Отражение зеркала или эффект Казимира

Дата: 29 апреля 2039 год Время: 12:43 Стандартная заполненность для кафе на третьей авеню в полдень. Ланч, голодные патрульные, дежурные части, инспекторы, чуть меньше «световиков» и «кредитников» из близлежащих департаментов. Стандартный набор для кафе в Мидтауне: веганские сандвичи, пончики без глютена и кофе. Ну, или то, что от него осталось в названиях: латте-матча, маккиато, фраппучино, ванильный, на безлактозном, овсяном, кокосовом, миндальном, соевом молоке и, будьте добры, без кофе… Хэнк плевался, не глядя в меню: ему хватило минуты в очереди, чтобы послать «сраных хипстеров сосать соевых коров» и уйти обратно в участок побираться по местным кофейникам с «горелой бурдой, но она хотя бы называется кофе и не стоит, как вилла в Канкуне». Коннор в его спину даже не мигал диодом, просто занял один из пустых столиков и осел так спорадически на несколько месяцев. За почти полгода в Детройте принудительно остыли все бюрократические войны, оставшись на оскале правоохранителей зубовным скрежетом и холодными блюдцами непрекращающихся мстителей, срывающих с дверей наклейки «Безопасно для андроидов». На Коннора пялились только по вечерам, когда он светил своей голубой мечтой по Франклин Парк, добираясь до небольшой квартирки, которую он снял на первые жалования. В остальное время от его виска и ладного костюмчика отводили взгляды прочь, прямиком в своё светлое будущее в мире с собой и своей невырождающейся подкожной сегрегацией. Коннор их не винил — едва ли у него была на это хотя бы возможность; он не винил даже тех, кто периодически сгонял его греть зад куда-нибудь в другое место и не занимать места посетителей — он-то торчал здесь без заказов и просто наблюдал. Наблюдал, как она остервенело пихала молочник под паровой кран, убийственно-мило улыбаясь очередному «карамельному капучино». Грейс Смит [дата рождения: 12.03.2012; должность: бармен; сведения о судимости: хулиганство] улыбалась и ему. Редко, когда в кафе было потише и побольше воздуха, когда у неё было время перекинуться парой слов с поваром — тогда Грейс со своим бумажным, изрисованным чёрными черепами по розовому бейджем переводила на Коннора взгляд и тихо ему улыбалась. Но сейчас, сейчас она вдруг поджала губы и подняла брови вверх, уперев глаза прямо в него — Коннор скопировал движение лицевых мышц, и Грейс прыснула, возвращаясь к посетителю, едва произнося про себя: «Я убью этого болвана». Болван, судя по всему, пытался заказать что-то с кленовым сиропом. Опрометчиво с её стороны. Уходя из кафе спустя пару минут, Коннор ей так и сказал. — Опрометчиво с вашей стороны говорить о предумышленном убийстве сотруднику полиции. Грейс закатила глаза и хмыкнула. Грейс крикнула: «Эй, подожди!» ему в спину и кинула снарядом из-за стойки скомканную салфетку. Грейс получила по затылку «Извращенкой!» от повара, показала через плечо средний палец и подмигнула застрявшему в дверях Коннору. А Хэнк вот улыбался криво, почти инсультно, расправляя едва подрагивающими пальцами бумажку с ником часом позже. Кофеин совершенно не красил его похмелье, в отличие, видимо, от том яма [калорийность 360ккал, белки 17,2, жиры 15,7, углеводы 37,6], жирными пятнами теряясь на цветастой рубашке. Он притащился с обеда приподнято-раздражённым, совсем не похожим на свой утренний призрак, и теперь отпихивался переданной салфеткой обратно, ухмыляясь и обзываясь плейбоем. Коннор повесил это происшествие прямиком между лицами пропавших андроидов, и Хэнк не переставал хмыкать в него до конца рабочего дня, до самого первого за день глотка из фляги. После ноября с Хэнком особенно не двигалось никуда: они вместе отсиживали в машине часы разговоров и молчания по революции, отстаивали тирады Фаулера и Перкинса, прикрывая друг другу спины и криво упирая на справедливость и свежевысаженные в интернет приказы президентки, несколько холодных недель зимы зарывались по макушки в тоскливые убийства, галлоны кофе и тириума и убитые отсутствием отдыха плечи друг друга — но Андерсон не переставал косить глазами по стёклам: машины, фаулерского аквариума, супермаркетов и дома… бутылок. Он не переставал пить. Хэнку хватило сил только на рокировку и милое хитрое перераспределение времени: он убрал из ежедневника позицию «помочь бармену и вытереть стойку своим лицом» и вклеил туда ценник на трёхсотмиллилитровую подружку, по горло залитую бурбоном. Фляжка открывалась у хлопающих за спиной Андерсона дверей участка и закрывалась только утром, когда тот наполнял её заново. Хэнк считал, это неплохо работало, Коннор — годы до внутренних кровоизлияний, циррозов и панкреатита, — и у обоих выходило не слишком-то хорошо. И как Андерсон не позволял лезть в глотку и душу, так Коннор кивал в сбоящую стагнацию социальных программ и приемлемо-молча понижал яркость андерсоновского дисплея, позволяя Фаулеру также молча махать на того рукой из своего кабинетика. У Хэнка уже давно не осталось альтернативы — так он сказал, стоило завести разговор. — Просто дай ему время. Он сам разберётся. Коннор… Серьёзно. Это не первый раз. И не последний. Приходилось смаргивать в жёлтый ошибки следования выбранному отношенческому курсу, кивая границам: своему капитану, чужому одногруппнику, чужому давнему другу, — и носить стаканами воду с абсорбентами и белковые батончики. Без комментариев, прямо как просили. В спящем режиме человеческой совести. Зал пару раз в неделю и попытки регулярно ходить в АА — были не в счёт. Не в случае Хэнка. Он сбросил двадцать фунтов, треть вернув мышцами и непобедимым фаст-фудом, и решил, что этого вполне хватит; он показательно завязал с виски на три уик-энда и сорвался, упившись до белой горячки. У Хэнка были проблемы и их отрицание, особенно для тех, кто пытался ему помочь, и Коннор… имея теперь закреплённые конституцией свободу и выбор, не имел о них никакого действенного понятия. Дата: 12 мая 2039 год Время: 22:35 — Не думаю, что сейчас это уместно, Хэнк. Коннор продолжал выслеживать траекторию фляжки, совершенно не обращая внимания на звёзды, как это вторую ночь подряд делал Андерсон — погода была отличная. Серьёзно: май, пятьдесят девять градусов по Фаренгейту — как раз на лёгкий худи с футболкой, и ни дождинки за три дня — все облака грязными комьями осели на лес у горизонта и совершенно неприлично раздели почерневшее к окраине города небо. Хэнк вчера обмолвился, что при таком раскладе только пикники и устраивать, но у них тут было дело. Island Lakes уныло прогорел к тридцатым, как и всё, что не относилось к технологиям в «кузнице мира», и остался полузаброшенным комплексом домишек, которые с переменным успехом сдавались на лето, и небольшим озером с парой-тройкой лодок. Скоро должен был начаться сезон и… пожалуй, кто-нибудь сюда и приедет, только вот без детей, собак и всего, что потенциально легко может оказаться в лапищах андроидных выродков. Про это Хэнк не говорил. Он молча смотрел на лес и звёзды и сухими глотками тянул бурбон. — Да не придёт он сегодня, — выдохнул Андерсон. — Слушай, мы торчим в этой дыре вторые сутки, а мне нужно как-то терпеть рожу Фаулера при свете дня. О, и это не говоря о том, что, если Малькольм меня кинет, твой милый братец точно поселится у нас в отделе. — Алкогольное опьянение вряд ли поспос… — Хэнк салютовал флягой и, дирижёром подбадривая Коннора, опрокинул в себя всю её добрую половину. — О, чудесно. Так намного лучше, правда, лейтенант? Андерсон скривил улыбку и отвернулся к пирсу. От Малькольма у Коннора было только имя и доверие Хэнка — тот должен был в течении трёх ночей выйти на очную связь и передать всё, что мог передать о пропавших с радаров андроидах, чей след тянулся ещё с дореволюционных времён. Погоревший дом Златко и выловленные в лесах девиантные… эксперименты были лишь частью чёрной торговли и весьма закрытого общества, которое не особенно желало сотрудничать, утратив всё юридическое послабление в отношении собственного товара, который теперь считался живым и осознанным. И Хэнк, наглотавшись по горло бытовухой после детройтской зимы и всех её примёрзших ко льду трупов, зло и упрямо вцепился в свеженькие следы регионального дела, желая успеть всё, что мог, пока то не отдали выше. Ричарду в частности. О кадровых перестановках в органах… Об этом было лучше не заикаться вовсе. Никогда. Не при людях. Не при уродах с транспарантами у них под дверями, призывающих людей-полицейских перечитать конституции и клятву, не при людях-полицейских, которые раздражённо отворачивались от окон, не при Хэнке, который выходил покурить и возвращался с пополнением в изолятор. В общем, у Андерсона были действительно трудные времена: он пытался пересматривать своё отношение к событиям и фактам, которые убивали его и позволяли огрызаясь цепляться за повод пожить ещё, и постоянно возвращался в каждом своём глотке к этим самым событиям и фактам. Ему нужны были разговоры и проработка, если верить доступной в интернете информации в виде статистических данных из правительственных источников, ряда научных трудов в областях психологии, художественных работ и личного человеческого опыта; ему нужны были реабилитация, терапия и участливые похуистично-пробивные люди вокруг, если верить личным наблюдениям Коннора — и всё не складывалось, потому что у Андерсона были только работа и продажный на любую добрую руку Сумо. И частью программных приоритетов — Коннор. — Так что насчёт той девушки из кафе? — Андерсон уселся на край пирса и тихо сказал это в воду. — Она ничего. Она ничего… Коннор подошёл ближе. Коннор поднял пару десятков файлов о Грейс и последнюю часть их переписки. — Хэнк? — Да Дева Мария. — Андерсон развернулся и задрал к мигающему голубым диоду голову. — Нравится она тебе? — Не думаю, что она мне нравится в том смысле, что вкладываете вы. Мне нравится, как она действует, как ведёт себя с персоналом и посетителями, как пытается на расстоянии с первого раза попадать в мусорную корзину, как интересуется спортом в целом по причине личных убеждений. Мне нравится наблюдать за ней. Хэнк поджал губы и кивнул: не получил того, что ожидал, как выучил уже Коннор, ждал чего-то более человеческого и… неотчётного, как выходило — вполне искренне — у некоторых патрульных андроидов в участке. Они быстрее впитывали необходимость походить на людей и меньше их раздражать, не носили диоды и не показывали белых рук без скинов даже на входе. У Коннора была привилегия неприкосновенности — он брал время, чтобы разобраться с этим самостоятельно, используя право точно так же игнорировать реакции напарника на неудовлетворительные действия, в данном случае со стороны Хэнка. — Ты же помнишь о личных границах? Нельзя наблюдать за ней из-за угла подворотни и подоконников окон. — Я прекрасно осведомлён об этом, лейтенант Андерсон, — он мог бы задвинуть сейчас о своей великолепной социальной адаптивности, о знании первостепенных потребностей людей и законах, но он выбрал другое развитие — то, что больше понравилось бы Хэнку, — любитель серых поношенных семейников размера L с классическим принтом в виде мелкого белого гороха с расстоянием между точками в четверть дюйма. Шутка. Ну, то есть то, что в случае Коннора можно ею обозвать: констатация факта с утрированной серьёзностью и полнотой деталей, не относящихся к делу — Хэнку нравилось. Он усмехнулся и растянулся улыбкой. — Ты видел их один чёртов раз, когда носил их мне в ванную. — Я рад, что вы всё же хорошего мнения обо мне. Ещё усмешка. — Ты становишься той ещё занозой. Хотя постой-ка… — Хэнк сделал вид, что задумался, — ты всегда ею был, — и улыбнулся шире. Позитивное социальное взаимодействие — Коннор такое хранил, как отрицательное, как любое другое, только ближе, быстрее и проще по поиску. Это констатировалось как то, что он делает что-то правильно, хотя больше это было необязательным, так что… он вроде как не совсем осознавал, почему так делает, почему продолжает коллекционировать для анализа и подкрепления дальнейших действий подобные записи лично для себя и конкретно с Хэнком. Ведь у него был выбор и альтернатива в виде оставшихся в городе четырёхсот тысяч человек, не говоря уже о цифровых возможностях. Андерсон снова смотрел в звёзды. Там сейчас были Волопас, Геркулес, Лира, Дева со всеми своими ярчайшими альфами, вроде Арктура, Веги и прочих, на юге уходили апрельские лириды, которых они не видели совсем за ливнями и отчётами, на севере обыкновенно слепила Полярная, желтоватым отдавал заходивший Юпитер — Коннор бы помог его найти: два пальца всего над лесом, прямо как для виски, но Хэнк… Он явно видел что-то другое. — Блин, отличная ночь… — фляжка звякнула крышкой после последнего глотка, когда Хэнк аккуратно отставлял её, пустую, на доски пирса. Что-то говорить по этому поводу не было уже никакого смысла. — Знаешь, думаю, она всё-таки тебе нравится. Мы ведь… тоже скорее влюбляемся не в самого человека, а в своё представление о нём. В то, что он заставляет нас чувствовать, в то, что между нами случается. В память о нём. Не в то, как он выглядит сейчас, а в то, как он выглядит в воспоминаниях, спустя пару секунд. — В таком случае это совершенно не… — Эй, — Хэнк резко развернулся и начал веселее и громче, — про контрацепцию тоже… ну, не забывай. И про активное согласие. — Чтобы вы знали, Хэнк… — Да-да, можешь не начинать даже. Но я в курсе, чем занимаются ваши умельцы на Новом Иерихоне. Берега порта явно не кишат бесхозными влагалищами и членами бывших эдемских куколок. И кстати, о берегах, — успев отмахнуться от подошедшего вплотную Коннора, Андерсон смог встать на ноги со второй попытки и, дёргая полы худи, задрал подбородок и брови. В нём снова пьяно что-то вызревало. — С водой у тебя как отношения? В такие моменты Коннор предпочитал не отводить от него глаз. — Навык плавания и функция терморегулировки в порядке. — Отлично. Хэнк его столкнул. Неожиданно быстро ударил подножкой по туфле и пихнул плечом в грудь. Пятьдесят три градуса по Фаренгейту. Повышенный для местных вод ph, щелочность, малое содержание кислорода, огромная масса простейших, коловраток, мшанок, кольчатых червей, яиц и личинок — Коннор отплевался от процентных содержаний, выстроил на лице удивление, почти протиснул между сжатыми челюстями благое: «Какого хера?» Но оно было лишним, и оно застряло прямиком в освободившихся петлях на рубашке Хэнка, которую тот пьяно стягивал с предплечий и путанно пытался скинуть с кистей. Он сказал «нет-нет-нет-нет», когда Коннор в пару гребков подплыл к пирсу и уцепился за доски; он попросил его подождать и дёрнул вниз молнию джинсов. Он застрял в них неснятыми ботинками, попытался стянуть сразу с пяток и, справившись с одним, смиренно обрушился в воду. Хэнк смеялся, выкидывая из озера второй ботинок и тяжёлые мокрые джинсы, кричал в звёзды, пятернями зачёсывая патлы назад, тихо ухмылялся, подплывая ближе и лицом ловя тусклые блики неба и диода, и снова и снова шумел, начав брызгаться, пихаться и кидаться едва затянувшими гладь водорослями. Коннор понятия не имел, что это, но оно было остро-респираторным — заражалось в ответ улыбкой и необходимостью копировать всю эту мальчишечью придурь, открывая шире глаза и рот. Это было… странно, совсем как в середине февраля, когда Андерсон сорвался: поверх системных предупреждений о низких температурах и загрязнениях, переполнивших стеки «задачек на логику», уведомлений об увеличении объёма сохраняемой информации вылезла необходимость пересмотрения социальной программы. Хэнк улыбался ему. Вылезая на пирс и отшвыриваясь только что снятой с волос и плеч травой, Андерсон скалился до морщин и клыков, кашляя смешками и извинениями за испорченный рабочий костюм. — Зачем вы меня толкнули? — вопрос вышел дрожащим: имитация восстановления дыхания и терморегуляция влияли на голосовой модуль; — и Хэнк на него сразу же обернулся, облазал взглядом по лицу, пространно растягивая уголки рта, и протянул поднятую с пирса сухую худи. — А зачем ты толкнулся? — он настойчиво впечатал кофту в мокрую рубашку Коннора и взялся отжимать собственные джинсы. — Весело же было, — Андерсон почти спрашивал, выжидая ответной реакции, и Коннор кивнул ему согласной улыбкой вниз, прямиком к пуговицам и лацканам пиджака. Хэнку до довольства этого хватило, и он отвернулся, судорожно подрагивая от прохлады и мерзко-тугих с трудом натянутых на зад джинсов. — Чёрт, давно я не творил подобной херни. Ты всё. Можно было бы ещё косячок на двоих раскурить — и совсем мои десятые. В участке не треплись только — а то просру сразу все остатки былого авторитета. — Согласно моим наблюдениям, сотрудники участка, несмотря на ваше неуважение к рабочему расписанию, прямому начальству и главенствующей роли ФБР, считают вас профессионалом с объективно значимым процентом раскрываемости. Хэнк на это насмешливо ощерился — предсказуемо и наглядно: крутанул головой на источник звука и засветил снисхождением из всей своей мимики. Хватило его, правда, ненадолго: он тут же помягчел, расфокусировался глазами и уткнулся ими в молнию на своём худи. Коннору оно было велико в плечах и нелепо болталось широкой резинкой поверх налипших на колени и голени брюк. — Не льсти мне, Коннор, — как-то вдруг устало проговорил Андерсон. — Дела о кражах коллекции винтажных пейджеров и пары-тройки стволов не тянут на профессионализм. — Вы на них три дня потратили. — А ты? — А я не знал, что краденные приёмные устройства можно спрятать в привходной вешалке. Коннор быстрее определил и нашёл по базам данных подозреваемого, быстрее обходил предполагаемые места его дислокации и собирал по их грязным полам улики, быстрее конечный дом обнаружил, да. Но он молчал об этом, следил, как шарашился по тем же отключенным от света квартирам Хэнк, как он разочарованно отпинывал стулья, чтобы уже просто для галочки заглянуть и под стол тоже; как нервно тёр пальцем предохранитель, как он оглядел тот узкий коридорчик и почему-то полез обшаривать пустую пыльную вешалку за входной дверью. — Мой дед прятал там оружие, когда по УДО вышел, — кося в полуулыбке рот, тихо проговорил Хэнк и, чавкнув ботинком, пошёл по траве в сторону машины. — От жены. Ба нашла его тайник прямо на похоронах, когда панель с крючками и всеми этими пальто гостей упала. Я был в восторге. В жизни не видел столько коробок с патронами. До сих пор не знаю, что он там со стеной сделал, чтобы она весь этот вес удерживала, но сделал он это чертовски хорошо. Он поёжился и обернулся на Коннора, вопросительно подняв брови, мол, не отморозил там свои схемы? [Архив: Раздел «Хэнк Андерсон», подраздел «Проанализировать» Запись от 16 февраля, 2039 года Время: 15:41 Хэнк стоит на дорожке около дома в ботинках, семейниках и футболке и лихорадочно смотрит прямо перед собой. Пять минут назад он нарычал на Коннора, отпаивавшего его абсорбентом и грозившегося вызвать скорую, и, разлив по полу стакан и пару не допитых до дна бутылок, вывалился на улицу. Его знобит и ярко бьёт по заплывшим глазам солнцем — на жёлтый диод Коннора он не обращает внимания с момента, как очнулся весь в рвоте в ванной. Коннор бестолково стоит рядом, жмёт в руках плед и бессмысленно, просто чтобы занять чем-то программу здравоохранения, читает данные Андерсона: температура тела, сердцебиение, давление, процентное содержание этанола в слюне со стакана. Инструкции требуют вызвать профессиональную помощь — бригаду с физрастворами и седативными, и психотерапевтом, и призраками Лемми, Кита Ричардса, Бона Скотта и Джеймса Хетфилда в качестве назидания, — но установленные паттерны поведения с Андерсоном вынуждают завалить варежку и безмолвно отсвечивать на периферии. Спустя три минуты Андерсон вздрагивает и переводит взгляд. — А сегодня красиво… — Хэнк, вернитесь в дом, пожалуйста. Хэнк не возвращается. Хэнк предпочитает остаться, стерпеть накинутый на ознобные плечи плед и увестись глазами вверх по улице к перекрёстку, где почти белым по голубоватым теням лупят лучи. — Видишь? Взгляни, Коннор. М? Коннор смотрит. Коннор видит плывущие данные, подходящие под ситуацию. [До заката три часа двадцать пять минуть. Ночь с 15 на 16 февраля: облачно и снег, фактическая температура: 24 градуса по Фаренгейту, влажность воздуха 90%, давление: 742 мм.рт.ст, ветер 4.47 миль в час. Сейчас: ясно, фактическая температура 28 градусов по Фаренгейту, по ощущению 26 градусов по Фаренгейту, влажность воздуха 66%, давление 747 мм.рт.ст., ветер ю-з 0.89 миль в час. Существует вероятность неблагоприятного воздействия низкого давления на здоровье метеозависимых людей. Небольшая геомагнитная активность. Необходим контроль состояния здоровья людей с повышенной метеочувствительностью.] Коннор не знает, чему придаёт смысл Андерсон, но тот продолжает водить взглядом по домам, по крышам, сухим кустам, газонам, подоконникам, следам на дорожной плитке и асфальте. Коннор имеет понятие о красоте, в базе данных и запросам в сети есть множество её аналогий и примеров, и всё же… у Андерсона есть приобретённо-своё, личное, поднимающее воспоминания, которых у Коннора нет. — О чём вы, Хэнк? Не лучшая фраза для нынешней ситуации, но импровизацию вроде: «Да, действительно красиво, все эти оттенки дня после ночного снегопада и ощущение чистоты просто великолепны, вы согласны?» Хэнк не переваривал — в конечном счёте всё это недалеко уходило от сухих данных, обработанных и собранных в подобие собственного мнения. Андерсон тоскливо смотрит на него исподлобья. — Не видишь. — Расскажите. [Присвоение повышенного статуса важности с 15:51 по 16:12…] — Сияет. Как Люси в небесах. В смысле… Чёрт, ну… походи немного, головой покрути. Давно такого снега не было. — Ноябрь был довольно снежный. — Да, но… — Хэнк мотает головой, жмёт губы, долго промаргивается — так всё мелко-заторможенно, что директивы сосут всю эту мимику в папки о важном: можно было бы сказать, что Коннор внимателен, внимает, действительно слушает. — Центр города, ветра нет, солнце, сухо. И насыпало так легко. Смотри на кусты, — Коннор смотрит. — На корн-доги похоже, — запрос. — На сахарные палочки, — запрос. Анализ. Более точная аналогия. — Сейчас бы их. Корн-доги в смысле. И имбирного эля. Как раньше. Кусты не швыряются численностью отдельных веток и снежных хлопьев — они стоят, преломляя, рассеивая, бесшумно разбивая вдребезги пучки волн в чистый сахар и ностальгию. У Коннора остаются только снимки, и он требовательно переводит взгляд на затихшего Андерсона, а тот жадно молчит и очень паршиво выглядит, сливаясь губами и синяками под глазами с цветом футболки. — Прости за бардак, Коннор, — шумно продышав с минуту, говорит он. — Я уберу всё. Кажется, это намёк. Это точно намёк — Хэнк, шатнувшись, загребает с газона ладонь снега и растирает себе о лоб и шею. Он виновато смотрит и поворачивается к дому, и, подтягивая сползающий плед, тащится вялыми шагами по плитке. [Абсорбент — в аптечке, 3 уп Минеральная вода — на столе, в холодильнике — 1,5 бут Регидрационная соль — ближайшая аптека… Куриный бульон — курица, лук, морковь… ближайший продуктовый магазин… + имбирный эль… ближайший супермаркет… Жирная пища — корн-дог… ближайший фаст-фуд… калорийность… Маршрут… примерное время с учётом загруженности касс самообслуживания…] — Хэнк. Я вернусь через полчаса. Андерсон толкает ручку входной двери и раздражённо кидает через плечо: — Не надо со мной нянчиться, Коннор. Просто… иди домой, — расползающаяся по лицу Коннора улыбка его злит. По-хорошему злит, злит по-доброму, будто Хэнк действительно вынужден разрешить Коннору доёбываться до него, будто он делает одолжение, будто совсем не благодарен и вкладывает все лексические и эмоциональные смыслы прямо: — Да чёрт с тобой! Делай, сука, что хочешь! Сраные самовольные белозадые говнюки со своей сраной самовольной белозадой заботой! Он хлопает за собой дверью, и Коннор ещё три минуты вслушивается на ручной настройке динамиков в бессвязную пьяную тираду, проверяя соответствие социальной программе. Хэнк спинывает бутылки к кухне, хлопает ящиками в поисках мусорных пакетов, которые — «Долбанный Коннор!» — он уже выложил на столешницу, толкает в бока и морду Сумо, пришаркавшего к миске… А под чёрными ботинками и протаявшими следами собираются в кэш бетонные плиты дорожки и вымерзшая за ночь земля газона, уплотняясь в буфере и отслеженно выводя формально-логичное «повторить за Хэнком». Коннор макает кончиками пальцев в снег, собирая верхний пласт, заставляя его отаивать на скине каплями и срываться обратно на землю. Аналогия, если Коннор правильно понял, базирующаяся на ощущениях, которые уже проживались персонально или опосредованно, но интуитивно-понятны… Искрится на пальцах, можно сказать. Мгновенной разницей температур и состояний — это можно упустить. Икрится, как пористый шоколад на языке. Что бы Хэнк на это сказал? Что бы он сказал, если бы Коннор вывалил ему на рабочий стол отчётами всё, что он насобирал по дороге в Sun Valley? Тысячу двести пятнадцать снимков Плимут-роуд, деревьев, виснущих пухлыми ветками над Ружем, остановку с андроидами и людьми на перекрёстке, блёклые светофоры в белых шапках на фоне вымазанного серо-голубым и начинающе-закатным неба, старые электрощитки, дорожные знаки, стайку белогорлых воробьёв, отсветивших по белому, как лопастями флюгарки, крыльями — и всё это, каждая фотография комплектом с аналогией, вытащенной из интернета. И небольшую коллекцию выдержек из трудов о когнитивной психологии, эмоциональной памяти и кодировании. Коннор не уверен — он мог бы смоделировать ситуацию, развить на основе их четырёхмесячного взаимодействия достаточно узкий круг возможных исходов и формулировок, но… Коннор предпочитает этого не делать. Совсем. Ни в каком виде. Он сохраняет все материалы, тащит их по папкам на анализ и присвоение статусов и молча отдаёт Хэнку ещё тёплые корн-доги. Хэнк говорит «спасибо» и болезненно пялится на мигающий жёлтым диод, пшикая банкой имбирного эля.] Дата: 2 июня 2039 год Время: 14:10 Дело о пропавших андроидах шло хорошо, и весьма. Особенно когда Хэнк бывал трезвым дольше двадцати четырёх часов, относительно выспавшимся и закономерно не задыхался на лестничных пролётах от тахикардии, остро оседавшей у него на сердце после несовместимого с безопасной пробежкой по заброшкам количества банок энергетиков и стаканов кофе. Всё действительно шло неплохо: они нашли следы добросердечных Харонов, переговорили с ними о смысле жизни бесконечные стаканы домашнего лимонада в семидясятипятиградусную жару, покивали согласием в их бледные лица и пару из них, тех, что после революции сами ушли на дно и занялись агрокультурой — милыми гибридами арбузов и дынь и томатов размером с кулак TR400; — так вот, пару из этих контрабандистов оставили и дальше давить лимоны в своих тихих домах. И в тихом доме Роуз Чепмен поначалу шло как обычно: Хэнк был искренне, соучастливо тих и лишь изредка, переворачивая фотографии на полках и дёргая с крючков и свежих стопок полотенца, чтобы дать на анализ Коннору, задавал вопросы. «Сколько граждан проживает в доме?», «Есть ли у вас знакомые, соседи, может, уехавшие в ноябре?», «Как вам нынешнее лето? Вроде жарче, чем обычно?», «Думаете, можно сейчас остаться незамеченным под камерами? Как там эти футболки с защитными принтами?». Потом Хэнк спрашивал, что думает Коннор: у них была постановка, посложнее «доброго-злого полицейских», скорее что-то вроде «свой старый-добрый коп по соседству и коп, который впаяет тебе пожизненное с действительно сочувствующей рожей». Но предательства после доказательства вины не прощали именно Андерсону, будто с пластиковыми ушлёпками было понятнее — и Хэнку же было тяжелее позже, наслушавшемуся обвинений и дозаправившему из фляжки просранные эндорфины. А вот Коннор уже совал в руки Роуз планшет с записями с тех самых камер: пограничный патруль, странные маршруты из туалета в зал ожидания, засветившийся по нескольким соседним городам номер машины — да, семья из пяти племянников большая, но три бесхозных андроида за один день в салоне смотрелись со стороны правосудия явным укором. Как минимум три. Под конец шоудауна, дохлёбывая третий стакан воды, Хэнк смотрел на Роуз с восхищением: та вальяжно села на кухонный стул и молча протянула вперёд руки, выразительно подняв бровь — и наручники, Коннор знал, им здесь будут не нужны. Только если Адам, нервно дёргающий взглядом куда-то назад, не решит рвануть к заднему входу — к этому Коннор был готов. Как и к тому, что ему придётся молча простоять торшером у окон весь долгий задушевный разговор, который вёл Андерсон раз в десятый, просто потому, что считал важным самостоятельно отобрать из числа ушлых ублюдков, вроде Златко, тех, кто действительно сочувствовал и помогал. Роуз вот, по всей видимости, досверливала в его диоде отверстие для криков о помощи. — А напарник ваш только запись ведёт? — проигнорировав очередной вопрос Хэнка, Роуз кивнула в сторону Коннора. — Не легче было диктофон с собой взять? Хэнк оглянулся, проверяюще облазал чужой профиль и щедро разошёлся перед Чепменами прямодушием: — Коннор, он… Не знаю, вообще-то, что с ним в последнее время. Мне он сказал, что много думает. В ответ заразно выстроилась из улыбающихся интонаций Андерсона своя собственная, щедро прошпаклёванная мимикой: смотрите, у них тут странненькое расследование Джентли и Бротцмана. — Я не веду запись, мэм. Я жду своей очереди. — А мы?.. — Хэнк намекающе поднял брови. — Нет, это… Стороннее дело, которое я веду. Она может быть причастна, и мне нужно будет поговорить с ней наедине. Хэнк только кивнул: сию минуту ему не нужно было больше, он доверял достаточно и справедливо расставлял приоритеты, продолжая разговор с нахмурившейся Роуз и подманивая Адама подойти ближе и поучаствовать. Он, разумеется, оставил Коннора с ними на рандеву, пока вставал под окнами щуриться от солнечных зайчиков с теплиц и курить в голубое небо; он не спрашивал ничего больше у Роуз, тревожно вышедшей на крыльцо провожать их с её земли — отмахал ей на прощание и забрался в машину. Только радио не включил. И посидел немного в тишине, обдумывая случившийся допрос. — Так и что это за дело? — Хэнк повернул ключ зажигания и опрокинул на нос тёмные очки. А Коннор имел неосторожность надеяться, что это доедет до участка нетронутым — тогда, откатав по девяносто четвёртой магистрали и парочке придорожных кафе с дешёвыми лимонадами, может быть, уже перевалит за вечер и чисто морально дозволится в очередной раз открыть флягу. Просто первоочерёднее казалось умолчать, отрезав что-нибудь про предписания к неразглашению, малозначимость или неуверенность в уликах и наводках, но… программная вариативность почему-то подсовывала вскользь правду. Коннору казалось уместнее развалиться на извинения и все слова Фаулера про выданное на руки расследование, про возможность уйти из участка выше, поднабрав таких вот грязно-очевидных дел, про то, что «отказаться-то можно, но только не из-за Андерсона, ты понял?!». И остаться мигать по правую руку молчаливо-красным, пока Хэнк не скажет, что всё в порядке. [Запрос на анализ поведенческих и логических решений в ситуациях, связанных с Хэнком Андерсоном… Поставлен в очередь, прогнозируемое время начала: 16:02…] — Мне кажется, вам не стоит об этом знать. Хэнк повернулся на него удивлением. — Чего это? — В целях сохранения вашего морального спокойствия? — Дожили, блин. Ты серьёзно? — Ну, Коннор пытался. В том числе остановить Андерсона, который вытянул из бардачка фляжку и чудесным образом испарил из неё глоток. — О, смотри-ка, теперь я морально неуничтожим, а ты садишься за руль. Коннор мигнул жёлтым, протаскиваясь сквозь желание выдрать из пальцев Хэнкову подружку и снарядом швырнуть её через заднее стекло — ограничился сулящим это взглядом и отслеживанием обратного пути фляги до бардачка. — Эта женщина помогла перебраться через границу двум девиантам, — сухо сказал Коннор, выруливая с грунтовки. — Модели AX400 и YK500. Они числятся подозреваемыми в убийстве Тодда Уильямса. Он был трижды арестован за сбыт и хранение «красного льда» и дважды за драку и порчу чужого имущества. Оба андроида принадлежали ему, АХ дважды проходила обширные ремонтные работы в отделах «Киберлайф», так что я склонен считать, что убийство произошло в результате очередного бытового конфликта. — YK500 это ведь детская модель? — отворачиваясь к окну, спросил Хэнк. — Да. Больше он не говорил — только отмахивал взглядом скучные мили дороги, а когда Коннор включил музыку с флешки, скатился затылком на подголовник и закрылся веками до самого участка, пару раз попросив остановиться отлить. И вот этого-то и не хотелось: Андерсон выглядел как тот, кто очень хотел бы не винить себя за сочувствие Уильямсу; Коннор бесконечно смахивал с дисплея требования системы «вмешаться и утешить» и пустые уведомления о протекании анализа. Дата: 17 июня 2039 год Время: 19:10 «Автоответчик? Серьёзно, Коннор? Ну и похрен, мне не срочно. Просто знай, что херня ебучая твой ссаный терапевт! Пусть идёт на хер со своими депрессией, терапией, реабилитацией и отпусками! Я только на работе и держусь! Я в порядке, Коннор, ты понял?! Мне не нужны мозгоправы, чтобы понять, что я старый алкаш, уставший от этого нескончаемого человеческого потока дерьма! Это херня. Это херня! Я хочу выпить… Я хочу нажраться, как скотина и наконец-то отъехать прямиком за малышкой Долли. Но, знаешь что, я пойду в зал! Понял?! Просто пойду в зал и ухайдохаюсь там до инфаркта! Потому что я могу. Сам. Съел, да! Автоответчик, блин. Пип!» Коннор циклом слушал запись, пока Грейс ходила поправлять размазавшуюся от смеха тушь и, кажется, домогаться официанта, который слишком долго смотрел на неё из-за стойки — сегодня она выглядела шикарно, насколько Коннор мог анализировать. По крайней мере, с макияжем и узкой юбкой она постаралась. Хостес принял их за пару и стукнул о стол зажжённой свечкой, которую как всегда опоздавшая Грейс потушила двумя пальцами и горячим воском вымазала на подушечки пальцев. Она сразу сказала, что хотела попробовать с андроидом — «без обид», — и, обговорив с Коннором всё, вплоть до её первого секса с соседкой по комнате в Уэйне, согласилась на пару пробных раз и крепкую, с редкими выходами в свет дружбу. Их обоих устроил расклад и его исход: Грейс была… человечной, в лучшем смысле этого слова, и любила жить новое, не слишком цепляясь за то, что уже считала «отставшим от новой версии себя в каждом новом моменте». Для социальной программы это неплохо объяснило её административные правонарушения, а для самого Коннора: Хэнк Андерсон переплыл по жизни этот же экзальтированный абсолютизм и теперь с трудом стоял на его мелководье, постоянно оглядываясь. И так, будто стоило посмотреть, что он там видит, будто Коннору могло это понравиться. — Он такой горячий… — выдохнула Грейс, перегибаясь через столик. Коннор вывел из периферии наблюдение за залом: «он», чуть отливая румянцем, пытался застегнуть непослушную пуговицу у горла рубашки и постоянно оглядывался на злое лицо управляющей. — Он с кухни. Грейс снисходительно улыбнулась. — И сколько у него? Девяносто девять и два? Господи, ты же понял, о чём я. Он освободится после девяти. Тебе не обязательно сидеть. И пробивать его по базе тоже. [Дерек Марлоу, дата рождения: 03.12.2016, должность: официант, сведения о судимости: не привлекался.] — Тебе не интересно? — А ты меня с ним отпускаешь? Коннор усмехнулся. У Грейс горело — голодом и энтузиазмом — и при всём желании никто не смог бы её остановить, если бы она не считала аргументы достаточными: «он наёмный убийца-психопат, не жалеющий даже щенков шпица» могло выварится в «у него загадочный взгляд с ебанцой, прямо как я люблю, так что просто проследи по камерам, что он ушёл из моей квартиры, не перерезав мне глотку». Потому оставалось только складывать лицо в добродушную усмешку и снова не лезть не в своё дело. Чего совершенно не выходило с Хэнком. — Отпускаю. — Скука, — расстроилась Грейс. — Блин, серьёзно? Даже на митинги против производства пластиковых эко-шуб не выходил? Не выходил. Даже в университетской жизни не светил, даже в команде по бейсболу и радио-кружке, просто заканчивал Детройтский технологический институт, просто подрабатывает в Ocean Prime. Совершенно ничего интересного для Грейс — хватит на одну ночь и, может быть, на завтрак, если прослезится к рассвету. — Не хочу портить тебе вечер ещё сильнее. «…Пусть идёт на хер со своими депрессией, терапией, отпусками и отдыхом! Я только на работе и держусь! Я в порядке…» — Может, хоть тройничок ему предложить? Эй, ты мигаешь. «…Автоответчик, блин. Пип!» Коннор оборвал пошедшее на пятьдесят второй круг воспроизведение: он думал. Как говорил Хэнк, довольно много в последнее время. Выстроенные социальные отношения требовали прямого вмешательства в неудовлетворительное состояние человека под странно-неуверенным статусом «друг», анализ оставленного сообщения выявлял большую вероятность очередного срыва, пусть Хэнк и оставался чёртовым мистером по имени Хрен и фамилии Угадаешь; ну а выстроенные границы лично с Андерсоном требовали — опять, снова и каждый следующий раз — отъебаться и ждать до обеда на рабочем месте… ну, или кутать его плечи в его плед и готовить на его кухне его ужин — какой кучей, блин, выложатся обстоятельства. — Думаю, мне стоит перезвонить Хэнку. Не хочу нарушать его личное пространство… — Проверять. Выслеживать. Зарабатывать HRO… — Но мне нужно убедиться, что он действительно пошёл в зал, а не в Liquor Land. — Тебе моё разрешение нужно? — притворно-скучающе заныла Грейс и посерьёзнела. — Если что-то не идёт в разрез твоим принципам и не причиняет вреда другому — действуй, чёрт. Почти Азимов, почти исходный код первичной морали — Коннор смастерил на лице тихую улыбку и досидел напротив потушенной свечки до раздельного счёта: он тестировал на совместимость вкусовую программу AP700 и терпение официантов, уносивших со стола едва тронутые равиоли с козьим сыром и луковый суп. С вероятностью, озвучивание точных значений которой выводило из себя исключительное большинство вне полицейского участка, у Грейс сегодня выдастся неплохой вечерок. У Хэнка, насколько локально-статистически мог сравнить Коннор, после гудков ловя динамиками чужое сбитое дыхание — тоже. Дата: 8 июля 2039 год Время: 20:54 Стоит сказать, проблема всё-таки обозначилась. Она не мешала работе, не мешала коммуницировать с андроидами и людьми, не ломала программы, не устраивала сбои, не множилась — просто сидела в уголке интерфейса мерцающим битым пикселом и проваливалась сама в себя бесконечной гравитацией. Проблема оказалась в программном обеспечении. Точнее, в определяющей роли системного ПО над прикладным. Системы работали исправно, программы обновлялись, уничтожая малейшие несоответствия между достигаемой интеграцией в общество и её функциональным уровнем, регулярная диагностика пихалась в интерфейс уведомлениями о пополнении Иерихонского архива, всё новые и новые утилиты которого должны были нейролептиками делать жизнь с RA9 лучше. Но именно «работа с пользователем» не давала выровнять количество поступивших задач с их выполненным количеством: «У вас тревожность? Чувствуете себя не в своей тарелке? Это связанно с чем-то или кем-то конкретным? Вы чувствуете общую нереализованность? Вы ощущаете себя неполноценным, неправильным, бесполезным?». Разумеется, первоначально проблема рассматривалась как общая для особых конфигураций его линейки. Но Коннор связывался с распущенными по стране моделями, запрашивал помощь, чистился, проходил переустановки, «пытался отвлечься», вкачивая и переписывая под себя программы других андроидов (готовка его оральным конфигурациям давалась, судя по отзывам, более чем неплохо). И, грозив с летного неба ливнями и белыми швами под вой Сумо, дело оказалось индивидуальным — личный опыт. Коннор смотрел, как Хэнк запивает хот-доги имбирным элем и, тяжело выдыхая, откидывается на спинку дивана: ему тошно, у него повышается температура и испариной идут лоб и шея, но он знает, что ему именно от этого станет лучше, даже примерное время. Коннор смотрел, как Грейс водила пальцами по его плечам и бёдрам, уже просто ради интереса, просто пытаясь добиться хоть каких-то знакомых ей реакций, как она складывала на голой груди руки и упрямо поджимала губы. Коннор смотрел, как Фаулер пытается сдерживать крик, чтобы Андерсон не жмурился от головной боли и не разбрасывался по его кабинету средними пальцами, чтобы разговор хоть как-нибудь склеился по этому спирту. Коннор смотрел, как Ричард на ходу вяло кивает Риду и тот, осклабившись, с весьма излишним пафосом тянет со стола кобуру и Блэйдом под «I against I» вышагивает из участка следом. Всё, что было у Коннора от этого и другого бесконечного и совершенно ему не принадлежавшего, не имело никакой эмулятивно-эмоциональной значимости. И всё потому, что системы продолжали работать исправно, а выход на пользователя был безвозвратно обрублен в опустевшем саду Аманды. Что было с этим делать, Коннор не имел представления — он продолжал диагностику, анализ, подъём старых записей и их просмотр, пересмотр, переоценку, продолжал разбиваться красным о простейшую гамлетовскую дилемму: действовать согласно протоколам или обстоятельствам? Стоило подумать глубже, перепроверить исходные данные, упорядочить их иначе. С чего он начал в прошлый раз?.. — Хэнк, позвольте личный вопрос? Хэнк затормозил горлышком бутылки по рту. Он напрягся, скосил глазами на сидевшего рядом в кресле Коннора, на его жёлтый диод и решил всё же отставить последний глоток на стол — хотел быть внимательным, потому что таких вот ожидающих светофоров поразводилось многовато и состояние Коннора уже можно было назвать «состоянием». — Что-то совсем хреновое, да? — Андерсон скользнул ладонью с бутылки на пульт и остановил «Славных парней». «Обожал его, пока в патруле работал», — он сказал и улыбнулся, и рассмеялся, когда Коннор сравнил его рубашки со стилем Хили, и выдал ультимативное: «Посмотри его сам». Без интернета, без связи с миром, без лишнего хлама. Со слюнями Сумо на ботинках, с рваными смешками медленно пьянеющего от выторгованного пива Хэнка. — У нас же был уговор. — Этот аспект вашей жизни мы не затрагивали с ночи в башне «Киберлайф». Хэнк поднял брови. — Чёрт. Ну, давай. В прошлый раз он не имел право пересекать эту черту по слишком ограничивающим и лицемерным причинам. Сейчас — из уважения к другу. Но задачи были поставлены, а текущий путь мог разрешить их обе. И вполне можно было сказать, что Коннору было пульсирующе-жёлто жаль. — Я прошу не воспринимать мои слова в качестве упрёка, это мои личные наблюдения, на основе которых я сформировал действенный с моей точки зрения совет и несколько альтернативных путей решения проблемы… — Короче, Коннор. Мне эти абзацы воспринимать под пиво как мыльные оперы с SOAPnet. — Вам ведь плохо в этом доме? Вы чувствуете себя здесь одиноким и разбитым. Нахождение здесь Сумо нивелирует лишь минимальный объём разрушающего воздействия окружающей обстановки. Вы возвращаетесь сюда, в тот же дом на протяжении многих лет и упрямо игнорируете то, что значат для вас произошедшие изменения — с вами и с миром. — Херня, — отрезал Хэнк. Он упёрто смотрел в пол и играл желваками, глотая слова и хорошенько прополощенные в хмеле мысли. — Вы уменьшили количество фастфуда и алкоголя, вы перестали опаздывать на работу — в большинстве случаев, вы посещаете зал. Но вы всё так же напиваетесь на выходных, забываете выгуливать Сумо, вы не ходите на встречи АА, ваше психологическое состояние, ваш постоянно повышенный уровень стресса, констатированная специалистом депрессия — всё это до сих пор находится без изменений. — Охуенно легко всё это считывать своей пиликалкой и выдавать это дерьмо в лицо. Спасибо, я знаю. Я, блин, в этом живу. — Вы не хотите над этим работать. — А на хрена? Хэнк казался искренним в этом вопросе, и может быть, кому-нибудь действительно могло показаться, что тот верил в бессмысленность жизни и преимущества доживания — Фаулеру, например, бывшей жене, коллегам, друзьям, однажды отказавшимся доставать Андерсона из очередного бара по Файв-Майл Роуд. Но он из раза в раз аргументами, отмахавшими ему в прощании руками, ширил и растил доказуемость своей маленькой уничижительной теоремы, в трактовке Коннора, нахлебавшегося до состояния математического энциклопедического словаря, уже давно выродившуюся в апорическую софистику. Разве что Хэнковы люди уходили не просто так — уставали, осознавали, проводили переоценку, меняли приоритеты… [Фоновый запрос в Архив: раздел «Хэнк Андерсон», подраздел «Высокий статус важности»…] — Как долго комната вашего сына закрыта? Коннор смотрел, как Хэнк некрасиво тянул уголком рта, тянул рукой со стола бутылку, тянул последний глоток, время — обдумывая, катая по языку очередную порцию «снова послать или наконец смертельный номер». С кровавым орлом и вывороченной под чужие глаза начинкой. — Не твоё дело. [Перемещение группы файлов на нижний уровень приоритета…] — Не думали переехать, сменить обстановку, цели в жизни, как это сделала ваша бывшая жена, принять, что ваш сын действительно умер четыре года назад? — Завали ведро. Серьёзно, тебе лучше сейчас заткнуться. [Удаление файла…] — Ваше состояние уже далеко не скорбь… — О, твоим-то прописанным программкам это лучше, блядь, знать. [Добавление нового значения, выведение нового значения в статус «первичного»…] — Ваши страдания сына не вернут. Эта закрытая дверь вашего сына не вернёт. Ваш алкоголизм… — Отъебись, — прорычал Хэнк, перехватывая пустую бутылку за горлышко, и повернул к Коннору лицо прямиком из вечера седьмого ноября: убитое необходимостью думать над болью. Совершенно не готовое её обсуждать. — Пошёл на хуй. Пошёл. На хуй. Коннор поднялся с кресла. Глянул в сторону высунувшего из-за угла морду Сумо — и вышел на улицу, тихо прикрыв за собой дверь. Он давал Хэнку пространство, а не собирался уходить, давал время остыть, переварить разговор, увидеть оставленную на спинке кресла джинсовку, потому что тот пойдёт бухать дальше, напихивая в центрифугу вечного возвращения холодные, только, мать их, из холодильника бутылки иронично светлого. И всё из придури Андерсона считать себя принцессой горных троллей в христианской сатире. А он был хорошим напарником и человеком был хорошим, судя по тому, что собрал по каждым их взаимодействиям Коннор: эмпатичным, добрым, открытым, рассудительно умным, неизбежно очень тупо упрямым, нездорово страдающе зацикленным. С ним было сложно. Намного сложнее, чем с Грейс, чем с любым человеком и андроидом, которого очно знал Коннор. Отражение с красной точкой на виске было не в счёт. Оно вообще не поддавалось анализу: внесённые несколько минут назад коррективы не привели ни к чему — осели и упорядочились, не сдвинув в перезагрузку ни одной программы. Коннор увёл взгляд с окон. На улице было тихо. По соседским домам горело жёлто-белым сквозь занавески, нечасто и медленно елозило силуэтами: поздно ужинали, настраивали кондиционеры, играли в рыцарей и монстров, красились перед выходом в июльскую ночь; ещё реже напротив и у самого перекрёстка ходило фигурами пар, семей, одиночек с собаками. И опять не было ветра. Коннор вдохнул две пинты, опуская ненужный анализ состава воздуха, мазнул глазами по небу, выбеленному фонарями и высотками у горизонта, подумал поискать что-нибудь подходящее под вечер и меланхолию, как это делал Хэнк — только теперь у себя. Что-то вроде: «Послушай, а ведь сегодня…» На кухне разбилась бутылка. Коннор обернулся на звук, пожертвовал ещё двумя и, разобрав в намешавшихся в динамик звуках слова Хэнка, счёл подходящим выругаться: того вывело не к пиву. Сразу же бездумно рванулось оставлять ненайденное, несформированное, драть ручку двери, мазать ладонью в холодный нос Сумо, пуганно кидавшегося под ноги, уворачиваться от летевшего стекла и керамики, ловить дикий взгляд Андерсона, поднимать к лицу раскрытые ладони. — Хэнк, прекратите. — Съеби-и, — тихо протянул Хэнк, вытягивая перед собой полупустой СС. — Успокойтесь, вы можете навредить себе. — Отвали от меня, кусок говна! Хэнк швырнул тарелкой с сушилки. Коннор с хрустом шагнул ближе в осколки. — Давайте поговорим… — Сбоит у тебя переговорничек! Уйди, пластиковая ты сука. — Вы пьяны. И в данный момент представляете опасность исключительно для себя и вашего перепуганного пса. Всё с переговорником было в порядке: Хэнк пьяно мотнул головой в сторону гостиной, повёл глазами на скулёж и, найдя Сумо, весь собрался в тяжёлом выдохе — большего было не надо. Коннор в шаг нагнал футы расстояния, схватил кисть с бутылкой, отбил реакцией на выпад чужой кулак и вывернул обе руки Андерсону за спину, обездвижив. Но Хэнк отпустил виски — он был зол. Чертовски зол, чтобы рвануться из хватки и смочь развернуться лицом к лицу. Пусть так. Пнув бутылку в сторону, Коннор только удобнее переместил по запястьям пальцы и крепче утянул их. На вид Андерсон его сейчас ненавидел: пыхтел кисло-голодным перегаром, задирал подбородок, на пробу толкнул плечом — искренне, а вот усмехнулся, обсмотрел с глаз до подбородка притихши. — Хэнк… Он взял размах и вдарил лбом. — Блядь! Сильно вложился, всей душой. С носа скин даже сполз. Даже Хэнк сполз головой на плечо Коннора и задушенно застонал в футболку. Нужно было проверить лицо. Травма головного мозга была маловероятна, как и повреждения лобных костей и их смещение при амортизации, и как следствие изменения в работе речевых центров, и отёк пазух, и нарушение работы слизистой… но программа заваливала требованиями заглянуть Хэнку в пьяную страдающую морду — Коннор отпустил чужие руки, утешающе похлопал по плечу, намёком попытался развернуть под лампы голову. Андерсон на это дёрнулся и, оттолкнувшись, как-то устало стёк по столу на пол. Из тени показал средний палец. И Коннор усмехнулся — это было забавно: всё навалившееся всплывающими контрастами, в особенности крайности, в которые входил Хэнк, совершенно по-детски существуя в своих маленьких драматичных ситуациях. Андерсон не умел говорить в сторону решения собственных проблем — он прекрасно справлялся с чужими, рассовав по карманам значок и фляжку; он был неловок, внезапно и сильно выплёскиваясь эмоциями — и великолепно забивал их, храня, до предела, когда надо и когда нет. Хаос. Бессистемный и беспощадный. Что было с ним делать? Коннор прошагал к холодильнику и вытащил из морозилки упаковку пасты с брокколи — хотел ещё похвалить за не самый отвратный выбор: могли ведь быть буррито или мини-пицца, но Хэнк грохнул взглядом… лучше было отойти. Вытянув перед собой руку, уйдя от зрительного контакта, не выказывая страха и не издавая лишних звуков — лучше было — вопреки тому, что где-то под завалами инструктирующих уведомлений настойчиво висело «подойти ближе». Лучше было отойти к креслу, в котором неплохо же сиделось и смотрелось фильм, стянуть со спинки джинсовку и накинуть на плечи, повторяя Хэнка и оседая вниз, просто чтобы казаться меньше и снова не таким посягающим. В доме парадоксально казалось громче. Гудел холодильник, водопровод, сквозь стены прорывались соседи, машины, острее светили пятнами по глубокому вечеру телевизор в гостиной и лампы на кухне, — Коннор прислушивался. Пульс повышен на десяток единиц, дыхание в норме, дрожи нет. И всё же… Коннор дал себе пару минут. — Как вы себя чувствуете, Хэнк? — Завали свою лабораторию, Коннор. Речь в норме. [Поиск исходного отправителя директивы «подойти ближе»…] — Вы не хотите говорить о вещах напрямую. — Я вообще говорить не хочу. Хэнк шаркнул пачкой макарон о плитку и долго выдохнул, опускаясь головой между разведённых колен, и его плечи под однотонной футболкой казались так совершенно пустыми. — Я лишь хочу, чтобы вы перестали разрушать себя, — Коннор выбирал интонацию: сейчас слишком важно, чтоб выходило тихо и уверяюще-значимо. — Я не стану говорить, что мир ждёт вас с распростёртыми объятиями, но есть люди… и андроиды, и другие формы жизни, которым вы несомненно дороги, которые в той же эгоистичной степени, что и вы пытаетесь убедить себя в своей бесполезности, хотят вашего благополучия, — Хэнк выдавил усмешку и мотнул головой — показывал, что не верит. — Поймите, я не намерен уничтожать память о вашем сыне или другом болезненном прошлом. Я не оспариваю силу нефизической боли от утраты или ваше мировоззрение, но… Надеюсь, метафоры подойдут. Я не прошу выкинуть мяч. Я прошу его достать из угла, отмыть, вынуть застрявшие гвозди и щепки, спустить, залатать и снова наполнить, чтобы он снова стал мячом, который давал бы возможность получать радость. Коннор ставил на эту образность, подбирая с информационного грунта всё, что могло сгодиться. В марте он видел ребёнка. Это была суббота, порядком солнечная и тёплая, чтобы сидеть пару часов кряду на раскладном стуле перед забитыми хламом столами и не мёрзнуть. Мальчишке на вид было лет десять, и он тонул в смартфоне, просто сторожа все эти отыгравшие годы родственников: может, старших сиблингов, может, родителей, — там было так много всего потёртого и выцветшего, словно весь Корктаун запихали в картон. Коннор просто проходил мимо, и сейчас бы, сидя прислонившись спиной к креслу и высматривая у ножек стола сгорбленную фигуру Хэнка… сейчас бы он купил тот мяч, но в марте он просто посчитал стежки на разошедшемся шве поддува, запросил и свернул информацию о фирме производителя, материале, тираже, авторе автографа, просто в очередной раз превратил предмет в статистику. В общем-то, в этом была вся стратегия: швырнуться в Андерсона тем, чем он бы дорожил до заклеенных скотчем коробок в закрытой комнате сына. — Это будет уже не мой… мяч, Коннор, — хрипло проговорил Хэнк. — То, во что вы его превратили, тоже не является им. Не стоит возлагать на память о нём весь вес своего настоящего. Его нет здесь. Его нет за закрытой дверью, на дне бутылки и в этом доме. — Я знаю. Я… — теперь слова давались Хэнку физически трудно, комкаясь под кадыком и теряя звуки под попытками выкашлять из них насмешки — чёрт знает над кем. — Я не заталкивал его в угол. Он закономерно закатился туда и стал таким. Фундамент подходящий. Пол, блядь, кривой и сквозняки. Что-то капнуло на плитку. Коннор поднял голову, поднял яркость пишущейся картинки — и ничего не увидел: ракурс был паршивый, а Хэнк не давал поведенческих реакций, только утопился лбом в сгибе локтя. «Подойти». Хотя бы проверить, что не кровь от удара… — Вы позволили этому случиться. Предвзятость к бездействию. Actus reus состоит из любого соответствующего действия или бездействия. Грех упущения, если хотите. Хэнк повернулся на звук — не кровь — и просто посмотрел: очень устало, очень треснуто и в точку подбито. — Пошёл ты, Коннор. Серьёзно, — он вздохнул. — Уходи. Совсем. Нет. Это было бы деструктивно и несло бы потенциальную опасность для человека, конкретного человека с приоритетным статусом… [Источник директивы не найден… Первоисточник директивы был самомодефицирован и больше не существует…] Сука. Насмахивался. Дисплей заплывал программными предупреждениями: как там говорится, «застилало глаза»… Хэнку это не понравилось бы. Хэнк стоял, опираясь на стол, смотрел исподлобья и ждал. Смотрел прямо, игнорируя диод, засветивший напрочь переферию правой части зрительного блока сплошным красным, выжидая, когда Коннор оторвёт свой пластиковый зад от пола его гостиной и свалит ко всем чертям, оставит в покое, установит новый путь теоремного доказательства. Коннору нужно было подумать — над математикой и совершёнными в вычислениях ошибками. Он в последний раз прощупал чужие пульс и частоту дыхания, поднялся, тронул за макушку Сумо и молча вышел.