Об ангелах

О таких, как Зои Данкан, говорят «причудливые», «не от мира сего», а порой — «сумасшедшие». Хотя последнее шестикурсница Когтеврана слышала лившимся и отбивающимся от стен замка шепотом едва ли не каждый день. По правде, она действительно была не такой как все: слишком добра, слишком наивна, слишком мила. Для того времени, когда маггловская война изредка, но соприкасалась с волшебным миром, солнечный свет, отливающий лучами от кончиков пальцев, носа, глаз, шеи, волос… Для того времени, когда смерть стояла за спинами магглов и волшебников, когда матеря во снах слышали стоны и крики собственных детей, Зои была слишком лучезарна. Мир, построенный на страхах и ненависти, не мог выдержать натиска одного единственного человечка, чей смех беспрепятственно проникал в стены их сморщенных, засохших душ. Она слышала всё, знала всё, что о ней говорили, но продолжала ходить по старинным коридорам школы, прижимая к груди новую книгу, которую нашла и выменяла у какой-то старушки на помощь по хозяйству тем летом или… своровала. Зои этого стеснялась, стыдилась, но тяга погрузиться в мир, волшебно созданный не палочкой, а обычным пером, была слишком велика. Тяга уйти от жестокой реальности, где все глядели на тебя, словно на ничтожество и самое отвратительное существо, была велика… Конечно Том Риддл, полукровка, такой же сирота, как и Зои, знал о ней; воспитанный тем же миром, он знал и о его правилах и о путях, которыми идёт любая сирота для собственного спокойствия и счастья. Данкан избрала путь редкой воровки, стыдящейся своих действий — и Том был рад, невероятно, до боли в сердце рад, когда одним летним днем, проходя мимо какой-то разрушенной улочки в Лондоне, увидел растерянное и смущенное лицо девчонки. Она стыдливо прятали под полами тонкого, но огромного для неё плаща книгу и озиралась по сторонам. Когда из-за угла выбежал разъяренный владелец книжного магазинчика неподалеку, парень молниеносно понял, упиваясь не комфортным видом Данкан. Но промолчал, как и в случае обратном промолчала бы она — сиротская солидарность как ни как, да и душонка и той слишком добра, чтобы подставлять. Потому, да, конечно, Том Риддл знал о ней. Рад бы не знать, но знал. Благо, были они в разных приютах. В противном случае, жизнь голодной, несчастной собачки на промозглых улицах Лондона показалась бы ей сказкой. Парня бесила эта глупая девчонка. Обычная, посредственная. По его личному мнению, непримечательная однако улыбка её была ярче солнца. Такая же сирота, как и он сам; без родителей, любви, заботы и тепла, она выросла доброй и чуткой, помогая первокурсникам, спасая прилетевшую бабочку от рук хулиганов из Хаффлпаффа и защищая эльфов, в разговоре названных «уродами». От того и такая мерзкая для Реддла. Тому не было дело до этой девочки. Или было?.. Никто, кроме Тома на это ответить не мог, но он остервенело отрицал всё положительное и отрицательное к девчонке, подобно животному, уже попавшему в капкан, но рвущего кожу и мышцы до кости, только бы выбраться из заточения. Случилось это после того, как он пытался в Лесу выловить любое попавшееся на пути волшебное существо и испробовать на нём только что открывшуюся для себя Тёмную Магию. Ходил в Запретный Лес, нисколько не прячась, показушно медленно, не торопясь, протаптывая до невозможности протоптанные дорожки, словно издеваясь над Дамблдором. К великому удивлению, мальчишке всегда поразительно везло, отчего за весь курс он не был пойман и наказан. Но старик, в этом не было сомнений, догадывался, имея глаза как у орла и прилипчивость мокрой грязи к ботинкам. Он едва стал на узкую вытоптанную дорожку в замок из Леса, когда увидел её — надоедливую букашку, с которой до того он даже разговора не имел. Обладая видом причудливого животного, девчонка сидела на корточках, прижимая одну руку к земле, с закрытыми глазами, словно вслушиваясь. Она не обернулась, когда Том специально топнул ногой, намереваясь напугать. Тогда ещё первокурсник, совсем мальчишка, он фыркнул на такое пренебрежительное отношение, схватил валявшийся поблизости тонкий маленький камушек и бросил в голову девчонке. Она охнула, схватилась за затылок и обернулась. Тогда-то Том её и возненавидел, но безвольно, совсем не сопротивляясь, запоминая картинку: взгляд девочки, да такой щенячий, словно в неё не камень бросили, а сделали что похуже, надутые пухлые губы и нахмуренные от негодования брови. Впервые отчего то сердце, чёрствое, словно хлеб, который давали ему в приюте, отыграло барабаном бит, да такой сильный, что едва не выбило воздух из лёгких. Том разозлился, сжал кулаки, но попытался выглядеть достойно — нечего из-за какой-то девчонки терять вид. — Чего ты тут сидишь? — спросил мальчик. — С ангелами разговариваю. — девочка, помедлив с ответом, встала и опустила руку с затылка. С облегчением Том подметил, что ужасные кривлянья, подобные статуям мучеников в церквях, исчезли, уступая место детскому любопытству. — С «ангелами»? — С землёй, травой. — ответила она просто, словно имела этот разговор не раз. Что ж, Том был бы очень удивлен, окажись это ошибочной мысль. — Глупости какие. — нахмурился Том. — А вот и нет. — снова эмоции заиграли на лице у девчонки, и она гневно воскликнула, сжимая кулачки. — Они умеют говорить. Они сказали, что ты искал что-то в Лесу! Что-то очень невинное, чтобы это невинное стало испорчено твоим гневом. Том опешил, отступил на шаг, скользя туфлями о мокрую траву, едва не падая. Ужас на мгновение, всего на мгновение\, сковал его тело, но этого было достаточно, чтобы ненависть, словно с детства скормившая мальчишку, выплеснулась и разлилась рекой. В тот же миг, за ненавистью, что прятала за своим могуществом и необузданностью простой человеческий страх, создалась, обвилась цепями вокруг мысль: Дамблдор был не единственным, кто знал, что душа его была гнила с рождения. Она, эта гниль, была второй его кормилицей. Быть может, каждый младенец чист, как омытая белая наволочка. Быть может, лишь наши поступки создают из нас злодеев, но для Тома никогда не было этого момента «до». Он не помнил его, потому решил, идя против своей природы ученого-рационалиста подкреплять все опытом и фактами, что единственное и необъяснимое в его жизни было, останется и будет эта черная, поглощающая все тухлая чернота, которая была с ним всегда. Она здесь… Она всегда была рядом, когда все стояли около, но повернутые спиной. Когда все, кривя душонкой, обманывая самих себя, собирались в ненужные группы сильнейших, дабы отобрать нечто ценное у слабых. Он рос, подаваясь ей, этой тьме, лишь из-за невозможности найти другой выход, подобно бедному студенту-калеке, подсевшему на прописанные врачом лекарства… Он не назовет ненависть и тьму своими матерями, но нечто сблизившее их, будто щенка с матерью, было. Этого нельзя отнять и уничтожить. Он моргнул — и на лице появилась хищная улыбка, оскал, которого у детей, у бедных, милых, невинных крошек, быть не должно. Глаза девочки расширились от страха, а рот приоткрылся. Она его боялась, конечно же боялась, ведь её «ангелы» ясно дали понять, что Том легко обидит, искалечит. Она мгновение глядела на него, а он на неё, словно ожидая, кто сделает первый шаг. Подул ветер. Такой лёгкий, словно прикосновение пера. Том прекрасно знал это чувство: он проделывал дырки в подушках приюта и доставал из них по несколько пёрышек, а потом, когда никто не видел, водил по телу. По лбу, по щекам, по рукам и коленкам. Воображал, что это любящие поцелуи и прикосновения мамы, которые она оставляет перед сном или перед тем, как отправить сына в школу. Это были самые сокровенные моменты его жизни; это были мгновения, когда тьма и ненависть исчезали так легко, словно их никогда и не было, словно связи, созданной за года, не существовало; это были моменты слабости, которых он сам стыдился, потому, когда ветер, словно то самое пёрышко, проник под его кофту, он разозлился и едва не ударил стоящую рядом девчонку. А та снова прикрыла глаза, будто к чему-то прислушиваясь. — О… — брови её нахмурились, губы сжались, а глаза посмотрели так ласково и жалостливо, что Тому стало плохо. Никто его не желал, лишь избегали, а поступив в Хогвартс, стали презирать из-за статуса полукровки, но Зои… Зои превзошла всех! Она его пожалела! Девчонка, сама сирота, без отцовской любви и заботы, не познавшая семейного счастья, жалела его! Том дышал, словно задыхался, а воздух всё не поступал, сжимал кулаки и думал, как выколоть эти нежные девчачьи глаза. И пока в душе он яростно сопротивлялся проявлению человечности, Зои неуверенно сделала шаг к нему. Один, второй… А с третьим бросилась ему в объятья, крепко сжимая. — Ты… что творишь? — Дарю любовь. — прошептала она так легко и беззаботно, словно знала, что это такое. Том недоверчиво, совсем ошарашенный такой наглостью, даже не смел шевельнуться. Где-то там, внутри, не признавая, но чувствуя это, разливалась река тепла, окутывая холодные кончики пальцев, согревая сердце и покрывая румянцем уши и щёки. О нет! Внезапно сердце, что доселе не знало добра, бескорыстной ласки и тепла, немного оттаяло. Сквозь тухнущею черноту пробились подснежники чего-то нежного, по-детски наивного и прекрасного… Такой была испокон веков любовь, нежнейшая и наипрекраснейшая. Ею восхищались великие поэты, за неё умирали отчаянно защищавшие детей матери. Том не были ни великим поэтом, не отчаянной матерью, но отчего-то поверил в добро от этой жалкой девчонки, понимая, что не сможет навредить ей и не позволит навредить другим. Он коленки себе в кровь расчешет, грязно, совсем по-маггловски даст в морду, но не позволит обидеть эту отвратительную противную, жалкую пародию ведьмы. Конечно, позже, лёжа в постели, он будет гневаться на самого себя за такие мысли, но это будет позже, а пока, данная клятва самому себе в какой-то мимолетный момент, спрячется глубоко в душе, ожидая своего часа. — Приходи ко мне в любой момент, когда потребуется ласка и любовь. Я здесь… — она прижала пальцы к его тонкой груди, — всегда. О, Зои была самым ужасным и, по мнению Тома, самым жестоким человеком — она обещала любить, она обещала дарить, не прося ничего взамен. Мальчишка, чей мир был построен лишь на взаимовыгодных (а порой и нет) обменах, не мог понять, как можно быть такой бескорыстной. Он боялся попасться во власть девчонки, во власть такого презренного им чувства, как любовь и доброта. Том действительно игнорировал Зои долгое время, решив забыть о ней, но вернувшись в приют… Чарльз Маккой избил его. Снова. Минни Бэк опрокинула его кашу на голову, а Бен Смит разорвал до тонких ленточек половину рубашек мальчика. И он терпел. Терпел до ранок в форме полумесяцев на ладошках от впившихся в кожу собственных ногтей. Том бы с радостью ответил на нападки, но колдовать было запрещено, а магические выбросы, которые раньше спасали, теперь тоже не могли быть использованы, ведь Министерство следило и за этим. Раздосадованный, разгневанный и одинокий, бессонные ночи мальчишка проводил с кровожадной улыбкой на лице, понимая, что где-то там, на краю Лондона над Зои так же измывались дети-магглы. А потом он вспоминал хрупкость худенькой Зои, её грустные моментами глаза — и ярость пробуждалась уже не на своих обидчиков, а на мерзавцев, которые посмели тронуть девчонку. И плевать было, что это были только догадки Тома, что когтевранка могла быть счастливой и не иметь проблем с другими детьми. Проведя лето в насилии и (спасительных) мыслях о противной девчонке, Том с радостью вернулся обратно в Хогвартс… домой. На пиру он взглядом поискал Зои — и личный неукротимый кровожадный зверь в душе удовлетворённо притих, когда девочка показалась взору невредимой, с двумя глупыми хвостиками на голове. И она, как Том, сидела совсем одна, словно отреклась от общества, а на деле же — общество само отреклась от них: от Зои за странность, от Тома — за нечистую кровь. Сам того не понимая, словно это был не он, мальчишка не ушёл в подземелья, а остался в тени у массивных дверей в Большой Зал, ожидая… Зои? Снова она! Проклясть бы её одним из шутливых заклинаний, подслушанных у сокурсников, да в сознании всплывает образ щенячьего взгляда и… Да плевать вообще! С чего бы ему, Тому, переживать на счёт какой-то там девчонки. Этой мерзкой, неуклюжей, противной… — Здравствуй, Том. Как прошло твоё лето? — тихий голос совсем рядом вывел из мыслей. Ну конечно же, это была Данкан. — Тебя это не касается. — Том повел плечами от раздражения и вышел из тени, решив спуститься в родные подземелья. — Может быть… — со вздохом согласилась девчонка; две её косички дружно подпрыгнули, когда она кивнула головой. — А я вот попробовала черничный кекс, представляешь? Нас никогда не баловали таким сладостями, а тут… Мистер Смит, он, ну… Он очень добрый такой, знаешь. Сказал, что потерял всех своих детей на войне. Он человек богатый, весьма богатый. Он решил, что уж лучше деньги его на благое дело пойдут, нежели на бары всякие, бессмысленные совсем. А как твой приют называется, Том? Я обязательно попрошу мистера Смита и вам подарки принести! Том хотел её ударить. Очень сильно и очень больно, но девчонка была такой… Вместе этого, он просто ускорил шаг, игнорируя уже запыхавшуюся Зои, которой быстрая ходьба и такой же скорости речь мешали следовать за слизеринцем. Но отчего-то, вечером того же дня, мальчишка засыпал с улыбкой и теплым жжением в груди… Он замечал её повсюду, будучи уверенным, что она преследует его. На деле же, это Том был тем, кто украдкой на смежном с Когтевраном уроке успел подсмотреть расписание девчонки и отчего-то запомнил; это он выискивал глазами темную макушку с двумя хвостиками в толпе; это он замедлял шаг всякий раз, когда улавливал тихий голосок; и это он останавливался, замирая, когда девочка замечала его и улыбалась так ярко и будто бы ему одному. Эта улыбка её была прекраснее всего на свете. Улыбнувшись, она могла бы с легкостью повелевать и управлять Томом отчего тот злился всякий раз, отыгрываясь на своих приспешниках, которых медленно собирал вокруг себя. Ему не хватало её как воздуха. Он сравнивал это состояние, как отчаянье, которое возникало только в те моменты, когда власть не была в его руках и дети из приюта тихо подкрадываясь ночью, душили подушкой; когда Дамблдор одним словом перекрывал путь к величию; когда однокурсники избегали его из-за происхождения. Время шло, а злоба на весь мир накапливалась, плескалась ядом внутри, в самом сердце, но единственное, что не погубило маленького мальчика — трепет, которых исходил от противной и выбивающей из колеи девчонки. Он ненавидел её, люто, как ненавидят только злейшего врага, но на деле же он ненавидел ту силу любви, что могла управлять им единой лишь улыбкой. Они росли, менялись. Том изменялся что вширь, что ввысь, становясь прекрасным юношей с аристократическим нежным лицом. И, конечно же, он понимал, какую власть при этом может иметь. Он вооружился всем: красотой, умом и силой своей магии. Теперь ничто не могло стать на его пути — ни чудаковатый и до одури умный Дамблдор, ни слизеринцы, что не уважали, ни чертова Зои, что сменила свои косички на распущенные прекрасные кудри. Том видел её, видела красоту девчонки, что превращалась из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Он тихо восхищался ею, но не позволял и слову вырваться из горла, стоило пройти Данкан мимо. Он молчал и молчала она… Она пришла к нему в один из таких дней, когда всё небо покрывалось облаками, что, тяжелея от собственного веса, с каждым часом приближались к земле все ниже. Ветер хлестал о ветви деревьев, ломая их, срывая листья; птицы едва справлялись с мощью стихии, упорно продолжая свой полет. Но Зои… Словно и не стало той надвигающейся грозы, стоило девочке подойти ближе. Одинаковая форма для всех на ней казалась одеянием из прекрасного светлого шелка, что изготовляли лишь искусные и умелые мастера. Она сияла, словно богиня, сошедшая с небес благословить свое земное дитя. Он не мог отвести взгляда, следя за тем, как Зои подходила все ближе. Кивком головы Том дал понять своим приспешникам, что те свободны. Будто бабочки, испуганные игривым котом в саду, они улетели кто куда, незаметно стараясь поглядеть на странную девчонку. Том скрестил руки, защищаясь от власти Зои, что таила та в себе над ним. — Чего тебе? — Здравствуй, Том. — она нежно улыбнулась, и Тому снова показалось, что мир перевернулся, — Я хотела бы кое-что показать… если только ты не будешь против пойти со мной. (Конечно же Том не был против, никогда!) Пытаясь выглядеть недовольным, парень поднял одну бровь, словно предложение было едва ли не самым глупым, что исходит только от детей. Зои стойко выдержала такое отношение — Том пытался затолкнуть гордость за поведение девчонки куда подальше, ведь только равный ему может поступать так. Или глупец… — И куда же? Зои промолчала и потянулась рукой к рукаву мантии Тома. Неизвестный доселе трепет наполнил грудь парня от осознания, что, приблизь она пальцы ближе, то может коснуться его ладони. Она потянула за ткань, ведя за собой. Слизеренец покорно пошел следом. Едва они достигли ворот замка, как Том остановился и недоуменно взглянул на девушку. — Совсем рехнулась? Ты взгляни на тучи! — Ты погоди, Том, погоди… — прошептала в ответ она, нежно улыбаясь ему и не замечая грубости… снова… Снова и снова начинает свой путь этот цикл, а девчонка словно слепа. Она слепа к грубостям своего факультета, словам и жестам; к пренебрежению и тихой ненависти к себе. Слепа к Тому, что жесток ко всему миру! Что стреляет ядом, стоит другому обидеть его! Что мстит, тихо, но нещадно! Что ненавидит мир! Что ненавидит себя… — Как ты такая?.. — не заканчивая Том отпрыгнул от неё, словно от проказы. — Как же так можно? — Том, совсем чуть-чуть подожди… — все так же ответила девчонка, снова взяв парня за рукав мантии. — Ведь дождь… он ведь не враг нам, а друг. Сколько боли может скрыть. А сколько слёз стирает с щек?! Том, пойдем за мной и увидишь! Пойдем. Она вела его к Лесу, нисколько не ускоряя шага, когда дождь стал срываться маленькими каплями. Том понимал, что никакие чары не спасут их от воды, что польется совсем скоро. — Глупая, глупая девчонка… — шептал он, покорно следуя за Зои. Она обернулась, заглянув в глаза. В них плескалось озорство и веселье, тихими волнами перетекавшее к Тому. Они прошли домик лесничего и перешли границу леса, заходя вглубь. Зои, видимо боясь, что слизеринец упадет или потеряется, крепче сжимала его мантию. Переступая через корни деревьев, цепляясь всем чем можно за сухие ветки, минуя мелкие ямы, что наводило на мысль об использовании их как дома какими-то существами, спустя полчаса пара наконец достигла поляны. Том не знал, что в ней такого особенного, ведь та не отличилась ни видом, ни запахом от любой другой поляны, что повидал за жизнь парень, но Зои всё равно упрямо тянула его дальше. — Посмотри, — произнесла девушка, указывая пальцем в центр поля. Там, прямо посередине лесной поляны рос один единственный куст. Листья его были тонки, но вытянуты, совсем похожие на пальцы человека и имели оттенок темнее обычного зеленого — словно темный бархат окутал цветок. Растение было пышное, но небольшое, а на самой верхушке находился единственный на весь куст закрытый бутон. Цвет его не был понятен: то ли черный, то ли бордовый. — И это ты мне хотела показать? — недовольно сказал Том, сузив глаза. Все его нутро пылало гневом, но более он не мог вымолвить и слова, ведь девушка продолжала молчать и выглядела нетерпеливо. — Ну что еще? Что там возбуждает твой интерес и позволяет нарушить не менее двух правил нашей школы? Что такого в этом глупом подобии цветка?! Но и на это Зои не дала ответа, лишь взглянула вверх. Том последовал её взгляду и увидел кроны деревьев, что, стоя вокруг поляны, едва ли закрывали её от солнца. Небо, подметил парень, стало ещё темнее. — Совсем скоро дождь пойдет. — торжественно произнесла наконец девчонка, от нетерпения хлопая в ладоши. Том на это лишь скептически приподнял бровь. — Хм… И что такого особенного в том, чтобы намокнуть и быть убитыми молниями? — Этот цветок. — Это куст. Сорняк, который стоило бы давно вырвать. — Что за невежда… — Зои покачала головой, а Том потерял дар речи, удивленно раззявив рот. — Это цветок, а не куст. Я такой никогда раньше не встречала… Ни в книгах, ни в жизни. Я потом искала о нем, но не нашла… ничего. И поэтому привела тебя сюда. — Я все еще не понимаю. — Во-первых, ты мой друг, Том, — сердце Тома на мгновение остановилось, а дыхание сперло, — и я хотела, чтобы ты разделил этот момент со мной. Во-вторых, ты очень умный, — в этот раз Том пытался скрыть свое довольное лицо за стоической маской, — поэтому посчитала, что ты можешь знать об этом цветке хотя бы что-то. Но Том не знал. Сама эта мысль вызывала зуд, и грудь неприятно сжималась от ненавистного страха, который сопровождает всю жизнь — боязнь пасть перед недругами слабаком сильнее ненависти к ним. Том недовольно взглянул на девчонку и сморщил нос. Она доведет до крайности его, думал он, прислоняясь к её телу ближе; та во всю разглядывала цветок, не обращая внимания на борьбу парня. Тишина леса обволакивала и зачаровывала. В этом вакууме без людей, но с птицами и шумом колыхающихся листьев, Том предпочел бы остаться навсегда, однако нельзя… Нельзя оставить там, в том мире, полным других несчастных душ, его собственную, искалеченную и израненную. Нельзя так просто забыть о боли, причиняемой годами. Месть подается на десерт, думал Том, дёргая плечами, пытаясь изгнать соблазняющие мысли о тихом, одиноком лесе… Подул ветерок, уже не такой сильный, как прежде, но уверенности в том, что дождь все-таки хлынет, совсем не поубавилось. Парень вновь оглянулся на куст. Красив ли тот был?.. Отнюдь. Отвратительный, угловатый, словной недоедавший мальчишка с подбитыми коленками; с острыми листьями, не настолько, чтобы ранить, но «постоять» за себя сможет; весь покрытый ими, словно иголками, похожими на броню, но на деле, стоит топнуть по нему ногой, так и сломается под гнётом кости. Том дёрнулся — и сам не заметил, как в какой-то момент вместо куста всплыл его собственный образ. — Что же это?.. — разгневался парень, вспыхивая, как огонь. — Сейчас дождь пойдет, — снова произнесла Зои, оборачиваясь к Тому и пронзительно глядя на него, — и моргнуть не успеешь, как потухнешь. Но и дождя Тому не нужно было — девчонка обуздала его гнев раньше… — И что же ты так ждешь его? — отчего-то охрипшим голосом спросил парень. — Так ведь дождь раскрывает бутон. — пояснила девчонка, нахмурившись, словно это было общеизвестным фактом. — Да? — язвительно протянул Том, — И как же я мог об этом догадаться? — Я же столько раз тебе о нём говорила, что мог и додумать. — ответила Зои, снова недоверчиво глядя на парня, будто бы с каждым словом он становился в её глазах глупее. — Я читать мысли не умею. — отчеканил каждое слово Том и отвернулся. Врал. С недавних пор читать мысли он научился и успешно использовал эти умения на своих приспешниках. -Хм… — вновь нахмурилась Зои, выводя, наконец, Тома из себя. — Слушай сюда, серая ты мышка, если ты снова позовешь меня в этот черто… — начал он, но резко умолк. Так ожидаемый Зои дождь хлынул, отбивая свои мелодии на почти безтравинной земле. Его капли падали и падали на куст, отбиваясь от листьев крупными каплями. Бутон, наполняясь льющейся с неба водой, медленно приходил в движение, раскрываясь. — О Боги… — выдохнул Том. Если бы Тома спросили, почему этот куст стал самым прекрасным видом в его жизни, он бы промолчал. Он побоялся бы взять на себя ответственность в попытке описать красоту цветка; путался бы в словах, словно пытался наврать или скрыть. Это было бы верно… и нет. Бывают такие мгновения жизни, когда слов и впрямь не найти. К примеру, недруг, обходивший тебя в знаниях, в очередном споре приводит аргумент, полностью лишающий дара речи и все, на что ты способен тогда — возмущенно хватать ртом воздух, подобно немой рыбе. Бывают мгновения, когда мысли летят со скоростью света; ты ухватываешься за одну, но она скорее улетает, оставляя за собой ошметки слов и букв. Ты не можешь больше собрать нечто разорванное воедино, но интуитивно знаешь: оно внутри, эта мысль все еще рядом! Я чувствую её сердцем и душою, но не могу выразить словами. Мысль эта летает, то ускоряясь, то замедляясь, ты снова пытаешься ухватиться, но снова остаются лишь обрывки слов и невозможность потому описать нечто. Том и впрямь пытался ухватиться, но не мог. Красота, сколь её не пытайся выразить словами, ускользает, подобно тающему кубику льда: чем сильнее сжимаешь, тем сильнее и проворнее он выпадает из рук. Но верно и точно одно: этот цветок прекраснее и милее всего на свете. — Он похож на розу. — тихо бормотал в библиотеке того же дня парень, лихорадочно ища хотя бы какие-то записи. Их не было. Их не было… И сама эта мысль вызывала раздражение и гнев. Совсем не заботясь о том, что подумают другие, парень взъерошил свои прекрасно уложенные волосы и недовольно фыркнул. Бутон был как у розы, но цвет… Цвета не было… Или был?.. Какого же цвета был цветок?.. Голубого?.. Красного?.. Или зеленого?.. — Он переливался разными цветами, глупышка. — прошептала Зои, тихо подкравшаяся сзади. — Радуга так же многоцветна, однако столько эмоций не вызывает. — глухо произнес Том, отвернувшись и совсем не обратив внимание на оскорбление. — Верно… — протянула грустно девушка в ответ. Повисла тишина, в которой каждый пытался вспомнить прекрасный цветок на поляне. — А представь, сколько таких чудес в одном только нашем Запретном Лесу спрятано и ждет, когда ты найдешь их? — прошептала вдруг Зои, вкрадчиво глядя в глаза. Том смотрел пристально в ответ. — Я? — грустно улыбнулся он. — Меня никто не ждет, чтобы легко отдаться, Зои, как и тебя. Уж тем более, эти самые чудеса. Откровенность испугала Зои, хоть та и всегда стойко переживала все нападки Тома, — и она отпрянула. — Не говори так… — она зажмурилась и отвернулась. — Зои, чудеса не ждут, чтобы их нашли. Они прячутся вдали, пытаясь избежать участи других, что попали под руку, таким как… я. Но и тебя, такую добрую, — последнее слово Том едва не выплюнул, — прекрасную тоже. Послышался всхлип. Том вздохнул, впервые стыдясь своих жестоких слов, но ближе, чтобы утешить, не подошел. — Мы уроды, Зои. Ты, потому что слишком добра, я — потому что слишком зол. Том встал, не оглядываясь, и ушел, оставляя за собой плачущую девушку. Спустя год цветок забылся. Настало время, когда такие глупости не важны, решил парень, — и задумался о крестражах. Облака сгущались.