История, в которой

Чимин всем богам молился, чтобы смог. Даже когда сказал старшему свое поддерживающее на прощание: «Если не сможешь заснуть, можешь прийти ко мне», надеялся, что не увидит хена на пороге собственного номера в гостинице. Хотя с самого начала было очевидно, что увидит: очевидно по тремору рук Хосока, его бегающему паническому взгляду, натянутой улыбке, неестественному смеху, за которым прячет всепоглощающий страх. За 10 лет жизни вместе Чимин выучил своего хена как облупленного. Давно знает, что смех Хосока далеко не всегда означает веселье, а «все хорошо» порой стоит расценивать как «мне плохо, но не лезь». Чон соткан из противоречий и контрастов. Когда самый громкий на камеру становится самым тихим наедине; когда цветастая комната, наполненная яркими игрушками и детским декором, погружается во мрак, теряя все краски. Когда сам Хосок, Джей-Хоуп, теряет все краски. Чимин привык к подобному. И все же, только прилетев в Америку и ворвавшись с чемоданом в руке в репетиционную, совершенно не ожидал увидеть полностью темное помещение. Казалось, свет выключили не только в комнате, а на всей планете, из-за чего скрюченную фигуру Хосока даже не сразу удалось разглядеть. Он сидел в наушниках на полу в растянутых шортах и белой майке, что-то слушал и с закрытыми глазами подпевал — вероятно, собственным трекам, которые сам же и написал, но все равно повторял, слишком напуганный вероятностью в ключевой момент их забыть. Было бессмысленно его окликать. Поэтому Чимин оставил чемодан у порога, а сам подошел сзади, обнимая со спины. Хосок вздрогнул, испугавшись (он всегда пугается), а как развернулся, потрясенно взвизгнул и набросился с объятиями, радостно хохоча. Этот смех точно был искренним, облегченным, Пак мог сказать наверняка, вслух же только повторял: «хен, я приехал», «как ты», «и чего ты тут сидишь один в темноте», «все хорошо», «я приехал, хен». Хосок расчувствовался так, что не отпускал младшего весь вечер. Показывал декорации, знакомил со стаффом и танцорами, смеялся по любой нелепой причине, а обнимал, когда причины и вовсе не было. Лишь к окончанию третьего прогона, когда все окончательно выдохлись и стали разбредаться для заслуженного отдыха, Чимин заметил, как Чон снова помрачнел. Улыбка уже не была такой искренней, тело было напряжено не только из-за бесконечных репетиций — Хосока снова накрыли страх и паника. Из-за камер Пак не мог себе позволить нечто сверх меры, какую-нибудь крошечную интимность, которая была бы без пошлости, но которую фанаты могли бы расценить неверно. Поэтому он только сказал: «Если не сможешь заснуть, можешь прийти ко мне». И вот Хосок здесь. В 4 утра, на пороге чужого номера, уставший и выжатый до смерти. Худые конечности кажутся еще более неестественно худыми из-за безразмерной черной футболки и широких цветастых шорт. Чимин молча пропускает, Хосок также молча проходит внутрь, тут же направляясь в спальню, где без лишних разрешений падает на кровать, забираясь под одеяло. В давние времена они часто спали друг с другом, особенно перед значимыми событиями. Так было комфортнее и безопаснее. Слова совсем не были нужны, самого ощущения чужого теплого тела рядом уже было достаточно. Чимин и сейчас не собирается ничего говорить, пока не попросят. Он просто ложится рядом, прислушиваясь к чужому дыханию. Адреналин, конечно, сделает завтра свое дело. И все же Хосоку все равно важно поспать. Учитывая, что первая прогонка и проверка аппаратуры начнется в 11 утра, хотя бы часов пять глубокого сна — уже будет хорошо. — Вдруг я не справлюсь, — раздается хриплое под тихий гул кондиционера. Чимин вздыхает и подтягивается ближе, разворачиваясь лицом к старшему. — Конечно, справишься, хен, — полушепотом. — Ты всегда справляешься. — Не всегда. Хосока не берут никакие слова поддержки, он пропускает их мимо ушей, уничтожая себя сомнениями и беспокойством. — Ты проверил сегодня все 100 раз, — заходит с другого бока Пак. — Ты завтра проверишь все 100 раз. Сам ты последние три месяца жил в репетиционной и довел каждое движение до автоматизма. Максимум, что может пойти не так, это если пришельцы на НЛО прилетят и решат захватить человечество, но тогда уже никто не будет обращать на тебя внимание. Хосок тихо скрипуче смеется от той глупости, которую услышал. — Дурак, — нежное. Он немного расслабился и отвлекся. Это замечательно, именно такая тактика — пиздеть любой бред, чтобы рассмешить — работает лучше всего. Но по-честному, шутки в 4 сонных утра, особенно после выпитого пива, идут со скрежетом. Для таких ситуаций существует запасной вариант. — Давай спинку почешу. Хосок любит это. Смущается, но любит. Сейчас у него банально нет сил, чтобы поломаться своим традиционным «мы взрослые люди, какая спинка», прежде чем лечь поудобнее и оголить верх. В этот раз он сразу снимает футболку и лениво пихает одеяло куда-то подальше в ноги, чтобы не мешалось. Спина Хосока никогда не была больно широкой. Но теперь, когда Чимин касается кончиками ногтей кожи, он чувствует под ней лишь мышцы да кости. Причем второго гораздо больше. Для них нормально поправляться в отпуск и худеть к концертам. Но в данном случае стремительное похудение на 5-7 килограмм связано не с планомерной диетой, а с трудоголизмом. Хосок банально не ел последние месяцы, физически не мог запихнуть в себя больше одного приема пищи в день из-за непрекращающегося давления и нервов. Это чувствуется: худоба от истощения, а не из здорового желания. Чесание постепенно перетекает в массаж. Легкий такой, без размятия многочисленных болезненных точек, просто чтобы приятно было. Чон никак не демонстрирует свое удовольствие, ни звуком, ни ответными действиями. Однако Чимин чувствует, что ему хорошо. Вот просто чувствует на подсознательном уровне. Движение пальцев от плеч к лопаткам, оттуда к талии, еще ниже — к пояснице. Робкое кратковременное касание к верхней части ягодиц. Пока что на пробу. — Вас там не будет. Хосок не первый раз озвучивает свой главный страх, но именно сейчас он вырывается настолько плачевно-искренне, когда только по ноткам голоса становится ясно — и правда страшно. Жалобно изогнув брови, Чимин подтягивается вверх, ложась рядом предельно близко, между лицами не больше 10 сантиметров. Рука продолжает аккуратно разминать голую спину. — Я там буду, — с запалом шепчет. — Не на сцене, но поблизости. Ты в любой момент сможешь меня увидеть, а слышать всегда будешь. Я буду кричать твое имя, хен, громче всех. А остальные мемберы будут смотреть трансляцию. Поэтому мы все будем рядом, просто помни об этом, хорошо? Хосок открывает глаза. В комнате ни одного источника света, но Чимин так близко лежит, что может разглядеть каждую ресницу, дрожащую на веках. А еще он четко видит глубочайшие переживания и беспомощность на дне карих глазах. — Я постараюсь, — скромно обещает и себе, и донсену. Мозг Пака на максимальных мощностях работает: пытается придумать любую нелепую шутку, чтобы увидеть улыбку на замерших губах. Но не придумывается ничего — ноль идей. И когда Хосок повторно закрывает глаза, Чимин понимает, что момент упущен, поэтому продолжает массаж. С минуту он все также разминает плечи и шею, но затем рука сама собой перебирается в ворох запутанных чистых волос. Чон впервые издает тихий удовлетворенный стон. Горло вмиг сухим становится. Хосока редко можно увидеть таким: аморфным, пассивным, беспомощным. Он всегда знает, чего хочет; всегда уверен, весел и бодр. Скорее, предложит помощь, чем ее попросит. И только сейчас позволяет целиком отдать контроль другому человеку, не пытается взять ситуацию в собственные руки — лишь реагирует на чужие действия: неровно хрипло выдыхает, когда небольшие, но сильные пальцы оттягивают пряди; еле слышно стонет, когда кожу головы осторожно со знанием дела проминают, порой лаская чувствительное место за ухом. Чимин от таких звуков сам едва ли дышит. Любовь, забота и чувство контроля крышу срывают, очень хочется сильнее, острее, больше, хочется воспользоваться этой редкой пассивностью и доступностью. Пака только одно останавливает: завтра одно из самых знаменательных событий за всю жизнь Хосока. Не стоит ему накидывать новую причину для беспокойства. С другой стороны, то, что он собирается сделать дальше, ведь еще один способ расслабиться. Ведь так? Не выпуская ладони из вороха волос, Чимин задерживает дыхание и прижимается губами к бицепсу. Даже не поцелуй, всего лишь прикосновение. Так и замирает, ожидая реакции. Хосок слегка напрягается, меж бровей пролегает небольшая морщинка, но никакого сопротивления не выражает. Пак уже сам закрывает глаза и движется губами выше — по руке к плечу, оттуда к шее, мочка уха, скула, щека. Везде оставляет целомудренные поцелуи, которые с каждым новым все нетерпеливее становятся. Дыхание касается чужих губ. Хосок кратко дергается в руках младшего и выставляет вперед ладонь — не отталкивает, просто приостанавливает. — Мы не обсуждаем это, — не просит, констатирует. Чимин судорожно кивает, нервно облизывая губы. Он чувствует на них ленивый заинтересованный взгляд. Свой собственный Пак не сводит с родинки на верхней губе старшего. Подложив удобнее ладонь под тонкую шею, Чимин сокращает расстояние и сразу же целует глубоко, но мягко, неторопливо, будто в замедленной съемке. «Мы не обсуждаем это» Ровно так же сказал Хосок перед их первым и до недавнего времени единственным поцелуем. Это было начало 2019 года. Чон на тот момент купил вторую квартиру, в которую планировал окончательно переселиться. Все мемберы имели свою жилплощадь, но общежитие не пустовало. Они столько вместе прошли, что резко разделиться и попрятаться по собственным домам, встречаясь только на работе, было слишком тяжелым решением. Однако рано или поздно это должно было произойти. За две недели Хосок планомерно перевез большую часть вещей в новую квартиру. Их совместная комната с Чимином быстро обеднела, покрывшись слоем пустоты и уныния. Никаких смешных коллекционных фигурок на полках, ароматических свечей на столе, горы яркой одежды, аккуратно сложенной в общем шкафу. Это была их последняя ночь как соседей. Чимин осознавал, что увидит Хосока завтра, послезавтра, через неделю. У них впереди наполеоновские планы и масса целей, которые предстояло достичь. Но их отношения все больше станут рабочими, максимум классически дружескими, где нет места совместным готовкам, уборкам, киновечерам на общем диване. Хосок больше не будет требовать убрать свои грязные носки с пола и отнести их в стирку, не почистит утром зубы в полуметре от моющегося Чимина, не спросит, как самочувствие, заметив вялость в чужой походке. Вообще ничего совместного, от времени до вещей, не останется. Чимин лежал на кровати и смотрел в темный потолок. Сна ни в одном глазу, зато непролитых слез навалом. С постели Хосока не было слышно ни единого звука, что означало, что Чон, вероятно, уже заснул. И все же Пак решился на жалобное: — Хен? Пара секунд молчания и, наконец, вопросительное мычание от старшего. — Можно я к тебе лягу? Одеяло зашуршало. Сощурившись, Чимин разглядел, как второй парень подвинулся ближе к стене, освобождая половину места. Пак поспешно пробежал комнату и юркнул под одеяло, подозрительно жадно вдыхая знакомую отдушку кондиционера для белья, смешанную с родным запахом своего Хоби-хена. Они не говорили. Оба понимали эмоции друг друга, их не было смысла озвучивать, все равно ничего не изменить. Однако никто и не спал. В этом Чимин убедился, когда Хосок открыл глаза, пристально смотря в лицо напротив. Дыхание утяжелилось. Внутри проснулась неясная эмоция, чувство даже, ранее не испытанное конкретно к этому человеку. Оба одновременно кинули взгляд на губы второго. Оба их поджали, снова смотря в глаза. Все всё поняли. — Мы не обсуждаем это. Хосок сказал как старший. Почти приказал на манер тех самых метких замечаний, которые раздавал, заметив чью-то ошибку в хореографии. Чимин послушно кивнул и придвинулся ближе. Еще раз посмотрел в глаза Чона, удостоверяясь, что это и правда происходит. Сделал глубокий вдох — и прижался губами к чужим. Ни единого движения или ласки. Пятисекундное касание, после которого оба отстранились, не смотря друг на друга. Прислушивались к себе, что чувствуют. Стыд? Неприятие? Омерзение? Стыд самую малость, в остальном — нисколько. Они не понимали, зачем это сделали, но почему-то захотелось еще. Тот час, проведенный за трепетными текучими поцелуями, Чимин весь следующий месяц вспоминал. При этом, как и договорились, ту ночь они не обсуждали. Даже не из-за всего ужаса и серьезности ситуации, а потому что самим себе не могли объяснить причину своего поведения. Всплеск гормонов? Им уже за 20, да и на других мемберов они никогда не кидались с поцелуями. Неконтролируемая эмоциональность из-за скорого переезда? Когда переехал Намджун несколько месяцев назад, его прижать к стенке не хотелось. Тогда влюбленность? Точно нет. Была любовь, крепкая, сильная, годами накапливающаяся. Чимин всем сердцем любил Хосока: как доброго трудолюбивого хена, как коллегу, брата, друга. Как члена семьи. Это глубокое чувство напоминало идеально ровную заасфальтированную дорогу, по которой несешься уверенно и без страха. Внезапно Пак наехал на выбоину. Та самая понятная платоническая любовь неожиданно нырнула глубже, на тот уровень, который не должен был между ними существовать. С этой тупой пугающей дырой, регулярно дающей течь, определенно нужно было что-то делать. Но они не делали. Три года прожили, будто той прощальной ночи не было. Это не ощущалось так уж болезненно. В жизни столько стресса происходило, столько достижений, новых целей, страха и переживаний, что времени сесть и подумать не хватало. Они все также любили и заботились друг о друге: как о коллеге, брате, друге, члене семьи. Лишь порой, оставаясь наедине, чувствовали напряжение в воздухе, смотрели в глаза чрезмерно долго, касались будто бы не совсем по-дружески. Но снова — ничего не делали. За три с половиной года замалчиваний и вранья самому себе Чимин до самых краев переполнился. Пропитался каждой клеткой своего тела этой чертовой запретной любовью, жаждой, тоской, желанием. Поэтому, когда Хосок дает зеленый свет, взрывается всеми эмоциями. Эта ночь поцелуев не похожа на первую. Та была пристыженной, неловкой, немного подростковой. Да и Чон слишком сильно все контролировал: вел поцелуй сам, не давая опуститься до чего-то сверхмерного, и оторвался от пухлых губ тоже сам, выставив вперед ладонь со словами: «Пора спать». Прямо сейчас Хосоку точно пора спать. Его выступление меньше чем через 12 часов. Все завтра — это сплошной стресс, прогонки, проблемы, еще большее истощение. Сон — единственный доступный источник хоть немного набраться сил. Но также сон — это барьер, который неминуемо приведет к тому тревожному пугающему «завтра». Наверное, именно поэтому Хосок позволяет себя целовать. Теперь он не ведет, у него нет на это сил, а, может, и желания. Чон покорно отдает в руки Чимина весь контроль. Очень зря, потому что тот их совершенно не контролирует. Они сжимают жадно тело, порой царапая бока. Одна ладонь все еще запутана в черных волосах, и она поворачивает безвольную голову хена во всех направлениях, которые нужны. Пак наваливается сверху, проникая языком в чужой рот совсем уж неприлично глубоко. Губы с родинкой, недавно холодные от морозного кондиционера, теперь раскалены до предела. С них слетают тихие выдохи и полу-стоны, раззадоривающие все сильнее. Чимин разрывает мокрый поцелуй и, чуть глотнув воздух, припадает губами к влажной шее, чуть прикусывая кожу, пока левой рукой уверенно ползет к резинке на чужих шортах. — Не надо, — всхлипывает Хосок. — Чимин-а, не надо. Пальцы замирают. Пак приподнимается на локте, заглядывая в румяное лицо под собой. Там нет тех непроницаемости, упертости и самоконтроля, на которые младший напоролся в прошлый раз. Хосок сейчас как открытая книга, ему хорошо, он расслаблен, даже немного игрив. Он остановил совсем не потому, что не хочет продолжения. — Месяц до концерта без секса? — с ухмылкой догадывается Чимин. — Именно, — вяло смеется Чон. Вообще-то не только без секса, но и желательно без оргазмов. То есть дрочить тоже не рекомендуется. Вполне стандартная и научно обоснованная практика: не тратить тестостерон зря, а выплеснуть все накопленное недержание на концерте, трахая воздух и сводя фанатов с ума. Индустрия айдолов недалеко ушла от профессионального спорта. Рассматривая часто вздымающуюся грудь старшего и красноречивую выпуклость на шортах, Чимин заранее молится за фанатов, которых завтрашний Хосок, не получивший сегодня разрядки, ментально и душевно выебет. Возможно, Паку и за себя стоит помолиться. «Мы не обсуждаем это». Даже сейчас, когда Хосок смотрит так ласково? Когда Чимин снова заваливается сверху и оставляет нежный поцелуй на кончике губ старшего, крепко руками к себе прижимая. Это так несправедливо, глупо и больно. Хотя решись они даже все обсудить, Пак не нашелся бы что сказать. Он не знает, что между ними происходит. Дыхание Хосока щекочет грудь. Чимин прикрывает глаза, зарываясь носом в пушистые волосы. — Тебе нужно поспать, хен. Даже завершилось все так же, как и в прошлый раз. Разве что теперь они местами поменялись. Именно младший требует поскорее заснуть — но не потому, что не хочет продолжения, а из заботы о чужом здоровье. — Поставь будильник на 9, пожалуйста. Я забыл телефон в номере, — обыденно просит Хосок, еле ворочая языком. — Конечно, хен.

***

Чимин охрип. У него трясутся руки и ноги. Мышцы забились от бесчисленных плясок, прыжков и непроходящего напряжения в теле. Он горд до слез, счастлив до разрыва сердца. Хосок справился совершенно, и впрямь был рожден для сцены, для этого дня, когда в одиночку смог разорвать площадку на 200 тысяч зрителей. Когда Чон спускается закулисы, его даже не сразу поймать удается. Его со всех сторон облепляют, поздравляют, хвалят, восторгаются, просят сфотографироваться. Чимин ощущает себя фанатом, будто не было 10 лет, проведенных вместе плечом к плечу. Он посредственный фанбой, у которого колени подгибаются при взгляде на свою икону. Эта иллюзия разрушается, когда Хосок сам налетает на него с объятиями. Чон все еще не продышался, у него взгляд безумный, мутный, как под наркотиками, улыбка настолько широкая, что способна разорвать лицо. Чимин просто держит своего дрожащего великолепного хена в руках и запойно говорит все комплименты, которые существуют в корейском. Больше Хосок младшего не отпускает. Когда подходят сфотографироваться или поговорить новые и новые люди, он отходит максимум на пару минут, а после снова приклеивается к плечу Чимина, цепко обнимая и ярко улыбаясь в лицо. Лишь через час ажиотаж немного спадает, свою роль сыграли менеджеры, которые попросили всех оставшихся немного подождать, пока Хосок отдышится и приведет себя в порядок. Чон подходит к дальнему трейлеру, где ему делали укладку и макияж, и кивает Чимину идти следом. Активизировавшемуся оператору, который уже ринулся пойти за мемберами, отрицательно машет головой, намекая, что камере нельзя. Забравшись по маленьким ступеням внутрь, Пак видит стоящего спиной Хосока, который облокотился ладонями на спинку стула. Его широкая белая рубашка, все еще мокрая от пота, облепляет спину и талию. Кучерявые черные волосы лежат в полном беспорядке и закрывают опущенное лицо. Чимин делает крошечный шаг вперед — и замирает, когда Чон поднимает голову. Смотрят через зеркало глаза в глаза. Секунда тишины, и, развернувшись, Хосок срывается с места и налетает на младшего, накрывая его лицо ладонями. Поцелуй жгучий, жадный, неконтролируемый. Чимин обхватывает пояс старшего, только чтобы не упасть на месте. Хосок прижимает его к стене, а после и сам вжимается, целуя до звезд в глазах глубоко и остервенело. — Спасибо, что приехал, — захлебываясь, шепчет. — Спасибо, спасибо. Я бы не смог без тебя. Ничего бы не вышло. — Ты бы смог в любом случае, — заверяет Пак, нежно улыбаясь. — Но, хен, ты не должен благодарить. Куда ты, туда и я. Всегда. Брови Хосока болезненно выламываются. Эмоциональностью в его глазах захлебнуться можно. Чимин и тонет, когда в его губы повторно вгрызаются. За дверью шум и музыка, люди смеются и пьяно кричат. Пак не хочет их видеть, он хочет вечность отвечать на самый чувственный и головокружительный поцелуй в жизни. Их в любой момент могут начать искать. Мысль, которая у обоих на подкорке сидит, заставляет с нежеланием оторваться друг от друга. Хосок прервано выдыхает и опускает голову на чужое плечо. — Надо будет провести лайв, как в номер вернемся. — Проведем. Чимину жаль, что даже спустя несколько месяцев беспрерывной работы, когда старший не жил совсем, и блистательно проведенного концерта, на котором чуть богу душу не отдал от напряжения и самоотдачи, Хосок не может сразу же отдохнуть. Он должен продолжать работать, но эта ноша лежит на плечах всех мемберов. — Мы проведем лайв, хен, а потом ты пойдешь в душ, хорошо поешь и ляжешь спать, — говорит грозно, скрывая беспокойство. Чон не очень твердо стоит на ногах, а проступающие ребра даже через рубашку заметны. — Что, если я не смогу заснуть? Хосок смотрит с интересом и намеком. — Ты можешь прийти ко мне. Всего на миллисекунду, но Чимин уверен, что видел быстрый взгляд старшего, брошенного на собственные губы. Они оба понимают, чем может закончиться очередная ночь, проведенная вместе. И заранее зная все последствия, Пак ожидает услышать знакомо-травматичное: «Мы не будем это обсуждать». Самое печальное, он готов на такие условия, пусть они продлятся следующие 10 лет. Однако Хосок трепетно целует младшего в уголок губ и, лукаво улыбнувшись, говорит: — Я приду.