Амбивалентность

*** Осада Цитадели прошла с ожидаемым размахом — кроваво и болезненно для обеих сторон. Рвущаяся в бой Люция становилась маленьким эпицентром хаоса; благо, её новообретенная вторая ипостась не только усиливала её вдвое, но и отгоняла моральные терзания от совершаемого, помогая сосредоточиться на ярости и горячке боя. Субантры рвали бессмертных на куски, модифицированная сталь тоже сыграла свою роль, и величественный древний город пылал, усеянный мёртвыми. Мальбонте не желал лишних разрушений, позволяя эвакуировать мирных жителей, насколько это было возможно, но к врагам был безжалостен, и они отвечали тем же. «Чаще всего сложно понять, какая из сторон неправа больше, ведь каждая борется за свои идеалы» — говорил полукровка, и теперь Люция испила до дна чашу правдивости этих слов. В бойне не было правых и виноватых, были лишь противоположные цели, за достижение которых следовало умыться кровью. Само слово «бессмертие» звучало здесь как насмешка — долголетие обрывалось так же легко, как краткий век хрупких смертных. И здесь она не имела сердца, а была самой Гееной Огненной, поглощающей грешный мир, пока Ангел Последний, ангел смерти с чёрными венами и провалами вместо глаз немыслимой силой творил свой собственный Страшный Суд. Тьма и её темное пламя, от которого свет не рождался, а гас. Мальбонте добрался до ключа от врат сада Шепфа и легко, торжествующе взял в руки этот «неприкасаемый» артефакт, вселяя ещё больший ужас в сердца врагов, многие из которых были свято уверены, что ключ уничтожит полукровку. На этом битва была окончена, и победитель очевиден. Только когда они уже отлетели от Цитадели на некоторое расстояние, Люция почувствовала, что у неё не хватает сил поддерживать вторую ипостась из-за большой потери крови. Она была ранена — не смертельно, но, кажется, довольно серьёзно. Однако упрямое желание не упасть в грязь лицом перед демонами, закрепить проявленную в бою бесбашенную мощь, не позволило ей присоединиться к прочим раненным, которых несли в полотнищах. Поборов боль и страшную слабость, большую часть пути она преодолела как ни в чем не бывало, однако на подлёте к лагерю таки потеряла сознание. «Не зря отец говорил, что меня погубит упрямство» — последняя мысль, прежде чем темнота поглотила её. *** Говорят, что ребёнок — это чистый лист, на котором можно написать все что угодно. Сатана «записывал» на судьбе единственной наследницы почти взаимоисключающие вещи: умение править и подчиняться. Разумеется, подчиняться — только его непререкаемой воле. Междоусобицы в Аду были постоянным явлением, но непосредственно правящего рода это не касалось почти никогда — его сила и право были неоспоримой константой, твердыней. Однако периодически все же находились отдельные безумцы, из-за жажды власти или недовольства какими-то решениями готовые рискнуть всем. В наказание за такое полагалась публичная казнь всей семьи виновного, и не важно, какого тот происхождения и сколько в этом было замешано. Таковым безумцем оказался один из самых доверенных приближённых её отца. Покушение было устроено прямо во время ритуала на Самайн, когда по древнему обычаю Сатана делился с подданными частичкой Тьмы, источаемой хранящимися в казне артефактами. Больше всех пострадала Люция, которая, как положено, сидела по правую руку от отца. Но даже будучи раненной недорослью, которую мало кто воспринимал всерьёз, едва придя в себя она решилась на поступок, переполошивший весь Ад: явилась на суд и потребовала под своё покровительство сохранить жизнь сестре виновного. Астарта — так звали ту демоницу из высшей аристократии — была кем-то вроде главной экономки во дворце Сатаны, заведующей его состоянием и штатом прислуги. Ей же доверялось и приглядывать за воспитанием Люции в тех моментах, когда нужно именно женское участие. Конечно, мать маленькой недоверчивой принцессе никто никогда бы не заменил, но Астарта была близким старшим другом, единственной взрослой женщиной, к которой можно обратиться за крохами, подобием материнской ласки. Вольно или невольно, принцесса привязалась к ней и доверяла, поэтому категорически не верила, что Астарта тоже может быть замешана в покушении. У наследницы трона было право потребовать сохранить жизнь одному осуждённому под свою ответственность, чем Люция и воспользовалась и о чем вскоре горько пожалела. Только тот факт, что по приказу Сатаны за Астартой продолжали пристально следить даже спустя несколько лет спас принцессу от того, чтобы быть зарезанной ночью в собственной спальне. — Мне давно было видение… ты станешь одним из ключей, откроющих темницу Злу. Прольются реки крови, половина аристократии Ада погибнет в бою, и эта война, от которой содрогнутся Небеса, будет первой сорванной Печатью из семи, защищающих наш мир… найдутся те, кто сорвёт остальные, и тогда грядёт Апокалипсис… Менталисты больше ничего не могли вытащить из сознания Астарты, поскольку демоница была безумна, помешана на своей идее. Так и не удалось выяснить, действительно ли она обладает даром предвидения, и если да — то что именно предвещают её невнятные страшные речи. Законы Ада были особенно жестоки к тем, кто не оправдал возложенные ожидания. А в данном случае это была не только Астарта, но и сама Люция, которая взяла на себя ответственность и проявила бездумное доверие. Если осуждённый, за жизнь которого поручились, не оправдывал второго шанса, то убить его должен был именно тот, кто поручился. И никаких поправок на то, что Люция была совсем юна. — Бедная сиротка, ты так тосковала по матери, что искала её во мне, — демоница улыбалась ласково и сумасшедше, когда Люция на глазах у всего отцовского ближнего круга стояла перед ней, коленопреклоненной и связанной, держа в дрожащих руках кинжал из архидемонической стали, — только вот тот, кто отнял её у тебя, зовётся твоим отцом. Он требует, чтобы ты пролила кровь, и ты будешь её проливать без конца. Станешь чудовищем, Гееной Огненной, милая принцесса, будешь тонуть в крови, никогда не зная, твоя ли то воля — или чужая, хахаха! Этот жуткий смех гулким эхом отдавался в голове, бил разом по всем нервам, перерождаясь в крик… — Тише. Что бы ты ни видела во сне, сейчас ты в безопасности. — уверенный, спокойный голос, ворвавшийся ноткой порядка в этот хаос, имел странную власть над мятежным сознанием Люции. Воспоминание, до сих пор терзающее её, исчезло в глубинах памяти; она перестала дрожать и крик застрял где-то в горле — с губ сорвался только болезненный вздох. Проснувшись, принцесса далеко не сразу осознала, где находится. Пожалуй, прямо сейчас ей было достаточно просто наслаждаться мягкой постелью, жаром камина, до одури приятным запахом сосновых веток и горной реки… С разгоряченного лба осторожно, почти ласково откинули волосы и приложили что-то прохладное и влажное. Разлепив потяжелевшие, свинцовые веки, Люция почему-то совсем не удивилась, утонув в проницательных обсидиановых глазах Мальбонте. Словно не было абсолютно ничего необычного в том, что она очнулась в его покоях, а сам он собственноручно накладывает ей компресс с таким сосредоточенным видом, будто перед очередной тактической задачей. Ещё не совсем очнувшись ото сна и не вполне осознавая своих действий, Люция протянула руку и с легкой, немного насмешливой улыбкой разгладила хмурую складку меж его бровей. Сосредоточенность сменилась удивлением, и мигом окончательно проснувшаяся принцесса одернула руку, будто обжегшись. — Что со мной случилось? — Случилось твоё вечное упрямство. Кто тебе мешал раньше сказать, что ты серьёзно ранена? Тебе бы раньше оказали помощь и не пришлось бы лежать в лихорадке почти сутки. Но потерять сознание во время полёта звучит куда привлекательнее, понимаю. — Я не просила со мной возиться, — фыркнула та, сверкнув алыми очами, — у нас что, в лагере все лекари перевелись? Я бы предпочла кого-нибудь, кто не разбрасывается насмешками. И вообще, с какого рожна я в твоих покоях, а не в своей комнате, которую мне щедро выделили? — Здесь удобнее и гораздо теплее. Только тут есть нормальная кровать и камин. Жгущие язык язвительные комментарии так и не сорвались; принцесса в кои-то веки решила их придержать, просто поддаваясь теплу благодарности, растекающемуся в груди. Рана зажила, но тело ещё не совсем покинул лихорадочный жар; однако прямо сейчас ей было до неприличия хорошо, особенно как для девушки, очнувшейся после бойни в чужой спальне, и не хотелось разрушать этот странно-хрупкий момент. — Бессмертным никогда не снятся сны просто так. У тебя было видение? — Нет, просто… неприятное воспоминание, — поморщилась Люция, — О моем первом убийстве. Отец и весь его ближний круг заставили меня убить ту, что была мне дорога, давя на то, что иначе я недостойна своего титула… она заслужила это, предала доверие. Но я какой-то неправильный демон: месть не приносит мне удовлетворения, даже когда я считаю её полностью справедливой. — Удовлетворение от мести прямо пропорционально понесённой потере. Значит, тебе ещё не довелось терять что-то или кого-то достаточно ценного по чужой вине. От возмущения Люция привстала с подушек, сняв компресс, который, судя по вполне нормализовавшемуся самочувствию, был уже не нужен, и в рубиновых её глазах вспыхнула злость, которая тут же погасла, сменившись задумчивостью. Невыносимый полукровка был прав: мать она практически не помнила, чтобы по-настоящему возненавидеть отца за её потерю; отец же сам уничтожил в ней все дочерние чувства, поэтому и убившую его Вики Люция не ненавидела. В остальном же она никогда не теряла никого и ничего по-настоящему ценного для неё, несмотря на то, что в жизни её было полно боли и всякого дерьма. Может быть, таковой ценностью когда-нибудь станет для неё трон Ада, право на который ей приходилось доказывать с рождения, но для этого его нужно ещё получить. — Твоя проницательность меня раздражает, — искренне сообщила принцесса, с недовольством разглядывая привычную уже острую усмешку. Которую ужасно хотелось стереть с его лица, только вот способы в голову лезли нетривиальные. Поняв, что слишком засмотрелась на его губы, принцесса поспешила поднять взгляд, и… определённо, лучше бы она этого не делала. Казалось бы, ей известно всё о притягательности Тьмы, но чёрные глаза Мальбонте в этом смысле были неизведанной вершиной. Тем более когда он смотрел так… по-особеннному, по-новому волнующе. И вот уже жар в её теле не имеет ничего общего ни с недавней лихорадкой, ни с пламенем камина. — Как скоро теперь планируется наступление? — жаждая и вместе с тем отчаянно не желая отрезвления, спросила она. — Завтра. — Так скоро… — Люция едва заметно вздрогнула, понимая, что в этой последней, решающей битве стороны сойдутся изо всех сил, и теперь вновь придётся сражаться не только с солдатами Цитадели, но и с учениками школы, которые остались на стороне Совета и Шепфы. Она не сомневалась, и в выбранной стороне теперь была полностью уверена. Лишь неясная горечь — предчувствие многих новых потерь — неподъемной плитой легли на грудь. «За всё надо платить. Закон Равновесия». И правда, но… как же все-таки высока цена… — Ни к чему тянуть. Ключ у нас, и даже Непризнанная сегодня окончательно присоединилась к нам. Больше ничего не препятствует тому, чтобы как можно скорее покончить с войной. — Вики наконец-то решилась? — на секунду удивленно вскинула брови, но тут же всё поняла: — Ах, да. Воодушевляющая речь Эрагона о потомках твоих родителей, показывающая правящих серафимов во всей красе, и смерть серафима Ребекки. Странно, что они не убили Вики после всего этого, потому что её переход к нам после этого очевиден. — Им нужно, чтобы кто-то попытался уничтожить ключ от врат Эдема, настолько, что готовы рискнуть. — Они настолько отказывают нам в наличии мозгов, что думают, будто мы даже не заподозрим такой ход? — фыркнула Люция. — Какое красноречивое отчаяние… и пусть боятся, потому что завтра им будет уже некем прикрыть свои задницы. Мгновение Мальбонте смотрел на неё так, будто она была загадкой, раз за разом ставящей его в тупик, а затем черты его ожесточились — мысленно он явно уже был в завтрашнем дне. И даже в этот миг им хотелось неотрывно любоваться, словно хищником, готовым к смертельному броску. У неё не осталось сил противиться этому. Да и имело ли смысл?.. особенно теперь, когда мир вот-вот рухнет, и уже завтрашний день может стать последним. — Поспи ещё. Твоя рана зажила, но нужно набраться сил. Он собирался встать, но, повинуясь порыву, голому инстинкту, Люция удержала его за руку. Вдруг стало кристально ясно: мир рухнет не завтра, а прямо сейчас, если он уйдёт. — Мальбонте… останься со мной, — тихо попросила она, вкладывая в эти простые слова целые катаклизмы, стихийные бедствия — всё неразрешимое противоречие своих чувств к нему. Вдруг настигло ужасающее, разрушительное осознание: да, раньше у неё никогда не отнимали ничего достаточно ценного, но если страшное «завтра» навсегда заберёт у неё несносного полукровку, то она готова будет своими руками уничтожить любого, кто будет в этом повинен, даже если это будет чистой воды самоубийство. Потрясённая этой мыслью, Люция почти стыдливо опустила голову, будто опасаясь, что Мальбонте прочтёт это в её глазах. Однако он взял её за подбородок, вынуждая вновь поднять взгляд; если чёрные глаза могут стать ещё темнее, то ей довелось это узреть. Их искушающая живая тьма легко и просто отравляла ей кровь, заставляя сердце захлебнуться в судорожном биении; Мальбонте провёл большим пальцем по контуру её красиво очерченных губ, и в этом простом жесте было столько соблазна и обещания, что хотелось развратно застонать. — Уверена? В том, что хочется наконец-то содрать с него эту чёртову тунику, прорасти под кожу, как тьма, которой порой чернеют его вены, и вдыхать его запах, как законченная наркоманка — опиумные пары?.. — Абсолютно. — Я… не мастер слов. Привык действовать, а не говорить. А слова и были сейчас излишни. Принцесса лукаво улыбнулась, словно змей-искуситель, совращающий души. — Так действуй… Поцелуй. Полный взаимного голода, пробирающего до дрожи, желания быть ближе, чем даже позволяло тело, не говоря уже об одежде, резко ставшей совершенно лишней, — жажды переплестись самой сутью, сорвав друг с друга последние маски. Первым улетело одеяло, под которым на демонице не было ничего, кроме белья. Не оставаясь в долгу, Люция быстро сняла бы с Мальбонте тунику, если бы её запястья не зафиксировали над головой, прижимая к кровати; горячие, как раскалённые угли губы спустились ниже, исследуя поцелуями шею, что было её маленькой тайной слабостью, а когда поцелуй сменился лёгким собственническим укусом чуть выше ключиц, демонице пришлось прикусить губу, чтобы не застонать: она не собиралась сдаваться так быстро. Сладкой пыткой было таять под его поцелуями и прикосновениями спускающимися всё ниже, одновременно властными и смакующе-нежными, и не иметь возможности прикоснуться в ответ. Мир уплывал так стремительно, что Люция пропустила момент, когда всё-таки полностью сдалась и застонала, чутко отзываясь на каждую ласку каждой клеточкой разгоряченного тела. — Раньше я знал лишь страсть к мщению, а теперь познал нечто новое. — на миг оторвавшись от неё, хрипло произнёс Мальбонте. И было что-то настолько сокровенное, интимное, безумно сексуальное в этих словах и том, как они были произнесены, что последние остатки осмысленности смыло как цунами. Всегда купающаяся в мужском внимании Люция имела довольно богатый опыт «общения» с противоположным полом, но ещё никогда так сильно вместо слова «секс» не напрашивалось слово «близость», ещё никогда её не накрывало настолько, что можно было кончить всего лишь от нескольких слов. Видимо, прочитав в её взгляде, что ещё немного, и она его просто съест, Мальбонте быстрыми движениями, окропленными желанием, избавил их обоих от остатков одежды. На мгновение замер, любуясь её обнажённым телом, идеальным, словно сошедшим с полотна какого-нибудь художника эпохи Возрождения, который хотел сотворить Мадонну, но перестарался и написал в образе женщины воплощение самого сладкого греха. Неистовое пламя в рубиновых глазах полностью, до мельчайшей искры отражало то безумие, которое одолевало его рядом с ней и которому он впервые дал волю. Припав губами к давно затвердевшим соскам и сорвав с пересохших губ Люции очередной стон, Мальбонте приподнял её ногу и вошёл, медленно, не разрывая взгляда, под которым весь прочий мир продолжал гореть, оседая пеплом.Чувство наполненности, отнюдь не только на физическом уровне, захватило её целиком, и эгоистичная принцесса, привыкшая брать, впервые исчерпывающе познала, что значит — отдаваться. Он двигался, изводя её взаимным вожделением, и тот, кого веками боялись Небеса, здесь и сейчас, с нею, был обычным бессмертным, уязвимым. И она тоже ощущала непривычную слабость, оттого удивительную, что с ним, именно сейчас, ей нравилось быть слабой. Когда всё кончилось, Мальбонте лежал на спине, одну руку закинув за голову, а другой обнимая Люцию. Она же уткнулась ему во впадинку между шеей и плечом, что была будто создана для неё, смутно ощущая сквозь ленивую негу, как приятно щекочут её обнажённое плечо бордовые перья огромного крыла, которым он укрыл её как одеялом. Уже засыпая, сонно спросила: — Ты не уйдёшь, пока я сплю? — Уйду. Честный ответ только усугубил острую необходимость в его присутствии, но Люция только прижалась крепче, понимая, что у них может не остаться больше ничего, кроме этой ночи, которая была безжалостно скоротечна. Маль и Бонт, свет и тьма — обе его стороны захватывали её, манили и будоражили так, что не подобрать слов; и хотя принцесса едва ли не с рождения осознавала себя принадлежащей Долгу и подданным, демонам, Мальбонте, определённо, стал ещё одной веской причиной, чтобы завтра во что бы то ни стало выжить и победить. А пока не пришёл рассвет, для них, как тогда, на заснеженной вершине горы, не существовало ничего за пределами этого мгновения, кроме друг друга.