Художник и бессмертный

      Сколько людей, столько и сердец. Не только в буквальном смысле, конечно. И у каждого сердца есть своё самое сокровенное желание. Если вы спросите Чжунли о его сокровенном желании, то он наверняка скажет, что у него всё есть и он ничего не желает. И соврёт, разумеется.       С виду, всё прекрасно, конечно. Право, чего можно ещё желать? Он именитый художник, его зовут консультировать объёмные проекты хоррор-фильмов и игр, у него достаточно денег для того чтобы, ну не безбедно, конечно, но вполне приемлемо жить от аукциона к аукциону. Но в глубине души Чжунли очень хотел бы быть кем-то другим. И дело вовсе не в том, что «это не моё место в мире» или даже не в «я никогда не хотел быть художником, я хотел иметь спокойную мирную жизнь». О нет.       В таких историях обычно говорят: «всё началось с самого раннего детства.» но нет, не в этот раз. Чжунли был самым обычным мальчиком. И как любой мальчишка, он был в восторге от древних мифов, динозавров и оружия. Так что, дело, как водится, именно в древних сказках.       То был обычный день, из тех дней, какие десятилетние мальчики никогда не назовут «обычным». Да и, оглядываясь назад, назвать этот день обычным было бы не совсем правильно. Ему было двенадцать, и мальчик тогда отыскал в расщелине скалы неподалёку от дома серьгу.       Серьга блестела как древнее сокровище. Она и была настоящим сокровищем! Яркий янтарный камень переливался на свету удивительными гранями всех оттенков жёлтого, чёрный ромбовидный минерал с небольшим сколом и потрёпанная кисточка. Разумеется, Чжунли решил забрать её себе. Это же он как самый настоящий археолог! Что ещё нужно для счастья?       С этого момента всё и началось. Жуткие тени, тянущие когтистые руки, что-то тихо бормочущие на незнакомом языке, чужое присутствие и касания холодных ладоней, когда рядом никого нет. Иногда — хуже, когда он видел их. С перебитыми руками или проломленными черепами, изломанные как старые никому не нужные игрушки в заброшенных домах, призраки. Всегда глядящие пустыми стеклянными глазами. А иногда он видел… видения. Хотя и не всегда их понимал.       Через два дня мальчик решил избавиться от серьги. И тогда ему удалось прожить целый день как обычный ребёнок. Но на следующий день всё началось снова со старого украшения на подушке рядом с его головой.       После этого избавиться от неё дольше, чем на несколько часов было просто невозможно. Каждый раз эта проклятая серьга оказывалась рядом с ним! На табуретке в прихожей, в кармане шорт, в школьном пенале, да где угодно! И, главное, что хуже, призраки перестали его покидать.       Конечно, столько лет спустя это стало совершенно обычным делом. Рутиной, как выпить крепкого чёрного чаю с утра. Но тогда, для его неокрепшей детской психики это было ударом невероятных масштабов. Но он выстоял, окреп под гнётом кошмаров наяву, трёх попыток избавиться от этого весьма…радикальными методами и двух лет лечения в специализированных заведениях. Стойкость и непоколебимость, выработанные не благодаря, а вопреки, были его гордостью. Ну и что, что вымученные, зато, уж точно полностью его. –Отвали,–раздражённо фыркнул Чжунли, не оборачиваясь: зачем ему, если холодное склизкое щупальце и без того ощутимо скользит ему под толстовку.       Он выскочил в подъезд, хлопнув дверью. Ненависть к щупальцам — устоявшаяся традиция. Всё, что даже просто имеет похожую текстуру уже погружает его в ужасы детских кошмаров.       Утро было такое же, как и десятки предыдущих. По пути в Галерею привычно кивнул болтающемуся под фонарю призраку — бедолага повесился прямо там, пару лет назад. По пути погладил призрачного кота у подворотни. Пнул прочь мелкоранговую тварь, пытавшуюся вцепиться ему в штанину. Бытовуха.       Сегодня важный день, первый день выставки. Он обязан быть там вовремя, там выставят его картины, и ничто его не остановит.

***

      Сложно поверить в то, что произошло.       Сложно поверить в то, что Сяо сделал.        Контракт? Да в Бездну такой контракт, если Сяо будет вынужден… вынужден… Нет. Нет! Пожалуйста…       Лучше бы всё закончилось ещё на Алатусе. Потому что тогда на руках яксы безумным зверем не метался бы Моракс.       Всегда опрятно одетый, в чистой глаженой одежде в несколько слоёв, в этот момент он был совершенно не в себе: рычал и пытался вывернуться, вцепиться клыками и когтями в глотку яксы. А тот выверенным неумолимым движением вгонял лезвие копья всё глубже в грудь бывшего Архонта. Сяо должен довести дело до конца. Он обещал. Он обещал! Не как Истребитель Демонов, но как тот, кого Рекс Ляпис с гордостью называл своим другом.       «Любое обещание есть контракт. У слов есть особая сила, Сяо» — говорил Моракс. Когда-то так давно, когда ещё не существовало Каменного Леса Гуюнь, но уже существовал Сяо и его Бог.       В бою они разворошили и без того на ладан дышащие руины какого-то покинутого города. Последние столетия Сяо было не до того, какие ещё города возводит Ли Юэ, как возводит выпорхнувшая из гнезда птица своё собственное. Времена меняются, теперь Гавань совсем не та, какую помнил Сяо. Какую помнил и сам Моракс.       Впрочем, сейчас он не помнил уже ничего, барахтался на одних звериных инстинктах, неспособный уже ни принять форму дракона, ни вернуться к человеческому образу. Если бы для Сяо существовала жалость — так и пришлось бы описать то, что испытывал к старому дракону. Но. что же, во всём есть плюсы. Наверняка, будь Чжунли в своём уме, ему стало бы мерзко от чужой жалости. Он архаичный бог, победитель войн, его господин, его сердце… такому как он не нужна чужая жалость. Тем более не от кого-то вроде Сяо.       Рука яксы не дрожит. Он поклялся защищать Ли Юэ и единственное, что он умеет — убивать чудовищ. Зато дрожит что-то глубоко в груди, бьётся, следом за утихающими, конвульсивными попытками древнего существа защищаться.       Всегда яркие и прозрачные, как капли янтаря, глаза медленно мутнели. И Сяо на это было больно смотреть. Но ещё больнее стало, когда бессмысленный отупевший взгляд упёрся ему в лицо. –Это ты, Сяо? –голос господина был надтреснутый, слабый, и якса буквально забыл, как дышать. –Я, господин, –голос звучит не громче шёпота, а у Сяо дрожат руки, которыми он поддерживает дракона под плечи. Как будто он может уронить свою ношу в любой момент.       Моракс улыбается, прикрыв глаза. Безмятежно, расслабленно. Сяо не помнит, когда тот в последний раз так улыбался. Будто бы уже принял это, будто не собирается пытаться себя спасти. –Спасибо, Сяо, –ласково говорит Чжунли.–Прости меня…за то что я…заставил тебя сделать. …       А потом Сяо проснулся.       И даже не в своей кровати, которой он, справедливости ради, до сих пор пользовался реже, чем следовало бы. Чем следовало бы, когды пытаешься делать вид, что он настолько же человек, насколько все остальные.       Когда Янван Диджун покинул его…–покинул их, то есть, — Сяо долго думал. Над тем, что тот делал и говорил. Перебирал в мыслях воспоминания, оставшиеся при нём после того, как его мир рухнул.       Господин говорил: «Если однажды случится так, что ты уйдёшь, воспоминания о тебе будут сиять в моём разуме подобно золоту». Сяо не мог ничего исправить, не мог ничего изменить, Властелин уже запечатан. Но если бы он мог понять, о чём думал и как жил тот последние свои годы, стало бы ему легче?.. так что ныне он жил в Новой Ли Юэ — броской и сияющей, в которой от старой остались разве что редкие прудики с карпами, здесь лишь иногда за высокими домами было видно ночное небо.       Итак, якса проснулся. Между двумя высотками, в каком-то засранном проулочке. Спасибо, что не в мусоре. Бездна, да он теряет хватку! Какой-то вшивый демон снов сумел просто наглухо вытолкнуть его из сознания. За подобную наглость ему голову отсечь — недостаточно.       Духи оставляют след из энергии. Чужой ли, своей ли, не имеет значения. И Адепт поднимается, опираясь на стену. Всего пара секунд требуется, чтобы мир перестал вращаться. И тогда Сяо следует за тонкой нитью голубого.

***

      И понимает, что оказался в картинной галерее, в окружении картин и кучи смертных. Куда же подевался этот засранец? Но стоило поднять голову на полотна… и стало не до демона.       С холста на него смотрел… он сам. То же лицо, что и в любом зеркале, те же жёлтые глаза, та же маска на поясе. Сяо с портрета смотрел на настоящего с пренебрежением, крепко сжимая древко сияющего нефритового копья. Недвижимый, суровый, пугающий, как исчезающий призрак. За его спиной — тлеющие рисовые поля и горы тел. Кем бы ни был художник, он передал атмосферу Войны весьма ловко. Даже самому Адепту стало немного не по себе, будто его изображение сейчас поднимет копьё и упрёт остриё ему в шею.       Рядом на стене, коротко: «Последний из якс».       Сяо повернул голову, осмотрел картину рядом. Она гораздо меньше, чем висящая рядом. На ней — женщина, чьё лицо перекошено от горя и ужаса. По локоть чёрные, почти прозрачные руки она тянет вперёд, к зрителю. Жуткое зрелище. Но Сяо видел и страшнее.       Со стен на него смотрели духи и демоны. Опасные, древние хищники. В окружении столь чётких изображений и Покорителю Демонов было как-то неуютно. Он брёл по выставке, пока не наткнулся на обширное полотно.       Перед картиной, заложив руки за спину, стоял смертный. И он не вызвал в Сяо никакого интереса. Потому что перед ним — нечто настолько тонкое и личное, что Адепт ощущает как внутри клокочет ярость.       Это момент смерти его господина. Сяо с картины стоит на коленях спиной к настоящему, прижимаясь щекой к чужому неподвижному животу, комкает в пальцах белые ткани. На каменном алтаре, покрытом кровью, лежит Моракс. Свет падает так, что не видно его лица, только холодное белое тело и руки со до глухого отчаяния знакомым рисунком из потухшего золота, сложенные на груди. Но никаких сомнений, это — они. И Сяо ощущает, что что-то туго стянулось в комок в горле и груди, стало сложно дышать. Стало больно, будто бы он свалился со скалы на камни и не успел затормозить. –Вы кого-то мне сильно напоминаете.–вдруг сказал смертный, чьего лица Сяо не видел, но чей голос доносился будто бы из-под воды, и вдруг добавил:–Вам нравится картина?       Адепт разозлился. Как смеет этот смертный?! Разве он, Покоритель Демонов выглядит так, будто ему нравится?       Сяо повернул голову, чтобы высказать, всё, что он успел подумать об этом человеке, но. Неожиданно все слова рассыпались, как песчинки сквозь пальцы; язык будто примёрз к нёбу. Эта серьга… Сяо никогда и ни с чем её не спутает.       Какое-то время он держал её при себе. Когда господин пожелал, чтобы он её сохранил у себя. И якса делал всё, что мог. Но, когда обезумевший и переполненный яростью и жаждой крови, Моракс бросился на него, серьга затерялась где-то в пылу сражения. Как. КАК ОНА МОГЛА ОКАЗАТЬСЯ У СМЕРТНОГО?       А потом смертный повернулся, и Сяо думал, что умрёт на месте. На него смотрели те же самые ярко-янтарные глаза, те же губы изгибались в мягкой улыбке. Адепт отшатнулся.       Это невозможно.       Невозможно.       Это так хорошо, что физически больно.       Не может быть так хорошо.       Это Моракс.