Человек мотылек

Как же, все-таки, бывает хорошо, когда дует холодный, леденящий ветер, а в придачу идет мелкий, моросящий дождик. Это нагоняет атмосферы, странно, что такая неприятная вещь способна на создание антуража. Особенно необычно бывает, когда чувствуешь себя на своем месте, сидя в открытой повозке, с давным-давно сорванной ветром крышей. Причем повозка эта столь необычна и отличается от всех тех, что ты видывал раньше. Выкрашенная оливковой краской, уже выцветшей и потрескавшейся, оборудованная кривой осью, тоже, полусгнившей, но все равно соединяющей два еще чудом держащихся, колеса, из-за чего телега постоянно подпрыгивает и шатается, даже на прямой, ровной дороге. Всего смешнее то, что этот еле ползущий благодаря старому, тощему росинанту (который действительно, делал действие, превосходящее его возможности, беспрерывно тягая эту телегу), тарантас, когда то был построен специально для перевозки пассажиров, в то время как здравомыслящий человек не доверил везти на нем даже дрова. Внутри своеобразной «брички» были установлены (видимо, лет сто назад) совершенно изуродованные, обломанные по краям, почерневшие доски, исполняющие роль двух элегантных лавочек, что привыкли видеть в богатых фиакрах. Удивительно то, что кроме, сидящего на козлах, кучера — старого, облысевшего на затылке, усатого деда, с нелепой шляпкой на голове, (такой же старой, как и ее владелец), на одной из скамеек развалился пассажир. Одетый в черный фрак, закутанный в черный, с порванными подолами, потрепанный и изношенный плащ, который (что удивительно), не утерял цвета, сложив руки на груди, молодой человек смотрел на отдаляющиеся горы, которые почти что скрыл туман. Это мгла, подобно дурману была способна опьянить, в дальнейшем человек будет клясться, что так оно и было. Он видел каменную гряду даже тогда, когда ее полностью от людских глаз, от наивного взгляда человека сокрыл туман, в какой-то момент, пассажир мечтал вернуться обратно, за каменные «стены», отделяющие весь мир от этого места. Только одна маленькая, истоптанная дорожка проходила через них, заходя так далеко от перевала, идущая через поля, прямо к небольшому городку у опушки леса напоминала молодому человеку о старом мире и доме. Правда, сейчас, когда уже и он почти что перестал различать вершины, кучер тоже напомнил ему о тех местах, сказав, как будто бы невзначай: «А горы то красивые. Сколько ездил, все не налюбуюсь. Как же красиво дует ветер среди снегов». В этот момент старик сидел, развернувшись, завороженно смотря назад. Пассажир тоже посмотрел. Гор видно не было. Дорога шла к городку бок обок с небольшой рекой. Несколько раз останавливалась повозка, дабы набрать оттуда воды, однако молодой человек, видевший, что эта река течет еще за горами, а потом, все через тот же перевал, что и дорога, попадает сюда, не хотел пить оттуда. Он до последнего терпел, однако, в моменте, более не выдержав, наблюдая за дедом, что каждый раз напивался, будто пред смертью, отхлебнул пару глотков из фляги (как он будет рассказывать позже, именно после этого дурман, царящий тут, начал действовать.). Вода эта изначально показалась ему такой безжизненной и неприятной на вид, а теперь еще и на вкус. Шея человека была полностью закрыта длинным серым шарфом, конец которого развивался на ветру, поэтому, хоть и было достаточно холодно, пассажир не страдал. На руках были черные перчатки на половину из кожи, на половину из ткани, на удивление, словно специально для него сшитые. На эти перчатки частенько поглядывал кучер, которому, они не понятно, зачем нужны были, ведь, во первых, холода он не чувствовал, что сам неоднократно подмечал и всячески во время путешествия доказывал, например, однажды, провел несколько часов в ледяной воде реки, а после высох, даже не приближаясь к костру (как ему это удалось, только он сам объяснить и смог бы). Во вторых, каким бы суровым или веселым старик ни был, он не мог не чувствовать, как в нем угасает жизнь, так это было заметно. Он работал на пределе, конь его работал из последних сил, да и «бричка» эта, вот-вот, и развалится, казалось, еще мгновение, сухая рука кучера, что время от времени тянулась к плети, чтобы напугать клячу. (Однако, стоит заметить, старик ни разу его не ударил, за всю поездку конь не получил ни единого удара, а когда пассажир спрашивал об этом у кучера, видно, пораженный подобным послушанием и пониманием со стороны, казалось бы обыкновенной клячи, старик лишь только смялся. Однажды пассажир не удовлетворился подобным ответом и спросил более настойчиво. Только тогда старик сказал: «Да ты даже не представляешь, насколько он послушен. Иногда я задумываюсь, что, был бы я не кучером, а перевозчиком, по той же реке, вместо моего Росинанта была у меня хорошая лодка, ведь, слушалась она меня бы точно также.». Коварная ухмылка на лице «перевозчика» напугала пассажира и более, спрашивать, что либо настойчиво, он не решался). До города осталось буквально пара сот метров. Туман немного рассеялся, открывая взору пассажира мрачные дома в готическом стиле. На окраине города, с такого расстояния, он заметил высокий столб, с висящей на нем табличкой. Конечно, разглядеть, что на табличке написано, пока что, не представлялось возможным, однако, молодой человек уже понимал, что там может быть. Горожане могли бы написать на табличке название своего поселения, но, что странно. Написано там было не это. Никто не мог никак узнать, как называется место, куда он приехал, но каждый, любой и житель, и путешественник прекрасно понимали, где они. И какое имя носит город. Когда «лодка» Росинант дотащил нелепый тарантас ближе к этому столбу, пассажира пробила дрожь. Высокий деревянный столб, был сколочен и соединен скрепами в форме большой буквы «Г», а так же, выкрашен в очень необычный, охристый цвет. Он держал на двух толстых, на удивление, чистых веревках табличку. Она, сделанная из дубовых досок, своей грубостью и небрежностью исполнения напоминающих дрова, при полном безветрии, раскачивалась, привлекая внимание неприятным скрипом к, написанной на ней красной надписи: «Две монеты в уплату». Нетрудно было понять значение той надписи. Река, доходя до города, резко поворачивала прямо перед ним налево. От мостика, перекинутого через нее до начала вымощенной плитами мостовой, на главной улице, по видимому, идущей до центральной площади, где стояла ратуша, была только пара десятков шагов. Обычно, в таких местах, к реке вплотную должен примыкать какой-нибудь рыбацкий домик, с небольшим пирсом, заходящим в воду, с которого можно закидывать удочку. Однако, пассажир уже давно догадался, по какой причине подобного тут нет. Здесь нет рыбы, по крайней мере, той, которую можно есть. — Вот и приехали. — Прошептал старик. — Вот мы и на месте. А ну стой, Росинант! Одёр молча, тихо остановился прямо перед мостом, при этом, делая последний шаг, с глухим стуком опустил одно копыто на бревенчатую конструкцию. Услышав этот стук, молодой человек невольно вздрогнул. — Спасибо тебе, дед. — Так обычно пассажир обращался к кучеру, раньше, с каким-то пренебрежением, однако сейчас, в этом месте, да и во время всей поездки после преодоления горного перевала с едва заметным страхом. Слыша подобное обращение, старик только ухмылялся. — Сказать тебе честно, повидал я на своем… — старик осекся, — за свою жизнь, многих, однако, ты не таков. Ведешь ты себя, как все остальные, признаю, но…. Что-то в тебе не так. — Так старик, зубы мне не заговаривай. — Пассажир взял свой саквояж с пола и резко встал со скамейки, из-за чего ось внизу, под старыми досками жалобно скрипнула. Старик смотрел на мост. Он сидел неподвижно. Молодой человек глянул на него украдкой. Лицо его выражало недоверие. Вдруг, кучер развернулся, и пассажир сразу сделался гордым и достаточно вызывающим на вид. Старик только усмехнулся и отвернулся. Так же поступил и человек. Он сделал маленький шаг, выйдя на край «брички». С каким то странным выражением лица, как будто умоляя о чем то, смотрел он на землю, когда, вздрогнув, упал на скамейку. Молодой человек посмотрел в сторону козев, где улыбаясь, сидел кучер. — Сколько с меня? — Как можно громче спросил молодой человек. — Ты ведь знаешь цену, ты ведь видел ее на таблице. — На лице старика сложился злобный оскал. На человека он не смотрел. Пассажир уже потянулся в карман за деньгами, когда кучер остановил его. — Одна. Одна медная монета, будет платой. Человек задрожал, со страхом смотря на город, представший перерд ним, за рекой. Дрожащей рукой он достал из кармана одну медную монету. После, заставив себя перестать дрожать, он протянул ее кучеру. — Может, все-таки, больше возьмешь? — Сказал он вдруг. — Ты не юли, мой кэб не просто так построен. — Старик забрал монету, а после, тихо прошептал: «Вперед». Росинант начал двигаться. Со скрипом, тарантас тронулся. Одна минута и вся эта конструкция перебралась на тот берег. Пассажир посмотрел на землю, куда, после, спрыгнул. Пред ним показался город, названия которого нигде не было написано, но знали его все. Как-то, одновременно облегченно и обреченно выдохнув, молодой человек посмотрел на кучера. — Смотри, чтобы не развалился по дороге. — Сказал он с обреченной насмешкой. Старик начал разворачивать «бричку». Морда Росинанта снова смотрела на горы. Кучер не оглядываясь, начав двигаться обратно, сказал: — Он должен был перестать ездить уже очень давно, уже очень давно я должен был перестать брать одну монету, но, не взирая ни на что, я, своим острым взглядом пугаю людей, проходя чрез стену. Человек еще долго стоял в оцепенении, заворожено глядя на представший пред ним мир. Спустя только какое-то время он развернулся и изумленно сказал: «Стену?! Давным-давно?!». Однако кучер его не слышал. Его уже не было видно. Продолжение следует…