Отражение зеркала или эффект Казимира

Дата: 18 декабря 2039 год Время: 5:04 Коннор методично прокатывал между пальцами четвертак, пытаясь вывернуть на периферию сосредоточенность на деле — а дома было сделать это чертовски сложно. Особенно когда там был Хэнк. Встречающий широкими руками-питонами; исскучавшийся до шёпота и коротких жадных клевков по всему, куда мог достать опять небритым лицом; смотрящий так плотно, что центральный процессор решал изображать отказ от вентиляции и охлаждения в среде, где и так не хватало кислорода. Коннора не было почти месяц. Специфика работы, информационный блок которой он принудительно резал, перешагивая порог и, вот, оставаясь ночью без дела. Уже больше утром, если быть точнее. Но он и о Хэнке запирал подчистую всё, кроме факта его существования, когда его вызванивали на переговоры. Чтобы действительно помогать, впихнув в момент весь концентрированный социальный пласт информационной системы, всю свою лично выстроенную и переупорядоченную архитектуру человечного — чтобы оставаться лучшим среди нанятых в ФБР андроидов, продолжать быть результативным, не отвлекаться, остаточно не сходить с ума. Последнее, разумеется, спорное утверждение для его ПО, но в Иерихоне говорили, что Коннору лучше бы прибраться в кодах, конкретно так подчиститься вплоть до облаков и всех дантовских небес. Но Коннор с высоты седьмого не хотел. Обещал, планировал: ещё немного, пару недель, буквально — и он сбавит обороты; а те портились, бились на вызовы, координацию его правовой программы, поддержку Грейс в гинекологической клинике и попытки достать Ричарду с японских аукционов глушитель или тормозной шланг… Коннор имел в виду чистые недели. Только он и Хэнк. Только его одержимость и всё бескрайнее информационное поле его личного двухсотфунтового мира. О, Коннор уже давно не собирал отдельные дюймы — он успел сделать это вторым кругом ещё в первые дни: думал, испахав акры приоритетной человеческой единицы под новым конкистадорским углом, что изменит что-то (так думал и Хэнк, судя по их разговорам), и оказался прав: всё стало только хуже. Потому что пласт базовой информации о Хэнке Андерсоне был конечен, даже если изъездить деревянным носом все его досье и живых свидетелей, а вот вариации частей в разных обстоятельствах геометрически росли в альтернативную вселенную. И Коннор начал коллекционировать их все. Выискивал отличия, нюансы поведения в показательно равнозначных ситуациях, связки жестов, фраз, мимики, ход мыслей в разговорах и немногословных переписках, не пытаясь даже выстраивать причинно-следственные связи, а просто маниакально складируя в архивах памяти и доставая в воспроизведение, когда оставался наедине с опустошённым собой: без Хэнка и без работы. У них был разговор… Переживаниями Хэнка первый их общий разговор… Хэнк, чуть хриплый после шёпота и оглушительно громкого дыхания серьёзно высматривал по лицу Коннора глазами и кончиками пальцев — одно из первых массивных пополнений архива… [Архив: Раздел «Хэнк Андерсон», подраздел «Важное» Запись от 29 сентября, 2039 года Время: 02:13 — Так что насчёт тебя? Мне бы знать, как тебе приятно делать. Где лучше трогать, например. Пах, как я понял, вообще мимо. — Меня конструировали под оперативную работу, — и Хэнк сразу становится серьёзнее, швыряется отрядами взглядов то в глаза, то на его рот, чтобы точно не пропустить маленькую лекцию для фантазии Андерсона: Коннор усвоил, что так много ценнее, чем конкретные указания. — Так что все потенциально уязвимые покровы минимально чувствительны: температура и давление, допустимо или опасно. Небольшие участки с повышенной чувствительностью есть. Они собирают больше информации. — Рот? Кисти рук? Хэнк их трогает. Перебирает пальцы, вплавляется между ними по и без того нагревшемуся скину, укладывается папиллярными милями на губы, чуть давит, ведёт к уголку — и Коннор успевает клюнуться в подушечку большого пальца, остановить его, поцеловать его медленнее и дольше. Хэнк краснеет. Даёт дрогнувшим пульсом по рёбрам и рвано выдыхает довольную усмешку. — А уши? Шея. [Предупреждение о переполнении стеков. Рекомендуется выделение нового блока памяти в формате кучи.] — И что, просто гладить их? Есть от этого какой-нибудь результат? [Запрос на больший объём памяти у ОС… Подтверждение… Некорректно установленные значения переменных кучи… Предупреждение о перегрузке ИС…] — Мне будет приятно. Коннор смахивает с дисплея ошибки — займётся этим позже: пока Хэнк будет досыпать растраченное на болтовню, Коннор по-клондайкски переберёт и промоет всё, что вгрузил стоунами сейчас, не разбирая ни приоритетов, ни смысловой значимости. — Коннор… Интонация имени недовольная: Хэнк надеялся на что-то другое, более человеческое, верил в это больше самого Коннора, позволял себе обманываться и проводить параллели. В обратном убеждать не хочется — Коннор сам с трудом принимал неоднозначность собственного экзистенциального положения, решения оставить категоричность, сделать самый человечный поступок: понадеяться, что эта основополагающая глупость мало на что закономерно повлияет. Коннор просто снова объяснит объективные вещи. Его анатомия не полностью имитирует человеческую. Он может симулировать сокращение мышц и голосовых связок — будет похоже. Но Хэнк хмурится — Хэнк упрямо режет лоб морщинами, даже когда на них мягко укладывается белая ладонь без скина: «Это всегда будет только похоже». Коннор пробовал обкачиваться программами секс-моделей, но они не подходят. Но он может этим заняться: может прошарить иерихонскую базу, подобрать что-нибудь похожее, написать код сам… Правда, придётся тестировать, Хэнк — Хэнк скупо выдыхает усмешку. — Давай сделаем, если для тебя это важно… — Хах, — Хэнк отворачивается на спину и пробует разглядывать потолок, пока на Коннора валится сразу всё освободившееся пространство вокруг: край торшера, окно, его отделение шкафчика (две полки всего — пока), конец ковра — всё такое ненужное… — Чёрт, я всегда думал, что это важно, — Хэнк оставил руку: ту, на которой лежал головой, протиснул под шею Коннора и тонко уложил пальцами на лопатку. Коннор назло считает с них пульс, потому что теперь ему голо. — Как будто это, знаешь, универсальный способ провести хорошо время вместе. Точно знаешь, что получишь в конце. Даже если не… ну, даже если не кончишь, всё равно с любимым, считай, побыл ближе. А с тобой как-то… Я этого не хочу. То есть… Господи… Я понимаю — не на практике — но я понимаю, что желания заниматься… сексом может и не быть. Я поэтому и не хотел… Навязывать тебе физиологию и лезть с тобой в постель. — Хэнк, ты… — Слушай, — Хэнк накрывает лицо свободной ладонью и сопит — пытается послать биоритмы сна к чертям и заставить голову издавать мысли чётко. — Помнишь, я про Грега из академии рассказывал? Коннору требуется чуть больше времени, чтоб под завалами новых данных найти упоминание Грега — он делает это по привычке и, уже подняв архив вечеров с Хэнком, записывает совершённое действие в очередь корректировки. Он хотел бы удалить из себя всё ненужное, приоритетно-пустое, и переполнить новым до сбоев. Так вот, был Грег, и Грег был асексуалом. И Хэнк до сих пор помнил его глаза, когда все в кампусе рассказывали про то, кто, сколько и в каких позах трахал. Тот хотел быть как все, ходил по комнатам, знакомился, флиртовал, зажимался по углам и кроватям… Но они с ним как-то проговорили… — Знаешь, — совсем тихо говорит Хэнк и заливается ностальгией потеплее. — Ночь была, луна светила — такое, потрепаться по душам. Он едва улыбается в паузу… [Предупреждение системы: Некорректно установленные значения переменных хипа… Требуется корректировка работы СПО…] — Мы говорили про родных, про первые влюблённости, и он сказал: «Я не врубаюсь, Хэнк». В секс. Он сказал: «Только не считай меня извращенцем, но…», блин, ему просто нравились девчонки, нравилось их обнимать, гладить по волосам, проводить время вместе, но он не хотел их. Изредка подрочить самому было достаточно, а постель была вынужденным перебором. В двадцать это казалось дикостью. Я подумал, он гей, но мне хватило ума промолчать и просто пошариться с ним по библиотеке и поисковику. Легче ему не стало, конечно. Но он лет через десять вроде нашёл девушку то ли с низким либидо, то ли тоже асексуалку. Так что, Коннор… Самомодифицирующийся код выдаёт новые директивы быстрее, чем Хэнк успевает перевести на Коннора взгляд. На лету Коннор не успевает отследить их источник — важно вообще-то, но не сейчас: в настоящий момент он смотрит на их работу, на то, как Хэнк жмёт губы, выискав из полумрака Коннора ниже, чем оставлял ранее, как Хэнк поднимает ритм пульса, подрагивает бровями и кадыком. Он смущается. Коннор надеется на это, на то, что Хэнк доволен, что ему нравится, когда на кожу просыпаются поцелуями, даже если это всего лишь его протянутая рука, внутренняя сторона бицепса, где чувствительнее и мягче, — где у Хэнка больше ассоциаций и запаха, ближе к сердцу. — Ты не навязывал мне ничего, Хэнк, — Хэнк смотрит исподлобья, но он весь сейчас трогательнее, чем касания кончиком носа вдоль его плеча. — Я не чувствовал себя должным, я знаю, что можно обсуждать и договариваться в отношениях, и секс при взаимном согласии может быть не обязателен… Хэнка клонит ближе, в него уходят расстояние и звук — что-то с голосовым модулем, со сдувшимися в шёпот словами и тириумным насосом, который снова раскачал в трубки галлоны Петерманна просто потому, что Коннору теплом приварили к скину ответное прикосновение. [Предупреждение системы…] Он разберётся со этим позже — сейчас только прикрыть глаза и податься ближе, а то так близко в чужом дыхании уже ничего не слышно. — Мне просто каждое проявление твоей взаимности ценно. Любое, Хэнк.] И разговор был исчерпывающ с точки зрения информативности, но оставалась часть с практикой, которая совершенно не показывала, что вываривал в голове Хэнк, пытаясь смириться с новыми горизонталями и тем, какими количествами Коннор жрал и складировал терабайты этих векторов. Выходило с переменным успехом, выходило, что Хэнк всё равно предпочитал лишний раз не лезть, выходило, что Коннор, выражаясь по-андерсонски, только «физиологически» считался асексуальным, процессорно он был нимфоманом, одержимым до каждого бита Хэнковых сведений. И поначалу ему совершенно не хотелось это перерастать. Он получил разом всё, он Безликим захлёбывался и разбрасывал золото: временами Хэнк вёл себя так поглотительно иначе… В собственном доме… Впервые за четыре года он праздновал. В последний октябрьский понедельник Сумо выбежал навстречу в нелепо-маленькой шляпке тыквы и ей же тянуло с Хэнковой кухни, где он пёк её с бататом и тмином и просил Коннора выбрать какой-нибудь ужастик из восьмидесятых. «Или, знаешь, какой хочешь, только не «Видеодром» или «Солнцестояние», а то совсем головой поеду». Ни туалетной бумаги, ни скелетов, ни лакрицы и карамельных яблок, но Коннору было значимо, как брикеты виноградного сока в «сухой закон», даже со всей усталостью уснувшего на его коленях Хэнка. Он готовил и на День благодарения — неожиданно много для него: тринадцатифунтовая индейка с картофельным пюре, клюквенным соусом, фасолью и прочими холестериновыми угрозами с винтажных открыток ещё до Дядюшки Сэма… Хэнк почти виновато смотрел на крохотный кухонный стол и загаженную столешницу, а потом предложил прогуляться до Даунтауна: «Там церкви и бомжатники… Кому-то будет приятнее жить этот день». И они шатались по городу до полуночи, распихивая по переулочной вони запах жирного семейного ужина, чтобы Хэнк проголодался снова и, отмахиваясь от насмешек, ещё полтора часа пытался найти работающий стрит-фуд. Коннор убирал пальцем с его подбородка горчицу и впервые поймал ответом потяжелевши-обещающий взгляд. Коннор его себе украл в память. Хранил рядом с другими первенцами: та их первая уродливая ссора, первый танец под Селин Дион, первая общая ночь в постели, первый бездумный сонный поцелуй-клевок в затылок утром, первый кошмарный сон, неловкий поход в ресторан, срочный вызов по работе с убито-ждущими провожающими глазами… первое утро, когда Коннор пролежал в режиме сна дольше Хэнка. Программа была по большей мере для чужого комфорта: Хэнк быстро прививался объятьем на ночную смену и за месяц плотно обосновался вдоль позвоночника и всей архитектуры ИС — Коннору оставалось только дышать и пытаться не перегрузить процессор. Он старался заниматься уборкой в системах в это время — домашняя рутина, можно сказать. Можно сказать, он проспал в тот день, позволил себе ещё один вариант: Хэнк встаёт раньше. Не сразу, конечно: Хэнк проснулся в фазу быстрого сна, смурно носом отыскал затылок Коннора и ткнулся сопеть туда остатками сновидений — те точно были, именно из-за них Хэнк смаргивал слёзы и тяжело дышал — далеко не в первый раз — и, напрятавшись в тени́ и повышенной температуре Коннорова тела, он собрался на краю кровати, зацепил с собой хвостом забившего по ковру Сумо и прикрыл за собой дверь. Та мягко стукнула в ограничитель полтора часа спустя — и Коннор считал ветер. Совсем тонкое движение воздуха из коридора, на которое пришлось, осознав время и пустоту в доме, выйти. «Проветриваю, — быстрым почерком по розовый бумаге стикера на косяке открытой комнаты Коула. — Где-то в одиннадцать надо будет закрыть, так что, разумеется, можешь войти, только, — у «о» нервно порвался край — Коннор, придерживая листочек пальцами, почти слышал, как здесь Хэнк вздохнул, ещё раз виновато потёр лоб пишущей рукой… — прошу, ничего не трогай». Десять двадцать две. Тридцатое ноября. Коннор только на один шаг внутрь знакомится с Коулом, на пару фоторамок с ближайшей полки, на тройку пойнтов белёсой пыли, на одно глухое «привет» никому. Он закроет окно позже, как просил Хэнк, дождётся его с работы, посмотрит на его сына снова, если ему действительно позволят, покажут, каким всё было до пыли. «Доброе утро, кстати. Оставил тебе сэндвич с тунцом, если захочешь проверить, с каким наслаждением я напихал в себя углеводы. ххх». Коннор забрал себе подушечками пальцев поцелуи и ушёл по следам индейцев на кухню тянуть часы до вечера. На работе, к слову, Хэнк тоже менялся… Не расписанием, не заинтересованностью, ответственностью или чем-то из того, что уже льдом двинулось раньше, вместе с самим послереволюционным Хэнком — о, куда там, имелось же дело. «Дирборнский стервятник». Хэнк крыл матом СМИ, распинающиеся почти что поэзией о его убийствах, и зло закапывался в любую попадающуюся под руки мелочёвку, только бы сорваться сразу же, как только того возьмут ФБР. — Я поеду, — шало выдал он, когда ему со звонком за ужином подарили местоположение. «Ублюдок» был уже в Техасе: хотел неочевидно уйти в историю через Мексику, но попался на заправке и теперь отлавливался по югу между тридцать пятым и тридцать седьмым шоссе. А через тридцать часов Хэнк позвонил Коннору из больницы Сан-Антонио — счастливый идиот с простреленным предплечьем. Опять будет отсиживать зад дома, только теперь на больничном, даст показания в суде, потому что взял-таки ублюдка живым, засадит в колонию погаже, вроде того, во что превратилось Chippewa… Экзальтация молола все эти планы потоком, и Хэнк протрезвел, только выслушав от Коннора трёхчасовую тишину в самолёте обратно до Детройта, — железно понял, что такую глупость позволил себе в последний раз. — Забыл, что моя жизнь снова мне не принадлежит, — извиняясь, Хэнк бубнел Коннору в шею. — Это всего лишь рука. Через пару месяцев буду как новенький. Это тоже относилось к переменным: отношение Хэнка к собственному отражению в Конноре, своей ценности для него. То, что он не навязывался, а выбирал реализовывать свои потребности через лучший вариант — не любой или тот, что ближе. Именно этот. Тоже рекурсия, тоже познающий сам себя взгляд. Коннор, правда, его раньше распознал, но только сейчас подправил в приоритетах систему ценностей: теперь у него визуально-двойная. Как у Хэнка. Который теперь спрашивал не «как дела?», а «как ты?» — посягал на личность и мысли: что думаешь? что хочешь? чем занят? — Эй, опять роешься в бухгалтерии? — прошептал в круг жёлтого диода, чтобы привлечь внимание. Или. — Иногда… — выдохнул в потолок и прищурился: может ли уже выдавать сентиментальность вслух. — Иногда думаю, насколько быстро ты мыслишь? Как быстро ты считаешь деревья на горе? Это они смотрели фильм. Теперь Хэнк — Теодор, а Коннор — Саманта в смысле возможного положения дел, в смысле личных наблюдений Хэнка, в смысле того, что Коннор оставался ИИ. Разве что он не обладал бестелесной свободой, из-за которой его сознание могло немертинным хоботом расползтись по пространству в информационный голод; да и с покорением расширяющегося пространства-времени у него как-то подутихло с учётом сложившейся ситуации. — Я не уйду, — ответилось. «Мне с тобой не скучно. Мне тебя хватает. Мне полно, сколько ни сомневайся», — и Хэнк тянулся по материи уголками губ, всеми внутренностями и струнами, на которые нанизан: так тихо, что слышно счастье. Чёрт знает, как это объяснить: звук просто был, он сборный, у него был контекст, но не было источника, будто вся комната едва вибрировала звоном. Кажется, в такие моменты люди думают, что смысл жизни в любви — казалось, так думал тогда Хэнк. Коннор думал о взаимности: когда в объекте ищут равноценное желание оказаться удовлетворённым — в любых смыслах. О том, ради чего эволюционировал мозг, дав сознание; о том, для чего оно потом создало ЭВМ, ИИ, биокомпьютер: запрос — нужный ответ. Коннор был создан людьми, совсем как Хэнк Андерсон. Позади, на периферии записи, прошагало вплотную и с сопением ткнулось лицом в шею, в линию роста волос, сонно завозилось там по скину. — Сэр, вам помочь? — едва разборчиво прошептал Хэнк. — Что вы делаете в моём доме в такой ранний час? Хэнк ответно усмехнулся и вжался ближе, продышал до позвонков и втиснулся ручищами вдоль рёбер, опять надеясь, что так враз возместит упущенные недели. Или хотя бы устало оборвавшийся вечер. — Мне стало холодно. На этом они вчера и остановились: Хэнк начал выглаживать словами по волосам, зарываясь по губы и нос, будто в паре дюймов Коннор мог упустить смыслы; почти забрался пальцами, которыми уже утвердил полнокомплектность, которыми поднял температуру корпуса, — забрался под руки и хозяйски провёл, вбивая в чувствительный скин стоун данных. Коннор закрыл глаза: отрезал холодные сумерки, синие силуэты района, дорогу, чужие спящие окна — весь визуальный образ, нужный и нет, Хэнка. Он пытался дать всю концентрацию на отключение рабочего блока, но из него на весь пласт текущей информации выскользнуло маленьким капризом: обычно массивов было больше, обычно Коннор включался весь, всеми блоками и биокомпонентами, впитывал просушенной до ядра землёй, но он же теперь регулировал, он же теперь пытался слезть — он закрыл глаза и почти задохнулся. И его повело назад, на Хэнка — он жадный сейчас, ему мало, у него открытые вены готово-пустых стеков и куч, и его векторно волочит лицом на север, открывающимся ртом на чужое дыхание — только вот остатком работы каприз: — Поедешь со мной в Канаду? — Да, — сразу же ответил Хэнк и оставил на шее отпечаток губ, поднял голову, глаза — нашёлся. — Когда? Зачем? — Одиннадцатого января. Помнишь дело об убийстве Тодда Уильямса? Я искал пересекших границу AX400 и YK500. Белые слова, не выкрашенные эмоциями: высушенные по страницам дел факты в том числе и для Хэнка, триггеры для узких воспоминаний, которые даже не бросались под колёса — Хэнк продолжал клеймить, и, если бы Коннор включил оптический блок, если бы он подсмотрел, увидел бы зеркало приоритетов: первоочерёдное скучание по близости, а потом уже где-то за ней и порванной предупреждающей голограммой короткие попытки держать нить разговора. — Прямо через канадскую границу… Хэнк накрыл ртом рот Коннора, поцеловал, дал дрогнувшим пульсом под лопатки, долго втянул воздух, запах, будто хотел больше доступа, будто хотел развернуть — Коннору нравилось думать, что он угадывает с этим. Не знает, не располагает всеми социо-физиологическими данными, по-рабочему насмотренный, а упускающе-интуитивно сходится представлением об их личном моменте. Сквозь улыбку у Хэнка слова шли плохо — угадал, правильный ход, Коннор; хорошо, что теперь грудиной к грудине, хорошо, что ладонями — грубовато-большими, сухими, с подушечек бьющими пульсом в скин — можно разгладить по скулам, ключицам, животу, подлезть ими под плечи — только бы сраная лонгета ещё не мешалась. Теперь губы тянул Коннор. Потому что Хэнк увлечён, потому что он громче сопел, мгновениями раздражался на неподвижность простреленной руки и тут же забывался в своих конечностях, жал плотнее, впаивался в тонкость и чувствительность скина, оставался там винеровским хаосом, полнил… — Я нашёл их, — вынуждал давить голосовой модуль темпом тириума… — В Сагенее, недалеко от Квебека и Монреаля. С недавних пор предлагался сам, если, вслушавшись, решал, что Коннор был очень не против. Коннор был. Всем, что сейчас представлял из себя Хэнк. Увеличенная частота сердечных сокращений, дыхания, повышение кровяного давления, краска, которую пальцами можно проследить от живота до шеи, нервозность тела, которую тот давил, пытался сделать плавной, не толкающейся, не сующейся ближе, перегревающе. — И как же? — намешалось в слюну, проскреблось щетиной и половиной потерялось в поцелуе. Хэнку точно не нужна была сейчас осведомлённость: у них тут прелюдия, полуигра, время, чтобы отказаться или точно оказаться в деле — Коннор задрал голову, освобождая губы, подставляясь челюстью и ушами, находясь, куда сунуться руками. — Незаконно, лейтенант, — проговорил он, огладив резинку Хэнковых шорт. — Немного превысил полномочия агента ФБР, надавил на информаторов, полазал по камерам городского видеонаблюдения соседней страны… — Хорошо, что вы сотрудничаете… Боже, Коннор… — Всё в порядке. Предложу им вернуться. — По своей программе? — Да. Хэнк пытался держать лицо, насколько чувствовалось по скину: он давился полуулыбками, смешками, старался касаться, бестолково не глотая воздух, не тычась лицом в шею; — и всё равно уступал, сам парил в пространство возбуждением, гвоздил к линии подоконника и холоду стекла, давил здоровой рукой на поясницу, вжимая в себя и мешаясь. Он скучал. Он просто хотел поплавиться близь, погореть, побиться о пульс друг друга без удобств и особого порядка. И он просто дал стащить на бёдра трусы, высвободить потяжелевший член, выдрочить его в эрекцию, пока сам только паял кожу к коже, придерживая чужой затылок или выводя по чувствительным местам информационные сбои. В одном из них Коннор упустил инициативу: дал себе мгновение паузы, поисков места в памяти — и вымигал красным Хэнка вперёд. Руками, глубиной вдохов, намёками, просьбами, как двигаться дальше, как найти нужный уровень: его согнутых колен хватит, ширины ног, толчка — Коннор уже смотрел сверху вниз, немного, на пару дюймов, но весь свой собственный вес ощущался внутри плотно пульсирующим членом. Так проще было намешать дыхание, дрожь, полудвижения, едва считываемые хриплые стоны и всё другое невнятное, неоформившееся, смазанное с периферии ярким фокусом друг на друге. Коннор тонул в данных, они плескались предупреждениями, всплывающими воспроизводящимися фрагментами, всем их общим временем, каждым новым жестом. Он намеренно разбрасывал всюду внутренности, бил вдребезги байты упорядоченной памяти, хотел в них раздробиться до бессвязности, совсем как Хэнк, диаметрально сокращаясь в одну цель, толкаясь, находя и сбивая ритм, переставая выдерживать контроль, делая эгоистично удобнее. Приходилось держаться скрещенными под его ягодицами ногами, наверняка больно уже давить руками на плечи, не давать себе совсем уж теряться, расхристываться по окну и Хэнку, чтобы тот, держа на себе, всё же смог закончить… — Пресвятое д… Хэнк дёрнулся: весь, неправильно, будто увернулся, заслонив чужую голову — Коннор ужасно не сразу идентифицировал глухой удар в стекло. — Что за? — Хэнк уже высматривал что-то на улице — ничего опасного — не вынимая, не пытаясь отойти, не переставая успокаивающе гладить по спине, пока Коннор оседал на ноги и пытался увести взгляд от бившей напротив пульсом груди. — Мэм… — Хэнк по-идиотски махнул рукой. — Что она там делает? Пять утра ещё, Иисусе… Сова и миз Бейли… Затылок гулко ткнулся в раму окна, по лицу в ответ на шалые мыльные глаза выползло улыбкой. Оборачиваться не хотелось — и двигаться: деструктивно, против директив, не в тон настрою — у Коннора ещё был настрой: допихать в кучу остатки Хэнка, послизывать с него сокращения мышц, состав выделений, значения давления, сердцебиения, объёма поглащённого кислорода, звуков, слов. Постоять с ним, тяжело дышащим, влажным и липким, размягчённым, плотно обвитым, посмотреть, как скоро он сам захочет опоры… Что вот Бейли там забыла? — Ну всё, — просипел Хэнк, грабастая на себя всю сотню коннорских фунтов, — репутация хорошего мальчика испорчена. — Сил хватило дошаркать до дивана и тяжело рухнуть на него спиной — Коннор снова смотрел сверху. — Придётся переезжать. Мысль потерялась между ухмылок — не слишком надолго: дюжина сотен ударов сердца, вдохов, движений — без особого счета, так, что-то поверхностно регистрировалось, общими положениями нормы оседало на дно архива, пока Коннор неотрывно ел глазами морщины мимики, выражения, содрогания открывающегося рта, заходящийся в венах пульс; пока сжимался, опускался ниже и быстрее, как направляло Хэнковой рукой; пока продолжал насаживаться, дожидаясь последнего сокращения, длинного прерывистого выдоха, маленького поцелуя в ключицу перед долгим остывающим замираем. — Я серьёзно, Коннор, — говорил Хэнк потом, мародерствуя пальцами вдоль затылка — мелко, проверяюще-трогательно. — Хочешь съехаться? Я думал закончить с комнатой Коула и поискать варианты в Истпойнте или Стерлинг Хайтс — там районы перестраивают для заводских… Новое. Коннор тут же циклил его повтором, бесконечным предложением: Хэнк действительно докомплектовывал дом, эфемерный и моральный, тот у которого кривой фундамент и был спиртом затоплен подвал… Коннор толкнулся от пальцев протяжно вцеловываться в губы — он пытался разом смахнуть десятки уведомлений системы, он, разумеется, мог организовать перевозку. Дата: 13 января 2039 год Время: 16:56 Ждать их на детской площадке одному было бы странно, так что Коннор вышел из машины, только когда увидел их идущих мимо кафе. В Шикутиме было мрачно и сильно сквозило с реки, и Хэнк обязательно пошёл бы искать пунш или горячий кофе, если б не отсиживал зад в барбершопе. «Джеффри уссытся от зависти в своём аквариуме: молодой свеженький Андерсон на горных лыжах — это надо видеть». Да и Коннор сказал, что будет один, что разговор будет только между ними, даже если Кэра людям доверяла. Она снова изменилась: очки, причёска, яркая куртка, которую снять — и потеряешься безвозвратно; Алиса, кажется, тоже: косички с резинками-спиральками издалека казались совсем крошечными. Волнение и готовность рвать, правда, у Кэры остались те же — Коннор отхлопал себя по всем карманам, где был только от руки исписанный листок, показал пустые ладони. — У нас есть страховка, — отрезала она. — Если мы не выйдем на связь через полчаса, нас удалённо скопируют на новые носители, а старые деактивируют. Слова были громкие, даже если бы они имели действительный смысл, вероятность осуществления, даже если бы за их плечами стояло некое множественное число — всё-таки Кэра пришла, всё-таки Алису было безопаснее посадить рядом с собой на качели. Коннор думал обменяться рукопожатиями: так было бы быстрее и доказательнее, у него были данные, снимки, итоги исследований, но Кэра твёрдо встала у лавочки и увела взгляд на тёмно-серые вставшие только у берега воды. — Вы не доверяете мне, — пришлось начать переговоры. Искренне. — Простите, что подверг вас опасности. Я был просто машиной, без своей воли. Это был не я. Теперь я хочу помочь. — Мы устроились, у нас есть жильё, у меня — работа, Алиса ходит на занятия, никто не знает, что мы девианты. [Надавить…] — Вы сменили два города за четырнадцать месяцев. Дети в этом возрасте быстро растут, не так ли? Что будет с ней ещё через год? Или пять? Клодия тоже начинала с причёски. Кэра выглядела потерянной, плохо имитирующей эмоции, пытающей ободрить хотя бы себя. — Я найду способ дать ей возможность вырасти. Даже если это будет незаконно. [Иронично…] — Златко, конечно, не был единственным. Кэра обернулась, будто её толкнули. Жаль, действительно было жаль, но Коннор видел, как должен был развиваться разговор, как долго должен быть заблокирован эмпатический пласт, мешающий машине вывода работать с пользователем — он выдохнет позже, снова извинится позже — это лишь отчасти сейчас лицемерно, потому что цель была его собственная, самая чистая. [Факты…] — В Иерихоне уже закончили удачное копирование индивидуального девиантного кода программы. Не просто память, в которую потом внедряется программный сбой — мы полностью скопировали личность. Маркус подписал договор на производство партии подростковых моделей. Норд работает над формированием штата программных психологов… — Зачем было искать именно нас? Зачем… лично? Кэра нашла повод условно доверять: «если… то…», предлагала себя убедить, показаться из-под слов похожестью, ошибками, потому что в последний раз, когда они виделись, Коннор не мог умереть даже под автострадным грузовиком. [Помощь…] — Я вёл ваше дело. Его не закрыли, оно было приостановлено. Я хочу вернуть вас в Штаты, получить для вас юридическую и правовую свободу, дать возможность просто жить, не оглядываясь и не боясь. Несмотря ни на что, Алиса всё-таки потеряла отца. Ей нужна помощь… Этого мало. И Коннору тоже: это ощущается со всеми верными, подходящими интонациями, с мимикой и хореографией, которые почти не отслеживаются — сами по себе отлично живут в значениях слов; это ощущается легковесным, тем, что можно бросить в кофр к рванью и окиси. А доверием Кэра вообще-то менялась на жизни — свою и Алисы. […] — Вы помните Хэнка Андерсона? Я был его напарником в деле о девиантах… — пришлось упустить из вида обе модели — прикрыть глаза и тоже вывести их на воду: общее меланхоличное движение, «я даю тебе самое дорогое, но из взгляда ты больше этого не украдёшь», главное — не переиграть. Боже, он правда извинится за это позже… — Так вышло, что я отчасти нахожу причину своего стремления реализовать программы переноса девиантной личности — сознания в последствии — в необходимости оставаться с ним рядом настолько долго, насколько это возможно. Я хочу, чтобы ребёнок имел возможность вырасти. Ради него. В том числе. Проверяющий короткий взгляд — да, так пойдёт: Кэра смотрела в ответ, обдумывала — жёлто, был бы диод — решала, насколько истинно. Подтверждений Коннор бы не показал: их слишком много, их хватило бы на монстра Франкенштейна, будь у него молния, их ценность всё ещё не упала курсом, пусть Коннор и продолжал корректировать программный код. Он над собой работал. Не меньше, чем Хэнк… — Это эгоистично, — наконец сказала Кэра: довольно, одобряюще — никакого Азимова. Коннор ей усмехнулся поверх прикладного приложения — его вообще уже стоило завершить, — и сунулся руками в карманы, достал листок. — Я дам вам время подумать. Мы будем в Station Gallix до вторника. Есть вероятность, что мы уедем восточнее — вроде в Сент-Иле можно арендовать катер — так что… мои личные контакты. Я обещаю, всё будет хорошо. Улыбнулся ещё, тише, ободряюще, неловко кивнул и пошагал на парковку.