***
Ещё один день миновал их земли. Крыша дома окрасилась в рубиновый, а верхушки деревьев, присыпанные снегом, блестели от сияния первых звёзд в начинающем синеть небе. Волчицы спали в своих личных конурах, охраняя дом хозяев. Из трубы камина шёл сероватый дым, означающий, что в доме на данный момент кто-то был. У Атрея с Отцом была одна негласная вслух традиция, зародившаяся случайно, когда они оба были бодры допоздна и решив скоротать время до сна, присели на шкуру около очага, наблюдая за его всполохами языков пламени. Так, и этот момент родился сейчас. Юноша старательно смотрел в одну точку огня, но взгляд, то и дело, скашивался на узкий и длинный шрам на прессе Отца. Тот был на нём ещё при их первой встрече, что говорило о том, что Кратос получил этот боевой «подарок» ещё задолго до рождения сына. У Атрея, при взглядах на этот шрам, закололо кончики пальцев рук, а в голове, будто молотом по наковальне, била мысль:«Потрогай, потрогай, потрогай!»
Это желание было непонятным, но очень сильным. Колеблясь всего секунду другую, голубоглазый бог протянул ладонь по направлению к сидящему в задумчивости Отцу. Почувствовав касания там, где ему было странно трогать даже самому, бывший Бог Войны с внутренним ступором осознал, что ему нравится. Ему нравятся поглаживания, осмелевшего от бездействия Отца юноши по его шраму. На нём была молодая кожа, не закалённая ещё достаточно сражениями и трудом, хоть прошло много лет с его получения. Впервые в жизни, Кратос чувствовал, как щёки скрытые под густой бородой закипели от… Возбуждения. Таких чувств в нём не вызывала даже обнаженная Фэй в его постели, когда та была жива и молода. Атрей лишь мимолётно взглянув на застывшего гранитной скалой Отца и придвинулся ближе, чтобы было легче касаться и других шрамов, раскинутых, словно руны, перед ним. Он читал историю своего родного и единственного человека без слов. Каждый шрам говорил о каком-то приключении и бое. Некоторые были глубокими и рваными, другие — тонкими и почти незаметными. Но все они дарили ему ощущения познания великой тайны, сокрытой даже от Асов Асгарда. Даже сама Хель не смогла бы узнать все тайны этого человека, его Отца, его любимого человека, через незначительные для них всех отметины. А он мог. И видел. Отрывками. Разные вспышки, фигуры, гул толпы, торжествующий крик. Кровь, боль, смерть, предательство, печаль, тоска, агония, желание мести. И затем остывание, словно вулкан, извергающийся много лет, наконец начал затухать, а полыхающая магма остывать в виде почвы, на которой после начали прорастать богатые растения, наполненные спокойствием и терпением. Хотелось выдохнуть, отойти от этого потока воспоминаний, но не получается. Мягко охватившие его плечи, большие руки Отца дали ему перерыв, вырывая из омута вспышек и звуков. Словно вдохнул морозного воздуха, после духоты дома. Облегчение и какой-то колдовской экстаз от внезапных видений прошлого, заставили юношу прислониться прохладным лбом к плечу мужчины и замереть в таком положении, дрожа от эмоций. — Нырять резко магией в шрамы не стоило, Мальчик. Ты ещё не управляешь этим. Не заставляй меня запрещать тебе пользоваться ею. — грудной голос Кратоса прокатывался судорогой по телу, и так уже ослабевшему от магического наслаждения, отчего Атрей почти отчаянно застонал на грани слышимости. Почти неосязаемая вибрация горла юнца пустилась по мышцам воина, и тот замер от того, что кожа покрылась мурашками, заставляя покровные волоски на теле встать дыбом, как вздыбленных коней. — Прости… От-тец… — прошептал Атрей, открыв свои глаза-омуты и подняв их на сосредоточенное лицо старшего в доме. Сил на движения у того не хватало, и Кратос, заметивший усталость в глубине зрачков сына, аккуратно затянул юнца на свои колени, заставляя прислониться узкой спиной к своей широкой груди,«Коснись меня… Коснись меня… Ну же, дай ему коснуться…»
И его личный змей-искуситель победил. Он медленно развернул руки наружу внутренней стороной, открываясь юнцу. Тканевые нарукавники осторожно разматывали мягкие и слегка шершавые ладони Атрея. Тот не торопился. Наслаждался моментом, открывая самую глубокую тайну на теле Кратоса. Открывая его всего лишь для себя. Узоры цепей по всему предплечью показывали тернистый путь мужчины. Но эти шрамы до сих пор пылают жаром. Это не просто порезы. Это ожоги. Предательство сочилось сквозь вздутую кожу на их местах. Они оплетали руки мужчины, напоминая всю жизнь, что тот не свободен от своих грехов. И никогда не будет. Но юноша не был бы собой, если бы не показал своё отношение к тому, что сам Кратос считал уродством, клеймом, наказанием за всё содеянное. Мягкие губы, с парой заусенцев, из-за зубов, любящих их покусывать время от времени, начали касаться ожогов. Осторожно, не желая причинить боль, стараясь передать свои чувства. Сбившееся дыхание Кратоса согрело шею Атрея, и мгновенные мурашки послали дрожь в тело, от кончиков волос до пят. Теплая ладонь Отца повернула его через плечо к лицу мужчины и его губы утонули в горячем рту воина. Отец сжимал его расслабленное тело до мушек перед закрытыми глазами. Тихий стон в губы мужчины показал желание юноши продолжить, и тот не смел отказать его мальчику. Подняв покрасневшего, словно болеющего лихорадкой, голубоглазого сына на руки, Кратос пошёл в постель.***
И тогда спартанец понял.
Абсолютно всё.
Если мир сочтёт нужным убить его Атрея, Кратос его уничтожит.
Зальёт кровью.
Заставит преклонить колени даже создателя их Вселенной.
Сожжёт его дотла, после изводя до тления и себя самого.
Но своего мальчика не отпустит и за порог дома.
Пока тот жив, дышит и он.
И более ничего не надо.
У Богов тоже существуют свои божества.
Те, кого они готовы возложить выше собственной жизни.
И для Кратоса, божеством является Он.
Его Мальчик.
Его Атрей.