Take it easy

      Сапнап давно заметил, что с Квакити не всё в порядке. Что неудивительно, после всего случившегося, странно было бы наоборот — просто это уже начинало раздражать. Его нервозность, постоянная чем-то озабоченность, будто все проблемы мира нужно решить здесь и сейчас, его агрессивные замашки и дурное мелочное стремление сделать гадость, как-то уязвить… сильнее, чем обычно. Настоящие эмоциональные качели — а ремни безопасности с этих крутых горок убрали.       Было настолько очевидно. Что его беспокоит это. Когда он в задумчивости теребит пальцами нижнюю губу и задевает шрам, пересекающий верхнюю, или трогает кончиком языка. Как будто вспоминает в этот момент нечто, никак не связанное с прочими размышлениями, занимающими его хорошенькую голову с утра до ночи, нечто, что заставляет его вначале боязливо вздрагивать, как от укола об случайно забытую в подкладке костюма булавку, а после — доводит до иступленной злости. Так же легко, мгновенно и абсолютно бессмысленно.       Рана была страшная, скверная. Пусть зажила быстро, её рваные края навсегда оставили след, такой неаккуратный безобразный рубец, перечеркнувший его лицо кривой линией от губ и до брови. Шип кайла вошёл глубоко, порвав мышцы и кожу, расколол кость, точно скорлупу, изнутри, и хотя глазница восстановилась, он ослеп на левый глаз. Неестественно расширенный зрачок на помутневшей роговице казался огромным белым бликом с грязным зеленоватым отливом… как покрытый застарелой патиной четвертак, такой же круглый и невзрачный.       Гораздо дольше, чем заживала эта рана, он привыкал к сузившемуся полю зрения. Он безумно раздражался всякий раз, когда к нему подходили со стороны слепого глаза, и не важно, кто, а если обнять без предупреждения — мог ударить. И он долго не позволял целовать себя, хотя прежде любил затяжные томительные поцелуи.       Но хуже всего было то, что заставить его расслабиться стало практически невозможно.       То, что запах сигарет напоминает ему о Шлатте, Сапнап, стиснув зубы, ещё мог стерпеть. Мог отставить в сторону тот факт, что он сравнивает их таким нелепым образом, хотя это была, пожалуй, самая весомая причина бросить. Но ублюдок мёртв, оставил после себя меньше, чем призрак, лишь воспоминания сомнительной ценности, кого волнует?.. Сапнапу даже в определённом смысле нравилось в деланной злости и отнюдь не притворном возбуждении водить тлеющим угольком в опасной близости от его кожи, поглаживая живот костяшками пальцев или покрепче стиснув в талии, или даже пристроив руки на заднице, грозя уронить пепел себе или ему на бедра.       А теперь в его мыслях поселился ещё один. Сапнап знал, что он и прежде был ненормально зациклен на мести, но теперь… Если теперь он начнёт всякий раз, когда Сапнап касается его губ или лица, вспоминать об этой свинье — это будет перебор. Когда они наедине, в его голове и без того на парочку человек больше, чем Сапнап способен принять, какого чёрта?!       Сапнап знал только один способ избавиться от чего-то, чтобы наверняка — с помощью самодельного запала из сигареты, динамита и пары канистр легковоспламеняющейся жидкости.       Ну, может быть, два способа — если воспользоваться «игрушками» Карла…       Сапнап всё ещё раздумывал над этой идеей, пока Квакити сидел у него на коленях, в большей степени занятый пуговицами на его рубашке и его губами, чем собственными размышлениями. У него было достаточно времени, чтобы прикинуть все за и против, пока Квакити торчал в ванной, и ничего более конструктивного в голову не пришло, наверное, потому что мысли сами собой стекались в противоположное место, так что с его появлением Сапнап просто протянул Квакити руку, приглашая. Усадил к себе на колени, моментально занял жадным поцелуем и столь же нетерпеливо огладил бедра, запустив руки под рубашку.       Под ней не было ничего, и от осознания этого факта сладко тянуло в паху, а в штанах становилось тесно. Рубашка на голое тело, это ведь всегда так волнующе, прямо как бантики на рождественских подарках. Распаляет воображение, дразня фантазиями на тему, что же там, под оберткой, вызывает желание поскорее распаковать. Сапнап быстро расправился с парой пуговиц и распахнул ворот, стягивая рубашку до локтей, оголил плечи и грудь, склонился, целуя и покусывая шею Квакити, и даже запальчиво прихватил ртом дёрнувшийся кадык.       В постели он был импульсивным и вспыльчивым — и таким же упрямым, легко и быстро заводился, а в порыве буйной страсти вполне мог довести своего партнёра до изнеможения и заставить молить пощады. Наверное, поэтому Карлу так нравилось его дразнить, порой чуть ли не до белого каления, отчего Сапнап лез в драку, озверев от ревности, а после просто слетал с катушек, точно сорвавшийся с цепи кобель. Если бы из-за этих двоих кровать могла воспламениться — от неё бы и угольков не осталось.       Квакити сложил руки на плечи Сапнапа и взъерошил его ещё влажные волосы. Собственная нагота его никогда особенно не беспокоила, при необходимости, на спор, например, или из личных соображений Квакити был способен прогуляться по улице в одном нижнем белье — и без какого-то стыда. Его не волновало, что это кому-то не нравится, он же не пачка новеньких купюр, чтобы всем нравиться. Так что единственная причина, по которой он накинул что-то из одежды, заключалась в том, что это смотрелось соблазнительнее и сексуальнее, чем если бы он просто вышел из душа голышом. Голые люди по большей части выглядят нелепо и смешно, никто не захочет на такое смотреть и тем более платить, и намного интереснее, если танцовщица обнажается постепенно, возбуждая интерес и желание, а не выходит на сцену сразу голая. Квакити хорошо понимал такие вещи и прекрасно разбирался в том, как заинтересовать и как подогреть данный интерес. И знал, как выставить самого себя в выгодном свете.       Он закусил губу, прикрывая глаза и проглатывая тихий вздох, когда Сапнап притянул его к себе и обнял, обхватив в талии, целуя и покусывая шею. Свежая щетина чуть кололась, из-за чего хотелось в ответ укусить его за подбородок или поскрести ногтями. Карл иногда так делал.       Квакити прижался правой щекой к этой колкой и царапающей щётке и шепнул на ухо, что подготовка ему не нужна. Потому что он уже растянул себя в ванной.       Руки, обнимающие его, скользящие по спине и по бокам, усилили нажим, прихватывая пальцами мягкие места, Сапнап засопел громче, возбуждённее, протяжно выдохнул.       — Ты что-нибудь принимал?       — Не-а.       — Хороший мальчик.       Квакити усмехнулся и сделал то, что «хорошим мальчикам» делать не подобает — огладил тыльной стороной ладони живот Сапнапа вдоль линии темных волос, ведущей к паху, и сунул руку ему в штаны.       Когда Сапнап поцеловал его, уделив особое внимание левому уголку рта, Квакити никак не отреагировал. Точнее сказать, отреагировал, как и нужно реагировать на такой пылкий поцелуй с языком: и придвинулся вплотную, отвечая на поцелуй, и обнял, поощрив негромким стоном, вознаградил смелой лаской, трогая то, что нашёл в штанах, весьма прозрачно намекая, насколько поскорее хочет это. Даже когда Сапнап провёл языком по широкой линии рубца, снизу вверх, словно зализывая рану, как это делают звери, что исключало всякую случайность такого прикосновения — Квакити не выказал явного недовольства. Он лишь слегка напрягся и заторопился со штанами. Но когда он помог ему раздеться, опустившись при этом на пол, положил ладони ему на колени и поднял взгляд, словно спрашивая, а Сапнап огладил пальцами его подбородок — вот тогда оно и выползло.       Когда Сапнап приподнял его подбородок и приглашающе провёл большим пальцем по губам, после погладив щеку и шрам на ней, Квакити досадливо поморщился и уклонился от этого прикосновения.       — Перестань. Я не буду этого делать, если ты продолжишь меня трогать.       — Трогать тебя или твоё лицо? — насмешливо уточнил Сапнап, цепляя его за затылок и притягивая к себе для очередного поцелуя. Их всегда много, потому что Сапнапу нравится целоваться. Ей-богу, иногда достаточно оставить наедине всего на пару минут, чтобы они с Карлом обслюнявили друг друга, как малолетки в детском саду…       — Хорошо, — согласился Сапнап, любуясь вызывающе-несогласным выражением его лица, дерзким прищуренным взглядом и едва наметившейся улыбкой — с таким лицом, отчаянно блефуя, срывают банк с парой двоек на руках. Из-за порванных мимических мышц левая сторона лица неправильно отражала некоторые эмоции, и когда Квакити недовольно морщился, левый уголок губ уползал в сторону, а не вверх, и потому казалось, что он иронично усмехается.       — Не делай, никто не заставляет, — Сапнап мирно улыбнулся и прижался губами к его шраму, с нежностью поцеловав рассечённую бровь.       Квакити отшатнулся, раздраженно выдохнув, убрал руку Сапнапа со своей шеи и рывком поднялся на ноги.       — Эй. Передумал? — Сапнап схватил его запястье и настойчиво потянул к себе.       — Обойдёшься. Не надо было портить мне настроение.       — Я это исправлю. Иди ко мне.       Несколько секунд Квакити буравил его взглядом, а затем шагнул вперёд, вставая коленом на постель, и толкнул Сапнапа на спину. Тот послушно откинулся назад, утягивая его за собой, целуя и поглаживая по спине, по бокам и бёдрам.       Он был весь такой мягкий… не женственный, нет, пусть в нём и было что-то такое же миловидное и изящное, из-за чего его порой можно было принять за девушку. По крайней мере, на некоторых фотографиях. И мягкий отнюдь не в смысле полный или тучный, вовсе нет, а если и можно было найти небольшие складочки у него на боках, так они у всех появляются, когда сгибаешься, это нормально. Он просто как будто был по-другому сложен, и его было до чёртиков приятно осязать. На кончиках пальцев, руками и губами, и всем телом… такой мягкий. Мягкая, сглаженная линия бровей и такой же подбородок, мягкие скулы, щёчки, которые вечно хочется прикусить, мягкие плечи и линия талии… мягкий и податливый. Сапнапу нравилось его раздевать, нравилось запускать руки под одежду, в мягкое соблазнительное тепло, кончиками пальцев ловя на пояснице ответную дрожь податливого тела… и это так обманчиво. Его внешняя мягкость и покладистость. Как та шерстяная ткань, из которой шьют на заказ костюмы для мафиозных боссов и больших политиков, мягкая и приятная, но способная истереть голую кожу до кровавых ссадин. Как тот «холодный чай», освежающий, мягкий и приятный, в котором двадцать восемь объёмных процентов алкоголя, который легко пьётся и бьёт в голову так же сильно, как мексиканская жара. Как капля острого соуса на кончике языка, сделает вкус пищи насыщенным и ярким — но целая ложка заставит тебя плакать и звать мамочку…       Сапнап с силой провёл ладонями по его телу, заставив покачнуться и опуститься ниже, перекинул его ногу через себя и сжал так, что на бедре на секунду проступили чёткие следы. Бледные оттиски на покрасневшей коже смотрелись так сочно и аппетитно, что Сапнап хрипло застонал и схватился обеими руками. Чувствовалось так же — при условии, что ощущения прикосновений могут быть сочными.       Он не знал, как это описать, было сложно подобрать слова, если таковые вообще существовали, но наверное, самое приятное в этом было именно то, что Квакити позволял ему это. Позволял так откровенно лапать себя, совершенно бесстыдно тискать за задницу и даже шлёпать. Именно позволял, а не просто терпел такое обращение. Иногда и почти всякий раз в такие моменты Сапнап остро жалел, что в постели недостаёт третьего человека, который бы прямо сейчас вылил на спину Квакити немного лосьона, и вторая пара рук помогла бы растереть его по коже, чтобы стало ещё приятнее. Карл тоже предпочитал скользить, а не липнуть.       — Дотянешься?..       Квакити привстал на коленях, уперев руку за головой Сапнапа, навис над ним, протянув другую к прикроватной тумбе. Мельком заметил петли ремней, закрепленные на ножках кровати, и подумал, что, возможно, он ждал и Карла тоже… это одновременно и задевало, и придавало остроты, приятно будоража. Как вероятность быть застуканными где-нибудь в общественном месте.       — Карл вернулся? — со смешанным чувством досады и предвкушения спросил Квакити, потянув с края тумбы шелестящую ленту из презервативов.       — Понятия не имею, — прошептал Сапнап, приподнимая голову и касаясь губами его живота под самыми рёбрами. — Мне он не сообщал.       — Тогда это для кого?.. — Квакити скептически сощурился, но мысль не закончил, сорвавшись на тихий стон, и поспешно упёрся в кровать обеими руками. Руки Сапнапа вновь заскользили по бёдрам, стискивая и разминая мышцы, он коснулся между ягодиц, поглаживая это место, и Квакити с готовностью подался навстречу, но Сапнап лишь немного подразнил его. Костяшками пальцев погладил низ живота и обхватил его член ладонью, обведя большим пальцем повлажневшую головку. Поцеловал напрягшийся живот, потёрся кончиком носа, щекоча дыханием и лаская ладонью. А затем обнял в талии и перевернулся, подминая под себя.       Квакити невольно усмехнулся, так как кровать на это отозвалась тяжким скрипом, и закинул руки на шею Сапнапу, охотно размыкая губы для поцелуя, позволяя завладеть своим ртом и разлечься сверху. И даже когда Сапнап прижал его руки к постели над головой, Квакити лишь дёрнулся пару раз, напрягая предплечья, картинно закатил глаза и насмешливо прокомментировал:       — Эй, полегче, я не заказывал горячие страсти… ну же, отпусти, — он повернул голову влево. — Так ведь неудобно.       Он говорил шутливым, заигрывающим тоном, соблазнительно ёрзая и дразнясь, потому что ему было весело и приятно, и он улыбался. Беспокоиться и сопротивляться он начал далеко не сразу.       — Это для тебя.       — Аа?       — Я хочу сделать это с тобой. Хочу, чтобы ты позволил мне.       Квакити нахмурился, словно хлебнул кислого вина, вновь напряг руки. Сапнап заискивающе склонил голову к плечу.       — Это так сложно?.. Карлу ты позволял.       Квакити прикрыл глаза, беззвучно шевельнув губами, словно ругнувшись про себя.       — Карл знает правила игры. И может им следовать.       — Я тоже могу. Я вполне способен остановиться, стоит тебе сказать…       — Сапнап! Я серьёзно, отпусти.       — Я тоже, так что нет, — ответил он. Пусть тон его голоса оставался низким, возбуждённым, интонация была именной такой, когда спорить и просить просто бесполезно — ему становится плевать, этот упёртый придурок идёт до конца, и любые аргументы разбиваются о его твёрдый лоб, как корабль об айсберг. — Знаю, ты любишь верховодить, но сегодня давай сыграем по моим правилам.       Сапнап подался вперёд, вытягивая его руки вверх и сдвигая вместе, и полностью опустился, согнув локти и придавив своим телом, вынуждая раздвинуть ноги. Квакити завертелся, стремясь выбраться из-под него, изогнулся, прижавшись к груди Сапнапа, что никак не меняло ситуацию и даже ухудшило её, ведь тот в отместку вжался бёдрами и прикоснулся губами к пересечённой шрамом щеке, негромко шепнув:       — Я всего лишь не хочу, чтобы ты убегал…       — И ты делаешь всё, чтобы я этого захотел, — проворчал Квакити, отворачиваясь. Всякий раз, когда он шевелился, его член, зажатый между их телами, тёрся о живот Сапнапа.       — Не доверяешь мне?       — А вот это нечестно.       Сапнап усмехнулся, прихватив ртом хрящик на его ухе.       — Нечестно, что Карлу можно, а мне нет.       Он был так бесстыже настойчив, что Квакити невольно подумал, что этот придурок опять приревновал. Да ещё и по такой глупой причине. С Карлом было… непросто. И не то, чтобы Квакити так сильно возражал, но всё же чётко дал понять, что его пристрастия не разделяет. Это была просто «не его чашка чая», он не нуждался в чём-то подобном, чтобы раскрепоститься и почувствовать собственное тело. Конечно, всегда можно что-нибудь попробовать, из интереса и ради новых ощущений, Квакити был открыт к разного рода экспериментам, однако быть связанным ему не очень-то нравилось. И дело тут даже не в верёвках.       Сапнап ластился и шептал, мешая слова с жаркими поцелуями, прижимался, потираясь о его промежность, дразнил беглыми прикосновениями, удерживая его запястья одной рукой… не прилагая к тому особых усилий, оставив возможность на самом деле вырваться. Чтобы тут же быть пойманным снова, вне всяких сомнений. В его поведении было нечто такое, от чего страдальчески закатываешь глаза, но в конце концов всё равно сдаёшься, идёшь и кормишь это бессовестное животное… ведь ревность бывает привлекательна. В ней есть своё очарование, она затейливыми крепкими узлами закрепила их отношения. Ревность — и жадность, неспособность довольствоваться чем-то одним.       — Ты не отцепишься, да?       — Не-а. Но если ты считаешь, что это абсолютно невозможно для тебя…       — Ладно, — перебил его Квакити, в который раз решив спустить всё на тормозах. — Плевать, делай, что хочешь. Если сможешь, конечно.       — Мм?       — Тебе придётся потрудиться с этим, малыш. То, что я разрешаю тебе, вовсе не значит, что просто так позволю связать себя. Если хочешь — тебе придётся взять это.       — Без обид?       — Кто знает. Зависит от того, понравится мне или нет.       — Хах, окей, — согласился Сапнап, после чего подхватил Квакити под спину, подтащил к самым подушкам и вновь поймал его запястья, фиксируя над головой.       Стиснув губы от усилий, Квакити дёрнулся, напрягая мышцы по-настоящему. Освободив одну руку, он попытался отпихнуть Сапнапа от себя…       Они не боялись ссор — намного опаснее молчание и тихая обида, а не сам конфликт. И обычно немножко противоборства и острот, накаливших обстановку и чувства, чуть позже приводили к потрясающему, дикому и просто крышесносному сексу, что было, в общем-то, равно так же. Потрясающе и так далее. Не самый плохой способ помириться и выбросить разногласия в мусорное ведро вместе с кучкой использованных презервативов. Однако в тот момент, вместо томного и обжигающего чувства возбуждения внизу живота, Квакити вдруг ощутил, словно по венам растекается нечто мерзкое и липкое, что скручивает внутренности в болезненно пульсирующий комок. Как когда осознаешь, что просчитался, что совершил ошибку и сказал или сделал не то, недостаточно или не так… что сейчас, возможно, будет больно.       Просто… нет, он, конечно, знал, что Сапнап сильный, провёл немало сражений и дуэлей, что он один из немногих, кто способен один на один противостоять таким монстрам, как та буйная анархичная свинья или тот прячущийся за маской высокомерный ублюдок, просто… Квакити впервые ясно осознал, насколько Сапнап банально физически сильнее — и он так близко.       Эта внезапная неуместная мысль была как ведро холодной воды на голову. Заставила Квакити занервничать, и он задёргался, отчаянно стараясь освободиться, сдавленно охнул, издав на удивление резкий и визгливый звук, потонувший в поцелуе. Когда почувствовал, как ремень оборачивает запястья.       Извернувшись, он кое-как подтянул колено к груди и спихнул Сапнапа с себя, быстро перевернулся и подтянулся на локтях, чтобы зубами отодрать липучку, которая петлёй обернула запястья поверх мягкой и широкой ленты, связавшей его руки вместе. Так было проще и быстрее, чем пристёгивать по отдельности, к разным углам кровати. Сапнапа вполне устроило, Квакити — нет, однако прежде чем он успел освободиться, Сапнап ухватил его за бёдра и рывком притянул к себе, вытягивая на постели.       Квакити с коротким вскриком съехал вниз вместе с простынями, ремень натянулся, и ему пришлось разогнуть локти.       — Да чтоб тебя!.. — выругался он, когда Сапнап придавил его к кровати.       На секунду Квакити успел пожалеть, что не лягнул его куда-нибудь по чувствительным местам, пока была такая возможность, это всегда срабатывает на ура. Даёт время что-либо сделать, например, взять что-нибудь тяжелое в руки, что немного уравняет шансы… Его так бесила собственная беспомощность и неспособность справиться с подобной грубой силой. Он проигрывал ей множество раз. Ведь много чего можно сделать с человеком, если ты сильнее, или когда пьян и не контролируешь себя от слова совсем, или когда вы оба навеселе, и всё выходит за границы разумного, или когда тебе прощают такое скотское поведение в который раз, по глупости, терпят до последнего, прежде чем уйти совсем…       А затем, секунду спустя, рука Сапнапа проскользнула под мышкой, и ладонь, столь знакомо и одновременно совсем по-другому пахнущая табачным дымом, аккуратно прикрыла ему рот:       — Сдаёшься?       — Отвали!.. — прошипел Квакити, отвернувшись и вздёрнув подбородок.       Сапнап коленом развёл его ноги, успокаивающе поглаживая напряжённые мышцы плеча, и прижался губами к выпирающему позвонку на шее, неспешно и нежно обласкал дыханием заднюю часть шеи и у основания черепа, кончиком носа взъерошил волосы на затылке в том месте, которое всегда прикрыто шапкой. Маленькая слабость, как по волшебству сменяющая гнев на милость. Сапнап раньше не понимал этого избитого выражения про бегающий по коже табун мурашек — пока сам не обнаружил их у него на бёдрах и на руках. Прямо сейчас эти мелкие пупырышки, поднявшие дыбом тонкие волоски, можно было почувствовать под ладонью.       Жаркое дыхание как будто покалывало кожу на затылке сотней маленьких игл, это щекотливое ощущение быстро стекло вдоль позвоночника и распространилось по телу. Как холодная капля за шиворотом, точно так же заставляя бесконтрольно вздрагивать. Квакити пытался совладать с этим ощущением — примерно с тем же успехом, как остановиться в середине чиха, ноги всё равно онемели, и стопы тоже начало покалывать. И он с тихим нецензурным стоном поджал пальцы на ногах, заёрзав под чужим телом.       Довольно усмехнувшись, Сапнап подтянул колено, прижимаясь бедром к его заднице. Квакити подался навстречу, прогибаясь в пояснице. Его ноги дрожали, было хорошо заметно, как от напряжения подрагивают его ягодицы, будто в ожидании шлепка.       Сапнап огладил его живот и спустил руку чуть ниже.       — Знаешь, ты слишком возбуждён для того, кто так сильно недоволен.       — Пошёл ты, Сап…       — Мне прекратить?       — Тогда тебе тем более придётся меня развязать, — Квакити уткнулся лбом в скомканные простыни и расслабил руки, собираясь лечь, со вздохом прикрыл глаза.       Ему было не слишком комфортно, верно. Как в обуви не своего размера, он чувствовал себя неуверенно и боялся запнуться, упасть и растянуться на полу, под всеобщие насмешки… Пусть прекрасно знал, что Сапнап не причинит ему вреда, он всё равно был как на иголках, чёрт подери, точно сорокалетний девственник, и сам не до конца понимал, почему. Он был раздражён, и всё никак не мог перестать думать об этом. Разум метался из крайности в крайность, тело же охотно и бесхитростно отзывалось на знакомые прикосновения — вот только секс в таком состоянии не приносит никакой радости, после остается такое мерзкое чувство… хочется отмыться поскорее и забыть о случившемся, как о неприятной процедуре.       — Не нервничай так, я тебе ничего не сделаю, — с лёгкой усмешкой проворковал Сапнап, будто прочитав его мысли, услышав глубоко затаённые страхи. — Знаешь ведь, со мной тебе не о чём беспокоиться.       — Заткнись лучше, — фыркнул Квакити и завозился, вжав голову в плечи, когда кончики пальцев прошлись настойчивой лаской по загривку.       — О, вот как? А мне казалось, тебе нравится слушать мои комментарии, — Сапнап приподнял его голову и повернул лицом к себе, тронув то место, где полоса рубца пересекала верхнюю губу, поддел её кончиком языка и поцеловал. Из-за шрама в этом месте губы Квакити всегда были как бы слегка приоткрыты, в получившейся прорехе виднелся золотой клык.       Он тут же попросил перестать его слюнявить. Или, по крайней мере, облизывать не здесь. Потому что есть другие места, которые в том крайне нуждаются, и он даже покажет, какие, если Сапнап его развяжет.       Квакити слышал, как Сапнап взял тюбик со смазкой, как со щелчком открыл и выдавил содержимое на пальцы. Он упёрся коленями в кровать, устраиваясь поудобнее, раздвинул бёдра и тихо выдохнул, чувствуя, как Сапнап вставил сначала один, а затем второй палец, хорошенько смазывая и внутри тоже.       — Про это место ты говорил? Которое тоже нуждается во внимании.       — Д-допустим…       Сапнап склонился, опершись на локоть, навис над ним, покрывая плечи лёгкими поцелуями. Поцеловал в затылок, заставив Квакити вновь задрожать и покрыться мурашками, стиснув пальцы внутри себя, а затем провёл губами по щеке, вдоль шрама.       — Перестань, — Квакити попытался отвернуться, но ладонь Сапнапа, устроившаяся под подбородком, упрямо вернула его голову в прежнее положение, правой щекой вниз. Он провёл большим пальцем по губам, потирая выпуклую полосу рубца, и Квакити со злости прикусил его палец. Беспрестанное, настырное внимание, что он делает это снова и снова, нервировало больше, чем связанные руки.       — Больно? — заботливо спросил Сапнап, касаясь носом его плеча, виновато потираясь колкой щекой. Аккуратно пошевелил пальцами другой руки внутри него, поглаживая мягкие и горячие, ставшие чувствительными стенки. Неглубоко, только лишь растягивая уже расслабленные мышцы ануса, может, пару раз скользнув дальше второй фаланги.       — Нет, просто… не надо. У тебя что, новый фетиш назрел?       — Мм, может быть… точно не болит?       — Точно. Просто перестань трогать этот чёртов шрам…       — Прости, но нет. Если он не болит, я буду его трогать.       — Ха?!       — Я не перестану, пока у тебя в голове есть хоть одна лишняя мысль, — Сапнап провёл языком по его щеке, как будто пытаясь сделать его лицо таким же мокрым, насколько влажно и скользко стало у него между ног. — Пока, касаясь своего шрама, ты не начнёшь вспоминать меня и то, что с тобой сделал я, а не кого-то другого…       На секунду Квакити даже забыл, что надо бы дышать, озарённый и одновременно озадаченный внезапной догадкой.       — Ты ревнуешь?! К этой свинье?!       — Да. Да, представь себе, я ревную. Не хочу, чтобы ты вообще думал о ком-то ещё… особенно, в такие моменты, — Сапнап коснулся губами внешнего уголка его слепого глаза, заставив рефлекторно зажмуриться, потёрся кончиком носа, а затем попытался прихватить зубами чуть ниже, на скуле. Квакити раздражённо зашипел, напрягшись всем телом.       — Я не!.. Ничего тупее ты придумать не мог!.. серьёзно, не надо.       — Но ведь не больно?       — Дело не в этом, мне просто неприятно, когда… мм!.. — Квакити осёкся, прикусив губу, потому что пальцы Сапнапа вошли глубже, надавив куда нужно.       — Я сделаю так, что будет приятно, — пообещал он, аккуратно и неспешно поглаживая это место.       Пускай сложившаяся ситуация нервировала его, всё же не настолько, чтобы окончательно убить весь настрой. Квакити был достаточно возбуждён, чтобы подобное прикосновение не стало неожиданным, он ощутил его не как что-то резкое, волной дрожи поднявшееся вдоль позвоночника и давящее внутри, а как густую и вязкую, обволакивающую истому, чувство приятной расслабленности, быстро распространившееся по животу и всей нижней части тела. Не бьющее по нервам острой вспышкой удовольствия, которое способно напугать и привести в полное смятение, сродни зуду там, где никак не почесать, а пуская по всем телу волны тепла и медленно и планомерно распаляя ещё сильнее, так же плавно, какой была эта ласка. Заставляя думать и желать о большем. О том самом ярком и сильном наслаждении, которое могут подарить эти пальцы, мягко и понемногу усиливающие нажим.       Впрочем, первым делом в его мыслях проскочило несколько замысловатых ругательств. Парочку он даже озвучил вслух. Сапнап ответил на них беззлобной усмешкой, ещё раз попытался прихватить зубами за округлую щёчку. И да, Квакити вновь поджал пальцы на ногах, задрожал, потираясь о простыни. Они вскоре промокли от того нелепого количества предэякулята, которым истекал его член из-за такой стимуляции. Сапнап, чувствуя, как он ёрзает, пытаясь свести бедра, придержал его ногу коленом и коснулся губами щеки в месте укуса, поглаживая точно таким же образом. Медленно, аккуратно, стараясь делать это в том же темпе, в каком ласкал пальцами другой руки.       Квакити сжал кулаки, натягивая ремень, шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы.       Сам по себе шрам не был чувствителен, он не болел, но если его затронуть — Квакити чувствовал это. Чувствовал, где шрам пролегает по его лицу, как стянулась кожа на краях рубца, какой он глубокий и плотный, ведь губа и веки были полностью разорваны, ощущал его как нечто чужеродное, мешающееся, что хотелось отковырять и содрать с лица. Это раздражало и так злило, всякий раз. Как будто приглашало заново пережить это ужасающее мгновение, ставшее своеобразной «вишенкой» на том унизительном поражении и крахе, закидывая мимолётными вспышками воспоминаний. Точно так же пострадавших от взрыва пугают неожиданные громкие звуки, возвращая ненадолго в прошлое.       Вполне осознавая это, Сапнап всячески старался его отвлечь. Шептал, чередуя слова с поцелуями, различные пошлости на ухо, рассказывал, какой Квакити мягкий и горячий внутри, как сжимается и дрожит вокруг его пальцев, и как ему, Сапнапу, нравится это, и совершенно бесстыдно интересовался, где приятнее всего. Квакити невольно прокручивал в голове всё эти развратные словечки, обещания трахнуть его пальцами так сильно, что он забудет, как думать… а потом ещё раз. Казалось, его шёпот обволакивает, будто патока, силясь вытеснить собой всё лишнее из головы, а каждый тяжёлый выдох оседает на коже порцией новых, колких мурашек.       — Знаешь, это так круто, — шептал Сапнап, — то, что я могу чувствовать твоё удовольствие, во-о-от здесь… тут всё так подрагивает от прикосновений… Я чертовски сильно хочу ощутить твой оргазм на кончиках пальцев.       Вместо ответа Квакити со стоном приподнял напряжённые бёдра и крепче зажмурился, когда Сапнап потёрся кончиком носа о его щеку, целуя порванный уголок губ.       Столь громкий, дерзкий, экспрессивный в обычной жизни, в постели Квакити зачастую вёл себя сдержанно. Даже отстранённо, если был слишком уставший, и в такие моменты, когда удавалось подловить его в тишине и в глубокой задумчивости, простые объятья и поцелуй превращались во что-то тягучее и нескончаемое, словно трясина без дна. Секс никогда не был для него проблемой, сложности имелись после… ведь он легко мог притвориться, «погладить» чужое эго парочкой горячих громких стонов — и они не стоили ни цента в сравнении с настоящими. С теми тихими, проглоченными и прикушенными вместе с губой, вырвавшимися в поцелуе, когда он теряется в удовольствии, не в силах контролировать ни себя, ни своё тело. Когда у него не возникает этого брезгливого желания после сбегать в душ по-быстрому и тут же свалить, будто это свидание просто ради траха… для Сапнапа это был лучший показатель, что всё как надо. Что у них — всё отлично. Иногда он, конечно, задумывался, почему Квакити так себя ведёт, но не спрашивал. В конце концов, это несказанно тешило его самолюбие, когда он видел его, утратившего всякое самообладание и потерявшего голову от наслаждения, и его неутолённое, страстное желание можно почувствовать как что-то физическое, вдохнуть, будто сигаретный дым… хотелось ещё. В чём-то он понимал Карла, такое действительно… нереально доставляет.       Когда рука начала уставать, Сапнап чуть развернул запястье, бережно надавив на его промежность, отчего Квакити словно прострелило . Он резко дёрнулся, хватив ртом воздух, и напрягся всем телом, упёршись в постель коленями и пальцами ног. Сапнап провёл влажными губами вдоль его шрама и закрыл глаза, борясь с дурным желанием поторопить, ну что-то вроде «давай же, детка, кончай». Хотя он вряд ли расслышал бы хоть что-то за собственными судорожными вдохами и отдающимся шумом в голове сердцебиением. Растущее напряжение блуждало по телу, будто сотни и тысячи мельчайших электрических разрядов, до онемения в стиснутых кулаках и в мышцах живота и ниже, но ему никак не удавалось удержать это ощущение, отчего казалось, будто его трясёт. Он перестал обращать внимание на ремень, стянувший руки, и не замечал, что тот натёр кожу, не думал, как глупо выглядит, задыхаясь с открытым ртом, в такой дурацкой позе, прогнувшись и потираясь о простыни, и как откровенно жмётся к чужой ладони, стремясь получить желанную разрядку, столь уязвимый и крайне зависимый от чьих-то действий в эту секунду…       — Ну же, детка.       Квакити терпеть не мог подобные властные фразочки, без разницы, даже если они звучат как мольба, а не как приказ или снисходительное разрешение. Они всё равно казались сальными, выражали, по ему мнению, то надменное отношение, с головы до дрожащих от слабости ног покрывающее уничижительным, жгучим стыдом, который испариной оседал на коже вслед за чужим дыханием. Как будто дешёвые приёмчики из порно заставляют чувствовать себя так же, дешёвкой.       Но потом Сапнап вдруг прихватил зубами шрам на его щеке — и это стало неважным. Всё стало неважным, и он в какой-то степени утратил ощущение границ собственного тела. Скопившееся возбуждение достигло края, перелившись через него волной удовольствия, мгновенно захватила всё тело, стерев все его мысли и оставив сознание абсолютно пустым, словно белый лист.       Сапнап терпеливо дождался, пока он перестанет содрогаться после пережитого оргазма, продолжая легко и мягко поглаживать его простату, и лишь когда Квакити расслабился, медленно вытащил пальцы. Его тело обмякло, разбитое угасающей чувственной дрожью, и он рухнул на живот.       Частично удовлетворённый — по крайней мере, морально, — Сапнап поцеловал его в висок и выпрямился, оглядывая дело рук своих, а затем подтянул к себе одну из подушек:       — Детка, приподнимись немного.       Квакити лениво пошевелился, со стоном подобрав под себя одну ногу, окончательно завалился на бок и попытался ещё раз. Сапнап помог ему, поддерживая под животом, подложил подушку вниз. Всё было мокрое от смазки и от семени, но его это не сильно беспокоило, главное, чтобы им обоим было удобно.       Устроив Квакити на подушке, Сапнап перекинул ногу через его бёдра и навис над ним, стоя на коленях и упёршись руками, прижался ниже талии. Квакити вздрогнул, задышав чаще, когда почувствовал, как между ягодиц улёгся внушительный стояк, твёрдый, горячий и тоже жаждущий внимания. Пара вязких капель упала с самого кончика на поясницу, когда Сапнап качнулся, потираясь об него. Квакити напрягся, вспомнил про ремни и тихо выругался.       — С-сап…       — Я помню, — хрипло откликнулся он, вновь прижимаясь к его заднице. — Хотя видит бог, чертовски сильно хочу вставить тебе прямо так…       Это было главное и неизменное правило: не имеет значения, где и с кем он, насколько доверяет этому человеку — Квакити всегда заботился о своей защите. И если Сапнапу порой стреляла в голову сомнительная идея, что было бы круто попробовать разок, то у Квакити не возникало и мысли о сексе без презерватива.       Сапнап сел, опустившись на его ноги, и провёл ладонями вдоль боков, с силой сжав в талии, погладил ямочки на пояснице, обозначившиеся из-за получившегося прогиба, кончиками пальцев проследил чернильный контур распахнутых крыльев. По коже будто ходила не игла — тончайшая кисть, изящными штрихами выведя каждое ажурное пёрышко. Выпуклые линии татуировки прикрыли и замаскировали округлые следы застарелых ожогов, оставленных краем сигары. Квакити делал вид, что ему безразлично и что это ничего не значит, и Сапнап тоже поначалу не обращал внимания, но потом это начало слегка подбешивать. Словно это какой-то проигрыш, где-то и в чём-то, хотя если рассуждать логически, то ни черта подобного, даже не близко. И всё равно подтачивало изнутри глупой, детской обидой, как будто что-то, что должно было стать твоим, походя испоганил и запачкал какой-то левый ублюдок… Сапнап ничего не мог поделать с этой тихо тлеющей, как уголёк забытой в пепельнице сигары, молчаливой злостью.       Он шумно втянул воздух сквозь сжатые зубы и стиснул его ягодицу, приложившись всей ладонью, коснулся большим пальцем промежности, поглаживая вверх-вниз, тихо ругнулся. Квакити был такой мокрый, расслабленный и раскрытый под его пальцами, что он бы без труда вошёл в него по самые яйца.       Послышался шелест разрываемой фольги. Всегда немного раздражает эта необходимость отвлечься на пару секунд, когда от возбуждения шумит в ушах так, что едва не валит дым… особенно, когда пальцы такие скользкие. Зубами этот несчастный пакетик пытаются открыть не для того, чтобы выглядеть круто.       Сапнап торопливо двинул ладонью вдоль собственного члена, раскатывая тонкий латекс, а затем медленно растянулся поверх тела Квакити. Припал на вытянутых руках, целуя его в затылок, заставив дёрнуться всем телом. Квакити вскинулся, заёрзав на подушке, от чего лежащий между его ягодиц член упёрся анус, и он закусил губу, вновь натягивая ремни на руках. Его рот приоткрылся будто в безмолвном крике, когда член Сапнапа без всякого сопротивления проскользнув внутрь.       Он не торопился, почти не двигаясь, и лишь хриплое, прерывистое дыхание выдавало, насколько сильно он старается сдержаться. Во-первых, давая себе немного времени остыть, чтобы не сорваться и не кончить за пять секунд, трахая распростёртое под ним тело на космической скорости, а во-вторых, давая Квакити время немного прийти в себя. И возбудиться снова. Сапнап медленно качнулся назад-вперёд, вдавливая Квакити в подушку, и тот согнул ногу, шлёпнув его пяткой по заднице.       — Ты как?.. — прошептал Сапнап на ухо, поглаживая его шрам кончиками пальцев. Казалось, будто он открыл новую эрогенную зону на его теле, потому что эти прикосновения вызывали отклик внизу живота, и Квакити содрогнулся, сжимая его член в себе. Шею и за ушами горячило, и там, где Сапнап отметился зубами, оставляя собственные, собственнические метки, — тоже.       — В порядке… ну же, двигайся!       Квакити со стоном приподнялся ему навстречу, нетерпеливо подмахивая. Сапнап придержал его на пару секунд, ухватив ладонью за бок, дотянулся до запястий и сдёрнул липучку. В коллекции Карла было множество разнообразных вещичек, помнится, те кандалы из мягкой чёрной кожи, которые Квакити сам ему подарил, действительно застегивались на миниатюрный замочек, и из всех вариантов он выбрал дурацкую, ненадежную липучку, из которой при желании несложно выпутаться самостоятельно… потому что не в ремнях и не в веревках дело, они лишь средство.       Он пошло ударялся бёдрами, до звучных шлепков, и нимало не заботился о том, но именно таким он и нравился Сапнапу в постели больше всего. Жадно берущий своё, сосредоточенный лишь на собственном удовольствии, Квакити казался ему самым разнузданным, требовательным и беспутным существом, до чёртиков сексуальным и привлекательным. Это побуждало желание постараться ещё сильнее, дать ему больше. В такой момент Сапнап обычно неизменно и неоднократно спрашивал «Тебе нравится это?» — и ему даже не обязательно было слышать ответ, он и так знал. Просто испытывал какую-то неосознанную потребность сказать об этом вслух.       Ему этого не хватало, особенно в последнее время. Вечно занятый и пропитанный стрессом, будто сальный блинчик — маслом, Квакити — это не тот Квакити, которого он хотел, так что Сапнапом двигало весьма эгоистичное стремление заставить его расслабиться, выкинуть все посторонние мысли из головы и оставить за пределами спальни, побыть только для себя… даже если для этого необходимо обезоружить его и поставить в уязвимое положение. Потому что если он не может почувствовать себя рядом с ним достаточно уверенно, защищённо и спокойно, то всё это вообще не имеет никакого смысла.

***

      Проснувшись, Квакити некоторое время разглядывал чужую конечность, которая лежала прямо перед глазами. Засыпая, Сапнап крепко прижал его к себе, просунув руку под краем подушки, и вроде было удобно, даже уютно, раз получилось так легко и быстро заснуть, но к утру так уже не казалось. Квакити осторожно приподнялся и перевернулся на живот, откатившись в сторону, сел, отбросив одеяло. Посмотрел на безмятежно сопящего носом любовника, сам не зная, что испытывает по этому поводу. Просыпаться с кем-то в одной постели, это довольно неловко, когда не привык к такому, ведь на утро, как известно, всякая магия исходит на нет, кареты становятся тыквами, принцессы снимают бальные платья, и узнать их без парадно-боевой раскраски можно лишь по размеру туфелек… но это не значит, не бывает исключений.       Природа настойчиво звала, полный мочевой пузырь не особенно располагал к романтическим измышлениям. Прогулявшись в ванную и удовлетворив насущную потребность, Квакити попутно умылся, затем глянул на себя в зеркало. И тут же определился, что чувствует. Никогда ещё он так явственно не ощущал желание прибить этого придурка к чертям собачьим, а потом ещё раз, и ещё раз, для верности!..       Безусловно, это естественно, немного забыться в пылу страсти, наговорить глупостей или сдавить чуть сильнее, оставить парочку ярко-красных собственнических меток, синюшные следы жадных губ и рук… Квакити не возражал. Ему даже нравилось носить на себе отметки чужой страсти, конечно, если их не видно под одеждой. Такое ребячливое чувство самодовольства накатывало, что временами он даже поощрял это.       Поставить засос на щеке, это ещё постараться нужно, но Сапнапу это удалось. С блеском. Точно пара обручальных колец или даже больше похожие на крылья бабочки, шрам украшали уже успевшие побуреть полукруглые отпечатки зубов.       Потрясённо, в крайнем возмущении приоткрыв рот, Квакити коснулся синяка сначала в зеркале, а затем на своей щеке, слегка надавив вдоль шрама, словно пытаясь стереть. Больно не было, и он рвано выдохнул. Наклонившись, упёрся руками в край раковины, с силой стиснув его пальцами, и поджал губы, разглядывая красные следы на запястьях. Несколько секунд пытался успокоиться, а затем метнулся в комнату и полез по ящикам, разыскивая что-нибудь подходящее по случаю.       Сапнап проснулся от его шумной возни, Квакити не утруждал себя быть тише, пока обшаривал гостиничный номер. Найдя же подходящее орудие мести, Квакити плюхнулся на кровать, окончательно его разбудив. Сапнап заворочался, потягиваясь с сочным зевком, перевернулся на спину, и в этот момент Квакити бесцеремонно уселся ему на живот, заставив охнуть от неожиданности.       — Воу! Хорошенькое утро, — с похабной ухмылкой поприветствовал его Сапанап и положил руки ему на колени.       — Великолепное! — огрызнулся Квакити и схватил пальцами его подбородок, разворачивая лицом так, чтобы было удобно. — Не дёргайся, «детка».       И зубами открыл колпачок маркера, который нашёл в тумбе вместе с блоком стикеров.       — Что ты… эй!       — Хочу, чтобы ты обо мне вспоминал, пока будешь это оттирать! — и Квакити парой быстрых движений крупно начеркал у него на лбу, кто он есть после такого.       Перманентные чернила вещь хорошая, вряд ли сойдут раньше синяков.