ТоджиНао вик

      Наобито был неравнодушен к Тоджи — унизительный факт. Наобито, конечно, не сразу увидел в Тоджи что-то привлекательное, не вспомнить точно когда, ведь Тоджи был намного младше, Тоджи был мелким братом Джиничи, которого тот унижал при любой возможности. У Джиничи был взрывной характер в те годы, и парню не делало лучше то, что он не хотел терпеть такое, огрызался, дрался, нападал в ответ. Тоджи не знал, когда остановиться, и Джиничи бил его снова и снова — это не могло не впечатлить. Однако Джиничи переходил уже во взрослую жизнь, а Тоджи только становился немного старше, он становился подростком, и что-то поменялось. Джиничи уже не было так интересно задирать Тоджи, Тоджи начинал выглядеть опасным для человека без способностей к магии: он не бил Джиничи в ответ, он хватал его за горло, он пытался заткнуть ему нос, он бил под кадык, он действовал наверняка — чтобы убить. И проигрывал. Где-то в то время Наобито уже заприметил Тоджи — из них двоих с Джиничи Тоджи вышел лицом и теми мерзкими чертами поведения, которые заставляют что-то под кожей и в горле гореть, желая заткнуть наглый рот.       Прошло ещё какое-то время, Тоджи двигался к совершеннолетию, ему было пятнадцать, когда нервы Джиничи не выдержали, и он при поддержке Оги кинул Тоджи в яму. Наобито не препятствовал, но ему было жаль упускать такое зрелище: Тоджи становился краше. Когда Тоджи вылез из этой проклятой ямы с оскалом на всё лицо, грубой хваткой на кинжале, считавшимся утерянным, и смелостью перерезать горло тому, кто попался под руку, Наобито впервые пропустил удар сердца из-за Тоджи. Это было сильно, это было возвышенно, это было красиво.       Тоджи после этого стал рассекать поместье, как будто бы это его собственность, и всегда носил кинжал на видном месте, и в один день просто поменял кинжал на меч — более высокого класса, опаснее, мощнее.       Тоджи было шестнадцать, когда Наобито впервые уловил сексуальный интерес к нему. Это было после тренировки кукуру, Тоджи был в ванной, только скинул одежду и сполоснулся, уже собирался залезть в горячую воду, меч был в его руке — он никогда его не выпускал. Никто поэтому не любил бывать с Тоджи в таких местах, быть уязвимым там, где у Тоджи преимущество, но Наобито пришёл. Он распоясывал кимоно, смотря на гладкие сильные мышцы, с этими мелкими каплями от душа, так похожими на пот. Формы Тоджи были безупречны — он был сложен, как Бог, глаза сами цеплялись за всю эту красоту, оглаживая взглядом. Тогда у Наобито встало колом. Он просто смотрел на Тоджи, он ещё не представлял ничего конкретного, ему просто хотелось коснуться этого тела, которое для всех недоступно. Тоджи положил меч на бортик ванной и опустился в воду, и даже бросил взгляд из-за плеча, который беззвучно спрашивал: «Ты собираешься мыться, или будешь стоять там, как какой-то извращенец?» Наобито никогда не считал себя извращенцем, но вот он делал то, что делал — смотрел на юнца, которому только шестнадцать, пока тот принимает ванну, и у Наобито стоял крепко и болезненно. Он подпоясал кимоно обратно и вышел, не объясняясь.       Вскоре Тоджи рассёк Джиничи лицо. Старый мелкий кинжал был в его руке, и Джиничи стоял на коленях, схватившись за запястье Тоджи. Тоджи сжимал Джиничи горло и, может, впервые был так близко к тому, чтобы его убить. Его тело было напряжено, нож в его руке неровно скользил по воздуху, Тоджи что-то говорил Джиничи, но было толком не разобрать. Звучали слова вроде шрам, лицо, извращенцы, так давно, так долго. Наобито стоял слишком далеко, чтобы разобрать, он не решался подойти ближе — тогда не получится отговориться тем, что просто проходил мимо. Но он очень хорошо услышал: «Сделаем это медленно» — и сдавленный стон Джиничи. Тоджи разрезал кожу на лбу и потом разводил её пальцами, приговаривал что-то такое: «Вмазать бы тебе хорошенько, до чего вы жалкие создания…» Наобито чувствовал и на расстоянии мощную энергию ненависти, исходящую от Тоджи, он знал, что Тоджи может противостоять любому в клане, но почему-то не делал ничего слишком: этот нож на лбу и жестокие пальцы — ничто в сравнении с тем, что делали с ним самим. В конце концов, его пытались убить, а Тоджи только угрожал. Наобито не пытался разобраться, что у Тоджи в голове, он просто наблюдал за тем, как насилие цедится по крошке, точечно, медленно, как Тоджи красив и органичен в этом, как сильны его пальцы, как изгибается улыбка с узким шрамом. Не смотрел, а любовался, и представлял уже, очень отчётливо, эти пальцы в действии — как они, наспех смазанные одной лишь слюной, толкаются в упругую задницу, как другая рука до боли сжимает член, как лицо Тоджи лишается обычной равнодушной маски, как оно не пропитано ненавистью, как ему приятно от собственных ласк. Наобито хотел испачкать это лицо, продавить поясницу, завести руку за спину, прижать Тоджи к полу. Честно говоря, Наобито так хотелось выебать Тоджи — не заняться с ним сексом, даже не трахнуть — Наобито хотелось взять всё, хотелось подчинить этот тайфун. Он держался поодаль, он не позволял себе ничего, кроме этих смешных подглядываний, и он не мог знать наверняка, почему так.       Первый сын Наобито был разочарованием: склонность к магии была слабой, здоровье было слабым, характер был слабым. Наобито поставил на нём крест ещё до того, как родился второй. Он был лучше, усерднее, приятней на вид, похож на самого Наобито в детстве, но всё ещё не предмет для гордости. Потом появился Наоя, он был красив. Он был милым, приятным, пухленьким ребёнком, и с возрастом его черты лица становились всё более гладкими, приятными глазу, он был в общем смысле красив, но без изюминки. Он унаследовал технику Наобито, но не его характер, и он был такой избалованный — Наобито ведь стал главой семьи, Наое всё доставалось на блюдечке.       Он начал всерьёз тренироваться ни с чего, и Наобито потребовалось много времени, чтобы разглядеть. Вожделение Наобито словно тоже передалось Наое: он бродил вокруг Тоджи, ища повод встретиться взглядом, он одевался парадно, он был назойлив. Тоджи спокойно обходил его стороной, щёлкал по лбу, говорил ему отвалить. Но Наоя продолжал смотреть на него светящимися глазами, полными обожания, и в какой-то момент Наобито просто услышал это, проходя по коридору. Низкий голос уже взрослого мужчины Тоджи звучал насмешливо: «Разве так просят? Попробуй ещё раз…» И Наоя плаксиво, умоляюще отвечал: «Пожалуйста, Тоджи, пожалуйста, пожалуйста!» Наобито даже не знал, что Наоя умеет просить, и те звуки, которые издавал его рот, были унизительным хныканьем. Последующий влажный пошлый звук не оставил сомнений о том, чем они там занимаются. Наобито тяжело сглотнул и пошёл дальше, ему не хотелось задерживаться. Он был в смятении, потому что он был зол, но ещё его член снова был твёрдым, и, не смотря на абсурдную постыдность этого факта, Наобито понимал, что завидует Наое. Своему собственному мелкому сыну — что получил то, что Наобито так хотел. Конечно, Наобито не хотелось ползать у Тоджи в ногах и умолять, и тем не менее, Наоя касался этого тела, а Наобито так и не решился. Ему казалось диким гладить Тоджи и всаживать в него свой член с такой-то разницей в возрасте, но Тоджи, похоже, такое не смущало. Возможно, стоило раньше к нему подкатить, использовать авторитет. Возможно, стоило пресечь это сейчас, возможно, стоило занять место Наои. Конечно, Тоджи никогда не лебезил перед Наобито и не просил о внимании так, как делал это Наоя, но и Наобито не нужно было так много: если бы они оказались в компрометирующей ситуации, и Тоджи бросил на него ленивый взгляд, молчаливое согласие, Наобито бы ни за что не отказал.       Наобито ничего не предпринимал и догадывался, почему, ему сложно было это принять: всё дело было в том, что Наоя хотел ползать перед Тоджи на коленях и глотать его член, и молить о большем, а Наобито — хотелось поставить Тоджи на колени. Наказать грязный рот. Погладить животное. Но Тоджи уже был слишком взрослым для этого, он уже был слишком силён, ещё более своенравным, чем раньше, ещё более пренебрежительным. Откровенно говоря, заигрывать с ним было рискованно, и тем более когда Наоя так себя вёл. В то же время, на Наою ещё можно было воздействовать. Не то чтобы Наобито особенно верил в успех — он видел, как Наоя смотрит на Тоджи, слышал, как он с ним говорит, и это «пожалуйста» из его рта, которого больше нигде Наобито не слышал… И всё же досада была велика, и хотелось сделать хоть что-то, чтобы немного скинуть напряжение. Так что Наобито отлупил Наою и строго сказал ему больше не унижаться, а Наоя всхлипнул и не собирался отступать, это было очевидно. После Наобито видел их с Тоджи в саду, и те самые сильные пальцы, ковыряющие когда-то лоб Джиничи, легко касались щеки Наои, ерошили ему волосы. Улыбка со шрамом выглядела мягче. Наобито не мог понять, что конкретно тут не сходилось: может, у Тоджи просто нежные чувства к детям, может, это из-за того, что Наою впервые хорошенько отлупили, а у Тоджи такое было на регулярной основе. Когда Наобито застал их с Наоей неприличные звуки, Тоджи не звучал мягким, он звучал дерзко и игриво, а теперь вёл себя так. Что, в конце концов, было в Наое такого, чтобы заслужить благосклонность Тоджи?       Однажды Наобито подошёл к Тоджи. Тоджи вернулся с задания, его настрой был лёгким, это легко читалось, так и витало в воздухе: может, и не пострадаешь, если подойдёшь. Наобито поймал Тоджи на углу между бедной и достойной частью дома, это уже было неловко, и Наобито бросил единственное, что мог предъявить Тоджи:       — Нравится спать с моим сыном?       Тоджи оскалился и выглядел очень расслабленным, когда отвечал:       — Твой сын ничего не умеет, ничего о жизни не знает. Могло бы быть и лучше, скажем честно. Но подкупает ли его усердие? Пожалуй, да.       Наобито закипал, ему было обидно и зло, и кровь гналась по венам быстрее, и ком встал в горле. Тоджи точно чувствовал это, но словно не придавал этому значения.       — Больной ублюдок, — выплюнул Наобито. — Ему сколько лет, по-твоему, конечно, он ещё ничего не умеет! Он и не должен уметь такого!       — Да? Сколько было мне, когда твой член впервые на меня встал? Я уже точно не вспомню… А эти липкие взгляды… Думаешь, так хорошо скрываешься? Я тебя чую с другого конца дома, старый извращенец. Как тебе самому, нравится смотреть и слушать, как ебут твоего сына? Потому что у него аж сердце в пятки уходит от мысли, что ты знаешь. Я прошу его быть чуть погромче, чтобы все знали, чтобы все поговаривали, ну, как про меня. Мелкий избалованный засранец, так бесит, что у него всё есть, ему вообще не нужно стараться. Ты разбаловал его, и для чего? Чтобы я ему приставлял?       Тоджи выдержал паузу, и Наобито был так возмущён, так абсурдно полон гневом, что не мог ничего ответить, просто не мог.       — Если тебе интересно, я бы не переспал с тобой, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Знаешь, как обычно. Как с Джиничи. Ублюдок всегда думал, что лучше меня. Может, секрет Наои не в симпатичном личике, а в том, что он пресмыкается? Разве это не заводит, когда кто-то тебе поклоняется?       Снова повисла тишина, голова Наобито была пуста, он не понимал, откуда Тоджи знает все эти слова, которые точно бьют в цель и делают так больно. Точно не этого Наобито ждал от разговора. А Тоджи, подумав, продолжил.       — Опять же, если тебе интересно, я не собираюсь отказывать твоему мелкому избалованному сыну, пока он так просит. Меня увлекает мысль о том, как далеко он сможет зайти, чтобы заслужить моё скупое одобрение. И я не буду поддаваться — пусть старается.       Наобито сделал глупость — он набросился на Тоджи в глупой попытке коснуться его, завлечь в свою технику. Тоджи увернулся и отскочил назад, и, поправив сползшую ткань рукава, уточнил:       — Ты уверен, что хочешь драться со мной? Потому что я только насмерть дерусь.       Он был серьёзен. Наобито мог почувствовать мурашки, пробежавшие по спине, и всё равно он не был готов отступить. Он ведь, в конце концов, глава клана, он отец Наои, он представитель элиты элит в их семье, в то время как Тоджи как был, так и остался бездарной постыдной ошибкой клана. Эта мысль придала Наобито уверенности, и он усмехнулся.       — Для того, кто родился ущербным, ты много о себе думаешь.       Это как-то задело Тоджи. Он рассмеялся, долго смеялся, а потом просто прошёл мимо, отправился к ванной, в которой впервые Наобито поймал его прекрасное тело обнажённым. Он сказал шутливо и тихо, уже скрываясь за углом:       — Что я о себе думаю, не твоего ума дела, а вот что думает Нао…       «Нао» застряло в голове Наобито. Это мучило его. То, что Тоджи придумал так называть его глупого сына, наверняка, вводило его в заблуждение, эти мягкие касания, которые были только притворством, эти слова, которые Тоджи говорил… Наобито отчётливо видел, как Тоджи насмехается над Наоей, как он разобьёт ему сердце, как он унизит его. И когда Тоджи просто покинул дом, скупо приказав никогда больше к нему не приближаться, Наобито почувствовал облегчение. Наконец, его наваждение перестало бродить по дому, соблазняя складностью и недоступностью, и дразня. Наконец, тот, кто водил Наою за нос, пропал с глаз. Наоя рыдал, как никогда раньше, и звал Тоджи по имени ночами — Наобито чувствовал удовлетворение.