leur tendresse

— Ты хоть что-то можешь сделать или совсем криворукий, бестолочь? — Птица зло шипит на потупившего взгляд Тряпку и плотно обматывает его ладонь, украшенную глубоким порезом, бинтом. — Херакнуть себя ножом при готовке так, что почти зашивать пришлось. Спиздануть Серёже о моем позднем возвращении, из-за чего он сложил два и два и выел мозги убийством этой твари. Выпереться в магазин и по собственной глупости практически попасть под машину. Если бы я ещё не возвращался домой, то увидел на дороге твоё хрупкое тельце. У тебя талант нихуя не уметь, Тряпка, и попадать в передряги. Раздражение колюче кусает за загривок, аж перья дыбом встают, Птица сверлит взглядом начинающего реветь Тряпку и стискивает зубы. Обычно бы просто наворчал за подобные происшествия и щёлкнул по носу, как нашкодившего котёнка, однако взбешён до алой пелены перед глазами из-за претензий Разумовского. Мол хтонь своими действиями подвергает их опасности, хотя ничего подобного: всё было полностью под контролем. Птица не моргает, рыча от негодования и едва сдерживаясь, чтобы не отвесить Тряпке хлёсткую и унизительную пощечину, после которой веснушчатая щека загорелась бы кармином. Но нельзя. Деструктивные эмоции обвивают горло удавом под хруст ломающегося льдом по весне терпения, прогорклостью отдают под языком и скатываются в глотку ядовитым комом. Какой же идиот. — Я. Я хотел приготовить ужин, ты же наверняка голодный. — благие намерения до добра-таки не доводят. Головой Птица чужие мотивы и желание проявить хрупкую заботу, которой в Тряпочке пруд пруди, понимает, но эмоции взрываются Везувием и погребают Помпеи. — Не заметил, потому что… Уже понимал: ты злишься из-за ситуации с Серёжей и точно будешь ругаться. Вот задумался и не увидел автомобиль. Конечно, про ситуацию с рассказом о ночной вылазке ни слова, Птица потирает переносицу, убирает аптечку в шкаф и возвращается к сидящему на постели Тряпке. Вина считывается со всей его сгорбленной позы, — поникшая линия плеч, подрагивающие руки, — да в разводах от слёз на домашних штанах. Малыш действительно понимает, почему сейчас слышит не грубовато-ласковые слова, а одно шипение, от чего негодование теряет насыщенную терпкость. Наказание должно быть соизмеримо промахам и приводить к пониманию, почему так поступать не стоит, и у Птицы есть границы воздействия на Тряпку. Грубо, жёстко, на грани, но всё устраивает: друг другом они больны. — Тряп. — когти втянуты, тонкие пальцы цепляют острый подбородок в привычном жесте: Тряпка мгновенно слушается и поднимает глаза. Они кажутся глубоководными озёрами, так наполнены слезами и раскаянием, градус раздражение резко ухает вниз, переставая быть абсентом. Птица открывает рот, чтобы продолжить и более спокойно донести свои мысли, как малыш перебивает его, начиная сбивчиво тараторить и срываясь на всхлипы, пробуждающие желание сразу притянуть его, такого непутёвого и любимого, к себе и обнять: — Прости, пожалуйста, мне хотелось быть тебе полезным. А наворотил дров. И Серёженьке правда случайно сказал, прости, родной. Меня это очень-очень волнует, за тебя переживаю, вот и сказал. Мне жаль, любовь моя. Желания исполняются: Птица запускает пальцы в волосы на чужом затылке и мягко притягивает к себе, накручивая пряди на фаланги. Тряпка тут же обнимает, стискивая перья на пояснице, — тактильный маньяк, — его дрожащее дыхание пробирает до самой кожи, согревая и пуская мурашки. Хтонь успокаивающе воркует, разбирая запутавшиеся локоны чернилами ладоней, любит же, насколько может своей истерзанной душой. — Всё, тш. Будешь впредь лучше следить за своим языком, чтобы ничего не спиздануть. Ты испугался, что я уйду? — самый главный страх Тряпки невозможно не знать. И глухое «да», сказанное куда-то в живот, в очередной раз это подтверждает, пусть хтонью было дано обещание никогда не оставлять свой свет уже лет пять назад. — Малыш, мы с тобой повязаны по собственному желанию, и никогда я тебя не оставлю. Да, могу злиться и рычать, но моё раздражение не уменьшает отношения к тебе. Ляжешь на спину, мой драгоценный? Птица словами извиняться не умеет, сухой факт. Какой в них смысл, если можно сделать что-то для Тряпочки, а дела показывают больше? Никакого, как считает Птица, и его чудо полагает то же самое. Хтонь усаживается на бёдра опустившегося на постель Тряпки и склоняется, притираясь кончиком носа к чужому в нежном жесте. Тут же узкие ладони, которые нравится целовать, очерчивают изгибы крыльев под расслабленное дыхание, вызывая приятное тянущее ощущение. Птица раскатисто поуркивает, топорща перья от удовольствия, и подставляется под нежные касания, зеркаля улыбку малыша. Извиняется тактильностью не впервые, однако сегодня припасён ещё туз в рукаве. Поцелуй — желание и нужда. Жадность, ленивая и чувственная, считывается со всех движений: Птица обводит языком кромки зубов, оттягивает нижнюю губу Тряпки клыками, не повреждая кожу, и отстраняется. Щёки уже покрываются розоватой горячкой, хтонь слизывает с них солёные следы обиды и трётся носом под подбородком, откровенно ластясь, настоящая редкость. Малыш момент ловит, гладя по макушке, — тепло, — и перья приглаживает, умудряясь поцеловать куда-то в висок. Нечастые моменты настолько открытой по меркам хтони тактильности особы ценны для двоих, и сейчас Птица полностью отпускает себя. — Мой самый восхитительный, Тряпочка. — сухие губы выцеловывают шею, ключицы в вырезе оверсайз футболки, невидимые следы полнятся алчностью и нежностью. — Ты ласковый котёночек, которого хочется спрятать от мира и всего зацеловать. — Птичка. — голос Тряпки срывается на всхлип, только Птица понимает, что это от клубящейся в новых рассеянных поцелуях в щёки нежности. Хтонь неторопливо ведёт языком по точеному кадыку, поцелуями прослеживает линию челюсти и рокочет от поглаживаний по волосам и раскрытому крылу, почти ложась на малыша и прижимаясь ближе. — Хочу тебя. Тряпка олицетворяет чувствительность и отзывчивость на каждое касание, Птица вовсе не удивлён, стаскивая поверхностный поцелуй и дразняще толкаясь бёдрами. Одежду снимает с малыша сразу, чтобы прижаться угольными перьями к молочной коже с пурпуром и желтизной следов, и лижет сосок под нарастающую громкость стонов и давление ладони на макушку, сладострастно. Языком — по второму соску и выше, приникая уже губами к изгибу между плечом и шее, возбуждение вспыхивает чиркнувшей спичкой. Мягкость. Плавкость. Нежность. Птица хочет дать Тряпочке всё это, отойдя от обоюдно любимой грубости в сексе, открытие предпочтений малыша в своё время удивило. Конечно, было и с кружащей голову даже ему нежностью, однако все равно недостаточно ласково, как тянет залюбить в моменте. Смазка находится под подушкой, куда кинули её вчера, щёлкает крышка, и ванильная сладость тает в воздухе, добавляя ноту романтики. У Тряпки счастье искрится в глазах более светлыми вкраплениями василька на лазури, и дыхание спирает от такого великолепия. А малыш утягивает в поцелуй сам, скользя пальцами по коротким пёрышкам на загривке, Птица даёт вести, двигая бёдрами и растирая влагу предэякулята между членами. Губы разрываются под эхо раздосадованного стона Тряпочки, и хтонь с беззлобным смешком дарит своему сокровищу новый поцелуй, мурлыча от щекочущий нервы ласки. — Разведи-ка ноги шире, Тряпочка. — тот, кажется, уже немного не тут, но слабо угукает и выполняет просьбу, идеальное послушание. Прелестный. Птица выдавливает смазку на пальцы, тщательно распределяя прозрачную вязкость между ними, и улыбается, слыша нетерпеливое хныканье Тряпки. Жадный до его, хтони, внимания, что взаимно. — Какой послушный малыш. Мой мальчик. Тряпку, обожающего поощрения в таком виде, пробирает до сдавленного всхлипа, Птица приникает губами к шее и ключицам, проталкивая палец внутрь под тонкий чужой стон. Двигается неспешно, оглаживая стенки и надавливая подушечкой на простату, прижимается ближе, когда Тряпочка обнимает за шею и всхлипывает, тычась носом в кадык. Каждый звук — скачок пульса, большее желание понежить и заняться любовью, когда не просто тело к телу, а душа к душе. — Ещё. — гласные стекают в стоны, льющиеся растопленным мёдом, от чего вожделение жжёт пах. Птица добавляет палец, толкаясь мягко и намеренно медленно, с улыбкой морщится от неожиданной россыпи поцелуев на лице. Крылья трепещут, грудная клетка хаотично вздымается, тело напряжено от предвкушения и непривычного обилия хрупкой нежности, будто ту можно потрогать. Хотя почему будто? Нежность в поглаживающих загривок пальцах Тряпочки. Нежность в оседающем на шее поцелуе. Нежность в трепетно то расходящихся внутри, то массирующих простату пальцах. Птица понимает, что достаточно, уже интуитивно и вытаскивает пальцы, сразу надавливая этой ладонью на тазобедренную косточку Тряпки и размазывая лубрикант по члену. Малыш сам подаётся ближе, скользя руками по лопаткам, позвоночнику, загривку, и влюблённо смотрит на него, от чего пионы один за другим распускаются на месте сердца, заполняя всё чувственной мягкостью. Поцелуй. Ещё. И ещё. Три фантомных следа на губах. Бёдра двигаются вперёд плавно под прелый выдох, Птица неторопливо входит на всю длину, проводя языком по бьющейся венке, и ловит её бешеный пульс вместе с растеряно–сладким полустоном малыша. Толкается медленно, сыто ухмыляясь от сдавивших бока коленей, и снова глубоко целует Тряпочку, скользя языком по самому нёбу и игриво прикусывая за нижнюю губу, от вязкого всхлипа в ответ дыхание скатывается до быстрого бега, несмотря на неторопливый темп. — Я тебя люблю. — шёпот Тряпки едва-едва стелется. Не было ни разу, когда признание в так-то очевидных чувствах падало между ними во время секса, обычно после, когда пытались выровнять дыхание и сплетались в клубок. Разнеженный и незнакомо открытый даже для себя Птица замирает, глядя малышу в глаза, секунду, две, три, и срывается. Срывается в парадоксально нежный и присваивающий поцелуй, начиная снова двигаться в том же темпе и попадая по простате, Тряпочка цепляется всё отчаяннее и ощутимо гнётся в пояснице, будто пытаясь срастись в единый организм. И «люблю» хтонь произносит, нет, выдыхает, практически дотрагиваясь губами до уха, чтобы это было только для них с его светом. Его всем. Его звездой. Толчок, поцелуй, комплимент, толчок, комплимент, — уже не понять, кто двигает бёдрами навстречу другому, целует до ломоты рёбрах, прижимается ближе до полного слияния под шаткое дыхание и стоны. Птица любит всем собой, — этого в нём много, — и не отрывается от Тряпочки телом, губами, языком ни на секунду, пока малыш по-своему зеркалит эти жесты и откровенно плавится под ним, поскуливая и сжимая коленями бока всё сильнее. И ладонь обхватывает член, начиная активно ласкать его, чтобы дать ещё больше разбивающего наслаждения. Романтичный момент. Чувственная прелюдия. Кристальная искренность. Все ощущения неотделимы друг от друга, складываясь мозаикой истинного блаженства и предчувствуя приближающийся оргазм намёком на дрожь по шире раскинувшимся крыльям. Птица прикусывает тонкую шею, оставляя единственную и значимую метку на Тряпочке за сегодня, и кончает с глухим, протяжным стоном, не переставая двигать ладонью по чужому члену и наслаждаясь звонкими всхлипами вперемешку с густым хныканьем. Сперма — белёсые подтёки на черноте ладони после того, как малыш скулит особенно громко и мелко-мелко дрожит, хтонь по-кошачьи трётся макушкой под чужим подбородком и слезает, сразу прижимаясь к боку. Показывает свою близость, давая прийти в себя, и пока собирает Тряпкино удовольствие с пальцев языком, слово брезгливость в лексиконе отсутствует, если что-то касается их двоих. — Такие извинения нравятся мне намного больше слов. — тяжёлый вдох, и малыш перебирается к нему на грудь и прячет нос в перьях, Птица посмеивается, обнимая своё чудо, и прочёсывает немного спутанные охрово–медные пряди. И ведь это любовь, бывшая когда-то странным словом, подарила ему вторую пару крыльев, куда дороже настоящих: Тряпочку. Того, кто стал для хтони миром.