Истории юности в сапогах

— вчера я говорила с мамой. — а, — Аня торопливо перебирает листы со сценарием, временами искоса поглядывая на экран монитора, где открыта папка с музыкой для концерта — перепроверяет уже сделанное. — кажется, она хочет чтоб я позвонила бабушке. — я сижу за пультом управления светом. лампочки на его панели не горят. он выключен. репетировать сегодня мы не будем. на мне красная толстовка, надетая на футболку и чёрная джинсовая куртка. на улице плюс девять и я надеюсь, что вечером многослойность спасёт от холода. — ага, слушай, у тебя же с собой рюкзак, да? — она поворачивается ко мне. в полумраке свет экрана отражается в линзах ее очков голубоватой полоской, короткие волосы собраны в низкий хвостик, сиреневая толстовка накинута на плечи, белая рубашка, которую она сегодня надела, выглядит немного помятой. — да. — хмурясь, отвечаю я, машинально дотрагиваясь до красного рюкзака, краска на котором в некоторых местах облезла. — Ань, я не хочу звонить… я просто не знаю что ей сказать. Прадед слёг - отказали ноги и теперь она и дедушка практически все время вынуждены быть с ним. Им обоим уже за 60, время уходит и… — голос меня подводит, обрывается, я нервно тереблю замок рюкзака, продолжая смотреть на не горящие лампы. на некоторое время замолкаю. вспоминаю на чем остановилась и прочистив горло, продолжаю: —… и какой смысл в моих «так грустно», «держитесь там, надеюсь у вас получится хоть иногда куда-то выбираться»? это пустые слова, бесполезные. я не хочу их говорить, зная, что ничего не могу предпринять! — слушай, Танька, уберёшь сценарий к себе? у меня в сумке места нет. — когда я поднимаю глаза на Аню, то замечаю, что она вновь гипнотизирует монитор, наблюдая за тем, как музыка с компьютера скачивается на флэшку. — да. — бесцветно бросаю я, резким движением забирая листы, которые она уже успела пододвинуть поближе ко мне и, не заботясь о их целостности, запихиваю в большой карман рюкзака. повисает тишина. пытаясь взять себя в руки, я начинаю прокручивать в голове все происходящее. размышлять о том, что творится здесь и сейчас. я знаю, что она думает о концерте. совсем недавно она перешла с видео, на звук и ещё не успела толком освоиться, но независимо от того, успела она или нет, концерт состоится уже сегодня. в семь часов на площади мы будем показывать спектакль «я русский солдат», посвящённый погибшим, но не сдавшим Брестскую крепость, людям. я видела ее волнение на репетициях, старалась поддерживать, приободрять. шутила, обнимала, говорила о ее успехах. давалось это не так просто, как хотелось бы, но я старалась. сейчас кажется, что все эти попытки были никчемными. отчасти потому, что мой собственный тяжелый период мешал помогать значительно лучше. я решаю перемотать собственную речь в голове, чтобы понять насколько важной, требующей внимания она выглядит со стороны. становится неприятно от того, что я решила рассказать об этом так некстати. резко уколола мысль о том, что я всегда некстати со своими проблемами. с Аней мы познакомились почти три года назад. за это время я успела усвоить много фактов о ней, главными из которых являлись отсутствие красноречия и максимально приземлённый взгляд на мир ( полная моя противоположность ) потому, в ответ на душевные терзания не рассчитывала получить долгий монолог, состоящий из рассуждений о моральной стороне этого вопроса и подробных разъяснений как следует поступить. хотелось короткую фразу, возможно дежурную, стандартную - словом, самую обычную, но позволяющую понять — она меня слышит, не знает как помочь, но рядом. всегда рядом. по мере того, как развивались мои мысли тишина в воздухе становится плотнее и плотнее. по ощущениям молчали мы целую вечность, хотя не деле прошло несколько минут. я резко втягиваю носом воздух, поворачиваю голову к Харичевой. она вытаскивает флешку из usb. я чувствую как злость берет верх над здравым смыслом. разрастается внутри, добирается до языка, застывая на нем грубыми словами, которые я стараюсь удержать, концентрируюсь на них настолько сильно, что зажмурившись, разжимаю руку, которой держала лямку рюкзака. он с грохотом падает на пол. — ты не считаешь, что на это следует что-то ответить? — срываюсь. голос звучит агрессивно. на пятьдесят процентов я уверена в том, что именно так и именно эти слова должны были прозвучать. ведь неужели так трудно, перешагнув на секундочку через мысли о спектакле, просто сказать что-то мне? вторые пятьдесят процентов отнимает паника и тревога, кричащие: «— о нет, что ты делаешь?! не так!!! опять ты хочешь чтобы все под тебя подстраивались!» Харичева поворачивается, смотрит на меня. взгляд недовольный, но не обиженный. — Тань, что я должна тебе сказать? — в голосе слышится раздражение. я понимая, что все это время она меня слушала и молчала намеренно, начинаю злиться ещё больше. — да что угодно! я делюсь с тобой. хочу услышать мнение! — щеки начинают гореть, становится обидно. будто я выпрашивать очевидные вещи. каждый раз, а подобное случается со мной довольно часто, когда я решаюсь на контакт с людьми, чувствую себя ужасно именно из-за этого. вначале в голове возникает вопросы «почему им так сложно сделать что-то взаимное? ты ведь делаешь!», следом воображение неизменно подкидывает одну и ту же картинку — избитую жизнью дворнягу, совершенно неказистую, грязную и с большими жалобными глазами. разглядывая ее, я испытываю чувство острого отвращения и больше ничего. потом, приходят мысли «— ты сама все сделала не так. опять. значит, сама виновата.» — тебе не кажется, что это эгоистично, требовать от меня то, чего хочешь ты, но не хочу я. — Анька окончательно и бесповоротно вышибает из колеи. на языке вертятся нецензурные выражения. от избытка чувств, поднявшихся внутри, я замолкаю. оставляю ее без ответа, переключая внимание на внутреннюю борьбу. злость какое-то время бушует с прежней силой, а потом резко сдаёт позиции, освобождая больше места для тревоги и грусти. материться больше не хочется. становится стыдно за себя. за слова. озвученные и нет. я разворачиваюсь к световой панели, упираюсь в ее край ладонями, сжимаю челюсть до боли. внутреннее сражение захватывает целиком. Аня подносит к губам электронную сигарету, делает затяжку. на лестнице слева от нас слышен звук приближающихся шагов. — Привет. Аня, ты скинула футажи на флешку? — голос ровный и спокойный — это Марина. ее внезапное появление не напрягает как обычно, потому что я уже напряжена. невнятное, тихое «привет» слетает с моих губ. я отвлекаюсь на него, недолго прикидываю, слушала она или нет. Марина наклоняется и приобнимает Аню. — Ага, вот. — беззаботно отвечает она, обнимая в ответ. я отключаю боковое зрение — так сильно не хочу это видеть, так сильно расстраиваюсь и злюсь, ведь уже увидела. они перекидываются ещё парой фраз, которые я не запоминаю, а потом Марина уходит. когда мы остаёмся одни, я отворачиваюсь так, чтобы не видеть Аню совсем и утыкаюсь взглядом в колонку, висящую на левой стене. какое-то время рассматриваю ее, а затем скольжу взглядом ниже, в зал. словно робот сканирую его с балкона, на котором мы сидим. отмечаю, что Карачевцева успела куда-то пропасть. вижу одногруппниц, ребят с первого и второго курса, Вику с Димой — ветеранов творческого коллектива — пятикурсников. им суждено оставить нас в будущем году. в этом институте они своё отслужили, внесли значительный вклад в его творческую жизнь. впереди их ждут экзамены, диплом, первые погоны и выпускной бал. не верится - мне до этого всего ещё два года. перед этой зимой я считала, что момент моего ухода из актового совпадёт в выпуском, это было бы вполне логично. но нет. с каждым днём мне становится все сложнее и сложнее находится тут. на этой неделе я приняла решение уйти. после девятого мая. я глубоко вдыхаю, чувствуя очередной, качественно новый, прилив грусти. убегая от него, возвращаюсь к ситуации с Аней, бросаю попытки разобраться, кто из нас прав, не поворачиваясь выдаю: — хорошо, это было грубо с моей стороны. — слова звучат не так спокойно, как хотелось бы, — я не требовала, просто, поделилась. надеялась в ответ получить поддержку. неважно какую. — хочется упомянуть о том, что ей легко беседовать со всеми, кроме меня, как и Марине, но я сдерживаюсь. — так какую поддержку, Тань. я не знаю что тебе на это ответить. вот и все. — я не могу оценить интонацию, которой она произносит эти слова. они звучат одновременно жалобно, раздраженно, безразлично и отстранённо. выделить что-то конкретное не удаётся. начинает казаться, что это какое-то изощрённое издевательство, которое она придумала для того, чтобы показать как некрасиво я веду себя с родными. глаза начинает щипать. откидываясь на спинку стула я зажмурилась, силясь спастись от разъедающих голосов в голове, налетевших со всех сторон, громких, резких, жалящих похуже обиды на Аню и Марину. «ты во всем виновата! ты эгоистка! ты делаешь все, чтобы привлечь к себе внимание и не хочешь понимать других! ты навязываешься! тебе нужно больше молчать! ты мало делаешь для всех, кто к тебе добр! ты испортила все хорошее, что в тебе видели! ты наконец показала всем какая ты дрянь, даже Аньке с ее лёгким характером трудно тебя выносить! все от тебя отвернулись, а оставшихся хватит ненадолго, вот увидишь! вот поэтому Марина молчит, все потому, что ты тянешь все на себя! ты ей надоела! тебя заботят только свои проблемы! другим тоже сложно, им не до тебя! ты жалкая, потому что никогда не знаешь чем помочь им! ты действуешь импульсивно, это не от большого ума! маленькая обозлённая девчонка! тебе всегда нужно все приукрасить, накрутить! ты неспособна смотреть на мир проще не потому что ты слишком умная, а потому что ты тупая! ты думаешь будто умная, а на деле просто умничаешь с пустого места! с тобой невозможно дружить! тебя невозможно полюбить, тебя никто не полюбит и ты будешь одна! ты. всегда. будешь. одна. потому. что. ты. сама. не. умеешь. любить!» хочется разрыдаться. собственное бессилие — неспособность заставить их замолчать — сжимает горло. кажется будто я лечу куда-то вниз, теряя остатки сил и мозга. хочется завыть, заорать и так громко, чтоб все вокруг остановилось, чтоб все стекло мира разбилось от силы этого крика, а окна разлетелись на мелкие осколки. голова начинает кипеть. слёзы подступают к глазам, но так и застывают. возможно потому, что я неосознанно сдерживаю их. большой палец левой руки пронзает боль. я быстро моргаю, фокусируясь на нем, смотрю и вижу, что оторвала большой заусенец. по краям ногтевой пластины начинает быстро расползаться тонкая красная полоска. — пойдёшь вниз? — Анин голос звучит из-за моей спины и так резко, что я вздрагиваю от неожиданности. я поворачиваюсь, смотрю на неё. она стоит возле лестницы, в руках сумка, флешка и электронная сигарета, во взгляде какая-то непроницаемая прозрачная стена. — нет. — растерянно отзываюсь я. собственный голос слышится мне отстранённым, быть может даже равнодушным. — ладно. — отвечает она, а я к этому моменту уже роюсь в рюкзаке. она разворачивается, идёт к лестнице. я нахожу, что искала - салфетку. прижимаю ее к пальцу для того, чтобы остановить кровь, попутно стараясь стереть ее следы. Аня спускается вниз. я кладу руки на колени, продолжая сжимать палец. Аня топает внизу — идёт в кабинет Марины. я наклоняюсь вперёд - лбом упираюсь в световую панель, ощущаю ее холод. слышу как внизу хлопает дверь кабинета Карачевцевой — Анька там. «—они обе там.» — слабо подмечая я. «— когда-то ты тоже была там. когда-то все было проще, спокойнее, но ты все испортила, как обычно.» — отвечает мне бесцветный голос в голове. я слышу его, но не отвечаю. закрываю глаза, салфетку больше не прижимаю, просто мну ее края, чувствуя как по щекам катятся слёзы.