``
Они не говорят об этом ни в одном из последующих телефонных разговоров, ни после, когда наконец-то видятся в гримерке перед первым в году концертом. Тогда ни о чем значимом в принципе не говорят, кивают друг другу неловко, почти как при первой встрече, привычно перешучиваются с остальными, но даже не стоят рядом. Точно боятся неожиданной вседозволенности. Арсений точно знает про себя, что боится. Кажется, коснись он сейчас Антона, приклеится намертво; и как потом выступать? Если, даже чтобы взгляд от Шастуна отвести, приходится приложить усилие, руки точно нужно держать при себе. А посмеивающегося Серегу, страдальчески закатывающего глаза Позова и Оксану, глядящую с усталым снисхождением, он потерпит. Пусть завидуют молча. На сцене можно себя отпустить. Поставить на автопилот, позволить просачиваться чему-то, что все остальное время Арсений упорно заталкивает внутрь, потому что, кому надо, поймут и так, а кому не надо, спишут на блестящую сыгранность, крепкую мужскую дружбу и далее по списку. Парадокс какой-то: за столько лет шоу без сценария (и названия) стало для Арсения единственным местом, где он может играть самого себя. Такого, каким на самом деле хотел бы быть. — Молодцы, — Оксана встречает за кулисами бодрой улыбкой. — Давайте, как следует отдохните перед вторым. Дима выходит курить с Катей на телефоне, Серега отправляется на поиск обеда и, возможно, той длинноногой рыженькой из третьего ряда, но это не точно. Антон с Арсением остаются одни, не сговариваясь, и глупо замирают перед диваном. — Э-э-э, — Антон косится на предмет мебели, будто тот ему угрожает. — После вас? И Арсения распирает. Не хватило ему концерта, пиздеж это, перед людьми все равно не то. Антона себе хочется, как конфету, которая одна единственная та самая в вазочке, которую стыдливо прячешь в карман школьных брюк, пока никто не видит, а потом жуешь растаявшую, страшно довольный. Хочется, чтобы никто не смотрел, не слышал; хочется себе такой кармашек в пространстве, куда можно вдвоем забраться и прилипнуть, как шоколад к фольге. Арсений на Антона смотрит, чувствуя, как счастье из него прямо сочится. И Антон отвечает тем же: улыбается наконец — только ему, Арсению, улыбается, — отпускает себя, а его отпускает едва заметная дрожь. На диван садятся одновременно, и, к черту, Арсений закидывает ноги на чужие колени и ложится на чужое плечо. Противные паразиты разжимают челюсти, чтобы восторженно запищать. — Соскучился, — Антон говорит, щетинистой мордой прикладываясь к Арсовой и без того лохматой макушке. Он вообще, чем искреннее, тем немногословней. Умудряется большие-большие чувства утрамбовывать в маленькие-маленькие предложения; и они оттого концентрированнее, ярче, душевные рецепторы жгут кислотой. Арсений им дышит так глубоко, будто он не потом и дымом пропах, а лучшим парфюмом. — И я, — отвечает, клюнув губами в ближайший участок кожи, выглядывающий из-за ворота. Совсем наглеет и ворует себе одну чужую ладонь, еще и правую, между прочим, но Антон не жалуется. Телефон берет в левую, принимается скроллить, сцепившись с Арсением пальцами и все не поднимая с него головы; Инстаграм, Твиттер, Телега, — везде одно и то же, хотя в Твиттере, пожалуй, веселее всего. В какой-то момент проматывает вкладки назад, чтобы зайти куда-то из старого, и Арсений, бездумно глядящий все это время в его экран, цепляется вдруг за мелькнувший браузер. Он готов поклясться, что там была открыта галерея какого-то онлайн-магазина одежды. Женский раздел. Юбки. Арсений перестает дышать и широко распахнутыми глазами невидяще смотрит, как Антон набирает сообщение маме в Вотсапе. Проносятся в памяти: история Гороха, их телефонный разговор, образ Антона в юбке, тем же вечером неожиданно вспыхнувший прямо посреди дрочки и напрочь отказавшийся исчезать. Арсений ничего не говорит. Арсений слишком громко сглатывает. — Шаст, — спрашивает заметно дрогнувшим голосом, — а как ты — в теории — к дрочке в туалете относишься? От Антона молчание пару секунд. Арсений бы решил, что его не расслышали, если бы не видел, как его большой палец прямо посреди слова замер над клавиатурой. — В теории, — наконец говорит Антон, и его интонации тоже потряхивает, — это аморально и негигиенично. На практике, — он громко выдыхает, молниеносно дописывает сообщение и тут же выключает смартфон, — ебать ты романтик, конечно. Пошли. То, что они, взмыленные оба, пыхтящие и пошатывающиеся, не встречают никого по дороге ни туда, ни обратно, это, конечно, подарок судьбы.``
«Как тебе?» Арсений пялится на их с Антоном диалог в Телеграме, с каждой секундой все больше сомневаясь в своей вменяемости. Может быть, перепил? Хотя уже пару дней, как в меню бара у него один Терафлю; цитируя ворчание в предыдущем голосовом Шастуна: «Нехуй было уши проветривать утром в минус, еблан неугомонный, сука, нос покажешь на улицу, приеду и в Финском заливе тебя утоплю». Галлюцинации из-за высокой температуры? Нет, Арсений мужик, конечно, но не настолько, чтобы от тридцати семи и двух улететь в бэдтрип. Прикол? Ну. Арсений бы так и решил, если бы не предыдущие два эпизода, уже плотно засевшие в голове, но с контекстом не получается. Приходится проморгаться и открыть наконец первый из присланных Антоном скриншотов — трех. Черная юбка макси со складками и широким поясом. Простая, стильная, такая, Икея от мира моды. Следующая — той же длины, но без складок, кажется, плотнее, бежевая в светлую клетку. На третьей Арсений чуть не роняет из рук телефон — это кокетливая розовая мини. «Класс, — Арсений печатает, трижды промахиваясь по каждой букве. Не уверен, какую интонацию вкладывает, добавляя: — Ты для себя?))» «Ага», — тут же отвечает Антон. Арсений опускает горяченное лицо на холодный кухонный стол. Делает вдох. Делает выдох. Представляет. Антон в черной. С его ростом она едва ли дотянет до щиколоток; к ней бы какую-нибудь толстовку поярче, побитые жизнью кроссы и смешные носки. Ежик его дурацкий, сигарета в пальцах, воронежское нахальство, может, стрелки цветной подводкой, темные очки на нос и обязательно небрежная щетина. Сквозь материал юбки трогать его бедра, сжимать своими, лезть пальцами под широкий пояс, наконец, задрать подол и ладонями по небритости — вверх. Вдох-выдох. В бежевой. Сюда рубашка просится, нет, блуза, такая, как из недавней Арсовой фотосессии. И чулки. Белые. И помада — обязательно красная. И ботинки — тяжелые, тоже белые, может быть, на платформе, чтобы еще сильнее голову задирать, когда он рядом стоит. Такую юбку нельзя стаскивать, мять, ее снимать надо бережно, целуя показывающуюся кожу, чтобы чужой живот подрагивал быстрым дыханием. Чтобы, когда Антон Арсения к себе наверх подтащит за воротник, красный с его губ оставался на шее, размазывался пошло по чужому лицу, по члену, когда Антон встанет на колени и возьмет несмело головку в рот. Чтобы чулки остались, порвались о паркет — да и бог с ними. Вдох. В последней. В этом несчастном клочке ткани, как с японской школьницы, которая Антону дай боже прикроет трусы. Сюда гольфы, чтобы совсем пошло, кеды, а наверх… да ничего не надо наверх. Может, какой-нибудь топ, не менее жалкий, чем юбка, такой же нежный по цвету и бесстыжий по общему впечатлению, но и без него нормально. Ее бы Арс не снимал, заваливая Антона спиной на кровать, взбираясь сверху и насаживаясь, царапая ногтями его голую грудь. Ее бы заставил испачкать спермой, когда вытащил бы за секунду до и отдрочил бы им обоим до искр из глаз. Ее бы после этого вылизал. Выдох. (Сдох). «Мне все три нравятся, — Арсений печатает деревянными пальцами, едва дыша. — Сам решай». Сняв с себя всякую ответственность, он отправляется снимать напряжение, пока Шастун его еще чем-нибудь не добил.``
Арсений замирает на пороге офиса, ошарашенно пялясь на открывшуюся ему картину. Мелькает мысль пиздануться головой о дверной косяк, может, это поставит мозги на место или заставит проснуться, потому что в реальность происходящего просто не верится. Антон сидит на диване вместе с Оксаной, развернувшись к ней всем торсом и одну ногу подложив под себя. Черная толстовка, цепи. Парочка крупных колец. А Оксана одной рукой придерживает чужое лицо, а второй — аккуратно подводит Антону глаза. На Арсения никто из них не обращает никакого внимания. — У нас новый формат? — Арсений прикрывает за собой дверь и проходит наконец внутрь. — Дрэг-шоу? Встречается с Антоном взглядами — у Шастуна он веселый, ни капли стеснения, — но Оксана тут же шикает, чтобы тот не вертелся. — Антон сказал, что ему интересно, как бы он выглядел с макияжем, — отвечает, мизинцем растушевывая черную линию на чужом нижнем веке. — У меня с собой только тушь, блеск и, вот, карандаш. Пытаюсь намутить красоту. Как будто это хоть что-нибудь объясняет, Арсений, кивнув, опускается на стул. — Капец это стремно, конечно, — выдыхает Антон, когда Оксана ненадолго его отпускает, отодвигается, оценивая образ целиком. — Карандашом прямо у глаза водить. — Это мы еще до слизистой не дошли, — у Оксаны в голосе нехороший смешок. Когда до слизистой доходят, в первый раз Антон дергается и чуть не отпрыгивает на противоположный конец дивана. Вообще, у него уже симпатично подведены и чуть растушеваны внешние уголки глаз, дымка по верхнему веку и даже есть небольшие стрелочки, но остановиться на достигнутом он отказывается. Мужественно терпит пренеприятную процедуру — то есть, едва ли не завывая, какие ужасные ощущения, но не пытаясь вырваться. Потом Оксана легонько подкрашивает ему ресницы, завистливо причитая, почему они такие длинные у мужиков. Блеск Антон наносит уже сам — дорогой какой-то, карамельный во флаконе, но бесцветный почти, глянцевый на губах. Делает этот «чпок» даже, распределяя, и убирает пальцем излишки. Арсений не может оторвать от этого бесстыдника глаз. — Дива, — Оксана довольно улыбается, протягивая Антону карманное зеркальце. — Все мужики твои. «Один точно», — Арсений усмехается про себя. — Блин, а мне нравится, — Антон смотрит на свое отражение, снова поджимает губы, щурит накрашенные глаза. — Арс, — поднимает на него лицо, — ты че думаешь? «Пиздец», — думает Арс. Нет, это не дрэг. Это какой-то панк, гранж или эмо; макияж выглядит чуть неряшливо, черты лица Антона, обычно мягкие, делает агрессивнее. Не умаляет мужественности, вносит просто какую-то терпкость; с таким Антоном бы целоваться в шумном замызганном баре, слизывая дорогущий блеск. Арсений давит улыбку и старается держать голос: — Красиво. Ты прям рок-звезда. — I party like a rockstar, — прищурившись, даже не пытается адекватно пропеть Антон. Продолжение трека само проигрывается у Арсения в голове, и он сглатывает. — Сниматься прям так и будешь? — Да нет конечно, — Антон отмахивается, но звучит как будто искренне огорченным. — Кто ж мне даст. Только наличие в офисе Оксаны останавливает Арсения от того, чтобы ответить: «Я».``
«Посылка пришла». Арсений такими темпами станет заикой. Новое сообщение от Шастуна он еще не открыл, но уже видит, что есть вложение, и почти чувствует, как седеет. Быстро осматривается вокруг, но на оживленной съемочной площадке никто не обращает на него никакого внимания. Ладно. Что самое худшее может случиться? Нюдс? Ну так что он, члена Антона не видел? Там если чего и бояться, так это построения композиции и света в лучших традициях придурков из директа каждой девушки в Инстаграме. При всей любви к Антону, пришли кто угодно, кроме него, Арсу такой дикпик, Арсений забанил бы в лучшем случае, а в худшем — вынес бы мозг, насколько это неэстетично. Вот и все. Успокоились. Не паникуем. Арсений разблокирует телефон. Никакого нюдса в сообщении не оказывается. Всего лишь невинная фотка коробки с наименованием онлайн-магазина, а рядом еще и пакетик из «Золотого яблока». Карты на стол, значит. «Покажешь?))» — у Арсения подрагивают руки. Ему вообще не весело. Зато весело, похоже, Антону: «Ну так приезжай и смотри)». Арсений зажмуривается. Выдыхает. Козлина. — Арсений, готовы? — раздается почти над ухом голосом ассистентки. Он с такой скоростью выключает и прячет телефон, будто там от Антона даже не дикпик, а домашнее порно во весь экран. — Конечно, — нервно улыбается недоумевающей девушке. Арсений профессионал и не будет заново прокручивать свои фантазии в голове во время съемок — ни в этот, ни на следующий день. Не будет гипнотизировать чат с Антоном, пытаясь заснуть под утро в своей питерской квартире. Точно не будет гадать, не прихватил ли Антон к юбке еще что-нибудь, каблуки, например. И на сайт онлайн-магазина проверять, есть ли там вообще женская обувь на шастуновские ласты, тем более не полезет. Ничего из этого не произойдет. Вы ничего не докажете. Вам никто не поверит. Арсений, когда выдастся свободная минутка, просто напишет: «В четверг удобно?» А Антон просто ответит: «Да».``
Дверь Антоновой квартиры скучающе смотрит на Арсения чуть подсвеченным изнутри глазком. Арсений на нее в ответ жалостливо: можно хоть немного сочувствия? Он весь извелся в Сапсане, а после в такси от вокзала. Правда, ну как подросток, впервые приехавший на ночь к своей первой настоящей девушке, потому что родители у нее укатили на дачу. А у них с Антоном ведь вообще ничего не впервые: ни совместная ночь, даже в этой кватире, ни что угодно, что в эту ночь может произойти. Разве что, впервые это не импульс, не всплеск неконтролируемого притяжения, а решение, обговоренное и осознанное. Впервые не придется с утра спрашивать отражение в зеркале, что же они наделали, прятать следы, прятать взгляды еще пару дней, терпеть чужую дешевую игру в гетеросексуальность и свою — в безразличие. У них впервые все так, как надо. А. Ну и Антон за дверью в несколько… непривычном образе. Арсений достает из кармана ключ. Антон его вручил ему абсолютно обыденно, еще когда они тогда разговаривали. Не нагонял драмы, мол, это символ какой-то, хотя это, наверное, все же он. — Шаст? — уже разуваясь, Арсений кричит вглубь квартиры. — Ты где? — В ванной, — откликается Антон. Стащив куртку с плеч, Арсений идет на голос. Антон стоит перед зеркалом, сосредоточенно утрамбовывая пальцем крупные зеленоватые блестки на своих веках. Присмотревшись, Арсений понимает, что лежат они на подложке из светлых, чуть блестящих и самих по себе теней, а скулы и переносица у Антона выделены хайлатером, и ресницы накрашены самую малость. И помада на раковине стоит. — Я эти, туториалы смотрел, — хвастается Антон. — Прикинь, там оказывается целая наука. — Так и вижу заголовки, — Арсений плечом опирается о дверной косяк, — комик, уволенный с ТНТ, становится бьюти-гуру. — Ну, до гуру мне далеко, — Антон фыркает, смотрит придирчиво на свое отражение но, кажется, остается доволен. — Это так, для души. Берет помаду с раковины. Открывает — она оказывается холодного коричневого оттенка. Он в домашнем: футболка, спортивки, — у него топорщатся короткие мокрые волосы. Руки подрагивают то ли от нервов, то ли от сосредоточенности; Арсений почему-то уверенно ставит на первое. Антон храбрится, как подбитый воробей перед голодной кошкой, делает вид, будто ничего такого не происходит, но видно — он уязвимый сейчас настолько, что страшно не так вздохнуть. Поэтому все шутки и подколы, рефлекторно просящиеся на язык — чертово воспитание, — Арсений проглатывает, и они царапают горло. — Красиво, — говорит вместо, подходит наконец ближе. — К глазам. Тянется поправить Антону контур помады — не матовой, кремовой, каким-то даже скорее серым легшей на губы, — но Антон уворачивается. — Руки мой и приходи, — улыбается лучисто, наклоняется, целует почти невесомо и оставляет Арсения одного. В зеркале Арсений видит на собственных губах едва заметный серо-коричневый след. Облизывается — невкусно, но не противно. Сам с трудом унимает дрожь и руки намывает минут пять, краем уха вслушиваясь в шебуршание в комнате. Неожиданно вместо возбуждения в теле лопается какая-то такая визгливая нежность, а еще восхищение; он будто смотрит на первые шаги своего ребенка в родительские объятия, только Антона — к самому себе. Открытому, красивому, настоящему, имеющему смелость рушить рамки, понастроенные непонятно кем. Антон ведь консерватор жуткий, не во взглядах, конечно, но в привычках. В ресторанах заказывает одно и то же, сигареты курит те же, что десять лет назад, с внешним образом только-только начал себя отпускать. Значит, раз на такое решился, чесалось давно. Значит, важно. Прежде чем зайти в спальню, Арсений стучит, хотя дверь приоткрыта. — Да входи уже, господи, — голос Антона едва заметно дает слабину. Он стоит посреди комнаты, смотрит на себя в зеркало на дверце шкафа. Приглаживает нервно ладонями складки юбки — прямой и черной все-таки, и правда едва достающей до щиколоток. На нем другая футболка: огромная, серая с кислотно-зеленым принтом, заправленная под широкий пояс, — носки тоже зеленые, обуви нет — самую малость жаль. Но да. Да, так правильно. Это прямо его. Антон переводит взгляд на Арсения, разводит руками, мол, вот он я. Усмехается, но это такой жалкий осколок сброшенного панциря, что никого не обманешь — глаза-то напуганные, пристально следящие за реакцией. Арсений осторожно к нему подходит. Кладет ладони на талию, чуть выправляет футболку, чтобы верхняя часть силуэта была крупнее, мешковатым квадратом, а нижняя, в юбке, и так почти цилиндрической, на контрасте казалась еще уже. Заглядывает наконец Антону в лицо и говорит на выдохе: — Ты пиздец. Антон весь сдувается от облегчения. Арсений чувствует, как возбуждение в нем все-таки нарастает, но не какое-то фетишистское, а просто от того, какой же Антон, сука, красивый; какой же Антон — Антон. Отпустив себя, не зажимаясь, он срастается с этим образом; яркий, немного неаккуратный макияж добавляет характера — на него только слюни пускать. Забавно: мягкость в нем своя, а сочетание фасонов наоборот придает точеной геометрии, — и щетина смотрится невероятно уместно. Ни пошлости, ни искусственной напускной феминности — стиль эдакой бунтарки, пьющей Гараж за гаражами на кортанах. Самое то. — Можно тебя поцеловать? — Арсений берет в ладони чужое колючее лицо. — Зачем спрашиваешь? — не понимает Антон. — Ну, — Арсений тушуется, — ты же старался, красил. — Так для тебя и старался. Наклоняется и целует Арсения в итоге Антон. Арсений не то чтобы не целовался с накрашенными людьми — целовался, конечно, — но чтобы и помада, и борода — такого, нет, не было. Ощущения интересные. А пока ладонями он ведет ниже, чуть забирая ткань юбки, на его собственную поясницу ложатся чужие, крупные, крепкие, тянут ближе к себе. Он, распаляясь, сам толкает Антона спиной к кровати, когда тот садится, седлает, как и хотел. Антон с чувством стискивает в руках его бедра. — Вот уж чего от себя не ждал, так это того, — Арсений отрывается от чужих губ, чтобы прошептать, — что захочу, чтобы меня трахнул мужик в юбке. — Жизнь полна открытий, — усмехается Антон, облизываясь. — Напомни, из чего она там состоит? От ровного контура помады уже ничего не осталось. — Цыц, — Арсений целует опять, чтобы совсем размазалась. Смутно представляет, как выглядит сам. Долгих прелюдий Арсений не вытерпит, а чувствовать ткань хочется кожей: знать, как она мнется и задирается, — поэтому он вскоре слезает, чтобы стащить джинсы и тут же забраться назад. На отсутствие у него белья Антон закатывает глаза, но недовольство в нем напускное — голые ноги и ягодицы он тут же принимается мять, щипать и царапать везде. От того, как по чувствительной коже ощущается легкая шелковистость, когда Арсений совершенно бессовестно принимается притираться, и как явно под тонкой юбкой начинает крепнуть чужой стояк, Арсений готов завыть. Это что-то настолько другое, ломающее все его представления вообще обо всем, но о самом себе в первую очередь, что яркость реакций почти болезненная. Ничего еще не происходит, а ему уже слишком — психологически. Антон тоже плывет. Разрывает поцелуй, смотрит пьяно, лезет губами к шее, ключицам; не целует даже — просто мажет и прихватывает зубами. Отодвигается, оценивая, что натворил. — Красной лучше было бы, — чуть недовольно хмурится. — Так ты как будто… — Не смей, — Арсений дергает его за ухо. Метафор про говно ему сейчас не хватало. Антон покорно замолкает, было тянется за новым поцелуем, но Арсений уже стекает на пол, устраивается между чужих разведенных ног. Юбку задирать не спешит, утыкается лицом в пах прямо так, носом оглаживая стояк. Трется о него щекой, чтобы совсем окреп, едва-едва прихватывает губами. С трудом отрывает от этой картины взгляд, чтобы взглянуть вверх, на Антона, — и замирает. Из-под накрашенных ресниц, век, поблескивающих в приглушенном свете напольной лампы, Антон смотрит так жадно, что рвется дыхание. Не торопит, не направляет, сам, видимо, не ожидал от себя, как происходящее его торкнет. Ни у кого из них нет никакого плана, из головы выветриваются даже заученные наизусть фантазии. Арсений импровизирует. Смотрит в чужие глаза, вываливает язык и широко лижет ствол прямо сквозь ткань. Антон, сцепив зубы, шипит. Идея рождается в голове мгновенно. Арсений сплевывает на ладонь, запускает ее под юбку — ишь, Антон сам без трусов, а выебывался, — обхватывает член так, как знает, что Антону нравится: всей рукой, тесно и жестко. Неудобно — да и похуй. Чужая рука ложится ему на затылок и давит, заставляя снова уткнуться лицом в стояк. Практиковать полноценный минет через ткань, конечно, бред полный, приятного будет мало, но вобрать в рот головку и надавить языком Арс в состоянии. А рукой под подолом он принимается резко и быстро Антону дрочить. Сверху доносятся короткие хриплые звуки, задушенные, но все громче и четче. Арсений полностью сосредотачивается на своем занятии; действует, по факту, вслепую, что рукой, что ртом, не понимая до конца, куда ткнуться, из-за препятствия ткани. Выясняет по ходу дела, что, когда лижет плашмя, Антон чуть расслабляется; когда плотнее обхватывает губами по кругу, Антон принимается мять его волосы; а когда с нажимом тычется кончиком языка в центр, его почти отталкивают — так, значит, все же не стоит. Еще ускоряет движения рукой. Слюна высыхает быстро, приходится оторваться, чтобы собрать собственную Антонову смазку, размазанную по головке и юбке изнутри. Хотя Антону, кажется, и так нормально — он нетерпеливо толкается бедрами вперед. — Блять, Арс, — ему удается выдать хоть сколько-нибудь членораздельно. Продолжения, правда, не следует; Антон просто легко отталкивает Арсения и тянет подолы юбки наверх. Арсений слегка разочарованно цокает: мысль о том, чтобы довести Антона прямо так, будоражила, — но не спорит. Наклоняется, наконец-то нормально взяв в рот. Антон придерживает юбку одной рукой, вторую возвращает Арсению на затылок, сжимает его волосы, дышит тяжело, загнанно, начинает несдержанно толкаться навстречу. Арсений только сейчас понимает, что сжимал себя все это время свободной рукой. Не хочется кончить вот так, как бы не пекло возбуждением, хочется — снова почувствовать ткань под бедрами. Ладно, возможно, тут все же есть что-то от фетиша. Арсений заглатывает на максимум, когда чувствует, что Антон уже близко. Знакомый вкус — не из приятных, но терпимо — горячо выплескивается в рот одновременно с тем, как Антон разжимает пальцы, и подол падает, накрывая Арсову голову. Из-под юбки Арсений выныривает, только вылизав все дочиста. Негоже, в конце концов, портить новую вещь. Антон смотрит в потолок мутным неморгающим взглядом. Его и без того неаккуратный макияж совсем смазался: тушь потекла, тени и блестки уехали, о помаде нечего и говорить. Арсению нравится — просто пиздец. — Просто пиздец, — Антон говорит совсем глухо. Наклоняется, оценивает чужое состояние и тянет Арсения обратно вверх. — Не запачкай только, — Арсений выдыхает резко, когда Антонова ладонь ложится на его член. — Жалко. Тебе… очень идет. — Да ничего страшного, — Антон с сытой улыбкой облизывает его лицо — видимо, стирает следы помады. — Я две другие тоже купил. Арсений с отчаянным гортанным стоном роняет голову ему на плечо.``
— Шаст, — Арсений зовет, кутаясь в одеяло на его кровати, когда Антон возвращается, смыв то, что осталось от макияжа. Антон трет глаза. Средство попало, наверное. — М? — смотрит. Да, точно попало — красные. Арсений укутывается сильнее. Он после второго за вечер оргазма, когда оба были еще и такие крышесносящие, — жижа. И, кажется, у него до сих пор зеленые блестки на языке. — А дашь розовую примерить? Конечно же, Антон даст.