На снимках в движении

Дима дёргается от звука битого стекла и шипящего ругательства — Арс трясёт над раковиной отломавшейся ножкой бокала и капает кровью из рассечённого пальца. — Блядский кусок блядины, — делится он первыми впечатлениями, отшвыривает обломок на столешницу и жмёт злобно на рану, выдавливая из пальца алую горошину. — Дай посмотреть, — Дима оказывается рядом моментально, это уже дело привычки — подлететь и предотвратить катастрофу. Берёт руку Арса в свою, разглядывает порез на свету — глубокий, зараза. — Да не трогай ты, ну. Проверить надо, нет ли осколков. Арсений дуется, но первую помощь оказывать не мешает. Дима не обнаруживает в ране стекла и тащит страдальца к графину, с графином идёт обратно к раковине — Арсений смешно таскается следом и громко шмыгает заложенной ноздрёй — промывает пострадавший палец кипячённой водой и заодно щипает сопливый нос — Арс возмущённо отфыркивается, и сцена из Винни-Пуха с умыванием Пятачка сама собой рисуется в голове. — Дуй на диван, перевязываться будем. — Я вообще не понял, как так произошло, эта хуета просто треснула у меня в руке, — негодует Арсений, драматично кровоточа на выгнутое запястье. — Я обязательно дам ей пизды, но сначала разберусь с тобой, — обещает Позов — строгие нотки, чтобы неугомонная жопа наконец-то угомонилась. Арсений плюхается на диван и смиренно выставляет руку. Дима подсаживается к нему с аптечкой, протирает порез ватным диском, аккуратно обрабатывает и принимается накладывать повязку. Резанулся Попов от души, прижатая марля тут же мокнет и краснеет. — Чё ты вообще за бокалом этим полез? — недоумевает Поз, бросая взгляд на кухонную тумбу. — У тебя вон чашка под носом стояла, чем она не устраивала тебя? — Я хотел красиво сфоткаться с бокалом, — Арс внимательно наблюдает за перевязкой — вид собственной крови не пугает, а умелые Димины движения вызывают любопытство и восторг. — Я придумал каламбур. — Искромётный, надеюсь? — Уже неважно, — Арсений опускает взгляд и проводит пальцем по подлокотнику, смешно выпячивая нижнюю губу. Дима фыркает и отсекает ножницами лишний кусок марли — пусть эта страшная трагедия будет единственным, что тебя сегодня расстроило, родной. — Ну и ладно, сфоткаешься красиво с раненым пальцем, придумывай пока смешную подпись, — Дима даже не прячет в этом насмешку, зная и давно приняв заскок Арса на фотографировании. Подумаешь, ну захотел пафосно попить морс из бокала, он вон на заборы и деревья лезет ради зрелищных кадров, свешивается с отвесных краёв и балансирует на покосившихся балках, плещется в воде и зарывается в снег — неопознанное шебутное явление, а не человек, его неусидчивость и мартышечность насколько с ним срастается, что начинаешь потом удивляться самым бытовым моментам, мол, вот Арсений умаялся и спит, вот он спокойно читает книгу в углу, вот он в купе забрался на верхнюю полку и даже умудряется тихо там обитать. Дима чиком ножниц заканчивает перевязку, накрывает руку потешным утешающим поглаживанием и собирает набросанные вокруг ватки и огрызки бинта. Арс внимательно смотрит на обмотанный палец, шевелит им осторожно и хмурится от того, как белое не прекращает выкрашиваться в красный. — Подними палец слегка вверх, — Дима поддерживает Арсения под локоть и не сдерживает смешок. — Да-да, вот так и сиди. Арсений цокает, застывая с поднятым вверх перебинтованным средним пальцем. Шмыгает носом, накаляя драматичность ситуации, и сам же с себя прыскает, и улыбка цветёт на нём весной и очарованием, влюбляя бесповоротно. И как-то в этом моменте всё зацикливается: чертовски красивый Арс в мягкости света, топот Шаста, бегающего по коридорам и гоняющего с щенком прыгучий мячик, где-то ворчит на онлайн-игру Серёжа, отказываясь при этом следовать советам Стаса, злобно клацающего по клавишам ноутбука. Гроза случается где-то далеко, всполохами и отголосками грома у горизонта, и при этом она как будто совсем близко — пойманная и укрощённая, бьющая молниями в раскрытую ладонь. Сегодня Дима латает Арсу нелепые ранения, а днём позже — едва не разносит пинками офис. Люди как будто сговариваются тупить, подводить и не договаривать важное, и это выводит из себя, витиеватые ругательства сплетаются в причудливую вязь, изумляя и отпугивая всех услышавших. Он ещё весь гудит после громких разборок по телефону и вдогонку кидает возмущения Стасу, с усталыми причитаниями уходящему заваривать себе кофе, когда наконец-то обращает внимание на пристроившегося рядом Арсения — подсел на диван осторожно, успокаивал периодически тихими чшшш и заглядывал в лицо, чтобы не пропустить ни одной буйствующей эмоции. Все сообразительные спешат покинуть помещение, чтобы не попасться разгневанному Позу под горячую руку, а этот наоборот — лезет под неё гладиться. — Давай, Димон, молодец, выеби их всех, — подбадривает он, восхищённо улыбаясь. — Да просто понимаешь, Арсюш, ну вот бывают же дни, когда люди вокруг как будто массово вписались во флешмоб тупизны, — Дима вздыхает, постукивает телефоном по колену и откидывает его в угол дивана. — Никого не хочу сегодня видеть, всех прогоню. Только тебя оставлю. — И Антоху тоже прогонишь? Он хороший вроде, кучерявый. — Да Шаст тоже бесючий сегодня, фу, — Дима морщится, ловит обмотанный палец и выдёргивает из бинта выбившуюся нитку. — Чё-то огрызается с утра, к словам цепляется, доёбывается там, где не надо. Нет, только ты и я сегодня олицетворяем комфорт. — Ну полежим тогда вот так с тобой, — Арсений укладывает голову Диме на плечо, оглаживает невесомо руку, скользя бинтом по костяшкам. — Две змеюки в клубке. Будем шипеть на всех, кто к нам подлезет. Диму такой сценарий устраивает. И ему бы удивляться постоянно, как вообще Арсений — шумный, взбалмошный, тянущий всё внимание мира к себе — умудряется оказывать на него терапевтический эффект и приносить успокоение, а не раздражать сильнее, но Дима не пытается искать в их химии рациональность, он просто позволяет — и голову на плече, и поцелуи в щёки, и выдохи в шею при объятии — не отталкивает и вовлекается сам — да так, что ведёт до упоительного безрассудства. Позже в этот же день Дима видит, как Арс суетливо возится с перевязанным пальцем — подтыкает вылезший из-под слоёв бинта кончик, сосредоточенно сопя. Он вроде как меняет повязку сам, причём делает это без посторонних, чтобы, видимо, не напрягать никого своей болячкой и гордо нести своё бремя в одиночестве. — Тебе, может, помощь нужна? — спрашивает наблюдающий за ним Дима. — А то копошишься небось втихаря и материшься. — Нет-нет, спасибо, я справляюсь сам, — беззаботно отзывается Арс и упархивает из комнаты с кем-то хохотать в коридоре. Неугомонный, деловой и бесконечно таинственный. Дима смотрит задумчиво в опустевший дверной проём. Серёжа рядом копается в вазе с конфетами, изучает содержимое и шебуршит. — Это я ему помогал, если что, — делится он, усмехаясь и с шелестом разворачивая барбариску. — Стоял кряхтел с этими бинтами, кукушка-криворучка. Дима улыбается, разгадав в очередной раз причуду чужой загадочной головы. Он вообще открыл новый виток жизни, когда решил за Арсением наблюдать: высматривать с расстояния, подмечая детали и разнообразие оттенков, обжигаться и исцеляться, нырять бездумно в глубокие тёмные воды, вглядываться в непогоду его души и ослепляться сменившими бурю лучами — бесконечная череда влюблённостей в одного человека, к которому невозможно привыкнуть и от которого нельзя не заболеть сумасшествием. Это всегда об изученности и о непредсказуемости одновременно — Арс может быть уютным до мурчания, ластящимся и греющим, а может и вспыхнуть в один миг, взъерошиться и оцарапать, заточиться углами и обернуться в оберег холодных теней, грозя не приближаться. Он умеет быть самым чутким в комнате, а иногда может обернуться стихийным бедствием и сигналом к всеобщей эвакуации. Только Дима почему-то не сбегает и не ищет укрытия — ещё и стремится усмирить, хотя сам полон неупокоенных штормов. Небо снова вспыхивает далёкой грозой, когда Диме приходит сообщение от Шаста — они снимают отдельно рекламный ролик, Дима застал только возню возле костюмерной и решил не мешать. арс заебал, звезда не в духе сегодня почесал к тебе, так что готовься Дима хмурится в экран и оборачивается на стук дверью — Арсений появляется в проёме вспышкой шаровой молнии. Растрёпанные чёрные вихры, небесная пронзительность глаз и белизна широкой рубашки, расстёгнутой на верхние пуговицы и обнажающей трогательно бледную грудь. У него на пальце вместо бинта пластырь с какими-то хрюшками, на лице играет заострённость и встревоженность черт, и ему бы в таком образе свешиваться с натянутых канатов каравеллы и ловить разгорячённой кожей океанский бриз, высматривать полосу берега в лазурных водах и улыбаться солнцу, влюблённому в него до одури. — Дим, понимаешь, вот бывают иногда дни… — Когда хочется всех прогнать и оставить только нас с тобой? — Дима улыбается, угадывая. — Было бы прекрасно, — Арс вздыхает усталостью и скорбью, проходит в комнату и валится в кресло — будто морские волны принесли его на скалистый берег и убаюкали, огладив искрящей пеной. Дима смотрит на него неотрывным любованием — вроде делишь с человеком постоянно пространство, а всё равно до конца не осознаёшь, что он вот такой. Не соизмеряешь и не осознаёшь его присутствие, его затишье в четырёх стенах под отзвуки грозы, не вдумываешься — вот Арсений сейчас где-то носится по этажам, случается с кем-то случайностью встреч и всюду сеет суету — смотришь пристально и не веришь — вот Арсений сейчас совсем рядом, на расстоянии нескольких шагов, на расстоянии одного необратимого касания. — Знаешь, Димка, — зовёт Арс тихо, и с него такого — щурящего томно глаза и ловящего блик на приоткрытые губы — кроет неизбежно. — Мы с тобой сейчас охереть как сочетаемся. Дима оглядывается на зеркало. Полностью облачённое в чёрное отражение в водолазке под горло и в цепочках понятливо усмехается — о да, игра контрастов, манящая и беспощадная, влекомые друг другом инь и ян, что полыхнут взрывом и бедой, стоит им наконец-то сойтись. — Только сейчас? — Позов наигранно расстраивается. — Я думал, мы с тобой, ну. Вообще. — Дим, ну что такое, ну у тебя же богатейший словарный запас, что вдруг за проблемы с выражением мыслей? — Это всё ты, — Дима подходит ближе — медленно, будто секунды стали тяжёлыми и вязкими — и упирает руку в спинку кресла, нависая. — Башка не соображает из-за тебя. Арсений под ним смотрит во все глаза, спокойный и безмятежный, выжидающий и при этом не торопящий — сакральная неуловимость осознания, что обоим хочется одного и того же. — Дим. — М? — Мы с тобой вообще. Дима отзывается тихим смешком и кивает, понимая всё и даже больше. Он накрывает Арса своей тенью — как затмение на солнце — наклоняется и ловит губы в поцелуй. Хрупкое мгновение, когда ещё можно вздрогнуть от прострела мысли, сморгнуть наваждение и отшатнуться, но Арс отвечает, подаётся навстречу и обивает руками шею, пресекая попытки отстраниться, — и шумный выдох сметает возможность отмотать назад. Город шьётся грозой на окраинах — до них она не добирается.