The saved one

Данте будит грохот оглушительной силы, и он подскакивает на постели, не способный сообразить, где он, и что происходит. Комната его сотрясается, что-то резко падает, вьется змеей трещина на потолке, и серая крошка сыпется на пол. В каком-то помутнении он вертит головой, и резко сбрасывает одеяло вниз, пытаясь сообразить, где его брат и почему, блядь, его рядом нет. Скатывается с постели, не соображая, хватает свои штаны и ботинки, не ясно, где остальное. Слетает с лестницы, плащ с кобурой подхватывает у входа, накидывая как есть, на голое тело. Все в очередной раз хорошенько встряхивает, и надсадный крик с улицы резко бьет по сознанию. Он с силой толкает двери, вылетая. На улице разгром. Большая трещина пересекает дорогу, в панике бегут люди, кто-то зовет на помощь, машины несутся, сигналя наперебой. Ошалело он оглядывается и замирает: над городом выросла исполинская башня. Она похожа на гравюру из забытой книги. Неровной спиралью высятся стены с узкими бойницами, и ее огромная тень легла, накрыв собой все пространство. Зрелище столь сюрреалистично, что он не может поверить своим глазам. И небо словно стало ближе к земле, стремясь обрушиться. Он спит? Какого, блядь, хрена? Где Вергилий?! Кто-то на всем ходу врезается ему в грудь, вырывая из оцепенения. От удара с ним человек падает, и Данте машинально опускает взгляд, отвлекаясь, а незнакомец поспешно вскакивает. Лицо у него перемазано, и он больше похож на безумца. — Башня! — срывающимся голосом кричит он, — башня поднялась прямо из земли! Там!.. Столько людей!.. — не договорив, он бросается прочь. Не понимая, куда ему идти, Данте устремляется вперед против толпы. Срывается на бег, расталкивая всех, отчаянно ища во всем этом хаосе серебристо-белые волосы. Машинально хлопает по карманам, вспомнив про телефон, и тут же забывает об этом: истошно кто-то зовет на помощь, слышится визг тормозов, и он видит демонов. У подножия башни резня. На глаза попадется первый труп, потом еще, он летит вперед, не концентрируя внимание. И человеческие крики, и хрипы, вой сирен вдалеке — все мелькает где-то на краю его сознания, и он врезается в толпу бездушных, вызывав меч. Мятежник очерчивает почти полный круг, взлетает демонический прах, и нить происходящего он теряет, потому что его разум затапливает азарт боя. С упоением он проваливается в это состояние — только бы не видеть, только бы не слышать. И на краткий миг, все становится правильным и понятным, хаос в мыслых отступает. Он на своем месте, и он может убивать чудовищ. Но сколько же их! Они все прибывают, стекаются к нему, словно, он их притягивает. Боли он почти не чувствует, но липко ползет кровь по голому животу — они бросаются на него все разом, их так много, что пока его меч завершает круг, разрубая одного, иной ранит его с другой стороны. И где-то совсем рядом он слышит, что кто-то зовет на помощь. Крик такой надрывный, жалобный. Какого черта еще кто-то не убрался! Он бросается на голос, не особенно разбирая. Вырывается из кольца демонов, устремляясь бездумно, потому нечто дергает его туда, и низшие преследуют его воющей стаей. Под ногами у него мелькают разорванные тела, оторванные руки и головы людей, перемешенные с обломками растрескавшегося асфальта и рухнувших стен. Он не впечатлительный, только что-то внутри переворачивается. Так не должно быть, это неправильно. И в этой сумятице упускает, когда на всем ходу в него влетает чей-то автомобиль. Сила удара соперничает с его оглушительным грохотом, мир секундно вспыхивает рябью, потеряв краски, но его даже не сбивает с ног. Когти на его изменившихся ступнях оставляют глубокие борозды на асфальте, затормозив движение, он рефлекторно поднимает руку в черной броне, закрываясь, пока мимо летят осколки стекла, и резкий запах пожаров перебивает все остальные. Боли почему-то нет, но этому чувству он не доверяет. Голова гудит, во рту кровь, и он тяжело опирается на изуродованный капот перед ним. Руки у него полностью закрыты пластинами, изогнутые когти впиваются в груду покореженного метала. Он что, остановил машину на скорости? Данте встряхивает головой, со вспышкой мир возвращается к краскам, а он сам меняется обратно, облик перетекает в человеческий. Ему нужно помочь водителю, но он не успевает, потому что свора демонов бросается на него вся разом, и бой начинается снова. И тот, кто звал на помощь, обрывает крик хрипами. Ему казалось, он был в аду. Когда сидел в грязном подвале, прикованный к короткой цепи. Но, похоже, у ада множество воплощений. Он хотел когда-то, чтобы этот город провалился в бездну. Почему мечты исполняются так несвоевременно? Ботинки его проезжаются по крови, меч высекает искры, чиркнув по асфальту с восходящим ударом, а демоническая пыль оседает на языке. Он не берется за пистолеты, потому что думает, может задеть людей, что не успели отсюда убраться. Только, кажется, они все мертвы, потому что демонов слишком много. Примчалась группа охотников и полегла почти вся — людям не справиться. Он сам не знает, не сложит ли здесь голову, и собственный меч ощущается тяжелее, чем был. Какой абсурд. Ему нужно уходить отсюда. И ему нужно найти брата. И словно в ответ на его путанные мысли среди безобразных воющих тварей мелькает бело-голубое платье, чулки в полоску, а затем появляется она — чокнутая девчонка из страны кошмаров. — Скорей! Тебе нужно следовать за мной! — ее детский голос среди этого рева звучит несуразно. — Я немного занят! — выдыхает Данте, встречая Мятежником ржавую косу низшего. Но девчонка легко подныривает под рукой очередного демона, оказываясь к нему почти вплотную. В ней нет и намека на демоническую суть, будто она обычный ребенок, но бездушные интересуются ей не больше, чем городским ландшафтом. — Чем? У меня очень мало времени. Если ты решил героически здесь умереть, то у тебя еще будет такая возможность, — демоница пригибается, уходя с траектории Мятежника, когда тот врезается в низшего, — но ты нужен своему брату. — Ты знаешь, где Вергилий? — тут же переключается Данте, быстро бросая на нее взгляд. — Конечно, я знаю! Если ты не заберешь его оттуда… Ему не нужно повторять дважды. Отбросив ближайших тварей, он круто поворачивается к ней. Демоница встряхивает льняными волосами, в нелепом детском жесте подбирает свои пышные юбки. Она двигается проворно и стремительно, легко вспрыгивая прямо на плечи низшим, если они встают у нее на пути, и ведет его куда-то в обход огромным вратам, что сияют на входе в башню. — Но вход там! — кричит Данте, стараясь не отставать и не терять ее из вида. Демоны не успевают за ними. — Ты хочешь поиграть с собачкой? Давай чуть позже! — беспечно отзывается Алиса, уверенно уводя его прочь. Она ныряет в какой-то потайной вход, и они оказываются в узкой комнате. У стены стоит большое зеркало в пол, и больше ничего. Девчонка что-то делает, стекло загорается серебром. — Почему ты помогаешь? — тяжело дыша, Данте опирается о свой меч с небрежностью, скрывая усталость от схватки. — Потому что мой хозяин велел. Он постоянно спасает каких-то бездомных детей! — дергает узким плечом Алиса. — Твой хозяин Шляпник? — Хуже. — Белый кролик? — Ты оценишь иронию позже. Пойдём, — в портал она ныряет первой, исчезая. Данте глубже вдыхает и шагает за ней следом, не думая, что ждет в конце. Неприятно опрокидывается реальность, а затем зеркало выводит в длинный коридор. Башня внутри такая же мистическая древность, что и снаружи. В противовес хаосу на улице, она кажется застывшей в неподвижности, хотя он отчетливо слышит непрерывный гул работы каких-то механизмов. Данте запрокидывает голову к темным купольным сводам. — Рассмотришь декор потом, — писклявый детский голос его отвлекает. Она уверенно шагает вперёд, машет рукой, намекая следовать, — у меня мало времени, ещё немного и я начну хныкать и лить слезы. Толку будет ровным счётом никакого. — Демоны не плачут. — Демоны — да! — сверкнув глазами, она оборачивается к нему на ходу, — но я немного не в своём теле, если ты не заметил! Этот упрямый ребенок не хочет засыпать! — Ты сказала, знаешь, где мой брат. — Да! Слушай меня внимательно, младший сын. Тебе нужно увести его оттуда. Плутос постарается использовать его, чтобы оставить якорем между мирами… — Кто, блядь? Что ты несешь, я не понимаю. — Я говорю… — она сглатывает, на секунду прикладывая руку ко лбу, — я говорю, забери его оттуда! — Я понял, — быстро перебивает её Данте, шагая рядом, — что это за башня и зачем это все? — Оставь башню тем, кто понимает, как с ней управляться, — резко возражает девчонка, — твой брат поднял Темен-ни-Гру, но он понятия не имеет, как силой управлять. Все это внизу из-за него… — Вергилий устроил этот ад? — с сомнением переспрашивает Данте, — чтобы что? — Да, да! — нетерпеливо перебивает она, — он устроил, потому что глуп и юн… люди постоянно такое творят… — Блядь. Он продумывает все на несколько шагов вперед, — Данте останавливается резко, глядя на нее сверху вниз, — глупым и юным он был, пока не научился читать. И больше никогда в своей жизни. — Темен-ни-Гру запечатал Спарда. Лишь он или его потомок могут поднять башню вновь, так… Демоница не успевает договорить, потому что ее начинает бить дрожь. Она останавливается, закрывая глаза руками, горбит спину, а затем начинает тихо всхлипывать. — Где он? Как это исправить?! Отвечай! — Данте грубо хватает её за плечо, встряхивая. Мелькают напуганные детские глаза, а затем лицо на миг перетекает в уродливую маску. — Да забери тебя тьма! Только не сейчас! — шипит девчонка, выкручиваясь из его рук, и длинным скачком оказывается в нескольких метрах от него. Она не ждет его и исчезает в темноте. — Эй! — тщетно кричит Данте вслед, но той уже не видно. — Потрясающе. Если его брат начал конец света и не позвал его, он будет очень зол. *** Наивность и жертвенность в нем искоренило десятилетие в церковном приюте. Иллюзии прекрасного и героического разбились в нем давно. Чем больше ему внушали праведности, тем большим безбожником он был. И, если мир захлебнется в потоке демонических тварей, он станет самым востребованным охотником на демонов из ныне живущих. Только останется ли, кого спасать. Все, что происходит сейчас, горчит пеплом у него на языке. Реальность отражается в сознании, как события детства десять лет назад, когда жизнь так же перевернулась. Люди гибнут всегда, но он бы предпочел держаться от этого зрелища подальше — слишком напоминает то далекое. Он не герой, ему всех не спасти, он не обольщается, но смотреть, как весь город будет залит кровью, он не желает. Хотя бы потому что демонических тварей он ненавидит. Думать, зачем брат все это затеял, он не может, в груди что-то начинает тлеть, реальность слегка рябит, и у него без того слишком путаются мысли, чтобы анализировать все. Вергилия он не понимает, он непостижимый, как бездна, из которой явился. Все, что Данте хочет — забрать его отсюда как можно скорее, потому что безотчетное чувство внутри травит идеей, что брата он сейчас может лишиться. Снова. И первое, что он делает, найдя, хватает его за руку. Мелькает что-то в глазах у старшего в ответ, потому что он тоже берется за его предплечье, и Данте кажется на миг, что они договорятся. Вспыхивает надежда, слабым отголоском прокатывается резонанс чужой силы в прикосновении. Но, разумеется, Вергилий его не слушает. Они никогда не соглашаются друг с другом. Единство их всегда такое хрупкое — рассыпается в руках. И сейчас, как и всегда, они спорят. Огромная тварь зависла в воздухе над магической печатью, Данте бы всадил ей пулю в лоб, только не до того. — …тебе нужно уходить отсюда, — говорит ему старший, а Данте хочется на это нервно рассмеяться. «Отсюда» — это откуда, блядь?! И куда ему уходить? Обратно в то пекло, что творится на улице? Вергилий не реагирует на его слова о том, что происходит внизу, словно мысли у него заняты другим, взгляд его скользит постоянно по залу, будто он что-то читает, но здесь нет никаких ебанных надписей. Данте раздраженно оглядывает темноту вокруг, слышит гул огромных механизмов, слепой демон машет золотым жезлом. — Мне нужно закрыть врата, — бросает старший, словно между делом. Какие, блядь, врата? Он про барьер между мирами? Он не хочет сказать, что здесь происходит? Почему он не отрицает, что это все из-за него? Вергилий действительно все это затеял, как сказала девчонка? Только сама она сейчас лежит с перерезанным горлом в луже своей крови. И какой-то человек с лопнувшим черепом неподвижно лежит рядом, осколки костей разбросаны по полу. Думать еще и об этом он не готов. Все тело болит, в висках начинает что-то монотонно стучать. Логика никак не сходится. Перед глазами снова встает разрушенный квартал, крики о помощи, десятки низших, что рвут людей на части, пока они стоят здесь — в Вавилонской башне, которая притягивает катастрофы. Данте вонзает Мятежник прямо в пол, оставляя стоять. — Я все сделаю. Уходи, — продолжает Вергилий уверенно, будто они говорят о чем-то будничном, незначительном, — я закрою портал, он мне поможет… Данте не знает, что его бесит больше: то, что брат, ничего не объясняя, велит ему убраться, или то, что он совсем лишился разума, заявляя о какой-то помощи от демона. — Он? Тебе?! Сегодня головой приложили не только меня? Ты собираешься довериться этому?! — он не выдерживает, хватает Вергилия за плечи. Данте вообще не понимает, как вести этот бредовый диалог, потому что, как не поверни, все случившееся какой-то сюрреалистический кошмар. А он как будто говорит с умалишенным, — с чего ты взял, что он не обрушит еще больше тварей на город? Ты сам погибнешь, не трогай эти проклятые врата, если они еще стоят. Идем со мной, нужно помочь людям. Но Вергилий вырывается, одергивает руки, меняется в лице. Ну, почему он никогда не может уступить? — Тебе нельзя здесь быть, тебе надо уйти! Я прошу… Я обещаю. Я закрою, — он говорит снисходительно своим хриплым голосом, цедит сквозь зубы, будто с трудом терпя присутствие младшего. Или Данте слышит это так. Но его разгоняет от этого в злость за несколько мгновений. Глаза у Вергилия как оплавленное серебро. Черты лица меняются неуловимо, мелькают острые зубы. Он все еще человек, но человеческое в нем так условно, будто лишь видимость, фасад, — Иди и спасай людей, если это важно! Оставь меня! — Ты слышишь себя вообще?! Ты опустил ад на землю! Ты по дому соскучился?! Эта тварь тебя обманывает, отец закрыл миры, и его врата выдержат еще столько же! Сотни людей гибнет прямо сейчас, я пришел забрать тебя! — Человеческий род может сгинуть весь без остатка! Мне плевать на людей! — надо же, он начинает на него орать, впервые за все время, как они встретились после десяти лет разлуки, — Я хочу сохранить этот мир для тебя, потому что ты не можешь жить среди демонов! Уйди, я устал повторять. Если я здесь не справлюсь, ты погибнешь первый! Да ебанный в рот. Упрямый, высокомерный мудак. Мятежник в его руке двигается, опережая слова, ведомый намерениями, сталкивается с Ямато. Вергилий спрашивает, бьется ли он ради людей. Какая нелепая догадка. Он бьется потому, что не может прямо сказать, что больше всего он боится остаться один. Но он не признается ни себе, ни ему. И все, как в детстве: они сражаются, только Данте никогда не может победить. Сталь проходит через его грудную клетку насквозь, младший даже не успевает до конца ощутить боль в запале схватки, только вдруг чувствует, что ноги его почему-то больше не держат. Узкий клинок так же резко покидает его тело. Машинально он хочет схватится за брата, но тот каким-то образом призывает его меч себе в руку. Мятежник послушался кого-то другого?! Данте все же падает, а затем в грудь входит и собственный меч. Реальность меркнет, но в него будто вогнали поток силы, и в голове просыпается уже знакомый голос. «Освободи. Выпусти». Будто он когда-то прикладывал особые силы, чтобы держать. Пространство вспыхивает золотыми знаками, которых он до этого не видел, из центра печати поднимается алый луч необычайной яркости, и сияет светом изнутри его брат. Нет боли; то, что, казалось, тлеет, теперь горит изнутри. Потоки силы пульсируют в нем, как танцующее пламя, а энергия пьяняще захватывает сознание, словно его встряхнуло ото сна, и впервые он сознает себя отчетливо. Реальность не кажется тусклой рябью — в восходящих потоках сил больше значения, чем во всех красках мира. И происходящее становится понятней, потому что «врата» больше не абстрактны — он стоит прямо под ними, блядь. Над башней далеко не земное небо, это бездна. Обратившись, в несколько шагов он оказывается рядом с братом, и воздух начинает выть от звона стали, когда они повторно сходятся. Отчетливо Данте понимает, что надо уходить, и этого сумасшедшего он здесь не оставит. Но проклятая тварь с повязкой на глазах запирает его в магической печати, и ожидаемо обманывает Вергилия, всадив ему в грудь нож. Данте дергается, видя это, и в ярости он влетает в барьер. Сила в нем высвобождается сама, интуитивно, воплощается огнем, раскаляя все вокруг, но тщетно. И приходит четвертый. Этот Кролик. Данте не придает ему значения, пока старый демон играючи не разрывает его тело на пух и вату. Мысль об обреченности мелькает и теряется в привычном упрямстве и глухом раздражении. Только то, что осталось от кролика, собирается обратно. Оно воплощается в человека, но Данте даже не сразу это замечает, что это человек. Потому что, глядя на это в первый раз, возникает чувство, будто перед тобой океан, что огромной волной застилает половину небосвода. Кажется, они сейчас все захлебнутся. Пугающий до оцепенения, так что у Данте на спине заостряется гребень шипов. Сила этого демона будто тянется до самых небес — обернется и обрушит бездну на землю, и нет у него ни начала, ни конца. А затем Данте моргает и видит лишь человека, ничего больше. Обманчиво хрупкий, темные волосы чуть вьются на концах, босые ступни. Выглядит уязвимо, а на груди у него рана — с ней не то, чтобы ходить, после такой уже вообще не подняться. И посреди лба у него вертикально третий глаз. Вблизи с этим существом Данте теряет демоническую форму мгновенно, словно он рассеивает чужую силу, и воздух вокруг него проходит маревом. Кто это, он уже понял. Алиса сказала, он оценит иронию. Действительно, он оценил. Особенно, когда тот начинает смешивать их с Вергилием сознание. На миг Данте чувствует чужое сердце в собственной груди, ощущение силы старшего пробирает, словно разрядом тока, чужеродно, резко, как вспышка молнии, а за этим всем идут образы, как рваные кадры из фильма. Детство, библиотека; столбы дыма на сером небе; зал, полный чудовищ; красивая женщина с ярко-рыжими волосами, мифический дракон. Мелькает он сам, цепь разных образов мешается со старинными залами, подобным этой башне; меч срубает кому-то голову, и таких смертей череда. Демоны со звериными черепами вьются у ног, а затем все опять переходит к нему, снова и снова, будто Вергилий постоянно возвращается мыслями к каким-то одинаковым воспоминаниям, цепляется за них. Сильнее бьется чужое сердце, смешиваются чувства, Данте улавливает одновременно и себя и другого, болит рана на груди, которую получил Вергилий, двоится ощущение от их прикосновения друг к другу. И горчат чужие эмоции, путанные, жгучие: что ему нет нигде места; везде, куда он приходит, он изгой; ущербный как демон, чужеродный среди людей. Тоска от одиночества мешается с саморазрушающей тягой чувства отрицать. И все путается со страхом, что и брат его не поймет, отвернется, покинет. Последнее чувство такое невыносимое, что, вспыхнув, тут же теряется среди остального, будто даже осознавать его нельзя. Все обрывается резко. Данте будто хлебнул чужого горя и чужой боли через край, щемит пальцы, он не может понять, почему. Об остальном, что он видел, думать не хочется. Может, этот ненормальный царь теней прав: если их соединить, они стали бы цельными. Кончилось бы это вечное одиночество пополам с тоской. — Сколько ни пытайся, люди всегда одиноки, — эхом отдаются в голове слова хозяина верхнего мира, но Данте слушает его невнимательно. Сила держит их обоих так близко друг к другу, что он может коснуться костяшками чужой ладони, поймать за пальцы, как в детстве. В руке у старшего рукоять ножа, что был в его груди, Данте ведет по сомкнутым пальцам выше, лезвие скрывает рукав. Они цепляются взглядами, понимая друг друга без слов, как было когда-то давно, в прошлой жизни, и тени ускользающих эмоций отражаются в глазах Вергилия. А затем царь верхнего мира отпускает старшего, но Данте сдвинуться по-прежнему не может. — Блядь. Верг, — отчаяние пережимает Данте грудь, ползет выше, сдавливая горло. Вергилий вгоняет Мундусу нож в рану на груди, и все тени в зале тут же приходят в движение, устремляясь к своему хозяину черными лентами. Гулко ударяет Грань силы о каменный пол, и в тот же момент Данте освобождается. Тени впиваются в Вергилия, захватывают его целиком, и кожа, где его касается Мундус, расползается, обнажая кости. Данте решает за мгновения, его собственный меч будет призываться дольше, зато его сила вспыхивает огнем в груди, резко перебросив Данте прямо к этим двум. Не задумываясь, он подхватывает рукоять отцовского меча. В него будто вдохнули силу тысячи жизней; пламенеющие сердце в его груди вспыхивает так ярко, что на миг отступают тени. Выстраиваются какие-то цепочки знаков, но ему не разобрать, да и не важно: кажется, у него сейчас хватило бы сил погасить солнце и снова зажечь. И все что у него есть, он направляет в бездну, что держит его брата, не думая, не концентрируясь, лишь порыв. Хрупкий человек рассыпается серым пеплом, горячий воздух ударной волной проходит по всему пространству вокруг, и на его месте с электрическими разрядами сходятся три алые сферы. Вергилий, пошатнувшись, медленно оседает на пол. Что с ним, Данте не успевает понять — боль пронзает виски, мысли начинают путаться, как будто в сознании идет какая-то перегрузка. Отцовский меч вдруг кажется неподъемным, его тяжесть гнет к земле, и рукоять словно раскалена. Данте бросает его, опираясь о собственные колени, сглатывает вкус железа во рту, и сердце бьется в груди загнанно, ударяясь о ребра. Мундус, взвившись вихрем теней, уносится к алому лучу света, и исчезает, проходя врата. Вертится в голове мысль, что надо закрыть портал, почему-то ему показалось, это легко — нужно лишь ещё раз взяться за меч. Только боль от соприкосновения с ним ещё выжигает нутро, а проклятый хозяин тьмы так далеко унес меч от алтаря — сколько же придется его держать! Гул бездны над головой раздражает, где-то воют дьявольские твари, тени носятся как неупокоенные души, и за этим всем он упускает, как его брат вдруг поднимается. С рук у него ручьями стекает кровь, оставляя за ним непрерывный след, его шатает, и лицо его бледно, как никогда. — Верг?.. Данте устало смотрит ему в след, а затем до него доходит, что брат идет к вратам. Всего шаг. Не помня себя, он срывается с места, и долетает до него за мгновения, хватая за плечи. *** Он бросил их мечи там, в темной башне. Потому что брат потерял сознание и не приходил в себя, сколько бы Данте его не звал, и ему пришлось нести его на себе. Руки у Вергилия медленно восстанавливались, но от запястий вверх шла чернота, будто кто-то влил ему чернила под кожу. Он сумел поднять Грань силы во второй раз. Донес чертов меч до алтаря, и, когда вогнал лезвие в камень, изо рта и носа у него шла кровь. Выпали их амулеты: золотая и серебряная оправа, и луч света перестал бить в небеса. Сила отца ошеломляла. Возносила на вершины, словно превращая обладателя в бога. А затем следовала отдача, выворачивающая наизнанку, в голове мутилось, и сознание меркло. Будто зверь внезапно обнаруживал, что пришедший не его хозяин и бросался на него. Спарда отказался от этого? Может, он был не таким ублюдком, каким казался, раз это могущество не свело его с ума, не ослепило тщеславием и не заставило обернуться против всего мира. Он не занял место Мундуса, оставил эту тварь в живых — хотя можно ли уничтожить саму тьму, — и его меч удерживал барьер сотни лет. Он не утопил мир света в крови, развлекаясь. Хотя, кто знал, что он делал. Великий герой с тысячью имен. Данте плохо помнит, как прошел через город. Башню оцепили кордоны, и стрельба не утихала ни на миг, пока он перемещался по скатным крышам, таща своего бесчувственного близнеца. Собственный дом встречает его распахнутыми дверьми. Выбиты окна на первом этаже, осколки хрустят под тяжелыми ботинками, и сквозняк гоняет вырванные станицы из драгоценных книг Вергилия. Данте чувствует себя таким опустошенным, что не находит в себе сил раздражаться. Хлопают за спиной двери, он тяжело роняет кобуру на пол. Доходит до дивана и медленно опускает на него бесчувственного брата, но тот даже не пробуждается. Рукава у его синего плаща оборваны на треть, будто время уничтожило ткань, и неровно болтаются края. Снова цепляется взгляд за то, что запястья у Вергилия черные, хотя он не обращен. Оно ползет вверх извилистыми линями, теряется под обрывками рукавов. Данте поджимает губы, задирает ткань выше, затем быстро шарит по чужой груди, пальцы находят застежку, он дергает вниз, и расстегивает тонкий жилет. Огромное черное солнце расползается по центру под кожей; кривые лучи уходят к шее, плечам, тянутся вниз по животу. Данте быстро ведет по ним рукой, но под пальцами лишь гладкая кожа. Опускает всю ладонь на грудь, чувствует стук сердца, медленный, мерный. Данте беспомощно встряхивает брата за плечи, будто пытаясь разбудить, но тот никак не просыпается; бегает взглядом по его лицу, надеясь, что эту застывшую неподвижность сменит хотя бы что-то. — Верг… — он зовет его, устало опускаясь на пол рядом с диваном. А затем кладет голову ему на грудь, упирается лбом, закрывая глаза. Сколько он так сидит, он не помнит, время растягивается, он игнорирует и хаос звуков, что отдаленно доносит с улицы, и неудобное положение. Нужно подняться, помочь людям, но он так устал, что не может сдвинуться. А еще он не уверен, что безопасно оставлять Вергилия здесь одного, пока он без сознания. Данте не собирается спать, но, кажется, его организм перегружен — из-за регенерации или из-за отцовского меча, или из-за того безумия, что он сегодня пережил, но он не замечает, как его сознание совсем плывет, и он проваливается в сон. А просыпается из-за того, что его голова вдруг соскальзывает с чужой груди, и его что-то накрывает. Полумрак мешает сразу сориентироваться, но вместо ткани у него под пальцами жесткая броня. Данте шумно выдыхает, у него щекочет под ребрами, и колкие мурашки проходятся по рукам. Кажется, клыки во рту стали острее, и кончики пальцев зудят. Вергилий рядом с ним обратился целиком. Старший перевернулся на бок, подтянув ноги. Одной рукой он закрывает себе голову, словно пытаясь еще больше свернуться, растрепанные белые волосы путаются в витых рогах. Две пары крыльев стремятся сомкнуться плотным коконом вокруг него, но только больше накрывают Данте. Демоническая форма Вергилия вызывает ответную реакцию его собственного тела, будто он сам сейчас обратится, хотя брат вновь замирает, словно дремлет. Младший не понимает, как это возможно — превращение требует осознанной концентрации или вспышки силы. Данте едва встряхивает головой, трет лицо: колени затекли, как и спина, в крылатых объятиях душно, и он поднимается, выпутываясь. Холл погружен в полумрак. Свет от фар неровным прямоугольником проезжается по стене, и, по-прежнему гулко звучат стрельба и сирены, но уже гораздо дальше. Ему практически безразлично. — Верг, — снова повторяет Данте, касаясь, и крылья тут же смыкаются еще больше, скрывая старшего почти целиком. Младший трогает его за руку, которую тот запустил себе в волосы, но брат больше не реагирует, вновь застывая, — Верг! Голос его гулко раздается в темном холле, он хватается за одно из крыльев, дергая, отчаянно желая вызвать хоть какую-то реакцию у демонической твари, в которую тот обратился, но тот только сворачивается в свой клубок обратно. — Да блядь… Его брат был прав. Если он не очнется от этого забытья, человеческий род может сгинуть весь без остатка, ему плевать. *** Вода в душе окрашивается в розовый. Он смывает запекшуюся кровь, грязь, трет кожу грубой щеткой до красноты. Паром исходит все вокруг, вода слишком горячая, но он не замечает — он не обжигался ни разу с тех пор, как оказался в пожаре. Мыслей, наверно, слишком много, а организм так перегружен, что он не может сосредоточиться. Мелькают образы, а затем он вспоминает, что видел, когда их сознание соединилось. Вергилий чуть не пустил в мир бездну и армию демонов, потому что самонадеянно решил, что в одиночку сможет… что он там хотел сделать с этой проклятой башней? Он ничего не рассказал ему, потому что в принципе не понимал, что это необходимо. В его системе координат общность с кем-то отсутствует вовсе. Его равнодушие к чужим жизням настолько цинично, что не поддается осмыслению. Он хотел спасти мир людей лишь ради него. Не ради миллионов, а только потому, что это было важно для его брата. Если бы Данте погиб, Вергилий без сожалений открыл бы врата тьме, потому что ему одинаково безразличны оба мира — он думает, ему нет места ни там, ни здесь. Данте был прав тогда. Вергилий ничем не отличается от демонов и стократ опасней всех их. Эта кошмарная пустота внутри него заполнена только его тягой к своему близнецу. И любовью это сложно назвать — горькая мешанина тоски и одиночества. Он считает, только Данте может его понять, потому что они единственные в своём роде в обоих мирах. Не было никого до и никогда не будет после. Но Данте не понимает. Да кто вообще мог бы! Разве что, он так же безумен, потому что после всего этого вытащил брата с той башни и не дал уйти за тьмой. Он зажмуривается, устало опирается руками в стену, не замечает, как у него чернеют пальцы, когти проступают, а затем вода начинает на нем шипеть, исходя паром от жара. *** Под раздражающий звонок телефона он выходит из душа. Машинально обмотав бедра полотенцем, поднимает трубку. — Данте! Пресвятая дева! Ты живой?! — итальянец так верещит, что слышно и на расстоянии. По касательной мелькает мысль: хорошо, что он выжил, — Я уже думал, поседею окончательно, я звонил тебе миллион раз! Почему у тебя выключен мобильный?! Данте рассеянно слушает и, зажав плечом трубку, доходит до своего брошенного красного плаща. Встряхивает его, и на пол сыпятся обломки пластика и откидная крышка — вот и все, что осталось от его мобильника. — Прости, Энзо, тебе придётся купить мне новый телефон. — Опять разбил? — тон у того на секунду становится деловым, будто он вносит расчёт в список, но тут же переключается на взволнованное трещание, — где тебя носит?! Город эвакуируют, ввели военных, почти все в оцеплении… Моргана переживала, что с тобой что-то случилось, она-то в Фортуне, слава богу. — Ты уехал? — спокойно перебивает Данте. — Уехать?! И оставить мародерам мою квартиру?! Бога ради, Данте, меня не напугать каким-то уродами с ржавыми косами! Данте слушает невнимательно, глядя на демона на диване. Тот дремлет или без сознания. Острые гребни на хребте впиваются в потертую кожаную обивку дивана, когти на сгибах крыльев почти сцеплены друг с другом. Он лежит так, как его оставили. — Я помню, ты устроил истерику из-за одной одержимой в постели. — Да, но… я надёжно обосновался в штабе, мои связи с муниципалами очень пригодились! Почти все наши охотники на демонов полегли. Ты представляешь, какая была резня?! Пресвятая дева! И эта башня!.. Данте, очень нужна твоя помощь. — Моя? Ты же говоришь, ввели войска, я слушаю выстрелы уже несколько часов. И вертолёты заодно. — Ты лучший в этом! Ребята от Джонни рассказывали, ты один остался у башни, когда несколько отрядов полегли. Говорили, сражался мечом без всякой брони и огнестрела с огромной толпой тварей, весь в крови с ног до головы! — Энзо тараторит воодушевленно, не давая вставить ни слова, — никто не знал, какой ты в деле, они говорят, такого им видеть вообще никогда не доводилось! Уже полгорода о тебе судачит, ты живая легенда! Он устало запускает руку в мокрые волосы, глядя на огромный диск луны, выплывающий над городом. — Живой легенде можно заказ еды на неделю и поменять окна на первом этаже? — Да хоть девочек-стритизерш! Когда я сказал, что я твой агент, мне не давали прохода, пытаясь узнать, как тебя достать. Город наводнен демонами; всех мирных вывозят, количество жертв еще подсчитывают, но это настоящий ад. Квартал, где поднялась башня, разрушен начисто, но спасатели не могут доставать людей из завалов, там больше всего тварей! Что-то в груди неприятно пережимает, он крепче стискивает трубку телефона, и, несмотря на усталость, в нем вспыхивает порыв отправиться туда прямо сейчас. Но он бросает взгляд на крылатого демона, свернувшегося у него на диване. — Я не могу, Энзо… мне не оставить брата. Он ранен и не приходит в себя. Мне нельзя бросать его одного. — Вергилий ранен? Боже, я могу прислать группу эвакуации! Его заберут в передвижной госпиталь и увезут отсюда… — Нет, — резко перебивает Данте, — нет, Энзо. Ему нужен покой, и я не доверю его людям… — он осекается, тут же поправляя себя, — не доверю спасателям. Как только он придёт в себя, я сразу помогу. — Данте, но ты нужен сейчас, — умоляюще тянет итальянец, — военные заинтересованы заключить контракт с оставшимися охотниками, я смогу убедить выслать к тебе большой отряд, чтобы перевезти… — Нет, — категорично обрывает он, — я не могу. Я приду, как только он поправится. — Я не понимаю твоего упрямства! О нем же позаботятся медики! — Данте мрачно представляет как медики пытаются лечить огромную рогатую тварь. Или, может, ветеринара позвать? — Хочешь послушать, какую сумму за все это предлагают?! — Не хочу. Я устал. Я позвоню тебе позже. — Но, Данте!.. Он не дослушивает, положив трубку. Телефон раздражающе звонит вновь, Данте просто выдергивает шнур. Шумно вдыхает, проводя ладонью по лицу. Бессильное отчаяние травит его сердце, и только безмерная усталость притупляет сомнения. Он не оставит Вергилия одного в доме. Он прошёл все это и посмотрел в глаза тьме не для того, чтобы рискнуть его потерять. Протянув руку, он молча ждёт. Проходит полминуты — очень долго, — и через разбитое окно влетает Мятежник, тяжелая рукоять послушно приходит в ладонь. Данте прислоняет его к столу, а затем, подумав, протягивает руку вновь. Качнувшись, его меч царапает пол и снова ложится ему в ладонь. Нет. Данте ставит его обратно, концентрируется. Его брат смог, значит и он должен. Рябью исходит пространство, краски блекнут, и в воздухе появляется след: череда блуждающих бледно-голубых огней идут от входа через холл и упираются в спящего демона, который светит так, словно поглотил маленькое солнце. Так вот, как Вергилий его находил. След его брата в пространстве не линия, а цепочка пульсирующих огней, словно он исчезает и появляется вспышками. Данте ждёт ещё, продолжая концентрироваться, уже отчаявшись. И внезапно все же получается. Ямато является не как Мятежник. Не перемещается, а скачет в пространстве, как его хозяин. Чернильные тени перетекают в форму ножен такого же глубокого цвета, и оплетенная рукоять касается ладони нежно, вопреки тому, как его меч всегда врезается на скорости. Он смог! Данте не верит, что получилось, перехватывает Ямато второй рукой за ножны, и почти ребячливый восторг на мгновение вспыхивает в нем. У него дергаются уголки губ, он теряет концентрацию, и мир тут же возвращается к привычным краскам. Его касается какое-то неуловимое чувство единения, будто что-то замкнулось кругом, как резонанс от их прикосновений. Кажется, теперь у него есть связь и с этим мечом, словно ещё одна нить потянулась от него к его брату, опутывая их больше. Данте вынимает лезвие едва, и его глаза отражаются на поверхности клинка почти зеркально. Отец говорил, что его сила поделилась в них, что они как разделённое целое. Он давно позабыл все эти рассказы, память затерла большинство из них, как ненужное — дурацкие сказки из чего-то далекого. После всего, что было с ним, порой это казалось не более чем сном: великий демон, какая-то сила, барьер между мирами. Все десять лет ему так усердно внушали забыть, кто он есть, что он бы и сам рад этого не вспоминать — слишком много боли. Только его брат прав. Он немного больше, чем просто человек. Со щелчком соприкасаются ножны и гарда. Данте кладёт Ямато на стол рядом с Мятежником. Две части целого. Так, может, Грань Силы они смогут поднять, только взявшись за рукоять вдвоём? Вергилий не смог совладать с мечом, хотя явно превосходит в силе и опыте. Может, их отец ошибся, выбрав лишь одного, когда нужно было рассчитывать на обоих. Ведь его меч, в конце концов, и положено удерживать двумя руками. Как и любой двуручник. Посмотрев на спящего брата, он уходит к себе наверх. И проваливается в сон, едва коснувшись постели. *** Данте просыпается резко. Его выдергивает из сна, словно окатив ледяной водой. Реагирует тело, как это бывает, когда он оказывается рядом с демонами во время схватки. Только сейчас чувство острее, ярче, так что прежде, чем он успевает осознать, в его руке уже оказывается пистолет. Над ним стоит Вергилий. Он не вернулся в человеческую форму: острыми гранями в сумрачном свете выделяется его броня, ярко-серая радужка мерцает в абсолютной черноте глаз, и его четыре крыла сцеплены между собой когтями, сходясь на груди, будто плащом. Данте направляет оружие ему ровно в голову. — Блядь… — младший шумно выдыхает, смещая палец с курка, но руку не убирает, голос хриплый со сна, а сердце бьется слишком часто, — ты очнулся. Ты в порядке? Но брат ему не отвечает и не двигается, только чуть склоняет рогатую голову, будто слушая голос, сияющие радужки скользят по нему, а затем он плавно наклоняется. Чёрные пальцы с загнутыми когтями смыкаются у Данте на запястье, отводя руку с пистолетом в сторону, тяжело прогибается постель под весом демона, когда тот опирается на неё коленом. Похоже, человеческого там сейчас нет. Сила внутри резонирует сама, и у Данте стремительно чернеют ладони, пластины закрывают предплечье и длинные наросты заостряют локти. Чем ближе подается демон, тем выше у него ползет по рукам черная броня. — Верг! — он уже однажды оказался один на один с ним, когда братец лишился разума и чуть не разорвал его на части, почти выпотрошив целиком. Такое не забыть, — прекрати, блядь, быть таким жутким! В чужих воспоминаниях Данте видел, что он сам, обратившись, Вергилия не трогал. Но они с Вергилием разные. Демон хватает его свободной рукой за шею, и роняет на лопатки, разом накрывая собой. Раздается выстрел, и брат над ним дергается, зарычав по-звериному, распахиваются четыре крыла, а затем Вергилий впивается ему острыми клыками в плечо. Данте не проваливается в черноту, как с ним это уже бывало, однако обращается он сам по себе, и его несет, будто на инстинктах. Он сбрасывает Вергилия на пол одним движением, а затем тут же оказывается на нем. Когти с силой входят в чужие бока, и он пробивает ему броню. Демон в ответ впивается ему когтями в грудь, где разгорается на каждый вздох яркий свет, и жидким огнем на Вергилия проливается то, что пламенеет у Данте внутри. С шипением оно разьедает ему кожу на руках, ранит, попадая на тело и оставляет обугленые следы на полу. Демон воет, начиная вырываться, и от этого звука у Данте что-то переключается, будто возвращая контроль. Вергилий слишком ослаблен, чтобы сопротивляться, прежней скорости и силы в нем почти нет. Он стремится вывернуться и, кажется, пытается переместиться в пространстве, потому что его силуэт, периодически исходит рябью. Данте ловит его одной рукой за запястье, выдернув когти из ран, а второй с силой пережимает ему горло, придавливая к полу. Старший взмахивает крыльями, царапая, но Данте грубо прикладывает его головой. Рога смягчают удар, однако демон выдыхается от этого всего. Замирает под ним, взявшись за ту руку, которой Данте сжимает ему шею. — Ты угомонился? — голос звучит чуждо, дублируется эхом, — я не хочу здесь все сжечь нахер! Демон не проявляет никаких признаков узнавания, вертит рогатой головой, устало роняет огромные крылья, тяжело дыша, и опускает руки, словно, сдаваясь. И, очевидно, ему больно, раны плохо восстанавливаются, кровь продолжает капать на пол. Но Данте рад его слабости: его собственные силы стремительно истощаются, оставаться в этой форме долго у него не хватает умений. Бездушные не ведут себя так, как сейчас Вергилий — эти твари дерутся до тех пор, пока их не добьешь, и, даже, умирая, будут пытаться отхватить от тебя кусок. С высшими Данте никогда не сталкивался, хотя поведение старшего сейчас мало напоминает что-то осознанное. В первое знакомство у Шляпника тот проявлял больше жестокости. Или сейчас он просто слишком ослаблен. — Я охуеть, как рад, что ты проснулся, но ты мог бы прийти в сознание? Желательно, прямо сейчас. Сияющие глаза останавливаются на его лице, но Вергилий ему не отвечает. А Данте теряет демонический облик так же спонтанно, как и обратился. Превращение выпило из него почти все. Его кожа контрастно белеет на фоне черного доспеха брата, он сидит на огромном демоне в тонких штанах, руки у него запачканы в чужой крови почти по запястья, а на собственной груди и плече рваные раны. Только вот брат под ним развоплощаться не спешит. Потрясающе. Вергилий на мгновение замирает, словно оценивая. А затем щурит яркие глаза, раздувая ноздри, и начинает медленно подниматься, опираясь на локти. — Тебе мало, что ли? — Данте не допускает в голосе и толики неуверенности, хотя сил у него объективно не осталось. Брошенный пистолет он подхватывает быстро, дуло упирается под подбородок старшему. По низу челюсти у него выступают какие-то шипы, такие же черные, как и вся броня, но кожа лица темно-серая, и контрастно выделяются серебром его волосы. Черты лица угадываются, только эмоций он почти не выражает. Демон прикрывает глаза, поднимая подбородок и запрокидывая голову, словно уступая, однако губы у него насмешливо изгибаются. Да он, кажется, понял, что Данте растратил на обращение все силы - он же чувствует их колебание в этой форме лучше, чем что-либо. Вергилий вздыхает, будто снисходительно, но не двигается больше, и Данте отводит пистолет в сторону. Если старший сейчас решит поиграться с ним, как в той стране чудес, Данте едва сможет ему сопротивляться. Серые глаза тут же открываются, он опускает лицо и снова немигающе на него смотрит. Затем подается ближе, и его губы касаются груди Данте. Длинный заостренный язык проходит по его ране, словно издеваясь, но младший хватает его за точеный рог, уводя голову в бок. — Даже не думай, блядь, — категорично рычит Данте, крепко удерживая. Сердце у него разгоняется, но он никогда показывает страха, чтобы не происходило. Особенно перед демоническими тварями. Закованные в броню ладони ложатся ему на голый торс, обхватывая и прижимая к себе, но демон склоняет голову за рукой, словно делая одолжение, и облизывается совершенно по-звериному. — Выпусти, — приказывает младший, но тот его игнорирует, его дыхание щекочет кожу, и Вергилий поднимается еще выше, садясь, складывает крылья, обнимая ими — все движения у него становятся плавными, с расслабленной тягучестью. Он перетекает от жестокости к мягкости легко, но Данте уже понял, что он так развлекается. Разговаривать с этой тварью можно только на одном понятном ему языке. Младший небрежно сбрасывает когтистые руки с боков, поднимаясь на ноги, и демон встает следом, разом возвышаясь над ним на полтора фута*. Он перехватывает Данте за корпус одной рукой, удерживая. Всего одной. Но Данте понимает, что не может её сдвинуть. И Вергилий это понимает. Сияющие серебром глаза смотрят на него с хищным любопытством. Ему, похоже, нравится эта игра, даже в бессознательном ведёт себя как мудак. Демон отпускает, будто лишь для того, чтобы потом поймать вновь. Но Данте его обходит, отталкивая, словно его не волнует разница в силе, и, засунув пистолет за пояс, идет вниз. Тяжелый цокот когтей тут же раздается следом. Ну, конечно. Если бы его близнец всегда так стремился за ним следовать. Данте уходит в ванну и смывает с себя кровь, ловит свое измученное отражение в зеркале — если он не поспит, в следующей такой стычке его беспощадный братец скорее всего с ним справится. Насколько тот может контролировать себя в таком состоянии, Данте уже видел и повторять не хочет. Как долго Вергилий может оставаться в этом облике, он не знает. Мелькает тяжелая мысль, не останется ли он таким навсегда. И что тогда ему делать? Убить? И как сейчас можно спать рядом с демоном? Вергилий ходит за ним тенью: то ли уступил, то ли развлекается как кошка с мышью. Сил сразиться с ним ещё раз у него не осталось, несмотря на всю браваду. Дела все лучше и лучше. Данте возвращается в спальню, перешагивает лужу крови на полу и ложится в кровать. Демон тут же приходит к нему, горят в темноте глаза. — Нет, — пистолет упирается Вергилию в грудь, когда тот подается ближе, — я не буду лежать с тобой в одной кровати. Иди на первый этаж. На первый этаж он, разумеется, не уходит, однако остаётся на месте, а затем медленно опускается на пол, садясь, не сводя с него глаз. Данте оставляет пистолет в руке, устало смотрит на чёрный силуэт над ним. Пытается удержать свое сознание так долго, как может, но слабость берет над ним верх, он проваливается в сон.