Точка невозврата

      Гулко и раздражающе тикали часы на стене. Трещали горящие поленья в открытом очаге, прыгая отблесками на позолоченной раме картины. На ней изображены дракон и волк. И лес. И небосвод. И маленькая «С» сбоку внизу. Красивая картина.       Открыл глаза и тут же зажмурился. Сидя в этом положении, он мог наблюдать открывавшийся вид на чуть приоткрытую дверь её бывшей комнаты и забытую шляпку на манекене, украшенную пёстрыми, но уже высушенными настолько, что, пусть и сохраняя свежий цвет, они были так хрупки, что разлетелись бы горсткой пыли от прикосновения, цветами с их поляны. Издав звук, напоминающий не то всхлип, не то вздох, он резко, насколько это было возможно, откинулся в когда-то однотонное кресло, ныне покрытое разводами и выглядящее слегка потёртым, перевел взор в другую часть комнаты. Пожалуй, это было бессмысленно, ибо пустой и мутный взгляд не замечал ничего вокруг, блуждая где-то далеко от этого места. По щеке проползла слеза, подобная капельке утренней росы, оставляя за собой влажный отпечаток на бледной, почти прозрачной коже потускневшего и осунувшегося лица.       «Голова гудит. Хочется пить. Потом, всё потом. Опять это видение. Её сияющее лицо, счастливая улыбка. Болят глаза. Взмах ресниц — и она пропала. И снова перед взором маячат деревянные балки.» В голове молодого мага проносились вихрем мысли, рассыпающиеся, будто стайка детей, играющих в прятки. Не получается сосредоточиться на чём-то одном, как бы не пытался, разум подёрнулся пеленой тумана раздумий и безнадёжных воспоминаний.       «Так странно, что огонь до сих пор горит. Всю ночь не подпитывал пламя. Как избавиться от воспоминаний? Не перестроить теперь дом, не вычеркнуть из жизни. Кальцифер… Да и город отвратителен. Никогда не нравились шумные поселения, жить в одиночестве было лучше. Аррргх, голова! Всегда хотел увидеть море. Интересно, Софи умеет плавать? Точно, она говорила, что нет. Вот и я… Как много у нас общего, даже удивительно. Надо встать и найти воду. Отвратительно, почему нельзя попросить Майкла? Куда делся этот несносный мальчишка? Надо вспомнить заклинание, грх, почти, вертится на языке…»       — Маркл! — он хотел закричать, но из горла вырывался лишь корявый хрип, отдалённо напоминавший имя мальчика.       — Что ты?..       Волшебник вздрогнул.       — Блять, — невольно вылетело из уст. Но голову в сторону очага не повернул, лишь вскинул руку, облокотившись щекой на неё. Тёмные волосы прядями заскользили, прикрывая измождённое лицо. Глаза устало закрылись, чтобы дать возможность попробовать собрать в кучу мысли и выделить именно то, что стоило бы сказать.       — Ты же прекрасно знаешь, он года два назад открыл свою лавку и съехал, нет тут никакого Маркла. — прошелестел огонь.       — Кальцифер, что ты тут делаешь? — каждое слово разделялось длинной паузой, сделанной, скорее, не для того, чтобы разозлить темпом речи собеседника, а сдержать собственные эмоции.       — Я хотел увидеть тебя. Проведать твоё самочувствие. Мне казалось, ты был бы не против поговорить со мной.       — Уходи, прошу. Я больше не нуждаюсь в этом.       И опять это давящее безмолвие. Когда-то оно было привычным, спокойным, уютным и таким родным. Когда-то оно было редким, не забирающим тепло из окружающей атмосферы царящего счастья, умиротворения, лишь отдыхом от бесконечного смеха и разговора ни о чём и обо всём одновременно. Теперь же оно веет гнилью, плесенью, смертью, тьмой и холодом, напоминая вечный и резкий запах, доносившийся из склепа какого-то почившего и забытого богатея даже тёплым летом, куда ребята на спор ночью залезали гурьбой, рассказывая страшилки, что обычно кончалось нагоняями и упрёками от взрослых и преследующими кошмарами для особо впечатлительных.       — Пожалуйста, позволь мне всё объяснить! Я уверен, после этого ты не станешь гнать меня, и я смогу опекать тебя до тех пор, пока ты не восстановишься. Наверняка Софи бы лишь одобрила это!       — Она ушла и больше не в состоянии одобрять или осуждать мои действия. Отныне лишь я отвественнен за себя. Выметайся. — процедил колдун. Пожалуй, себя он пытался в этом убедить больше, чем кого-либо другого, но не мог понять, отчего раздражение на происходящее только возрастало.       — И как, удаётся? До чего ты себя довёл? Сколько ты уже валяешься в этом кресле в окружении пыльных бутылок и пролитого алкоголя? Я не могу тебя бросить тут одного, прекрати гнать меня прочь!       — Вон отсюда. Ты шлялся последний год незнамо где, а теперь мне указываешь? Смешно. И на каких правах ты тут находишься? Мой демон свалил от меня год назад, больше мне такого счастья не надо. — гримаса сарказма впилась в лицо.       — Я лишь беспокоюсь о те…       — Хватит.       — Ты гонишь меня только потому, что не хочешь мешать себе упиваться горем в одиночестве? Прекрати, ты не сделаешь этим никому лучше. Ты не вернешь её, она мертва, Хаул, окончательно. Софи умерла, это не иллюзия. Она не войдёт сейчас в эту дверь. И вообще никогда. Понимаешь?       — Нет, замолчи, нет, нет, нет… — глаза остекленели и перестали различать что либо, потрескавшиеся губы шептали, будто мантру, одно заветное слово, руки обхватили тело, покачивающееся взад-вперёд, пытаясь спрятать, оградить от мира.       — Хаул? Хаул. Хаул!       Никакой ответной реакции.       — Хаул, прекрати.       И опять тишина служит ответом.       — Хаул, она оставляла тебе подарок!       Жадный взор вперился в бывшую звезду. Качающееся тело замерло. Это было жутко. Очень жутко. Он и сам походил на покойника, начав вести такую жизнь. А теперь ещё и жесты, неприсущие живым людям. Ломанные, вялые.       — Получишь на моих условиях.       — Отдай, не твоё. — раздался протестующих хрип.       — Перестрой дом.       — Сука, тут весь дом в её вещах, ты хоть понимаешь, что…       — Я знаю, Хаул, но лучшим воспоминанием будет её дар, переданный для тебя. Лично. Ты так не считаешь? Давай, решайся. Или ты собираешься отказать ей в принятии того, что она оставила для тебя?       Вскочив с кресла, кудесник метнулся к очагу, чтобы вытрясти из демона наглость, подарок, объяснения… Почему у него подарок от Софи? Каким боком демон к этому относится? Но на пол пути, покачнувшись, схватился за стол, чтобы не рухнуть на колени от внезапной слабости и тошнотворного головокружения. Замер. В валяющейся на столе опустошенной бутылке отражались ярко мерцающие блики огня. Яркого, сверкающего, переливающегося, как цветы, которые она так любила. Тяжело сглотнул, зачем-то сунул руку в карман, пальцы коснулись чего-то противно липкого. Сгрёб содержимое в кулак, вытянув блестящее колечко из травинки, несколько слипшихся и расплющенных конфет, бывшими так любимы девушкой, и кусочек цветного мела, которым они рисовали под дождём милые картинки. Стеклянным взглядом уставился на находки.       — Вижу, ты уже согласен на сделку? — вкрадчивый голос всё продолжал свои искушающие речи.       — Да… Да, хорошо, мы перекроим пространство дома, а после ты отдашь её дар.       — Ура, а потом мы… — жаркая речь с бесконечными идеями, как можно развеяться, только началась, а нить повествования уже была утеряна.       — Заткнись, шантажист.       Нетвёрдым шагом заклинатель направился в центр комнаты, и, упав на колени, раскрыл ладонь, осторожно взял мел, отложив в сторону остальноё содержимое руки, принялся чертить на полу нужные символы. Дрожь проносилась по телу электрическими разрядами, славно потряхивающими, да и усиливающаяся головная боль мешала сосредоточиться, но свою роль сыграли постоянные побеги от Болотной Ведьмы, неотрывно связанные со сменой местоположения замка, а также нередкое перекраивание внутренней обстановки, позволявшие заклятию стать настолько привычным и родным, что алгоритмы выполнения уже исполнялись механически, облегчая процесс ритуала. С трудом поднявшись на ноги, пошатываясь, Хаул поплёлся к камину, даже в таком нелепом состоянии умудрялся элегантно, будто пантера, обходить меловые письмена и знаки. Опять привычка? Возможно. Добравшись до демона, маг смахнул его на совок для углей и, пока Кальцифер испуганно пыхтел, начал возвращаться на исходную позицию. В этот раз путь был менее удачным — двигаясь всё так же изящно, кудесник и его ноша чуть не полетели прямиком на исчерченный рунами пол.       — Ауч! Будь осторожнее. Ты уверен, что заклятие сработает без пентаграммы под домом?       — Замок давным-давно стоит на ней, не двигаясь. Напоминаю, без тебя он не имеет возможности передвигаться. Всё, не отвлекай и не отвлекайся.       Заняв центр комнаты, мужчина и демон принялись за работу. Замок начало потряхивать, комнаты исказились и начали меняться, соединяться, переплетаться, перекрещиваться и просто пропадать в никуда. Потолок постоянно передвигался, пытаясь найти нужную высоту, интерьер мельтешил перед глазами то пёстрыми, то блеклыми и потухшими пятнами, то яркими, но однотонными оттенками, срываясь в вихрь перемен. Всё вокруг гудело, скрипело, тревющало и завывало. Образы сменялись один за другим, пытаясь подобрать соответствующий потребностям хозяина. Вскоре всё успокоилось, оставив за собой обновлённый мрачный интерьер, на удивление, не менее затёртый, усохший и потрёпанный, чем предыдущий. Взмах руки — и ритуал закончен, для новой измены жилья потребует повтор ритуала.       Удостоверившись, что заклятие завершило своё действие, оба под свои же тяжкие вздохи осели на пол.       — Может, ты планируешь вернуть меня в очаг? — наконец молчание было нарушено невнятной попыткой завязать разговор.       Не утруждая себя в ответе, колдун рухнул прямо на руны спиной, забыв о том, что передышка на меловых знаках оставит последствия в виде следов на одежде.       — Я слишком измотан для этого, — раздалось приглушённое бормотание, следом — характерный взмах рукой. — Да и не всё ли тебе равно, где сидеть, пока угли не истлели?       — Ты точно сдаёшь позиции. Видишь, не успел не то чтобы серьёзное — даже простенькое! — заклинание сотворить, а уже кряхтишь в потолок. — предложение перестать ворчать проигнорировалось.       Не успел огонёк договорить, как хрупкая на вид, но в действительности довольно крепкая рука настойчиво потянулась к нему, выжидающе постукивая костяшками пальцев по полу.       Под печальные вздохи язычок пламени потянулся к раскрытой ладони, ласково коснулся её, на что ответом было шипение, — кожа покраснела от жара, а оставшаяся на ней миниатюрная металлическая коробочка, бережно перевязанная ленточкой, хоть и дарила приятную прохладу, но ощущение боли на обожжённом участке ладони не проходило.       — Ты стал ярче, чем в последнюю нашу встречу. Теперь соприкосновение грозит ожогами. — горькая усмешка скользнула по лицу. — Ради этого уходил?       — Напротив, это ты угасаешь. По этой причине и ранился тем, что раньше не приносило боли. — приглушённый шелест звучал обречённо и обиженно.       В ответ раздался нечленораздельный отклик, который невозможно было определить ни как согласие, ни как отрицание без объяснений со стороны издавшего его, но, вероятно, подразумевавший предложение Кальциферу прекратить умничать.       Пока демон пытался распознать сказанное, лежавший на досках объяснять свои слова не собирался, мучаясь другим вопросом. Увидеть то, что держал прямо сейчас, или для начала подготовиться к этому торжественному событию? Прикрыв очи, усмехнулся, представив, как выглядит: на небритом лице синяки от недосыпа, весь бледный и измождённый, неопрятная и обмусоленная одежда, торчащие из неё нитки, засаленные волосы растрёпаны во все стороны, кожа в пятнах от грязи — он не мог заставить себя заняться своей внешностью уже долгое время, да и не было на то причин. Но угрызения совести от подобного образа не мешали вцепиться мёртвой хваткой в дар. В единственное оставшееся материальное воспоминание. В её частичку. Он гнал от себя мерзко скользящие мысли о том, что расставание с огромным количеством таких же крупиц Софи из-за поспешного желания обладать тем, что возможно было её попыткой раскаяться в злой проделке и сообщением о своем благополучии.       В конце концов, совесть пересилила желание. Как можно позволить себе в подобном виде прикасаться к такой вещице, пусть даже это и лишь послание, а не она сама. Как можно позволить себе заляпать это светлое, хрупкое, ослепительно чистое таким отвратительно грязным.       Тело всё ещё колотила дрожь, а в довершение и холод начал окутывать ледяными объятиями, но всё это осталось незамеченным.       — Хаул! Верни меня на место, мне не на чем оставаться, я погасну!       Крик, едва пробившийся сквозь пелену мыслей, заставил чародея вернуться из царства раздумий в серую промозглую реальность.       — А, да… Сейчас, подожди немного…       На удивление, подняться было невероятно трудно. На это ушло гораздо больше сил, чем хотелось бы. Подтянув рукава в прошлом роскошного кафтана, ухватился ими за ручку совка, сильно нагревшуюся от пляски огня, поплёлся к камину, не забывая кряхтеть и морщиться от жара. Кинув звезду в очаг, стянул с плеч одеяние и, свернув комком, кинул прямо в огонь. По комнате полетели мерцающие искры явно магического происхождения, исходящие из ткани, которая уверенно трещала от жара, хоть Кальцифер и попытался максимально отпрянуть.       — Что ты сделал?! Это же был твой любимый плащ!       — Это не плащ.       — Да хоть сапог, ты что наделал?       — Да какая разница, что это было. У меня дрова закончились, посиди пока на магии. — раздражённо кинул маг. — Нагрей мне воду, нужно принять ванну.       — Да…       — Оставь свои ехидные комментарии при себе.       Потащившись по привычке к дубовой лестнице с простенькими не имеющими украшений периллами, ведущей на второй этаж, где и располагалась ванная, на ходу Хаул раздражённо зарылся в ладони, сложенные домиком, слегка потирая напряжённое лицо в тщетных попытках хоть немного расслабить мышцы, что и уберегло его от удара о жёсткую поверхность стены. С недовольным возгласом скривился, окинул пустым взглядом тупик перед собой, стоя на месте и слегка покачиваясь от напряжения. После недолгой задержки медленно обернулся, ища взглядом нужную дверь. Отыскав её наконец, опять зарылся лицом в ладони. Боль в голове заставила поморщиться и облокотиться о стену. Постояв так какое-то время, дёрнулся в нужную сторону, кое-как оторвавшись от опоры, поплёлся, покачивая головой, чтобы избавиться от резкого ощущения несправедливости всего происходящего вокруг — такое у него часто бывало. Особенно в последнее время. Так, бывает, мухи зимой летают, на удивление, пробудившиеся ото сна в тепле комнаты — грузно, сбивчиво, не ориентируясь в пространстве, тыкаются по углам, даже не осознавая, зачем всё это, ведь беззаботная и счастливая летняя жизнь уже закончена.       Душевая встретила неприветливым скрежетом двери и брезгливым отблесками тусклой лампы.       Отшатнулся от треснутого зеркала, даже не взглянув в него. Откуда он знал что по нему поползла трещина? На этот вопрос дать ответ не удалось бы. Опёрся о стену. Хотелось сжаться в комочек от ледяного ветра, веющего и из маленького окошка, находящегося под самым потолком, неизвестно зачем тут расположившимся, и от обстановки; забиться в угол, спрятаться. Но цель визита предполагала вовсе не это.       Ткань зашуршала под пальцами, ловко расправляющимися с застёжками, заскользила, оседая на пол шелковыми волнами. Морозный ветерок окутал своими объятиями, покрывая кожу синеватым оттенком и стаей мурашек.       Прикосновение ванны заставило вздрогнуть от пронизывающего чувства холода. Вода зашуршала в трубе, а потом заплевалась из крана бурая и грязная жидкость. Выругавшись, Хаул подскочил, собираясь прекратить её бег, но рывки воды закончились и потекла мелкая, но более-менее чистая струйка. Спустя ещё немного поток приобрел практически чистый оттенок.       Осев на дно, прижал ноги к телу, обхватил колени и уронил на них голову. Тяжёлое, рваное дыхание постепенно перешло в еле слышные всхлипы, раздававшиеся в такт подрагиваниям. Но вскоре они притихли — размеренный стук воды о поверхность ванны успокаивал, заставлял сбивчивый рой мыслей отойти на второй план, заполняя шорохом голову, помогая расслабиться. А сама жидкость приятно обволакивала теплом напряжённое тело, обнимая мягким покрывалом, поднимающимся всё выше, пытаясь поглотить тревоги и волнения. Это действительно помогло настолько, что, размякнув от тепла, Хаул не смог избежать искушения прикрыть веки, что и послужило решающим шагом нападающей дремоты, окончательно разморившей кудесника.       Неожиданно он понял, что находится вовсе не в своем доме, а в яме. Да, просто в огромной земляной яме. А сверху в эту яму заливают омерзительнейшую жидкость, на вид напоминавшую обычную грязь, но являющуюся более вязкой и настолько густой, что шевелить в ней частями тела было практически нереально. Сверху орут, кричат, чтобы он прекратил. А эта вязкая жижа облапывала тело, быстро, очень быстро поднимаясь вверх, вероятно стремясь с отвратительным хлюпаньем поглотить свою жертву. Так ещё и выплясывающая внутри танцы из перекатывающихся и сжимающихся клубков нервов тревога выворачивала, суля верную гибель поддавшемуся ей. Ни одно пригодившееся в этой ситуации заклинание не лезло в голову, а вопли с края ямы, скандирующие оглушительное «хватит» окончательно разбивали желание бороться. Но нельзя. Нельзя продолжать оставаться здесь. Держаться в ней на плаву не получится — значит стоит хотя бы попробовать выползти по земляным стенам своей тюрьмы, да и как можно скорее: всего секунд за пятнадцать ноги уже полностью скрывались под болотно-чёрной гущей.       Мерзкое хлюпанье сопровождало решительное, но столь медлительное движение к потенциальной лестнице. Пальцы цеплялись за комья сухой земли, осыпающейся под весом узника и летящий в глаза, волосы, рот, за шиворот и в принципе куда только могли достать. Спасение в булыжниках, торчащих острыми краями из почвы: огромные камни так крепко засели в ней, что не шелохнулись даже тогда, когда маг принялся сдирать руки до крови, пытаясь забраться повыше. Не то чтобы это сулило выигрыш в гонке с всё прибывающей гадостной жиже-кашей, но давало чуть-чуть форы для продумывания нужного заклятия. Внезапно ногу обожгло.       Уставившись на голень, Хаул рассматривал расплывающееся по коже розовое пятно. Голова стискивалась железным обручем боли после резкого пробуждения, а Кальцифер надрывался, надеясь так решить проблему водяного ручья, бегущего по паутинке трещин в полу по всей квартире.       — Я просил горячую воду, а не кипяток. — явно недовольный положением дел маг всё же протянул руку к пробке, позволяя воде устремиться в освободившееся отверстие и перестать переливаться через край.       — Ты собирался мыться, а не устраивать потоп! — в свою очередь демон был не меньше возмущён. Уж что-что, а подобную гибель дома он никак не мог допустить.       — Хрен с тобой. — дальше дискуссия не могла продолжаться по одной просто причине — колдун позорно сбежал с «поля боя», нырнув с головой на дно ванны и рассматривая оттуда извивающиеся колебания комнаты от расплывающихся кругов водицы. Вынырнул он уже после того, как почувствовал, что ещё несколько секунд — и он банально пожалеет об этом.       Губка с остервенением металась по коже, сдирая и грязь, и, в след за ней, кожу, оставляя за собой полосы от царапинок, тут же начинающих несчадно щипаться от облачков мыльной пены на них, окрашиваемых от этого в ярко-алый.       Смыв с себя всё это безобразие, Хаул скривился: ссадины продолжали отдавать болью. Но ладно. Ни для кого не секрет, каким методом проще всего глушить все виды боли, хах. Правда, и эйфория забытия не долго держится, но какая разница? Новая порция алкоголя всегда поможет окунуться в это ощущение вновь.       Но, кажется, пора бы и вернуться к своему огненному другу.       — Прям как в старые добрые времена! — радостно начал демонёнок при виде замотанного в полотенца хозяина и тут же стушевался под его равнодушным взглядом. — Да ладно тебе, я в хорошем смысле…       — Опять зубы заговариваешь. Отдавай.       — Ладно, как скажешь. По правде говоря, мне самому до дрожи интересно, что же она хотела целый год от тебя прятать. — бубнил Кальцифер, выуживая из пространства коробочку, да не какого-то, а совершенно точно магически открытого, ведь не могла же она невидимой у него за спиной висеть всё это время? Коробочка была совсем малюсенькой, расписной, изящной.       — В смысле год? — тут же перехватывая расписную коробочку, странно улыбнулся Хаул. Эмоция вышла дёрганной и неприятной.       — А… Так она передала мне это и попросила уйти, чтобы ты точно ничего не узнал. — попятился огонёчек, насколько это было возможно в пределах его местоположения.       — Что не узнал? — Хаул вцепился в полученный подарок, чтобы сдержать раздражение, отчего костяшки его пальцев побелели.       — Ну, может, она сама тебе скажет. Ты проверь-то оставленное тебе, а если что, я дополню. — окончательно лишённый путей к отступлению, Кальцифер вжимался в каменную кладку камина.       Злобно зыркнув и пообещав позже разобраться с этими непорядками, маг с особым рвением плюхнулся на холодный пол, попутно морщась оттого, что полотенца не согревают, и вообще он так простудится окончательно, а ему нельзя ни в коем случае. Над его головой тут же высунулся любопытный язычок огня, не меньше его желающий узнать о том, что же прячется там, внутри, за деревянными стенками.       Несколько щелчков засовов скрипнули, разносясь приглушённым стоном по дому. Откинувшаяся крышка, открывая вид на несколько сложенных листов исписанной бумаги и изящное серебряное колечко, переливающееся россыпью небольших, но ослепительных вставок в виде малюсеньких осколков малахита, отливающего голубизной.       Выходит, она тогда его не потеряла, раз оставила в качестве подарка… Но зачем было лгать? Почему именно кольцо? Так. Хватит отвлекаться от главного, в чём Кальцифер прав, так это в том, что пора бы прочесть записи.       Проведя ладонью по мохнатому полотенцу, обтирая остатки влаги об него, кудесник осторожно вытащил письмо, оставив на дне сверкать оставленное украшение, и развернул похрустывающую бумагу, пестреющую от обилия украшений, завитков на буквах, пляшущих на бумаге и совершенно точно игнорирующих как минимум существование абзацев, а может, и некоторых правил правописания, начиная шептать текст себе под нос:       «Дорогой Хаул… Рр, уже звучит глупо. Переписываю уже в четвёртый раз, не считая множества набросков, и в каждый не могу найти тех слов, которые… которые будут уместны. И нужны. Прости. Прости за всё. Особенно за молчание. Очень надеюсь, что Кальцифер вернулся уже после моей смерти, иначе предстоит долгий разговор, хех. Признаюсь, я не знала точной даты или причины, как бы мне не хотелось. Ведьмой я была посредственной. С другой стороны, много ли волшебниц и волшебников заглядывали в своё будущее? Хотя и гордиться тут нечем, вероятно, многие благодаря мудрости не делали этого, а не из-за недостатка сил, возможностей и прочего… Существование в ожидании чего-либо представляет собой довольно скорбный вид времяпровождения. А уж если ты ждешь исполнения пророчества, искренне надеясь, что это было неверно истолкованной тобой грёзой, так вообще смешно получается.       Опять отвлеклась… Знаешь, ты самый-самый. Самый умный, самый заботливый, самый ветреный, самый. Я верю, что ты сможешь справиться со всем.»       Прочитанный лист дрожал в руках колдуна, упал, расплываясь на тёмном полу белеющим пятном. Ему на смену похрустывает в ладонях следующий:       «Если я всё еще могу тебя просить выполнить моё желание, то мне бы хотелось быть уверенной в том, что ты не будешь всю жизнь хвататься за прошлое. И… мне, правда, жаль, что эксперимент со смешиванием магий оказался успешным, насколько можно выразиться в такой ситуации. Не стоило забывать, что даже разведённый яд всё ещё яд. А магия на крови всё ещё требует жертв, и, если ей этого не дадут, она заберёт своё самостоятельно. Кольцо… Я вернула его тебе. И искренне буду рада, если ты найдёшь своё счастье с кем-то как можно быстрее. Спасибо. Спасибо за всё, что ты сделал для меня. Надеюсь, та я, которой уже не существует, уже сказала тебе всё, о чём я сейчас только думаю. Так сложно прощаться, даже не имея понятия, как ты поступишь в следующую секунду. Каждый раз, когда думала, что смогу предвидеть твою реакцию, ты совершал нечто из ряда вон, хах. А сейчас это особенно сложно. Да и лирические монологи никогда не были моей сильной стороной. Знаешь, давай сделаем так. Все свои мысли, которое я буду хотеть тебе сообщить, но не иметь возможности, я занесу в дневники. Ты знаешь, они хранятся в ящиках моего рабочего стола. На этом, пожалуй, всё. Ты в моём настоящем сейчас зовёшь меня на ужин, не могу больше задерживаться, хах. И, возможно, я попрошу Кальцифера тебе это отдать. Люблю тебя.»       Чернила начинают расползаться, пачкая лист тёмными разводами. Размашистые буквы меняют свои очертания, протягиваясь паутинками друг к другу, переплетаясь, сливаясь и растягиваясь. Размокающая бумага корчится, прогибаясь в ладонях, местами повреждаясь настолько, что тут же волокна отсоединяются, оставляя неровные края. А следующие капли, упавшие уже не из глаз, а с рваных ранок на губах, окрасили и без того испещренную синеватыми подтёками бумагу буро-красным. Протяжный свист сквозь зубы, кусающие его же самого вроде как для сдерживания эмоций, сопровождает потряхивание рук.       Засуетившийся демонёнок начал тоскливо оправдываться, будто пёс, совершивший проступок и вымаливающий прощение у хозяина:       — Хаул, прости, пожалуйста, прости, прости, я не знал, что она оставила ещё что-то у себя. Ты же знаешь, я всегда тебе желал только лучшего, я правда не…       — Даже подпись не оставила, как делала всегда. — надрывно качающийся, что характерно для состояния душевного неспокойствия, хрип перебивает Кальцифера.       –Хау…       — Дьявол бы побрал это всё. Ты прав, мне надо проветриться. Надо пойти вздохнуть свежим воздухом. Нельзя так жить. Нельзя.       Казалось, будто чародей перестал слышать вообще всё происходящее вокруг. Кальцифер радостно тараторил о чём-то, что, несомненно, полностью игнорировать было нельзя. Это било по ушам, будто отбойным молотком. Голову словно сдавил обруч, бывший меньше размера на три, а то и все четыре. Немыслимо, неприятно. Хочется выть. А тирада о том, «как это славно, чудесно, радостно, давно пора, наконец-то, теперь всё будет, теперь-то точно» всё продолжается и продолжается. Она будто за стеклом, такая же далёкая. И всё же умудряется проникать в сознание, хоть и лишь осколочками, как разбитое зеркало — в пальцы. Ощутимо, но не ясно зачем. Она потрескивает вместе с пламенем. А чародей всё смотрит и смотрит, куда же кинул тот кафтан. А потом вспоминает, что он и потрескивает в очаге. Не важно. Рубашка — на плечах, штаны — на бёдрах. Сверху хоть одеяло накинуть. Да-да, можно и так. Всё равно сейчас только рассвет, будет холодно.       Раньше никогда не мог себе позволить не то чтобы подобное, а даже отдалеённо напоминающее. Прятать под жёсткой и грубой тканью, скрывать за мешковатой одеждой свою красоту. Будто бабочка, что добровольно лезет из раза в раз в куколку. Уже давно рассыпающуюся, потресканную, неуютную и старую. Настолько старую, насколько только может быть шелуха куколки таковой. И всё равно крылатое создание заползает в неё, точно мечтая спрятать крылья, свернуться комочком, укрыть от мира всю прелесть себя, заменяя её на шершавость серости и скуки. Не умирать там, внутри, нет. Но не проснуться. Больше не носиться над цветами, ища что-то для пропитания. Не носиться в брачном танце с другими особями, не пытаться дотянуться до Солнца. Тишина, покой — всё. Этого хватит для облегчённого выдоха. Действительно искренного и, быть может, единственного до конца честного в своём существовании.       Вот только Хаулу было не до воздыханий. По крайней мере, не сейчас. Это просто невозможно в этот момент. Сначала необходимо попросить прощения. И попрощаться.       Хлопок входной двери, заранее повёрнутой на тот прокля́тый цвет. Паршиво морозный воздух тут же ныряет поближе к телу, будто пытаясь самого себя согреть о живое существо. Кокон одеяла действительно помогает, не было ошибкой его взять. Вот только ступням холодно. И больно. И снова холодно. А возвращаться за забытой обувью уже не к спеху. Мерзкая кашица под ногами легко смываема, а хрустящие осколки освещаются предрассветным просветлением неба. В какой-то степени, это даже полезно. Своеобразная разминка, позволяющая ощутить чему-то, помимо ладоней, прикосновения внешнего мира.       Порывы ветра кидают золотистые волосы прямо в глаза. Дует со стороны моря. С причала. Воздух солоноват, несёт рыбой. И немного тухлятиной. Видимо, продажа морских обитателей идёт не так гладко, как хотелось бы. Неужто наскучили они в качестве блюд местным? Или избыток товара, который просто некуда деть?       Рыболовы. Они и нашли её тогда. Нашли и не сказали ни слова никому, кроме полиции. А полиция, как это обычно бывает, работает отвратно. И известила сестёр убитой лишь недели две спустя. А магу и того позже передали. Её Родственники. Через Маркла. Он тогда вручал приглашение на похороны с опущенным видом, передавая извинения безутешных девушек за отсутствие личного присутствия. Он не пришёл тогда, не смог. А бумажку сжёг в ту же секунду, выставив мальчишку вон из дома. Не то чтобы за это можно корить. И всё же неприятный червь сожаления прогрызал ходы, заполняющиеся горечью. А теперь, спустя столько времени, попрощается. Навсегда. Навсегда… Такоё странное слово. Его не поймешь, даже когда оно начнёт действовать. Да и может ли оно существовать? Что такое вечность? Она реальна? Что такое реальность? Реальность — это мост. Этот мост. Широкие перила из чугуна. Узорчатые. Добраться до него оказалось проще, чем представлялось. Вот только силы. Они закончились. Даже держать у себя на плечах одеяло трудно. Оно будто из металла сделано. Давит, сковывает. А, нет. Больше не стесняет. Лежит непонятным ворохом на каменной кладке. А холодный бриз треплет и треплет. Волосы, рубашку, брюки, бесформенную груду, бывшую ещё недавно защитой от ветра.       Движения легче, хоть и не сильно. Подойдя к самой решётке, ограждающей дорогу от обрыва вниз, волшебник кладёт руки прямо на мокрую от брызг перекладину. Подпрыгнув, подтягивается, садясь на неё. Ладони цепко обхватывают скользкий чугун. Долго так не просидеть: озноб скоро начнёт пробирать внутренности. Надо быстрее сказать. Отправить вместе с потоками воды струится то, что должно было быть сазано много раз «до». Тихий всхлип.       Нет. Опять не хватит сил. И недостаточно слов. Владея свободно несколькими языками на уровне поддержания любых бесед с носителями, невозможно сейчас промолвить хоть что-то.       А сознание, будто нарочно, подкидывает вариации картин того, кто, как и из-за чего столкнул её тогда. Как светлые волосы трепало течение. Как рыбы шугались в стороны, принимая жертву за хищника. Как судороги сводили девицу. Вряд ли смерть была милосердной и быстрой. И точно не безболезненной. Тут о подобном речи не идёт. Хотя смотря что брать за быстроту. В подобном состоянии и десять секунд не станут облегчением, а лишь порцией мук. А о чём она думала, осознавая, что это точно конец? Надеялась ли на спасение? Нет. Точно нет. Если бы лягушка точно знала, что всё бесполезно, молоко никогда не загустело бы, становясь маслом. А попади она не в молоко, а в кисель, так и вообще шансов не осталось бы. Да и от кого бы ждать его, спасение это? Говорят, люди тонут в течение минуты. И не могут позвать на помощь, стараясь лишь вдохнуть последний раз. Так о какой помощи могла идти речь? Кто услышал бы? Кто нырнул бы следом в бурлящие волны, геройствуя ради других? Ведь и это отчаянное действие могло бы стоить кому-то жизни. Вот и получилось бы ни другим помочь, зато себя утопить. А полиция? Где была она? Почему тех подонков не повязали ещё до того, как кто-то успел пострадать? Из-за халатного отношения этих тупиц другие должны расплачиваться своими жизнями. Почему из-за халтуры одних страдают другие? Это несправедливо. А существует ли такое понятие? Если бы оно было реальным, то и в живых осталось бы гораздо больше мертвецов. А в рядах трупов прибавилось бы столько ныне счастливо здравствующих, что и представить трудно. Нет её. Выдумали это понятие. Как сказку. Как утешение. Как бич. Чтобы молчали обделённые и ждали кармы. Неведомой, несущей заслуженное насилие обидчикам. Да только не случается это, пока не появляется ещё какой-то гондон, желающий напакостить ближним. И те, кто был затронут новой жертвой прежде, радостно приветствуют его, считая образцом борца за их права. Ох, эти везунчики. Иные вообще остаются ни с чем. Погибают, а возмездие на подонков всё не сходит и не сходит. А кто-то сам ступает на эту же тропу. Но можно ли считать эти проступки равными? Они не вынуждены, но совершены не от скуки. Но они и не субъективны, а движимы злобой.       Софи, пожалуйста. Дай еще отсрочку до расставания. Буквально минуту. За неё будут перечеркнуты все принципы и убеждения Хаула. Из губ его просочится капля крови, что будет подписанным приговором для тех, кто касался тебя в последние минуты. Магия крови особо жестоко и негуманно расправляется с объектами её действия. Стеснять себя больше не придётся, хоть кто-то из виновных будет наказан должным образом.       Вот только минута прошла, а, помимо проклятий, и сказать нечего. Все вариации слов застревают в горле опять. Душат. Почти все. Кроме одного. Именно оно должно прозвучать. Без него прощание уже не является таковым, смысл теряется.       — Прости.       Зубы стиснуты, в отличие от рук. Пальцы уже не пытаются сжимать опору. Да и вряд ли вышло бы. Спазмы затягивают и без того немощное тело. Слишком промозгло. А тело кренится вперёд, не удерживаемое больше на грани между миражами, вспыхивающими воспоминаниями о былом счастье за спиной, и додумками о причине несчастья впереди.       Особенно громкие порывы ветра свистят в ушах, заглушая все остальное. А тёмная гладь всё ближе, ближе. И одновременно так далеко. В голове мелькает лишь что-то, что, кажется, уже и раньше появлялось там. «Интересно, Софи умеет плавать? Точно, она говорила, что нет. Вот и я… Как много у нас общего, даже удивительно.»