо этого — наблюдает, как Францис уезжает, потом выдыхает, прислоняется к стене и закрывает глаза, позволяя дрожи наконец-то полностью захватить всё тело. Позволяя себе наконец-то чувствовать.