Консультант

— Не понимаю, чем ты недоволен, Вальтер? Ты ведь давно просил найти тебе нормальный проект — и вот, пожалуйста. Все как ты хотел. — Я очень доволен! Я чрезвычайно, невероятно, бесконечно благодарен тебе, Рейнхард! Но неужели кроме Мюллера больше некому тебя представлять? Сначала все эти споры, чтобы утвердить кастинг. Потом по согласованию локаций. Да он меня с ума сведет! А ведь мы еще и не начинали съемки! Рейнхард Гейдрих, исполнительный продюсер* будущего фильма, хмыкнул и прошелся туда-сюда по своему офису, заложив руки за спину. Затем он резко сел за свой стол и забарабанил пальцами, напряженно о чем-то размышляя. Вальтер тоже присел на диванчик рядом, притих и терпеливо ждал. И очень надеялся на благополучный исход их сегодняшней встречи. Нет, он действительно был благодарен Гейдриху, замолвившему за него слово перед большим боссом. После его поручительства Вальтера наконец утвердили режиссером на крупный интернациональный проект. Тут Гейдрих здорово ему помог. Они познакомились давно, когда Вальтер только-только переехал в Берлин и снимал квартирку на рабочей окраине, вместе с двумя такими же начинающими «творцами». Все с нуля. Родители наотрез отказались ему помогать, когда он бросил юридический факультет. Они считали все это глупостью, блажью. И что Вальтер передумает, "перебесится" и станет работать по нормальной, в их понимании, профессии. Но он был непреклонен: несмотря на то, что учеба в университете давалась ему легко и сулила в будущем хороший стабильный доход, он не хотел быть ни адвокатом, ни нотариусом. Как и когда-то в детстве, Вальтеру хотелось снимать фильмы. Это было то единственное, что действительно ему нравилось и чему хотелось посвятить себя целиком. Он бросил учебу в Бонне и переехал в Берлин. И понеслось… Режиссерская школа, какие-то первые сомнительные наработки, совершенно неинтересные акулам шоу-бизнеса. Беготня и тщетные звонки, письма во все мало-мальски значимые продюсерские компании. Каждый пфенниг на счету, скучные и тяжелые заработки не по профессии, чтобы концы с концами свести. Экономия на всем. И мечты, мечты… Поначалу Гейдрих был лишь очередным полезным знакомым — а куда же без них в шоу-бизнесе. Будь ты хоть семи пядей во лбу, но если ты пришел из ниоткуда, без папочки-мамочки — придется самому вертеться и нарабатывать связи. А это у Вальтера хорошо получалось. Он от природы был обаятельным и умел нравится людям. Гейдрих таскал его за собой на всякие вечеринки, презентации, знакомил с другими продюсерами и прочими нужными людьми. И дело пошло: Вальтер стал получать заказы на телефильмы, небольшие сериалы. Кое-что подкинул ему и сам Гейдрих. Он не торопился, внимательно наблюдал и оценивал его работу. Сейчас Вальтеру доверили, наконец, новый проект — широкоэкранный фильм про шпионов времен Второй Мировой. Это было замечательной возможностью, новым карьерным рывком. Мюллера же, назначенного сопродюсером** на этот же проект, Вальтер встречал и раньше, но лишь мельком. Тот сразу же невзлюбил протеже Гейдриха и даже не трудился скрывать свою неприязнь. То, что прежде всего, Гейдрих был деловым человеком, и он не стал бы рисковать своей репутацией и деньгами, если бы не верил, что Вальтер способен с этим справиться — для Мюллера был не аргумент. Он по-прежнему видел в Вальтере Шелленберге лишь красивого мальчика с хорошо подвешенным языком, умеющего нравиться другим и извлекать из этого выгоду. А его профессиональных качеств как будто не существовало и вовсе. Мюллер ничего не говорил ему прямо, был подчеркнуто вежлив, особенно последнее время. Но кривая улыбочка при каждой их встрече и очевидное «я тебя насквозь вижу, подстилка ты эдакая», прямо-таки читались в его взгляде. Да, для секса Вальтер предпочитал мужчин. Он рано это понял и никогда не делал из этого тайны. Переехав в Берлин, иногда появлялся на вечеринках со своими тогдашними бойфрендами. Но Вальтер также рано уяснил, что одно дело уметь понравиться и расположить к себе нужного человека, а другое — спать с ним за какие-то сомнительные бонусы в будущем. Это, по его мнению, было полным идиотизмом и недальновидностью. И ничем хорошим не заканчивалась, судя по некоторым примерам из его окружения. Вальтер никого не осуждал: у каждого свой подход к карьерному успеху. Все мы ищем лучшей жизни, нормальное человеческое стремление. Ханжой он никогда не был, но лично его такие методы не прельщали. В отношениях c Гейдрихом Вальтер всегда соблюдал разумную дистанцию. К счастью, тот и не принадлежал к тому типу мужчин, который его привлекал в сексуальном плане. И сам Гейдрих никак не интересовался Вальтером в этом смысле. Особенно они сблизились и стали друзьями, когда у Гейдриха случилась серьезная размолвка с женой. Лина тогда уехала в Штаты и грозилась развестись из-за его интрижки с секретаршей. А Гейдрих предавался меланхолии и много пил. Он часто захаживал к Вальтеру домой, потому что обнаружил в нем идеального собеседника. Вальтер умел не только поболтать на разные темы, но и выслушать. Просто выслушать и не давать при этом советов. В отличии от прочих друзей Гейдриха или его многочисленной родни. Однажды они здорово напились. Сидели рядом, смотрели какую-то комедию Вуди Аллена. И вдруг Гейдрих, всегда такой сдержанный, сколько бы он не выпил, отставил в сторону свой бокал и положил голову на плечо Вальтера. Вздохнул тяжело. А потом выдал: — Ах, Вальтер, иногда я жалею, что меня совсем не привлекают мужчины. Может, все бы тогда было проще… куда проще. Вальтер засмеялся, обнял его за плечи. — Не обольщайся, Рейнхард. С мужчинами тоже не всегда так просто. Уж поверь… В тот вечер он уложил Гейдриха на диване в гостиной, накрыл его пледом. А сам поторопился в свою спальню — от греха подальше. Больше эта тема ими никогда не затрагивалась. И слава богу. Хотя, конечно, слухи про них ходили всякие. Лина всегда смеялась над этими слухами и ревновала Гейдриха только к женщинам. И частенько жаловалась Вальтеру на мужа и ему иногда приходилось выступать посредником при их супружеских размолвках. В общем-то на мнение Мюллера Вальтеру было плевать. Иногда эта привычная, безусловная, многолетняя ненависть даже его забавляла, вносила какое-то разнообразие, держала в тонусе. Но не сейчас, когда Мюллера назначили сопродюсером** для его будущего фильма. И придется с ним часто иметь дело, решать рабочие вопросы. Вот уже битых полчаса Вальтер торчал в офисе Гейдриха и уламывал его поговорить с директором студии: снять Мюллера с проекта. Кто угодно, только не Мюллер! Наконец, Гейдрих потер виски, вздохнул — похоже, он не выспался и сейчас ему точно было не до проблем Вальтера. Или он вообще не считал это такой уж великой проблемой. Вальтер тоже вздохнул, проникновенно глядя Гейдриху в глаза. Грустно смотреть на собеседника — так, чтобы тот весь проникся его внутренней болью и никак не мог ему отказать — Вальтер хорошо умел. Когда ты младший ребенок в большой семье, этому и учиться-то особо не надо. Само приобретается на практике естественным путем и остается на всю жизнь. Полезный навык в шоу-бизнесе. Но вот беда: Гейдрих был давно с Вальтером знаком. Плюс психологией увлекался, ходил на всякие тренинги по бизнес-общению и приемам манипуляции собеседниками. Поэтому он только сильней нахмурился, но барабанить пальцами по столу прекратил. И наконец заговорил, резко и раздраженно: — Вот что… Я понимаю, что Мюллер - не самый приятный человек. И может быть редкостным занудой, когда дело касается бюджета и прочих организационных мелочей. Но тут уж ничего не попишешь: главный сам его утвердил. И не надо так на меня смотреть, Вальтер, я ничего не могу сделать! Не могу! Там все завязано на американцах, которые тоже инвестируют в проект. А они — связи Мюллера, а не мои. И главный это знает. В конце концов, ты можешь свести ваше общение к минимуму. Будь всегда занят и посылай ему ассистентов, не мне тебя учить… Вальтер вскочил с дивана: — Да я так и делаю! Но он все равно настаивает, что все вопросы он должен обсудить со мной. Лично! И отвлекает меня всякими мелочами. — Например? — Вчера он мне позвонил в 7 утра, чтобы сообщить, что резюме консультанта по сценам с русскими, видите ли, не внушает ему доверие. Потому что тот родился и вырос в Берлине. И вообще немец наполовину. Мол, нужен настоящий русский, чтобы хорошо помнил советскую эпоху и менталитет советских людей. А ничего, что это времена Второй Мировой и с тех пор менталитет десять раз мог измениться? У меня съемки через месяц стартуют, а команде больше нечем заняться, как искать кого-то нового, да еще и в России! — Ох уж этот старина Мюллер, неисправимый русофил… Дай ему волю — и в этом фильме вообще были бы только русские. И снимали бы в Москве, на Красной Площади. — Тебе смешно, Рейнхард, но он же специально это делает! Лишь бы испортить мне жизнь. Он меня не выносит! — Не преувеличивай! Он вообще мало кого выносит, такой уж он человек. Но знает свое дело. И, кстати, насчет консультанта — он прав. Вальтер аж задохнулся от возмущения. И с негодованием воззрился на Гейдриха. А тот спокойно продолжил свою мысль: — Ты ведь сам не хочешь избитых клише. В том числе и про русских. Так что все к лучшему. Лучше подстраховаться, дьявол же в мелочах. — Или в людях, которые к этим мелочам цепляются, — буркнул Вальтер, мрачно уставившись в пол. — Ладно, — примирительно сказал Гейдрих. — Так и быть, я сам найду тебе консультанта из России. А ты пока прогуляйся, проветри мозги. По-моему, у тебя просто мандраж перед началом съемок. И ты ищешь, куда бы спроецировать свои страхи, что ты не справишься. Это нормально. Но ты умница, Вальтер, ты справишься. Не давай этим бессознательным страхам взять над тобой верх. Я же тебе рекомендовал хорошего специалиста, сходил бы ты к нему и поговорил о том, что тебя беспокоит. Вальтер закатил глаза — ну конечно, сейчас Гейдрих ударится в свой любимый психоанализ — очень в тему. Теперь-то его точно не переспорить. Нужно признать свое поражение. Он проиграл, увы. Мюллер все-таки останется в проекте. Ну что ж, стоило хотя бы попытаться. Выйдя из здания продюсерской компании, Вальтер сразу же направился к Потсдамской площади. Пожалуй, да, ему надо прогуляться, отвлечься как-то… А то голова кругом идет. Сначала он шел, не глядя по сторонам и пиная листья и камушки под ногами. Как же долго он хотел, как мечтал получить что-то стоящее! Большой интернациональный проект, который бы помог ему, наконец, блеснуть своими наработанными навыками, способностями. Выйти на другой уровень. Быть замеченным серьезными кинокритиками, номинироваться на больших кинофестивалях. А не только дурацкие сериалы да телефильмы снимать. Разумеется, этот новый фильм – не дело всей жизни. Но, при правильном подходе, это привлечет к нему внимание других крупных продюсеров. Дружба дружбой, но хотелось бы совсем от Гейдриха не зависеть и иметь больше выбора в будущем. Какими бы расчудесными не были их отношения. Дело в том, что у Вальтера зрела другая задумка, другой фильм, сценарий к которому был написан им самим. Его любимое, сокровенное, то, с чем действительно хотелось поделиться с другими людьми. То, во что хотелось вложить не только знания и умения, но и собственную душу. Но Вальтер слишком хорошо знал, как устроен этот мир. Лезть сейчас к Гейдриху со своим оригинальным сценарием не имело смысла, как и к любому другому серьезному продюсеру. Нет, тут нужен другой подход, если он хочет привлечь инвестиции и однажды увидеть свое детище на большом экране. Сначала ему нужно снять этот фильм про шпионов и снять его хорошо. Получить международное признание. И двигаться дальше. Шпионская тема сейчас — отличная возможность заявить о себе, при наличии нормального финансирования и хорошей команды. А они сейчас были в его распоряжении. Речь в фильме шла о Красной Капелле — большой разведывательной антифашисткой сети в Европе времен Второй Мировой. Действие тоже происходило, в основном, в Европе. Но были в фильме и сцены с руководством русской разведки и какие-то воспоминания главных героев о прошлой жизни. Все это можно было снять в павильоне на студии или парке, в пригороде. Хотя Мюллер и тут умудрился выразить свое ценное мнение: было бы неплохо поснимать кое-что в Москве. Для лучшей аутентичности и понимания исторического контекста. В этом, правда, Вальтеру удалось его переспорить: основное действие все-таки происходит в Европе, а кое-какие локации они могут использовать и на берлинских улицах, и в других городах Германии. А после — Париж. На этом уже настоял сам Вальтер. Он обожал этот город и не мог отказать себе в удовольствии поснимать любимые, еще с юности запавшие в душу места. Ладно, возможно, Гейдрих прав. Все это пустяки, досадные мелочи. Просто мандраж, волнения перед новым фильмом. Нет смысла нервничать и изводить себя. Черт с ним, с Мюллером, переживет Вальтер его как-нибудь. В конце концов, он уже заметил некоторые слабости самого Мюллера и, при умелом подходе, можно будет выводить его из себя. Пусть лучше тот бесится и сам бегает, жалуется Гейдриху и главе компании. И выглядит перед ними дураком. А он, Вальтер, отныне больше и не заикнется Гейдриху о Мюллере. Пока что это — лучшая тактика. Мимо Вальтера прошли двое крепких плечистых парней. Студенты, наверное или туристы какие-нибудь. Они оживленно что-то обсуждали, махали руками, перебивая друг друга. И при этом смеялись. Слишком громко, по мнению Вальтера. В потоке славянской речи он уловил пару знакомых слов и понял, что разговаривают они на русском. Когда-то Вальтер учил этот язык в школе. Относился он к предмету довольно равнодушно — лишь бы экзамен итоговый сдать на приемлемый балл. Все-таки какой резкий язык, особенно интонации! Даже грубый. Будто с плеча рубят — никакого изящества. Разве можно сравнить это с французским или итальянским? Парни прошли, все также весело болтая о своем и не обращая на Вальтера никакого внимания. Тот же проводил их задумчивым взглядом. Да, Вальтер уж точно никогда не рвался снимать фильмы с русскими персонажами. Но раз речь идет о Второй Мировой — без них, увы, не обойтись… Главный персонаж в его будущем фильме — коварный немецкий шпион, внедренный в русскую разведсеть. Потом он оказывается двойным агентом и пытается их спасти от ареста гестапо. В чем ему наперебой помогают славные парни из МИ-6 на территории оккупированной Франции. Как ему верно сказал Гейдрих, русские сейчас очень ходовая тема. Но набором клише про злобствующих НКВДэшников уже никого не удивишь. Так пусть уж этот консультант разбирается, может и подкинет каких-то свежих идей. Чем черт не шутит… Вальтер ни разу не был в России и не особенно туда стремился. В отличии от Гейдриха, ездившего в Москву по делам и имевшего в России кое-какие связи. Гейдрих и его зазывал, да еще и зимой. Но Вальтер все время отнекивался. Эта страна ему всегда казалась далекой, непонятной, холодной. И, судя по новостям, опасной для жизни. Вполне оправдывала пословицу, как-то услышанную им от знакомого русского: бей своих, чтобы чужие боялись. «Не удивительно, что мы проиграли им войну. В этой глухомани кто угодно бы завяз. О чем только думали эти идиоты в Третьем Рейхе, когда полезли с ними бодаться?» В юности, конечно, Вальтер читал и русских классиков и смотрел кое-какие их фильмы. Но это было лишь обычное любопытство, не выходящее за рамки общеобразовательного. Без излишнего интереса к теме. Русские, попадавшиеся ему в Берлине или в заграничных поездках, казались шумными, иногда настырными, грубоватыми и лишенными какой-либо загадочности. Их становилось все больше и больше. Кажется, вся Россия намеревалась теперь переселиться в Европу, заполонить ее и захватить. И не надо никакой войны. Они были теперь повсюду и в Германии: не только в Берлине, но и на родине Вальтера, в Саарбрюккене, встречались переселенцы из России. А он же с детства привык слышать вокруг только немецкую или французскую речь. Поэтому французский всегда казался ему вторым родным языком, хотя и английский Вальтер тоже любил. Особенно британский английский. Что ж, если ты живешь в большом европейском мегаполисе, то каждый день приходится слушать вокруг себя речь на разных языках и встречать людей со всех уголков мира. Нравится тебе это или нет. Это было неотъемлемой, привычной частью его повседневной жизни, и Вальтер принимал это. Спокойно к этому относился. И если ему нужно снимать сцены с русскими персонажами — что ж, он сделает это. Наберется терпения, препарирует, изучит и воссоздаст их образ на экране. Как и полагается профессионалу. Но он вовсе не обязан их обожать.

***

Зима в этом году в Санкт-Петербурге выдалась снежная. Коммунальные службы с трудом справлялись с расчисткой городских улиц. Что уж говорить про пригороды с дачными поселками. Там и вовсе все замело — ни дорожки, ни тропинки. Всеволод Владимирович Владимиров с лопатой в руке каждое утро прокладывал себе путь к сараю с дровами. В доме был газовый котел с паровым отоплением, все удобства. Но он любил топить русскую печь. Было в этом что-то привычное, сакральное: запах дыма, смоляных щепок, треск дров, гудение печной трубы, когда вспыхивал и постепенно разгорался огонь. Это успокаивало, умиротворяло. Что-то нерушимое, над чем не властно ни время, ни люди… Когда-то они все вместе — отец, Сашенька, жена его и их маленький сын, тоже Саша — сидели здесь, в этой маленькой гостиной на даче. Если на веранде было холодно и дождь. Заходили соседи, друзья отца, их с Сашенькой друзья, дети. Было шумно, весело, сердечно. Иногда кто-то пел или читал стихи, иногда говорили все разом. Но даже говоря разом, все как будто слышали друг друга. И понимали с полуслова. Когда отца не стало, семья Владимировых продолжали приезжать на дачу. Но теперь уже не каждое лето. Сашеньке все больше хотелось на море, на юг. Грянула перестройка, потом девяностые… Привычная жизнь стремительно рушилась, менялась на глазах. Ленинград превратился в Санкт-Петербург. Стало модным ругать советскую эпоху, критиковать старшее поколение, подвергать сомнению прошлые идеалы. Стыдиться своего советского прошлого. Цензуры больше не существовало. Иногда Всеволоду казалось, что цензуру отменили не только для средств массовой информации и книг. Ее также отменили во всех сферах жизни. В том числе, и в человеческих отношениях: в любви, дружбе, в работе. Случилось то, о чем когда-то пели большевики: Весь мир насилья мы разрушим До основанья, а затем  Мы наш, мы новый мир построим, Кто был ничем — тот станет всем. Ну, если с разрушением старого мира получилось быстро и без затей, то новый строился долго и мучительно. Потому что у них, у этих самых, всячески критикуемых и презираемых большевиков, был какой-то план. Да, утопический. Да, обходящийся дорого стране и ее населению. Но план этот был. И худо-бедно реализовывался. Они к чему-то шли, имели какую-то цель. Новый же мир, девяностых годов, казалось, образовывался сам собой, не имел никаких четких границ или намеченных целей. Он был хаотичен, непредсказуем и начисто лишен каких-либо моральных правил, принципов. Это были джунгли, в которых выживали сильнейшие. Как бы ему не хватало отца, порой Всеволод был рад, что тот не дожил до перестройки. Не увидел во что превратилась их страна. Как-то внезапно стало важно, кто к какой национальности в ней принадлежит. Настолько важно, что опять пролились реки крови. Словом, люди вокруг как будто резко и одновременно сошли с ума. И безумию этому не было конца. Все рушилось. Все полыхало. Все осыпалось пеплом. Под лозунгами гласности и демократии. К счастью, времени на эти тягостные размышления у Всеволода не было — он работал. Но денег хватало ровно на то, чтобы оплатить самое необходимое. Семья потеряла все свои сбережения. Работать приходилось много: брать дополнительные часы в университете, писать статьи, править чужие, делать переводы. Он брался за любую работу. Сидел ночами, не поднимая головы. Историк и филолог по образованию, имевший ученую степень и преподававший в университете, он теперь оказался на грани выживания. Спасало хорошее знание немецкого и английского — спасибо отцу и его дипломатической работе за границей. Он всегда всячески вдохновлял Всеволода на изучение и совершенствование иностранных языков. И не только немецкого и английского. Когда ситуация с деньгами немного выправилась, Сашенька подала на развод. Всеволод умолял ее подумать, дать им второй шанс. Она плакала, молчала. Но оставалась непреклонной. И они развелись. Сашенька ушла. Сначала к своим родителям, а через год снова вышла замуж. За своего бывшего одноклассника, который основал свою компанию по туризму и неплохо преуспел на новом поприще. Как потом выяснилось, их роман начался еще три года назад. Первое время после развода Всеволод места себе не находил, был готов сделать что угодно, лишь бы снова им быть вместе, лишь бы Сашенька передумала и вернулась. Но прошлое уже умерло и воскресить его было невозможно. И понял это Всеволод, когда узнал правду: Сашенька начала встречаться с другим еще будучи в браке с ним и не заикаясь о разводе. И узнал он это от нее самой, когда в очередной раз пытался уговорить ее вернуться. Пожалуй, Всеволод мог бы простить ей измену. В то время много происходило страшного: мир рушился, люди сходили с ума. Да, мог бы. Но не эту долгую, ставшую обыденной ложь… Точка невозврата была пройдена. Сын остался со Всеволодом — Сашенька иногда навещала его. Всеволод держался с ней теперь вежливо-отстраненно. Они спокойно обсуждали какие-то вопросы, связанные с сыном. И на этом всё. Когда Саша поступил учиться и перешел на второй курс, Всеволод уволился из университета, оставил ему квартиру и переехал на дачу. Сын был серьезным, ответственным парнем, да и родители Сашеньки жили неподалеку, приглядывали за внуком. Сам же Всеволод появлялся теперь в городе все реже и реже. В основном, чтобы навестить сына. Того, конечно, на дачу было не заманить. Друзья, учеба, первая любовь… В гости к Всеволоду приезжали старые друзья: коллеги по прошлой работе в университете, бывшие однокурсники. Кто-то нашел себя в новой жизни: занялся бизнесом и дела шли неплохо. Кто-то жил скромно, даже бедно. И, пометавшись, возвращался к старой работе. А кто-то собирался переезжать за границу. Это уже не казалось такой невероятной авантюрой, с билетом в один конец, как в советские времена. Иногда друзья приезжали не одни, а с женами. И с какими-нибудь там подругами жены или незамужними родственницами, у которых «случайно» вечер оказался свободен. И вот, ради компании тоже решили приехать в гости. Пару раз усилия друзей увенчались успехом, и у Всеволода случилось два романа. Вот только продлились они не долго. Всегда чего-то не хватало, все казалось неживым, наигранным. Он был предупредительным, галантным, но как будто бы терпел эти отношения, позволял себя увлечь. Словно какая-то часть Всеволода продолжала жить в прошлом, то и дело возвращаясь к его семейной жизни с Сашенькой и сравнивая ее с этими женщинами. Как будто что-то умерло, застыло в нем. Он не чувствовал прежнего тепла, трепета и понимал: все это не его, не настоящее. Это угнетало, но и прошлое было уже не вернуть. Невозможно. В обоих случаях отношения прервались как-то сами собой. Без скандалов, без ссор, без взаимных упреков. Всеволод смирился. И настоятельно попросил друзей прекратить всякие попытки наладить его личную жизнь. Один так один. Все лучше, чем этот суррогат, эта фикция. Эта иллюзия "неодиночества". Он сейчас все больше занимался письменными переводами, в основном научных статьей и книг по истории. Собирал материал для собственной книги. И отказывался от предложений вернуться в университет. Никакой лишней суеты, никакого лишнего шума… И никаких разочарований тоже. Новый 2002 год Всеволод также отпраздновал в одиночестве. Не хотелось идти ни к семейным друзьям, ни навязываться сыну. Они встретились второго января днем, немного прогулялись вместе по Невскому, посидели в кафе. Саша, как всегда, торопился, прочитал сообщение на телефоне, поерзал, извинился. И убежал. У Всеволода мобильного телефона не было. Да и зачем? На даче был телефон и интернет, иногда подвисавший. Но этого вполне хватало для работы: получать тексты, статьи, пользоваться онлайн поиском и отсылать готовую работу заказчику. Сын и друзья подшучивали над Всеволодом, назвали его отшельником. Говорили, что тот живет в прошлом веке, захочешь его найти и не найдешь. На что он всегда отвечал с ироничной усмешкой: "Может, я и не хочу, чтобы меня находили. А прошлый век ведь не так давно закончился...". В тот февральский вечер он долго сидел над переводом статьи. Статья была сложная: много технических терминов, которые то и дело приходилось выискивать в справочниках или в интернете. Но хотелось закончить уже сегодня. Чтобы потом не возиться с проверкой ошибок и неточностей в последние дни перед сдачей. Раздался телефонный звонок. Всеволод вздрогнул. Не любил он эти поздние звонки; не случилось ли чего? Все ли в порядке у сына? Но звонил не Саша. Голос в телефоне был бодрый и веселый, хотя позабытый — голос его бывшего сокурсника по истфаку, Николая Демьяненко, давно перебравшегося в Москву и открывшего там свое агентство по кастингу. Иногда он подкидывал Всеволоду кое-какие переводы, но связывался с ним, в основном, по интернету. Звонил очень редко. — Всеволод, здорово! Столько лет — столько зим! Ну, готовься, будешь проставляться! Работу тебе вот хочу предложить. Всеволод не сразу нашелся с ответом. Сейчас дела его шли неплохо. Хватало заказов от постоянных клиентов. О чем он не преминул вежливо сообщить своему собеседнику. Но Николай только хохотнул в трубку, буркнул кому-то рядом «да оставь здесь, подпишу потом, не видишь, я разговариваю» и снова зачастил: — Старик, да ты не понимаешь! Это тебе не какие-то там переводы по сходной цене. Ты едешь в Берлин! Нужен срочно консультант на киностудию. Совместный интернациональный проект, американцы тоже вписались в финансирование. Контракт на три месяца, а потом, как знать, могут и продлить, по мере надобности. И ты даже не представляешь, сколько они предлагают за весь контракт. Не представляешь! Но ехать нужно уже через две недели. — Да как-то все неожиданно… У меня и загранпаспорт не оформлен, сто лет никуда не ездил… — это былa правда: последний раз Всеволод был заграницей очень и очень давно, еще до перестройки. Имея отца-дипломата и успев пожить в детстве и в Швейцарии и в Восточной Германии, с падением железного занавеса Всеволод не очень-то туда и рвался. В отличии от других своих знакомых. Да и в девяностых денег у них с Сашенькой не было на это, а потом развод. И вообще отпало желание куда-то ехать. И с тех пор не возникало. Сейчас Всеволод вспомнил о просроченном загранпаспорте почти с облегчением. Но Николая его отговорка нисколько не смутила: — Да брось! Это уж точно не проблема! Если у тебя старые отцовские связи не остались — я сам позвоню куда надо. И все сделаем по ускоренной процедуре. — Ну хорошо, допустим, это — не проблема. Только я ведь консультантом для художественных фильмов никогда на работал. Так, давал рекомендации нашим ребятам по документалке, сто лет назад. Там же своя специфика, не мешало бы подготовиться как следует, изучить материал… — Да какая там специфика! Фильм времен Второй Мировой, шпионская тема и боевик. Твоя тема! Никто там особо детали рассматривать не будет. Главное, делай умное лицо и иногда что-нибудь поправляй для вида. И будь на месте во время съемок. Делов-то… Я расписал тебя как крутого спеца, который просто нарасхват. Сослался на твои научные труды. Так что даже если ты им будешь иногда кивать — они уже будут довольны. И счастливы. Плюс у них сроки поджимают: в последний момент хватились, что консультант им нужен именно из России, а не местный русский немец. Что-то там не срослось. Они поговорили еще минут десять. Николай, похоже, собирался на какую-то встречу или на деловой ужин. Несмотря на поздний час. — Ну так что, дальше будешь отговариваться? Или мне подбирать кого-то другого, с ужасным немецким? Чтобы он нам там страну опозорил? — Хорошо, — сказал наконец Всеволод. Это было совершенно неожиданно, как снег на голову свалилось. Но казалось правильным. Он почувствовал знакомое, позабытое волнение, как уже бывало иногда, если приходилось делать что-то новое и непривычное. Да, это стоило усилий, вначале вызывало стресс. Но затем приносило и чувство глубокого удовлетворения. — Страну мы позорить не дадим! Я согласен! Только вышли копию контракта завтра, как только сможешь. А с загранпаспортом придется договариваться по срокам. — Ну, это само собой…