Переутомление.

Боль. Это все, что он сейчас чувствует. Тянущая, отдающая вялостью во всем теле, ломота. Чуя через силу открывает глаза; полусумрак мягко обволакивает сетчатку глаза, лаская и не причиняя боли. Тени, ползущие по стене вверх, скоро растворятся в подступающей тьме. Такой синюшной, что мертвецы могут обзавидоваться. Уже вечер? Сколько он проспал? Он криво усмехается. Кажется, он сам недавно тонул в этой же тьме. Или… был ею? Он не помнит и не знает, что именно происходит с его сознанием, с ним самим, когда он использует Порчу. Не хочет знать. В груди поднимается чувство легкого раздражения с примесью некого… смирения? Этот чёртов выблядок Дазай, даже не соизволил дотащить его хотя бы до безопасного места! Неужели так сложно сделать это хоть один, сука, раз? Наверное сложно, но он уже не вникает в это. В этом вопросе никогда не стоило полагаться на этого придурка. Да, безусловно, это сначала раздражало его. Раздражало почти также, как раздражает нежное и неокрепшее горло юного курильщика сигарета из красной пачки Мальборо, — до жжения, хрипоты и желания вырвать глотку. Чужую. Но всякий курильщик привыкает. Привык и Накахара. Теперь он заливает это, слегка царапающие глотку, чувство горьким Марроне Бароло. Горько-ли оно от многолетней выдержки, от легкого, почти эфемерного чувства обиды? Он не ведает. Не хочет ведать. Сейчас вино плещется в бокале отражая два маленьких огонька, — медленно сгорающей сигареты и также медленно догорающего солнца. Кажется, они, преломляясь, окрашивают комнату своим светом, заставляя все тонуть в вине, или это кровь? Бароло согревает не хуже этих самых огней, и Чуя продолжает неспешно пить его. Его мало беспокоит то, что его не было сегодня на работе. Он может себе это позволить. Чуя улыбается ещё кривее, почти скалиться, вспоминая в шутку сказанное, но несущее в себе явный намек: Даже рабы нуждаются в отдыхе, Чуя-кун. Он всматривается в свой бокал, и улыбка медленно стекает с лица, также медленно, как и капли, что вот-вот сорвутся с ободка бокала. От нее остаётся едва уловимое послевкусие, носящее отпечаток азарта. Он с хрустальным перезвоном оставляет бокал и несколько капель все же остаются на поверхности стола. После врядли удастся оттереть. Через десять минут застоявшуюся тишину квартиры прерывает хлопок двери и скрип ключа, а после мощный рев двигателя новенькой, гораздо лучшей, чем та, машины. Накахара лихо разъезжает в, по-блядски красного цвета Феррари, поднимая тучи пыли и грязи в и так грязном городе. Его просили отдохнуть? Что ж… Он отдохнет. В своем понимании. И лишь одиноко брошенная в пепельнице сигарета продолжает медленно тлеть, окутывая сизой дымкой бокал недопитого Марроне.