Summary: когда черные и зеленые пируют
———————
Шейра
———————
После того, как она двадцать раз заверила мать, что чувствует себя гораздо лучше, и ей всего-то было нужно прийти в себя с помощью прохладной воды – наследница Железного трона позволила Шейре присутствовать на ужине. Шейра думала, что ее мать воспользуется этим как поводом не разделять трапезу с Хайтауэрами, и, похоже, ей это почти удалось. Она уже давно не падала в обморок при виде крови, но кто мог винить ее в этом? Вид обезглавленного тела мог бы довести любого до припадка. Ее отчим не извинился за свой поступок, что она понимала, однако как только она смогла встать и переодеться в другое платье, которое не было пропитано потом, он поцеловал ее в волосы и попросил прощения за то, что не предупредил ее о том, что собирался сделать. Она не придала этому большого значения. Это было то, с чем она должна была сталкиваться всю свою жизнь. Как она могла надеяться на предупреждение каждый раз, когда проливалась чья-то кровь? Конечно, существовала проблема в том, что обезглавливание сильно отличалось, но она не стала вдаваться в подробности. Первое за восемь лет отсечение головы казалось хорошей статистикой. Конечно, было бы лучше, если бы их было ноль, но такова жизнь. Недавно обручённый при дворе, Джекейрис был самым галантным из всех и подал руку Бейле, дабы сопроводить ее на ужин. Эта пара всегда нравилась друг другу. Однажды у Шейры закралось подозрение, что ее брат был без ума от Бейлы, когда она приехала посетить Драконий Камень, и он не умолкал о ней в течение трех последующих недель. Шейра могла вздохнуть с облегчением, потому что это казалось взаимным. Бейла не могла перестать улыбаться. Хотя почему бы и нет? После Визериса, а затем Рейниры, Джейс сядет на Железный трон, сделав Бейлу королевой-консортом. Как она могла не быть в восторге? А так же Рейна и Люцерис. Люк станет следующим лордом Приливов, когда Корлис умрет, а с новостями о его серьезных увечьях это, казалось, произойдет скоро. Что означало бы, что Люцерис отправится в Дрифтмарк скорее раньше, чем позже, и Рейне нужно будет последовать за ним. Ее самая дорогая подруга. Ее сестра. Ее брат. Шейра почувствовала, как у нее начинает болеть сердце. Она думала, что, как старшая, она будет обручена первой. Что она уже была бы замужем. Но ей еще даже не сделали предложения. Шейра сморгнула слезы, наблюдая, как ее братья ведут себя как настоящие мужчины, какими их воспитала мать – честными, уважительными, обходительными и, прежде всего, добрыми сердцем и душой. Для двора увидеть, что она по-прежнему никому не обещана, в то время как ее братья и сестры уже обручились, было легким ударом. Это было больнее, чем видеть, как голова Веймонда отделяется от его челюсти. Однако это, конечно, было менее болезненно, чем наблюдать, как ее дедушка идет к трону, что, как она боялась, может оказаться одним из последних разов. В поддержку своей дочери. В поддержку его внуков. Однако эта боль и чувство отвержения не были взаимоисключающими, и она чувствовала, как они одновременно пронзают ее сердце. — Могу я сопроводить мою прелестную дочь на ужин, кишащий кучей ублюдков? — спросил Деймон, протягивая ей руку. Шейра фыркнула. — Ты должен сопровождать матушку. — Я должен, — он кивнул, — но она может постоять за себя сегодня вечером. А мой маленький дракончик, похоже, нет. Вздохнув, она взяла отчима за руку, и он соединил их вместе. — Кроме того, что ты видела, как этот ублюдок лишился головы, — Деймон наклонился ближе к ней, но продолжал смотреть вперед, пока они направлялись к главной лестнице, — что тебя печалит, Шейра? — Что меня печалит? Джекейрис и Бейла, похоже, довольны компанией друг друга. Люцерис на седьмом небе от счастья, ведь Рейна обещана ему. И скоро он сможет отправиться с ней в Дрифтмарк, чтобы учиться быть следующим лордом Приливов, — сказала она, наблюдая за затылками своих братьев, пока они болтали с сестрами, — кажется, все хорошо. — Значит, ты считаешь себя нежеланной. — Что? Нет, нет, отец, я просто... Деймон усмехнулся и похлопал Шейру по руке. — Из всех сегодняшних событий ты больше всего расстроена двумя брачными пактами, которые твоя мать заключила, чтобы спасти нас, — сказал он, — я бы сказал, что мой маленький дракон ревнует к своим братьям и сестрам. — Я не ревную! — возразила она. Но когда она встретилась с искрящимся взглядом отчима, то поспешно отвела глаза в сторону, ворча про себя, что несправедливо, что он так хорошо ее знает. «Ты – дочь своей матери», — всегда говорил он ей, — я просто... я просто удивляюсь, почему меня еще не... кхм... почему я до сих пор не обручена... — ее слова потонули в нерешительном молчании, поскольку ее уверенность быстро угасла. Деймон притянул ее ближе, прижимая ее голову к своему плечу, пока они поднимались по лестнице. — Моя дорогая, — вздохнул он, — это не из-за недостатка желания и попыток со стороны лордов и их сыновей. — Тогда почему? — тихо спросила она, боясь, что ее голос может сорваться. — Твоя мать скорее предпочла бы собственноручно поджечь Королевство, сидя на Сиракс, чем увидеть, как тебя увозят с Драконьего Камня, — он остановил их обоих и повернулся лицом к Шейре. Грубые руки ласкали ее щеки, а на лице Деймона была добрая улыбка, предназначенная только для его семьи, которую никто другой никогда не имел удовольствия видеть, — ты – ее первенец. Ее единственная дочь. Даруй ей немного благодати, пока она не будет готова увидеть, как ты наконец расправишь свои крылья, — его большие пальцы скользнули под ее мокрыми глазами, — хмм? Шейра кивнула. Ее отец смахнул одинокую слезу и похлопал ее по щеке, прежде чем снова повести за собой. Она полагала, что могла бы понять. Джекейрис был первым сыном Рейниры, да, но он останется на Драконьем Камне. Он всегда будет с ней. Бейла тоже. Люцерис будет всего в нескольких мгновениях полета на Дрифтмарке с Рейной. А Шейра? Что будет с ней? С ее стороны было бы глупо выходить замуж за Велариона, если бы таковые существовали. Она полагала, что ее могут заставить выйти замуж за Эймонда. Однако ни Шейра не хотела этого, ни ее мать не одобрила бы этот союз – черт возьми, она не сомневалась, что Эймонд возненавидел бы это больше, чем он ненавидел ее и ее братьев. Но кто еще остается, если не лорд из далекого королевства? Шейра будет вынуждена уехать далеко, дальше, чем когда-либо, и она не сможет так легко навещать дом без собственного дракона. Так что, да, возможно, она действительно понимала нерешительность матери в принятии предложений о ее руке. Однако это не уняло боль в ее сердце – не полностью. Стражники открыли дверь в королевскую трапезную, и их встретили свет свечей и тихая музыка. Ее братья и сводные сестры захихикали между собой, вызвав ее ласковую улыбку, и так бы и продолжалось, если бы не осознание того, что за столом сидят «зеленые». Алисента подняла глаза со своего места, сложив руки у рта, но не поприветствовала их. Лорд-десница, ее отец, сидел справа от нее с высоко поднятой головой, и на его самодовольном лице не было ни капли любви. Стояли и разговаривали друг с другом ее дяди – а между ними Хелейна, которая пристально смотрела на свою пустую тарелку. Шейра была не из тех, кто общается со своими дядями, но она скучала по Хелейне. Достаточно, чтобы за несколько мгновений до того, как Визерис присоединился к ним, она могла попытаться поздороваться. Спросить, как она поживает. Узнать, сохранилась ли у нее эта странная привычка говорить загадками. — Я хочу поздороваться с Хелейной, — сказала она Деймону, с улыбкой высвобождая руку. Его фиолетовые глаза метнулись поверх ее головы, несомненно, рассматривая двух принцев, которые стояли рядом со своей сестрой, и он медленно кивнул. — Держись подальше от Эйгона, — прошептал он, прежде чем занять свое место. Шейра резко вдохнула, собралась с духом, скрепя сердцем, и подошла к троице в надежде, что выглядит уверенно и спокойно. Однако она чувствовала себя дрожащей, словно осенний лист, когда дяди повернулись к ней лицом при ее приближении. Она поморщилась от запаха несвежего вина, исходящего от Эйгона, но не он заставил ее отпрянуть. Это был его младший брат. Более высокий, резкий и худой. Эймонд склонил голову набок, стиснув челюсть и поджав губы, словно само ее присутствие было для него оскорблением. — Дяди, — вежливо прошептала она. Ей пришлось опустить голову. Она не могла вынести пристального взгляда Эймонда. — Удивлен, что ты здесь, — хмыкнул Эйгон, облокотившись о спинку пустого стула. Она чувствовала, как его глаза блуждают по ее фигуре, разглядывая ее под платьем, словно ткани не существовало. Она заерзала на месте, желая прикрыть грудь. Просто руками. Или платком, если понадобится. Все, что угодно, лишь бы не чувствовать себя зажаренным поросенком на серебряном блюде, поданным Эйгону и только Эйгону, — однако я совсем не против, — хмыкнул он, — ты... выросла. — Да, — сказала она, — я слышала, что это часто является результатом взросления. — И слава богам за это, — пробормотал он себе под нос и, вероятно, только себе, но она его услышала. И ее глаз дернулся от этого комментария. Но она была здесь не для того, чтобы говорить о своем... детстве с Эйгоном. — Могу я? — спросила она, указывая на Хелейну. Эйгон поднял руки, сдаваясь, держа в одной из них почти пустой кубок с вином, из которого он снова отпил, искоса глядя на нее поверх золотой каемки. Шейра проглотила комок в горле, который образовался при его пристальном взгляде. Она чувствовала себя одним из жуков, которых собирала Хелейна. Однако Эймонд не двинулся с места, преграждая путь, который мог бы облегчить разговор с тетей. «Будь прокляты боги», — подумала она, пытаясь набраться смелости, чтобы попросить его подвинуться. Неужели он был настолько жесток, чтобы заставить ее просить снова, когда в первый раз у нее уже дрожали колени от волнения? Глупый вопрос. Конечно он будет. — Племянница. — Дядя, — пробормотала она. Шейра взглянула вверх сквозь ресницы, с ужасом осознав, что они больше не были одного роста. Только серебряные пряжки его кожаного жилета были на уровне ее глаз, что означало, что он действительно был намного выше ее, — могу я... — Тебе следует смотреть на людей, когда они говорят с тобой, племянница, — прошептал он, кожа его рубашки слегка поскрипывала, когда он наклонился ровно настолько, чтобы она могла его услышать, — неужели моя дорогая старшая сестра не научила тебя хорошим манерам? — его голос определенно изменился. Густой и бархатистый, ужасно гладкий и угрожающий, он слетал с его губ. Кожу Шейры покалывало, а волосы на затылке встали дыбом, как у лани, которая знает, что ее преследует волк. Вот что она чувствовала, стоя под его пристальным взглядом. Дрожь пробежала по ее спине от страха. — Pāsan īlē daor, — прошипела она, наконец наклонив голову настолько, чтобы посмотреть на него сквозь ресницы. Они, по крайней мере, служили некой преградой. И стоя так близко, она нуждалась в этом. Его шрам был гораздо ужаснее. Чувство вины и удовлетворения боролись в ее нутре, но она улыбнулась так мило, как только могла, — дядя, не мог бы ты, пожалуйста, подвинуться? Прошла целая вечность с тех пор, как я видела Хелейну, и мне бы очень хотелось поговорить с ней перед ужином. Усмешка исказила его длинное лицо, и Шейра подняла подбородок выше, уверенность медленно просачивалась в ее бешено колотящееся сердце. Она задела его за живое. Это было правильно, не так ли? Как будто, он думал, что имел преимущество, и, конечно, так оно и было, но возможно она сделала что-то, чтобы изменить это? Ожидал ли он, что она будет спорить с ним? Было ли это тем, чего он хотел? Если это так, он был бы сильно разочарован. Злость была не в ее характере, а вот доброта – да, и ее учили, что последнее убивает так же, как и первое. — Так что? — Хмм. Эймонд отступил в сторону, а его взгляд стал жестче, когда она проходила мимо него. Шейра продолжала улыбаться еще мгновение, пока не села на стул в углу стола рядом с Хелейной. Она глубоко выдохнула, и ее плечи опустились, но она не осмелилась посмотреть, продолжает ли Эймонд глядеть на нее. Ей хочется считать это победой. Что иногда она может постоять за себя, даже против таких мужчин, как ее дяди. Этого было достаточно, чтобы уголки ее губ приподнялись. Она посмотрела через стол, где сидел ее отчим. Он поднял свои белые брови, и она улыбнулась ему, гордость переполняла грудь от осознания того, что он видел, как она стоит на своем. Наверняка он был за нее горд? — Остерегайся зверя под досками, — шептала Хелейна, проводя пальцами по узорам своей пустой тарелки. Шейра вздохнула. Значит, Хелейна не слишком изменилась в своем душевном состоянии. Она наклонилась над столом, подперев щеку рукой. — Что это значит, Хелейна? — спросила она, с легкостью возвращаясь к старым привычкам. Хелейна на мгновение остановилась, бледные глаза метнулись к Шейре. В них мелькнуло узнавание, а затем она возобновила движения, но не раньше, чем взяла свободную руку Шейры и обвела ее. — Зверь... — прошептала она. Шейра, нахмурив брови, смотрела, как Хелейна заставляет ее рисовать... дракона? Дракон был зверем? — Ниже... доски... — каждое слово было начертано в виде чаши или, может быть, купола. Как куполообразное здание? Освободившись от зыбкой хватки Хелейны, Шейра наклонила голову и проследила форму самостоятельно. Купола... купола... купола... Что это за купола? — Драконья Яма? — спросила она через мгновение. — Драконы в Драконьей Яме? Хелейна сглотнула, ее взгляд беспорядочно метался между глазами Шейры, и это казалось достаточным подтверждением. Но зачем их остерегаться? Драконы были закованы в цепи, и ни один из них, насколько Шейра помнила исторические учения, никогда не сбегал. А Хелейна летала на Пламенной Мечте, которая жила в этом пещерообразном заточении. Может быть она что-то заметила, когда в последний раз была там? Может один из драконов был взволнован? Шейра хотела бы понять. Она хотела бы разобраться. Ради нее самой, чтобы ей не приходилось думать так напряженно, что она боялась, как бы сосуд в ее виске не лопнул. И ради Хелейны, чтобы ей не пришлось снова и снова повторять одно и то же предложение, которое никто не понимает. В детстве Шейра перебирала в уме пугающие изречения о жуках, огне, черных, зеленых и драконах, но так и не смогла понять, что имела в виду ее тетя. Даже сейчас, казалось, что с более острым умом она все еще не в состоянии понять этого. — У тебя уже есть дракон? — тихо спросила Хелейна. — Нет, — ответила Шейра. — Хм. Серый – саван в страданиях, зеленый и бронзовый – видение в ярости, — Хелейна, казалось, нахмурилась и покачала головой, оглядываясь на Шейру, — тогда чем же ты занимаешься на Драконьем Камне? Принцесса улыбнулась, снова проигнорировав странное замечание. Иногда это было проще чем слишком долго размышлять над тем, что Хелейна имела в виду. — Мы с Рейной часто отправляемся в один из городов и исследуем его. Иногда мы ходим в таверны или в торговые лавки – там есть прекрасный рынок и мастерская вышивки и ткачества. Если ты когда-нибудь прилетишь, мы возьмем тебя с собой? — Вышивка и ткачество? — Да! О, Хелейна, ты будешь в восторге! Там работает пожилая женщина. Люди считают ее странной, но мне она напоминает... ну, я полагаю, она просто добрая, а это все, о чем стоит заботиться. Так или иначе, иногда она пускает нас к себе пораньше и позволяет нам вышивать. Я даже научилась у нее пользоваться ткацким станком! — Я... я думаю, мне бы это понравилось... Шейра засияла. — Я так и знала! Ты можешь прилететь на Пламенной Мечте? Я уверена, раз путь не слишком долгий, тебе должно быть позволят посетить Драконий Камень? — Ну, — Хелейна взглянула на мать и деда, покусывая нижнюю губу, — я должна... я должна спросить... Она повернула голову и положила руку на стол ладонью вверх, и Шейра медленно потянулась к ней, ожидая, что Хелейна уберет ее. Но она этого не сделала. Она лишь смотрела, как Шейра взяла ее за руку и сжала. — У меня теперь трое детей. — Я слышала, — сказала Шейра, — как их зовут? — Ну, есть близнецы: Джейхейра и Джейхейрис. — Это ты выбрала имена? Губы Хелейны изогнулись в таинственной улыбке, и Шейра хихикнула. Когда раньше все игнорировали принцессу, им не посчастливилось увидеть ее в промежутках между ее видениями. Она была забавной, доброй и умной, и Шейра знала, что именно благодаря этим качествам им было так легко возобновить общение после стольких лет. — А третий? — Мейлор, — ответила Хелейна. Ее лицо быстро нахмурилось, — он капризен. — Мой младший брат, Визерис, тоже неспокоен. Он отказывается перестать плакать, пока я не обниму его и не спою ему пару песен. — Песен? Шейра кивнула. — Ты никогда не пела детям, когда они расстроены? Как ни странно, это творит чудеса. Я даже иногда пела Джоффри, когда он был маленьким, — она рассмеялась, возможно, над собой или над воспоминаниями, она не была уверена, — так вот, я не очень хорошо пою, но моим братьям, похоже, это все равно нравится. Хелейна сосредоточилась на их сцепленных руках и начала обводить углубления на ладони Шейры. — Ты научишь меня песне? — Конечно! — она выгибала губы в разные стороны, пытаясь вспомнить хорошую песню. Деймон был тем, кто научил ее петь. Именно он научил ее высокому валирийскому и всем песням, которые он знал на этом языке. — Есть одна, которая хорошо подействовала на Джоффри. Iā Zaldrīzes Ēdrugon. — Что означает... — Сон дракона, — прервал их бархатистый голос ее дяди. Шейра выпрямилась в присутствии Эймонда и была готова вскочить с места. Она почувствовала, как его руки обвились вокруг спинки ее стула, — ты настоящий маленький лингвист, не так ли, племянница? — Мои родители разговаривают на нашем родном языке каждый день, — выдавила она, отказываясь повернуться в кресле, чтобы посмотреть на него. Хелейна все еще держала ее за руку, — было бы глупо не выучить его, дядя. — Хм. Действительно, глупо... — его руки прошлись по стулу, и он с легкостью занял тот, что стоял рядом с ней, но она все еще не смотрела на него, — хотя твое произношение, — Шейра услышала ухмылку в его голосе, — iksis olvie... kostōba. Сильное. Шейра крепче сжала руку Хелейны. Она глубоко вдохнула. Потом выдохнула. Вдох. Выдох. Вдох и выдох, пока раздражение не перестало покалывать ее сердце. Она была выше этого. Выше, чем клюнуть на очевидную приманку. Она знала. Знала, что он ненавидит то, что она и ее братья были бастардами. Что ее брат лишил его глаза. И этот маленький укол, который только она могла понять по эту сторону стола, был тому доказательством. Но она не стала обижаться, как он того хотел. Резко вдохнув, Шейра повернулась на своем месте и снова улыбнулась Эймонду. — Se aōhon vestragon naejot mijegon, — она наклонила голову, позволив глазам на мгновение задержаться на кожаной повязке, прикрывающей его шрам, и задумалась над словом, которым можно было бы ответить на его колкость, — глубины. Хотя я уверена, что это не твоя вина, дядя. Учитывая отсутствие черного и красного цветов в этих залах, я удивляюсь, что ты вообще его знаешь, — она отпустила руку Хелейны и аккуратно сложила свои на коленях, изображая искреннее беспокойство, — ты хочешь уроков, дядя? Я уверена, что могла бы уделить тебе полдня, чтобы помочь... отточить твои навыки. — Это очень мило с твоей стороны, — пробормотала Хелейна. Она улыбнулась своей тете. — Это так, не правда ли? Рука Эймонда на столе сжалась до побеления костяшек, и Шейра лишь на мгновение опустила взгляд. Этого мгновения хватило, чтобы ее нервы вспыхнули и переменились от самодовольной победы к трепету и чему-то робкому, похожему на страх. Другая его рука покоилась на спинке ее стула, и она чувствовала себя загнанной в клетку. Как будто он был готов наброситься на нее и обхватить руками ее горло. Готовый сжимать, сжимать, сжимать до тех пор, пока больше не сможет, или, может быть, он снесет ее голову с плеч, после того когда это произойдет. Или сначала лопнут ее глаза? От этой мысли ее затошнило – а тошнота и нервозность никогда не были хорошими спутниками для такой девушки, как она. — Как мило, — сказал он ровно, его голос не выдавал подергивания руки, — что моя племянница выросла такой доброй и самоотверженной, да? Большая редкость в таком мире, как наш. Улыбка Шейры стала слабой и кривой. Он слегка наклонился вперед, один пронзительный глаз метался между ее глазами с такой злобой, что пурпур почти поглотил море его черного зрачка. — Скажи мне, — теперь он ухмылялся так, что по коже Шейры побежали мурашки, а страх сжимался в горле, грозя задушить ее, — как твоя нескончаемая доброта помогла тебе в поисках дракона? Ведь, если не считать твоей сестры, ты здесь единственный Таргариен, у которого его нет. — Мне он не нужен, дядя, — ответила она просто и правдиво. Она уже давно смирилась с тем, что яйцо так и не вылупится. В детстве она с удовольствием каталась на Сиракс вместе с матерью, но теперь от высоты ей становилось плохо на душе и в сердце. Она боялась, что, заявив права на дракона, обеспечит пустую трату времени для бедного существа. Он будет слишком долго находиться взаперти или без дела, — в отличие от тебя, я не настолько поглощена одобрением великого зверя, чтобы доказывать, что в моих жилах течет пламя и кровь. И я вполне довольна жизнью на земле или на корабле. Возможно, это кровь Веларионов во мне придает мне силу? Вполне удовлетворенная этим и одновременно крайне расстроенная тем, что ее разговор с Хелейной был испорчен, Шейра отходит. — Теперь я пойду и присоединюсь к своей семье... — Разве ты уже не с ней, племянница? — прервал ее Эймонд, и на его губах появилась кривая улыбка, когда он посмотрел на нее. — Боюсь, я могу... выделяться на этой стороне стола, дорогой дядя, — процедила она сквозь зубы, ее губы болезненно скривились, чтобы не нахмуриться, как ей хотелось. — Это так. Однако какой бы мы были семьей, если бы не сделали тебя желанной гостьей? Он испытывал ее терпение. Слишком настойчиво. Ей казалось, что она может взорваться от досады или наброситься с грубыми замечаниями, лишь бы заставить его замолчать. Но даже в случае ее самой пассивной грубости, он принимал это как должное и умудрялся повернуть ситуацию вспять, заставляя ее пытаться придумывать способы еще больше разозлить его, не выглядя при этом такой же коварной, как он. Эймонд был жесток в своих насмешках. Будучи детьми, она так часто видела, как он расстраивался из-за дружбы Эйгона, Джейса и Люка и подшучиваний над ним, что, возможно, думала, что он вырастет таким же добрым, как она. Лицемер, какого можно себе только представить. Прежде чем она успела возразить – или даже подумать – в комнату внесли ее дедушку. Ее сердце сжалось при виде того, как он обмяк в кресле, и ей очень хотелось оказаться рядом с ним, когда его усадили в центре стола между женой и дочерью. Золотая маска, надетая ранее, все еще скрывала половину его лица. Как же ему, должно быть, больно, сокрушалась она. Шейра воспользовалась возможностью уйти, но, задержавшись, поняла, что единственное свободное место было рядом с Эймондом. Нет. Нет, она не станет терпеть его дольше, чем придется. Однако стол был организован идеально. Напротив нее сидели Люцерис и Рейна. Справа от нее вдоль длинной стороны сидели Бейла, Джейс, Эйгон и Хелейна. Слева от Эймонда сидели Отто, Алисента, Визерис, Рейнира и Деймон. Может ли она привлечь внимание слуг и попросить помочь ей передвинуть кресло в угол между Бейлой и Рейной? Боги, да хоть между Джейсом и Эйгоном? Куда угодно, только не рядом с этим несчастным созданием, которое так испытывало ее терпение. Он тоже встал, как и все остальные, и Шейре не нравилось, что макушка ее головы доставала только до его плеч. — Присядь, племянница, — прошептал он ей на ухо. Он был так близко, что она чувствовала его дыхание, овевающее ее плоть, но одновременно с тем достаточно далеко, чтобы она не могла чувствовать жар его тела рядом со своим, — было бы невежливо откладывать ужин, и я уверен, что твое хрупкое сердце не вынесло бы мысли об этом. Шейра нехотя села, посылая родителям безмолвную мольбу о помощи. Но ее мать была слишком сосредоточена на Визерисе, и между ее бровями образовалось изогнутая линия, когда она положила руку на плечо отца. Рядом с Рейнирой Деймон поднял бровь, но сохранил невозмутимость. Его пальцы постукивали по столу – обещание, что он может встать так быстро, как ей нужно. Ей стало немного легче дышать, даже если его присутствие рядом с ней активно душило ее, просто существуя в ее пространстве, ведь она сидела сбоку от его видящего глаза. Часть ее хотела, чтобы это было не так. По крайней мере, тогда она не смогла бы чувствовать на себе его ненавидящий взгляд. Шейре хотелось уронить голову на руки, однако чувство приличия заставило ее выпрямить спину и сложить руки поверх черно-красных юбок. Если понадобится, она могла бы выдавить на губах улыбку, веселиться и праздновать со своей большой семьей. По крайней мере, Хелейна была рядом с ней. Это было бы легче. Она будет вести себя сдержанно, даже если Эймонд «Одноглазый» Таргариен заставлял ее извиваться, а кожу покрываться мурашками под его хмурым взглядом, который старил его на пять лет.———————
Эймонд
———————
Если когда-то Эймонд думал, что не может возненавидеть Шейру, то теперь он точно знал, что ошибался. Он хотел бы вернуться в прошлое и позволить принцессе-бастарду споткнуться, не позаботившись поднять ее деревянного дракона. Он жалел, что вообще взялся за то, чтобы починить чертову помеху своего последнего десятилетия. Черт побери, добрая? Что за гребаная шутка. Эймонд видел ее такой, какая она есть. Он увидел это ясно как день, стоило ему заговорить с ней. Она могла сколько угодно притворяться милой, улыбаясь своей розовощекой улыбкой и говоря добрые слова, но сидя рядом с ней... терпя ее язвительные выпады... то, как ей удавалось превратить доброту в жестокость... Эймонд не был так слеп, чтобы не разглядеть ее маску. Он подумал, что, возможно, она и впрямь не была похожа ни на свою мать, ни на своего истинного отца. Аномалия в доме Таргариенов. Ни искр, ни огня. И все же, так ехидно она показала себя такой же, как Рейнира. О, его мать непременно разглядела бы в этой лжепринцессе сходства с наследницей Железного трона. Высокомерие Рейниры передалось Шейре. Одурачивая всех восторгом и красотой, но скрывая язык гадюки за яркой улыбкой. Эймонд не сомневался, что девушка получала все, чего желала. Что она была избалована. Что она отбирала, отбирала, отбирала и никогда не отдавала, потому что это было не в ее характере. Получила имя, которое ей не принадлежало. Присвоила титул, которого у нее не должно было быть. Завоевала сердца и доверие людей, которые не заслужила. Милая Шейра, как ее называли в детстве. Да. Да, Эймонд был согласен, что она милая. Такая же сладкая, как гребаные Слезы Лиса. Эймонд усмехнулся, и когда мать призвала его к молитве, он молился не за Веймонда Велариона. Ему было наплевать на человека, который подписал свое собственное предсмертное желание. Нет, он молился Старице о том, как бы ему не задушить Шейру Стронг – она не была ни Таргариеном, ни Веларионом. Он молился Отцу о мудрости, чтобы увидеть правосудие, когда оно должно свершиться. К Матери он обратился с просьбой о милосердии за ненависть в своем сердце, за которую он непременно попросит прощения позже. Он поблагодарил Кузнеца за то, что тот верно направлял его руки при создании этой чертовой статуэтки, и попросил прощения. Скоро она больше не будет принадлежать ему. Это должно было случиться. Он больше не мог держать ее в руках, и знал, что Шейра отшвырнет такое прекрасное творение так же быстро, как он ей его подарил. Возможно, тогда он сможет оправдать свою ненависть. «Смотрите! — он мог бы крикнуть Семерым. — Посмотрите, как эта мерзавка плюет на меня! Посмотрите, как она плюет в лицо искуплению! В лицо извинениям! Разве я не должен забыть о раскаянии, когда сталкиваюсь с такой жестокостью?» И когда он взглянул на нее, то понял, что она лишь вежливо склонила голову, но не закрыла глаза. Она не молилась. На самом деле, она казалась почти... обеспокоенной покорной молитвой его матери. Неужели она не верила? Не верила в Семерых? Была ли она настолько порочна, что согрешила не только в обмане из-за своего рождения и поведения, но и в неверии? Поэтому, когда она расплакалась, услышав хриплые мольбы Визериса о любви между двумя сторонами его семьи, Эймонд счел эти слезы крокодильими. Как она могла расстраиваться? Как она могла оплакивать его? Это было позволено Эймонду, но не ей. Эймонду, который потерял отца еще до своего рождения, потому что он, его братья и сестра никогда не стали бы Рейнирой. Эймонду, чью мать выдали замуж слишком молодой и заставили нести непостижимое бремя, довели до безумия за то, что она заботилась о долге и чести. Эймонду, который так старался заслужить расположение отца, но не получил его, даже когда его глаз был искалечен. Но Шейра? Она могла плакать? Она могла скорбеть? После того, как она девять лет не видела своего деда, и даже не удосужилась навестить его? Как легко, должно быть, ей было позволить этим фальшивым слезам скатиться по ее веснушчатым щекам. Как легко, должно быть, ей было заявить о своей обиде и роли жертвы, точно так же, как она и ее братья-бастарды делали всю свою жизнь. Разум и сердце Эймонда разлагались, пока он ерзал в своем кресле, одна его рука сжалась в кулак на ноге, а другая грозила раскрошить горлышко кубка с вином. (В своей внутренней горечи он не замечал, что бедная Шейра почти рыдала от давления, которое, казалось, исходило от него, и от боли в груди, которую она испытывала при виде умирающего деда, так расстроенного ссорами их семьи. Ее сердце не могло справиться одновременно с горем и страхом за саму себя). Все подняли свои кубки в тосте, и после того, как благодарности Рейниры и Алисенты была выражены, а временное перемирие заключено, возможно, ужин наконец-то начнется. Конечно, Эймонд не мог доверять Эйгону, что тот не затеет какой-нибудь конфликт, о чем свидетельствовал Джекейрис, хлопнувший ладонями по столу и вставший как одержимый. А выражение отвращения на лице Бейлы Таргариен, похоже, стало ответом на вопрос, что привело в ярость сильного мальчика. Эйгон метнулся на свое место с только что наполненным бокалом, поднял брови, словно удивленный драматизмом Джейса, и взглянул на Эймонда. Заставив одноглазого Таргариена тоже подняться на ноги. В качестве предупреждения, напомнил он себе. Просто чтобы этот жалкий мальчишка не наделал и не наговорил глупостей, которые Эймонд не пропустил бы мимо ушей простому принцу. — Джейс, — раздался укоризненный шепот справа от него. (Если бы он взглянул на Шейру, то увидел бы, как она озабоченно вскинула брови и нахмурила милое личико, нервно сдвинувшись вправо на своем стуле. Подальше от Эймонда и еще ближе к Хелейне). Джекейрис встретил взгляд Эймонда и медленно потянулся за своим кубком для тоста. На его губах заиграла улыбка. Она была похожа на ту, что была у его сестры, но Эймонд мог сказать, что младший мальчик еще не обладал характерными чертами. Он выглядел так, словно только что съел лимон. — За принца Эйгона и... принца Эймонда, — вздохнул он, глядя на свою семью, — мы не виделись много лет, но у меня остались теплые воспоминания о нашем общем детстве. Глаз Эймонда дернулся. Действительно, воспоминания о совместном детстве. Одно из них, очевидно, навсегда запечатлелось на его лице. — И как мужчины, я надеюсь, мы все еще сможем стать друзьями и союзниками, — Джекейрис поднял свой кубок за них обоих, но Эймонд мог лишь наблюдать за ухмылкой младшего бастарда, — за крепкое здоровье вас и вашей семьи, дорогие дяди. В этот раз Эйгон повел себя лучше, чем мог бы Эймонд. — И вам того же, — сухо сказал он. Эймонд чувствовал на себе вопросительный взгляд матери. «Что ты делаешь? — спросила бы она прямо сейчас. — Пожалуйста, сядь. Не поднимай из-за нас шума». Он раздул ноздри, стиснул челюсть, прикусил язык и сел. Как раздражает. Как невыносимо. Неужели только ему одному показалось, что тост был произнесен с укором? Против него? Против его брата? Приятные воспоминания? Ха! Помнит ли этот бастард все те случаи, когда он смеялся над Эймондом? Помнил ли этот бастард все те случаи, когда он расхваливал своего гребаного дракона, словно был истинно рожденным? Да, конечно, он помнил. Он просто хотел досадить Эймонду. Опозорить его. Жестокими были эти сильные братья и сестра. — Боги милостивы, — с облегчением выдохнула Шейра рядом с ним, на краткий миг закрыв лицо руками. Внимание Эймонда на мгновение переключилось на нее. Она снова была бледна. Она выглядела больной, словно само ожидание того, что ее брат что-то сделает, было достаточно, чтобы ее стошнило. — Я бы хотела поднять тост за Бейлу и Рейну, — внезапно сказала Хелейна, — они скоро выйдут замуж. Все не так уж плохо. В основном он просто не обращает на тебя внимания, — Эймонд презирал брата за то, как он обращался с их сестрой, за мягкую грусть в ее голосе, — разве что иногда, когда он пьян. Смех. Деймон. Снова. Отто. И Хелейна, она тоже засмеялась. Но прежде чем сесть, она повернулась к Шейре, встретившись с темными глазами девушки. — И за Шейру! Я надеюсь, что тебе повезет выйти замуж за человека, который будет игнорировать тебя так же мало, как ты меня. Эймонд наблюдал, как девушка с болезненной улыбкой поднимает свой бокал. — Спасибо, Хелейна, — в ее голосе не было благодарности. Его сестра засияла и, сев за стол, чокнулась их кубками, невероятно довольная собой. При виде такой счастливой сестры Эймонд почувствовал, что его сердце немного смягчилось по отношению к Шейре. Не очень сильно. Ровно настолько, что его мысли о ее греховной жизни были остановлены и бессознательно спрятаны подальше. В другой раз, когда она снова заслужит его гнев. Заиграла музыка, и Джекейрис подошел к Хелейне, прося ее руки для танца. Она с радостью согласилась. Эймонд подумал, что отвисшая челюсть его брата стоила того, чтобы увидеть, как бастард танцует с Хелейной, которая была так рада. Больше, чем если бы она сидела со своим мужем. Что оставило Шейру без отдушины, а Эймонда – без его брата или сестры, которые ему нравились. — Ты не веришь в Семерых? — медленно спросил он на валирийском, делая глоток вина перед едой. Он мог быть добрым. Вежливым. Лучше, чем его гнев и презрение. Предостерегающего взгляда матери было достаточно, чтобы убедить его в этом. — Разве это имеет значение? — Это большой грех, если ты в них не веришь. — Грех перед кем? Высшим Септоном? Его богами? Старыми богами на севере? Богами за Узким морем? — она потягивала свое вино, и Эймонд повернулся, чтобы посмотреть на нее. Он всегда видел ее краем глаза, но полагал, что было бы вежливее встретиться с ней взглядом. Хотя бы для того, чтобы отвести от себя напряженный взгляд матери. Шейра разрезала ножом вареный овощ и положила его в рот. — А ты? — Семеро – истинная вера Вестероса, — возразил он. Хотя даже не был уверен, почему. Неужели ему действительно было так скучно, что он прибегал к подобным разговорам с ней? Шейра приподняла черную бровь, жуя. Медленно, заметил он. Ее горло дергалось, когда она глотала, мешая серебряному с рубинами ожерелью, которое плотно прилегало к ее шее. — И откуда ты это знаешь? Как он мог не знать? Он хмыкнул и объяснил, словно ребенку: — Боги отвечают на мои молитвы. Я читал и слышал истории об их чудесах, благословениях, гневе и правосудии... Шейра поднесла руку ко рту и фыркнула. — Прошу прощения, — пробормотала она на общем языке между сдавленными... Она смеялась над ним? Неужели она настолько потеряла веру, что смеялась ей в лицо? Настолько самонадеянна, что считала себя лучше его? Лучше богов? — Дядя, — она отпила еще вина, — у каждой веры есть свои боги и свои истории. Их обещания благословений и чудотворных деяний, и, конечно же, их предупреждения о грехах, — то, что она говорила, было богохульством, — но то, что у одной из вер больше последователей, более толстая книга поклонения или более величественные храмы, не делает ее более истинной, чем любая другая. Это просто означает, что люди обретают веру в то, где они не чувствуют себя одинокими. Что все, что они делают, имеет смысл и цель. А иногда, — она хмыкнула, — оправдывая совершенные ими ошибки. — И что же это за ошибки? — спросил он. Раздражение пробежало по его спине. Он не мог понять, как она так легкомысленно говорит о чем-то столь важном. О чем-то гораздо большем, чем он или она. Однако он полагал, что в этом есть смысл. Девушка, рожденная в тени греха, никогда не сможет понять свет богов. Глаза Шейры пробежались по его лицу. — Жестокость, — заявила она.———————
Шейра
———————
Она имела в виду его жестокость. Шейра не сомневалась, что ее дядя оправдывал свои действия той ночью при каждом удобном случае. Что он молился какому угодно богу и объяснял свои грехи, потому что так ему было легче. Потому что так он чувствовал свое превосходство. Потому что это помогало ему спать спокойнее. Но эта праведность текла в его крови. Хотя он выглядел как Таргариен, кровь его, вероятно, была такой же зеленой, как платье, которое носила его мать. Она не знала, почему он спросил. Что подтолкнуло его к этому... нейтральному разговору после того, как он так долго вел себя так, словно ему требовалось все его усилие воли, чтобы не перегрызть ей горло, превратив его в сплошное месиво и раздробленные кости. Так много раз она едва не вставала и не убегала из комнаты. Она готова была поклясться, что чувствовала, как от него волнами исходит злость. Она определенно чувствовала его взгляд, который прожигал дыры в ее черепе. Так как же она могла не рассмеяться, когда он спросил о религии? О чем-то таком чертовски обыденном! Он хочет поговорить о вере и грехе? Она не сомневалась, что это как-то связано с ней и что он хочет ее пристыдить, но говорить о богах? Она не была уверена, что именно облегчение, абсурд, удивление или, может быть, даже больше страха заставили ее фыркнуть. Возможно, все вместе. Единственным утешением было то, что он выглядел лишь немного менее склонным убить ее. Его взгляд оставался свирепым – она задавалась вопросом, был ли он таким постоянно – однако он смягчился настолько, что она могла спокойно смотреть на него. Он быстро нахмурился, но не ответил тем, что она ожидала. «Что-то, что-то, девчонка-бастард, что-то, что-то в ней было меньше от дракона, чем во мне, несмотря на то, что у нас обоих только один родитель Таргариен». Она была уверена, что именно так сейчас сформулированы его мысли. Это почти заставило ее снова рассмеяться. Шейра ухмыльнулась про себя, сделав еще один глоток вина. Оно было довольно хорошим. Вино было тем, чем она не часто баловалась, но, возможно, она бы попробовала, если бы оно было таким. Не слишком горькое, не слишком сладкое. Достаточно терпкости, чтобы сделать его насыщенным, но не густым по ее вкусу. Рядом с ней Эймонд незаинтересованно ковырялся в своей тарелке. Она взглянула на него. На самом деле его валирийский не был ужасен. Действительно, он был довольно хорош. Особенно его произношение. Но когда он оскорбил ее, как она могла не ответить ему взаимностью? Конечно, она не сказала ему, что понимает его валирийский почти так же хорошо, как обычный язык, и не призналась, что... почувствовала некоторое облегчение от того, что они могут говорить на нем. Джейс был хорош, но недостаточно для таких разговоров. Люк и Джоффри – еще меньше. Ее мать и отец говорили на нем слишком быстро, и она чувствовала себя скучной по сравнению с ними – неполноценной. Но с Эймондом... она могла чувствовать, что хотя бы знает, о чем говорит. Что она не лучше и не хуже его. Возможно, именно поэтому она немного расслабилась, несмотря на то, как он ее напугал. Или это было вино, которое она продолжала пить. — Ты читаешь? Шейра закатила глаза. — Нет, — ответила она с сарказмом, капающим с ее языка, — мои дорогие отец и мать отказались учить меня из-за моего пола. Я всего лишь неграмотная девочка, которой суждено никогда не знать ни историй, ни языка, кроме того, что мне рассказывают. Наклонив голову, она тихо спросила, — есть еще глупые вопросы? Мышцы на его челюсти дрогнули. — Ты знаешь, что я имел в виду. — Да? — Да. — Тогда, возможно, я глупая, — вздохнула она, — поясни свой вопрос, дядя. Если нужно, произнеси его по буквам. —Несносная ведьма, — пробормотал он, слишком резко ударяя ножом по куску приготовленного мяса. Шейра вздрогнула, и сердце ее забилось в панике, но она быстро выпила еще вина. (Он заметил ее испуг, и хотя он почувствовал удовлетворение от того, что вызвал такую реакцию, боги сочли нужным напомнить ему о той проклятой вине, которую он пытается скрыть. Он проткнул жареного кабана чуть мягче). — Что, — его губы сжались и искривились, как будто мысль о том, чтобы задать такой простой вопрос, была сродни запаху чего-то мерзкого, — ты любишь читать? Она пожала плечами. — Все, что я могу найти, чтобы не заснуть, — честно ответила она. Потянувшись к тарелке с фруктами, она сорвала несколько виноградин со стебля и положила одну в рот, — а ты? — История, — он уставился на ее рот. Неужели самого факта поедания винограда было достаточно, чтобы вызвать его презрение? Боги, могла ли она дышать, не разозлив его? — философия, — добавил он. — Истории? — А какие истории могут заинтересовать принца Таргариенов? — Любые хорошие, как и все остальные, — сказала она, закатывая глаза от того, как претенциозно он может говорить, — даже плохие могут приносить удовольствие. Еще одна виноградина в рот. Еще один горячий взгляд. Она решила просто дать ему чертову виноградину. — Что ты делаешь? — он уставился на ее протянутую руку так, словно она только что вонзила кинжал в его нутро. — Боги, может, ты просто возьмешь этот чертов виноград? Но он продолжал смотреть. — Надоедливый идиот, — шипела она так низко, что только она одна могла услышать. Ведь если бы он расслышал, то непременно отреагировал бы. Шейра надулась и бросила несколько виноградин на его тарелку, не желая больше смотреть на него. Как он может быть неблагодарным? Вот она, протягивает оливковую ветвь, поддерживает с ним разговор (о религии, как ни крути!), держит язык за зубами, как только может! И у него хватило наглости продолжать давить? Игнорировать ее доброту? Возможно... возможно, она бы его задушила! Нет. Нет, это звучит ужасно. Но она должна! Она должна, по крайней мере, отчитать его за то, что он сидит так чопорно, даже не поблагодарив Шейру за то, что дала ему виноград, который она так любезно выбрала из тарелки! Неужели так трудно не быть такой задницей, или это то, что он перенял от матери и деда, которые иногда с любопытством поглядывали на них, но в основном наблюдали за танцами Хелейны и Джейса. — Как по-валирийски, — Эймонд взял зеленый шарик со своей тарелки, слегка наклонился над столом, рассматривая плод, — виноград? — Averо. — Хм. Он положил виноградину в рот и вернулся к еде, их слабый разговор наконец-то закончился. Шейра наблюдала за ним какое-то мгновение. Всего лишь мгновение. В оранжевом свете свечей его лицо было очень красивым. Да, оно было с острыми углами и длинными краями, однако с его серебристыми волосами, убранными назад, и повязкой, натянутой вокруг головы, она решила, что это ему идет. Когда он не хмурился, его лицо даже смягчалось. Не сильно, но Шейра подумала, что он выглядит на свой возраст. Она решила, что он даже может показаться обаятельным – жаль, что она знала его характер, ведь он был прямо противоположным. Мелькнула мысль, что высокий воротник его черной туники особенно ему идет. Эймонд протянул руку за половинками апельсинов. Шейра прочистила горло и вернулась к приготовленным овощам и жареному мясу, с улыбкой наблюдая, как Хелейна и Джейс развлекаются, пока Эйгон сидит в одиночестве с вином. Бейла и Рейна хлопали в такт музыке, а Люк смеялся над этой парой. Ее дед, хотя это и причиняло ему боль, улыбался, и Шейра пообещала себе, что завтра почитает ему сказку. Она была уверена, что ему понравится. Ее мать и отчим держались за руки за столом и шептались друг с другом, хихикая, словно дети, делящиеся секретом. Даже Алисента и ее отец, казалось, наслаждались представлением, которое устроили Хелейна и Джейс, а Отто даже хлопал им. В груди Шейры раздался смешок, и она отложила вилку, чтобы посмотреть, как ее брат дарит Хелейне радость, чего ей явно не хватало в отношениях с мужем. Когда-то между ними было предложение о браке. Это была последняя попытка, говорила ей мать, но она помогла бы снять напряжение. Хотя Шейра любила Бейлу, она не могла не думать, что Хелейна и Джейс были бы прекрасной парой. Он был добрым и нежным, чего более чем достаточно для такой странной принцессы. Она могла только надеяться, что ее будущий супруг – кем бы он ни был – так нежно возьмет ее за руку и поведет танцевать под смех, улыбки и румяные щечки. Возможно, ее мать не согласится на предложения с политической выгодой, лишь бы удержать ее рядом с собой еще дольше, однако Шейра надеялась, что это означает, что она сможет выйти замуж по любви, когда придет время – какая прекрасная мечта. Она надеялась, что сможет влюбиться, как это делали девы в сказках. В рыцаря, который подарит ей цветок или два, или целую корону, который унесет ее в свой дом с поцелуями на щеках, который будет любить ее и только ее с того дня, как они дали клятву, и до последнего вздоха. Как это было бы прекрасно. На ее тарелку упал апельсин, и Шейра оторвалась от своих прекрасных грез. Пять очищенных апельсиновых долек лежали рядом с оставшимся виноградом. Шейра долго и пристально смотрела на них, а затем перевела взгляд на Эймонда. Он сосредоточенно чистил свою половинку апельсина, опираясь локтями на стол и держа фрукт близко к лицу, как будто его нужно было осмотреть. Она сглотнула и, прежде чем съесть фрукт, тихо сказала: — Kirimvose. — Хмм.———————
Эймонд
———————
В тот вечер, после того, как еда была съедена, а вино выпито – и свинья не была подана, после того, как подгорела на кухне, так удачно для снятия напряжённости в комнате – Эймонд уставился в потолок в своей постели, подбрасывая деревянную фигурку вверх и ловя ее. Подбрасывал. Ловил. Снова и снова, снова и снова, пока сон так жестоко ускользал от него. Он ненавидел Шейру, говорил он себе. Он ненавидел ее. Он ненавидел ее грехи. Он ненавидел ее пафос. Она была змеей, одетой в виноградную лозу, что вонзит свои клыки в тех, кто купится на сладость ее речей. Он ненавидел, как валирийский язык срывался с ее языка, словно это была самая естественная вещь в мире, словно она родилась, чтобы говорить на нем, словно он был создан для нее и только для нее. Он ненавидел, как темные волны волос обрамляли ее лицо в форме сердца, как в свете свечей прятались оттенки бордового, которые мог видеть только он, потому что сидел так близко к ней. Он ненавидел, как розовели ее щеки, когда она улыбалась, как веснушки на них казались даром света, потому что она была такой теплой рядом с ним, а таким может быть только тот, кого поцеловало солнце. Он ненавидел блеск в ее глазах, когда ей казалось, что она одержала над ним верх, как гордость поднимала ее подбородок, словно рука любовника, и как карие глаза в ее радужке казались больше похожими на расплавленный шоколад, чем на древо, как он когда-то думал. Он ненавидел то, какой милой она была – ее маска, вынужден был напомнить он себе. Он ненавидел ее. Он ненавидел Шейру. И он вторил себе это, вспоминая, как она презирала его богов, вспоминая, как его желудок скрутило от отвращения и тошноты при мысли о том, насколько она на самом деле лжива, пока он не смог больше подбрасывать этого проклятого дракона. Пока он не заснул. Пока ему не приснился смех, который снял напряжение в его груди. От которого сердце билось чуть медленнее, а шрам болел чуть меньше.